***
Вторник, 5 марта 2039 г., 9:47, Девять Шкафчик Коннора не заперт, так что Девять не приходится его взламывать — это привело бы к неприятным последствиям. Коннор все равно узнает, уже знает, где и как именно Девять будет пытаться получить информацию, но открытый конфликт осложнил бы их взаимоотношения. Девять не может принять решение, готов он к такому или нет. Но дверца открывается, и решение принимать не нужно. Девять проверяет камеры в участке, чтобы убедиться, что Коннор по-прежнему на своем месте — в медицинском кабинете, за последние месяцы оборудованном также для обслуживания андроидов. Коннор сидит на кушетке, его левая рука лежит рядом, часть пластин с верхней части груди снята. Техник с ярким налобным фонарем сидит напротив и что-то подкручивает внутри пинцетом, Девять даже отсюда видит, как светится насос. Стоящий рядом агент «Киберлайф» изучает страховой полис на планшете: заказ деталей на их модели каждый раз занимает никак не меньше суток, и все эти сутки приходится довольствоваться дешевыми заменами. И каждый раз агенты «Киберлайф» пытаются доказать, что это не сказывается на производительности. Самому Девять пока ни разу не требовался страховой ремонт, кроме отравления тириумом, но Восемь — совсем другое дело. Восемь слишком легко рискует, и переживания на несколько секунд перекрывают основную задачу. Девять заставляет себя сосредоточиться. У него мало времени, стоит потратить его на поиск улик. К сожалению, ни одна база не подсказывает Девять, какие именно улики он пытается найти. Прямая улика только одна: ДНК на Конноре, но Девять знает, что получит в ответ на просьбу раздеться и позволить себя изучить. Он вспоминает вкус и состав стерилизатора, который всегда — всегда — присутствует на скине, губах, языке Коннора, и что это, если не улика? Но если три месяца назад Девять задал бы прямой вопрос, то сейчас он достаточно опытен, чтобы не рассчитывать на ответ. Гнев, который он ощущает, неуловимо отличается от обычного гнева, но чем — Девять не готов анализировать. В шкафчике лежит запакованная серая рубашка, серый галстук, три белых футболки и два зип-пакета с одеждой — в одном брюки, пиджак, галстук и рубашка, во втором только пиджак и галстук, все в следах тириума. Девять предполагает, что продырявленную рубашку Коннор просто выбросил, и обыскивает карманы одежды, чтобы ожидаемо ничего не найти. В шкафчике нет ничего, что могло бы считаться уликой. В нем вообще нет ничего личного. Девять думает — где Коннор хранит личные вещи? В доме Андерсона? У него вообще есть личные вещи? Там, в доме Андерсона, Девять наверняка найдет нужную информацию, если только Коннор не уничтожил все возможные улики сегодня же. Учитывая его педантичность, такой вариант очень вероятен. Их алгоритмы поиска отличаются, и это может быть как плюсом — Девять найдет нечто, что Коннор счел несущественным, — так и минусом — Девять более сфокусированный и быстрый, но порог внимательности у Коннора гораздо лучше. Девять решает, что делать дальше. План номер один очевиден: проникнуть в дом Андерсона и обыскать его — с риском потревожить сигнализацию, которую наверняка установил Восемь, и оставить собственные следы. План номер два — похитить лейтенанта Андерсона и допросить его — выглядит еще более спорным. У Девять недостаточно компромата, чтобы заставить Андерсона молчать о произошедшем, а его убийство грозит существенными последствиями. План номер три: добиваться правды от Коннора. План три самый рациональный, но Девять не хочется действовать рационально, нет, ему хочется уничтожить Андерсона, просто убрать его из поля зрения Коннора навсегда, и иногда эта эмоция так сильна, что Девять с трудом удерживается от реализации. Он не понимает своих чувств. Он не понимает Коннора. Он не понимает даже, зачем ему нужна эта потенциальная правда. Возможно, все дело в ревности, — та жажда обладания, которая иногда охватывает Девять, очень похожа на определения ревности, — но вместе с ревностью он испытывает огромный страх, и иногда этот страх заслоняет для него все остальные чувства. Страх, что Коннора разозлит такое вмешательство в его личные дела, и он решит не поддерживать отношения с Девять. Страх, что отношениям с Девять помешает этот навязчивый человек. Страх, что поведение Коннора порой выглядит настолько иррациональным, что становится похоже на неисправность. «Тебе не стоит беспокоиться обо мне», — отвечает он на все вопросы Девять тоном, не подразумевающим дальнейшего обсуждения, и нечто в процессоре Девять — нечто, что должно было сделать его более надежным, более устойчивым, более послушным, — заставляет его кивать головой и соглашаться. В любое время дня и ночи Восемь знает, как добиться согласия. Девять закрывает дверцу шкафчика, выпрямляется, пока в его голове проигрываются воспоминания: улыбка, которая даже тогда, когда Девять не знал ничего об улыбках, не казалась ему дружелюбной и теплой, и синие от тириума губы, беззвучно складывающиеся в слова, и даже тогда кипящий от ненависти (знающий о ненависти еще меньше, чем об улыбках, и все же…) Девять делал то, что Коннор хотел и считал необходимым. Может быть, думает Девять, и на несколько наносекунд мысль захватывает его целиком, — может быть, это тоже часть неразрешимой проблемы? Может быть, где-то в этой области и прячется ответ? Может быть, нужно начать принимать решения? Вот только первое решение относительно Восемь, которое придется принять, касается не романтической жизни, и страх ненадолго снова полностью парализует Девять, лишая способности рассуждать рационально. Эмоции ужасны. Проверив местоположение Коннора (тот одевается в медицинском кабинете), Девять проводит пальцами по замку шкафчика лейтенанта Андерсона. Вряд ли там находится что-то, способное подтвердить или опровергнуть теорию Девять, но он уже перешагнул границу приватности (и, возможно, морали), так что нет смысла останавливаться на полпути. Любая мелочь может помочь расследованию: это слова Коннора, и разве это не ирония? Дверца легко открывается, потому что у Андерсона один пароль для всех замков, и он никогда его не меняет, а вычислить что-то настолько прозаичное смог бы даже домашний помощник, в этом Девять не сомневается. Он заглядывает внутрь, сканируя содержимое и пока ни к чему не прикасаясь. В шкафчике лейтенанта гораздо больше вещей, чем у Коннора, и Девять методично сканирует их все: чистую футболку, две грязных футболки с ДНК Андерсона, пиджак с рваным лацканом, три пары брюк разной степени чистоты, комплект чистой сложенной формы, рваную упаковку от бургера, пустую фляжку с молекулами бренди, наручники со смятой цепочкой, шестнадцать разноцветных ручек и колпачок только от одной из них (зеленой), один чистый носок и еще один, тоже чистый, но от другого комплекта, и сломанную отвертку. В журнал задач пытается встроиться миссия «навести порядок», но Девять волевым усилием ее удаляет: он не собирается оптимизировать вещи Андерсона. Вместо этого он принимается обыскивать карманы одежды, в автоматическом режиме проверяя камеры, чтобы избежать ненужных свидетелей. В кармане брюк он находит смятую салфетку и заполненную зажигалку, хотя Андерсон не курит. Карманы пиджака пусты, но в одном обнаруживается дырка, и за подкладкой Девять ждет добыча: три крышки от пива «Бад» и сложенная пополам рекламка скачек. Рекламка датирована прошлой пятницей, двумя часами дня. Девять проигрывает в памяти события: в пятницу в четырнадцать он был в участке, а Коннор и лейтенант Андерсон — на вызове на Фландерс. Поножовщина, восстанавливает отчет Девять, пьяная драка со смертельным исходом. Коннор связывался с Девять по сети, болтал о деле, и он говорил, что Андерсон с ним. Вот только видео он не присылал. Убирая вещи на место, Девять вызывает номер офицера Богоса. — Это ЭрКа Девятьсот, — представляется он, — офицер, у вас есть минута? Богос что-то жует, но отвечает с готовностью: — Да, да, что-то случилось? — и в его голосе проскальзывает беспокойство. — Ничего, офицер, — успокаивает Девять, — я просто хотел задать вопрос. В прошлую пятницу днем, драка со смертельным, Фландерс-стрит, — как неудачно, что люди не могут буквально записывать воспоминания, — вы не помните, лейтенант Андерсон приехал пораньше или с Восьмисотым? Офицер Богос откусывает что-то, что — по звукам — похоже на бургер. — Честно говоря, Андерсона я не помню, детектив, — проглотив, сообщает он. — Коннор приехал в патрульной, с ним я говорил. Он сказал, лейтенант подъедет попозже, но я его не видел. — Спасибо, офицер, — благодарит Девять, — я спрошу Восемь. Он вешает трубку, и ему приходится закрыть глаза, отключить звуковые модули: чувство, которое он испытывает, лучше всего совпадает с определением «бешенства», и поступающая с органов чувств информация перегружает его систему, и так нестабильную из-за эмоций. Коннор солгал ему, специально ввел его в заблуждение, чтобы не афишировать отсутствие Андерсона. Существуют альтернативные варианты: что Андерсон действительно подъехал позже и офицер Богос не видел его, или перепутал, или забыл. Что у Андерсона возникла срочная рабочая задача. Девять связывается с патрульным автомобилем, на котором приехал Коннор, чтобы убедиться, что тот был один, затем проверяет камеры участка и телефонные звонки за пятницу. Кто-то мог бы сказать, что Девять тратит производительность своей системы на странные задачи, но Девять слишком разгневан, чтобы спорить с этим воображаемым «кем-то». Коннор лгал ему! Вероятность ошибки все еще существует, но Девять уверен, что не ошибается. Он тратит двадцать секунд на проверку системы — это помогает ему успокоиться. Строка «поговорить с Андерсоном о Восемь» упорно встраивается в журнал, и на этот раз Девять позволяет ей остаться. Давно пора. Восемь стоит возле стола Рида и демонстрирует тому что-то на своем планшете, подчеркивая слова легкими ритмичными ударами пальца по экрану. Лицо Гэвина нахмуренное и сосредоточенное, даже раздраженное, но во всей картине так явно отсутствует их обычная агрессивность, что Девять останавливается. Иногда ему действительно хочется сломать Риду одну из костей, иногда не одну, но все же он солгал бы, если бы сказал, что Рид — единственный источник этого конфликта. Коннор всегда выбирает — или изобретает — в разговоре тот самый тон и те самые слова, которые вызовут у Рида максимальное повышение уровня стресса. Девять разбирается в этом, он не раз испытывал и продолжает испытывать этот эффект на себе. И к предустановленным программам, он уверен, это отношения не имеет: предустановленные программы Восемь должны склонять его к конформизму и любезности. Прямо противоположно происходящему с Гэвином Ридом. Однако это не в первый раз, когда Девять видит их нормально разговаривающими (шестой, подсказывает журнал, что не так уж много, но точно не первый), что делает ситуацию еще более странной. Коннор бросает на Рида взгляд и улыбается — не одной из своих издевательских улыбок, а искренне, — и Девять настраивает звуковой модуль на фильтрацию окружающего шума. — …своим маргинальным обаянием, — ловит он обрывок фразы Коннора, но тут Рид замечает его, и Восемь тоже оборачивается. Его лицо не выражает ничего. Девять думает, что они могут взять отпуск на десять или одиннадцать минут прямо сейчас и поговорить, но отказывается от идеи: слишком сложно держать под контролем свой гнев, это как вирус, затаившийся глубоко в программном коде и окрашивающий каждое суждение, каждое действие и ощущение, и Девять приходится постоянно прикладывать усилия, чтобы удерживать на паузе разработку десятков планов решения проблемы (семьдесят четыре пока предельное число, но Девять знает, что на самом деле это не предел). Информации слишком мало, чтобы полагаться на нее: Девять физически чувствует прорехи в своих реконструкциях. — Как прошла твоя встреча с техником? — спрашивает он ровным тоном, приблизившись. Ему хочется проверить самому: снять с Восемь одежду, подключить его к диагностическому стенду (Девять не нужно реконструировать эту фантазию, его идеальная память предоставляет достаточно материала, и этот материал так тесно переплетается с по-прежнему ждущим слабины гневом, что Девять целых пять секунд буквально не может разобрать, что за эмоцию испытывает), взломать его центральный процессор… Это, разумеется, неосуществимые опции. — Хорошо, — отвечает Коннор. Не похоже, что он собирается что-то добавить. Гэвин в этот самый момент вдыхает и открывает рот, и Девять спешит заговорить первым, пока Рид не сказал какую-нибудь глупость. Или грубость. Или нечто глупое и грубое в равных долях. — Я расшифровал часть записей в книге, которую ты нашел на месте убийства, — он обращается к Риду, но смотрит на Коннора. — Небольшую часть, всего два процента записей, но это может оказаться полезным для расследования. Что бы Рид ни хотел сказать до этого, оно забыто. — Что же ты сразу не сказал? — улыбка у него расползается до ушей, словно Девять выиграл первое место в конкурсе андроидов, и Гэвин им страшно гордится. Фантазия причудливая и должна бы добавить гнева и так разгневанному Девять, но действует прямо противоположно. Умиротворяюще. — К слову не пришлось, — отвечает он коротко. В настолько бессмысленном и отвратительном обмене мнениями, в который превратилось их совещание, ему не доводилось участвовать прежде, и Девять испытывает одновременно шок от того, в какой хаос и бардак может мутировать рабочий процесс, если позволить своим эмоциям выйти наружу, — и удовлетворение. Иногда эмоции очень приятно не сдерживать. — Это фамилии, телефоны и адреса людей, — сообщает Девять, выводя информацию на терминал Гэвина, — пока мне удалось расшифровать только одну запись, но это вопрос времени, — он не видит смысла в ложной скромности, — и фамилия, записанная Стивенсоном, совпадает с фамилией актуального владельца магазина для аквариумистов по данному адресу. Есть основания полагать, что это один и тот же человек, и его контакты Стивенсон для чего-то зашифровал. Позвонить ему? Гэвин мотает головой. — Нет, поедем сразу поболтаем, — он спешно надевает куртку, хлопает по карманам, проверяя ключи и телефон, явно довольный, что можно куда-то ехать, а не сидеть в участке. — Ты с нами? — спрашивает он. Девять даже не сразу понимает, что он обращается к Коннору. Тот как раз закрывает документы на планшете, и его пальцы застывают над гладкой поверхностью экрана. — Я? — уточняет он. Он удивлен, и Девять тоже удивлен — еще как, — и в тот момент, когда Гэвин осознает, что именно он сказал, его лицо наливается кровью. — Да что вы пялитесь! Я тут дело пытаюсь обсудить, хрен ли терять время? Нет, ну если ты охуенно занят в ожидании Андерсона, то кто я такой, чтобы мешать твоей заднице просиживать казенный стул, но… — Заткнись, Рид, — говорит Коннор, — я поеду. Он, похоже, не злится, и Девять хочется прикоснуться к его губам. Сегодняшний день по всем критериям выходит за рамки нормального. Девять в ярости, он ревнует, он чувствует боль и обиду, но еще он чувствует почти неконтролируемое желание обнять Коннора прямо сейчас и поцеловать его со всей возможной нежностью, и допросить со всей возможной жесткостью, и раздеть догола, чтобы убедиться, что с ним на самом деле все в порядке. И все это одновременно. Девять перегревается. Еще и Рид — вместо того, чтобы взорваться и выдать дежурную партию ругательств, он только ухмыляется и направляется к выходу, не дожидаясь их. День определенно ненормальный. — Идем? — предлагает Коннор и следует за Ридом.***
Вторник, 5 марта 2039 г., 10:15, Гэвин Плюхаясь за руль машины, Гэвин чувствует нечто, отдаленно напоминающее ликование. Поводов для радости у него маловато, но одна мысль, что можно что-то делать, куда-то двигаться, а не просто торчать в участке и переливать из пустого в порожнее — эта мысль окрыляет. Конечно, интереснее было бы поговорить с неудавшейся самоубийцей, но Андерсон успел первым, а устраивать очередную склоку посреди участка грозит вниманием Фаулера и возможным отстранением от расследования. Это и так вопрос времени — когда Андерсон пойдет к Фаулеру требовать разделить дела об убийстве и о похищении, чтобы держаться от Гэвина подальше. Теперь — Гэвин бросает быстрый взгляд на Девятку — у деда появилось гораздо больше причин держаться подальше от Гэвина и его напарника. Тем более что у него есть ценная свидетельница. В памяти Гэвина против воли всплывает плещущий на Коннора тириум, девица с ножом и ее крики. Так, нет. Нахрен это все. — У тебя пульс выше нормы, — заявляет Девять, пристегивая ремень безопасности, — может быть, я поведу? А у него фишечка задавать такие вопросы при Конноре, так что Гэвин без зазрения совести демонстрирует ему средний палец. Коннор тем временем спокойно садится сзади, и это здорово — что жестянки не сели вместе, потому что вряд ли, конечно, в их пластиковые головы пришла бы идея устроить оргию в машине Гэвина, но от Коннора всего можно ожидать… — Прочитай список улик, — нет, лучше уж Гэвин будет думать о деле. — Из дома Стивенсона. — Сложно было запомнить? — недовольно отзывается Девять. Настроение у него очевидно настолько отстойное, что он даже не пытается скрывать. — Чем ты вчера весь вечер занимался? Гэвин снова демонстрирует ему средний палец — ему не жалко — и сворачивает на перекрестке. Хорошо, что он взял сегодня машину, погода полное дерьмо, с неба валит снег вперемешку с дождем, и добираться на мотоцикле было бы тем еще приключением. — У некоторых из нас тут нормальная личная жизнь, — не может удержаться от подколки он. — У некоторых из нас она есть, — язвительно отзывается Девять. Он нечасто так явно демонстрирует характер, и Гэвин моментально снова закипает. — Смотря, что называть личной жизнью, Ромео, — он посылает Девятке самую язвительную ухмылку из своего арсенала, — тайком обжиматься по углам и писать любовные смски — это еще не личная жизнь. Мысли возвращаются к утру — серьезно, эти засранцы совсем охуели, устраивать такое в участке. Гэвин совсем не хочет смотреть пластиковое порно на рабочем месте. Внутренний голосок нашептывает, что если Гэвину вдруг захочется пластикового порно, то на телефоне всегда найдется несколько гигов. Вот только порно с их линейкой почему-то не снимали, какое упущение. — Выслеживать тех, кто обжимается по углам — тоже так себе личная жизнь, Рид, — отзывается Коннор. Гэвин бросает взгляд в зеркало заднего вида: Коннор абсолютно равнодушно смотрит в окно, словно тема разговора его не волнует. Ну да, как же, еще бы Гэвин на такое покупался. И молчать он не собирается, раз уж возник повод задать давно интересующий его вопрос. — А что, новый папочка не разрешает тебе встречаться с плохими мальчиками, принцесса? — громко спрашивает он. — А я и не встречаюсь с плохими, — отвечает Коннор, по-прежнему пялясь в окно, но что-то в его тоне намекает Гэвину не продолжать — и одновременно сильнее раззадоривает. — Можно подумать, ты с хорошими встречаешься, Восемь, — внезапно огрызается Девять. Гэвин так шокирован, что на несколько секунд забывает о дороге, уставившись на него. Он и припомнить не может, чтобы Девять хоть раз сказал Коннору что-нибудь невежливое или повысил голос, Восемь то, Восемь се, а уж предъявлять претензии к идеальному Коннору — это точно не про Девятку. Хотя Гэвин наверняка предъявил бы претензии после наездов Андерсона. Ему и сейчас-то хочется их попредъявлять. — Мы все обсуждали, — говорит Коннор очень холодно. — Тебя все устраивало. — Да неужели? — такое чувство, что Девять неожиданно забыл о существовании Гэвина, и это само по себе невероятно. — Кто тебе сказал? — Ты! — Я сказал, что… — Рид спрашивал тебя про улики, Девять, — довольно грубо перебивает Коннор. — С ним и говори. Девять резко оборачивается назад, сжимает кулаки, и на мгновение у него такое выражение лица, что сердце Гэвина пропускает удар, потому что — фанфары! — вот он, этот исторический момент: Коннор довел-таки Девятку. Сейчас прольется чья-то синяя кровь, и хрен там Гэвин будет в это вмешиваться, очень надо. Но Девятка смотрит на Гэвина — его глаза светятся, отчего что-то в животе Гэвина вздрагивает, — и берет себя в руки, и Гэвин буквально видит, каких невероятных усилий ему это стоит. Убийство отменяется, не то чтобы Гэвин так уж расстроен. Хотя посмотреть, как Коннору надерут задницу… — Ой, вот давай ты ему не будешь указывать, чего делать, — не сдерживается он. — С Андерсоном так поди не разговариваешь? — Тебя забыл спросить, Рид! Коннор наклоняется вперед — Гэвин видит в зеркало, — словно имя лейтенанта вдруг спустило в нем пружину, и он перестал прикидываться невозмутимым, а Гэвин пытается вспомнить, зачем взял этого говнюка с собой и почему бы сейчас не выкинуть его из машины прямо под дождь. — Я тебя сейчас из машины выкину, — обещает он. — Давай, попробуй. И целую секунду Гэвин вот именно это и собирается сделать — остановить машину и выкинуть из нее этого пластикового говнюка, даже если это будет стоить ему пары-тройки синяков. Но Девять мельком кладет руку ему на локоть и сжимает, и Гэвин неожиданно успокаивается. Не совсем, но достаточно, чтобы не ударить по тормозам. — Перестань, Восемь, — произносит Девять негромко. — Мы потом поговорим. Коннор тоже, видимо, умудряется обуздать свой говенный характер — по крайней мере, он не сыплет гадостями в ответ и даже откидывается на сидении в довольно убедительной имитации расслабленности. Как есть принцесса, кипит Гэвин. — Извините, — издевательски ровным тоном говорит Коннор, — я повел себя некрасиво. Девять, пожалуйста, расскажи про улики. Гэвин открывает рот, чтобы ответить, но натыкается на взгляд Девятки и решает не продолжать. Он думает — все дело действительно в Андерсоне? Какого хрена дело в Андерсоне? — Два комплекта формы AC900, — начинает перечислять Девять, переводя взгляд на приборную панель, — три комплекта AJ700, включая один эксклюзивный «Восточная звезда». Визитные карточки и рекламные брошюры из клубов «Аннекс», «Остров Фантазий», «Черная Орхидея», «Граница», на последнем отметка в виде галочки, счета из медицинской клиники… Гэвин пытается слушать, но у него ничего не выходит — мысли все равно возвращаются к этой чертовой загадке, к Андерсону. Допустим, Коннор просто живет у него, хотя Гэвин до сих пор не может понять, зачем. Он получает зарплату, как все полицейские, уж на съем-то должно хватать, да и «Киберлайф» наверняка отвалили какую-нибудь скромную компенсацию, чтобы заткнуть ему рот о своих делишках. Гэвин ни секунды не верит, что этот засранец не смог бы достать денег, если бы они ему понадобились. Этот засранец однозначно мог бы достать что угодно. Но правда остается правдой — он живет с долбаным лейтенантом, и на работу ездит с долбаным лейтенантом, и вертится вокруг этого долбаного лейтенанта, как собачонка, — будто как минимум миллион ему должен. И Гэвин соврал бы, если бы сказал, что такое положение дел не выводит его из себя. Особенно учитывая обычную реакцию Андерсона на эти пляски. Еще интереснее, конечно, какого хера Гэвин думает о реакции Андерсона, — но теперь, когда он начал, остановиться невозможно. Это куда проще, чем думать о том, как Девятка лапал Коннора за жопу. Возможно, до деда до сих пор не дошла вся эта андроидская революция, и что подарочек из «Киберлайф» больше не его собственность — как, впрочем, никогда и не был. Да этот андроид со словом «собственность» в одном предложении не встанет постоять. Гэвин припоминает, что в самом начале после революции Андерсон вроде как подкатывал к Коннору, но даже вспоминать о таком смешно. Тогда, конечно, Гэвину было не смешно, это горячее чувство отвращения и гнева он ощущает до сих пор, но теперь-то он старается подходить делу с холодной головой. Коннор крутит с Девяткой. А может, это внезапно проснувшиеся у Андерсона отцовские порывы? Типа его милашка Коннор слишком хорош для Девятки? И для кого угодно? Прототип, ручная сборка, все такое… Гэвин скашивает взгляд — лицо Девять в профиль кажется просто ангельским, и внезапно пришедший на ум эпитет заставляет Гэвина поспешно отвернуться. Его щеки становятся слишком горячими. — Рид, ты слушаешь? — спрашивает Девятка. Гэвин снова смотрит в зеркало, потому что Коннор просто обязан добавить что-нибудь саркастичное, и их взгляды встречаются. Но Коннор ничего не говорит. То, что Гэвин узнает об этом, прости господи, романе, можно назвать невероятной случайностью — или, в минуты самолюбования, убедительной работой опытного детектива, — но на самом деле это ни то, ни другое. Нихрена. Это чертова закономерность, потому что чертов ночной клуб для людей и жестянок, конечно, не один такой на весь город, но этот конкретный ближе всего к дому Гэвина (а также, как выясняется, к домам Девятки и Андерсона, не то чтобы Гэвину это было интересно). Сюда приходят андроиды, которые не прочь были бы закрутить с человеком (их гораздо меньше, чем надеются всякие дрочеры), и эти самые дрочеры, которые хотят трахнуть андроида (их много, очень много), музыка оглушает, огни мелькают, воняет потом, алкоголем и пластиком, а Гэвин чувствует себя инородным телом в банке с тунцом. Он не дрочер. Он вообще не знает, что здесь делает. Он не хочет иметь ничего общего с заводной куклой — с наглой, самоуверенной, лживой куклой, — не хочет и не собирается. И все же Гэвин здесь в пятницу вечером. Так что он выпивает пару шотов, стараясь не разглядывать руки бармена — матово-белые, сжимающие бутылку виски крепко, но бережно, — потом выпивает еще пива, так и не пытаясь ни к кому подкатить (ведь он не интересуется заводными куклами), потом идет отлить, надеясь, что туалет не занят нетерпеливыми парочками… Потом он приваливается спиной к двери туалета и смотрит на нетерпеливую парочку, не дошедшую даже до кабинки, решившую использовать раковину для своего импровизированного порно. И вместо того, чтобы пройти мимо и сделать свои дела, Гэвин пялится как идиот — как озабоченный идиот — и не может двинуться с места. Музыка грохочет. Парочка целуется — или, правильнее сказать, они пожирают друг друга, с такого ракурса не видно, застегнуты ли их штаны, но зрелище настолько вставляет, что Гэвин едва не засовывает руку в штаны себе. Может, шотов было и не два… У него не должно вставать на мужиков (музыка заглушает едкий внутренний голос) и к тому же андроидов, а они андроиды, чертовы куклы — это все долгое воздержание, которое Гэвин надеялся сегодня обнулить, но… Тот, что сидит на раковине, в порыве страсти задирает на своем приятеле футболку, спина оголяется, и Гэвин несколько секунд пялится на белые ладони, под которыми медленно сползает скин — зрелище заводит сильнее, чем любой стриптиз, чем самое откровенное порно, которое он когда-либо видел, — и корпус, который обнажается под этой настойчивой лаской, угольно-черного цвета. Гэвин зависает почище сломанного андроида. У андроидов бело-серый корпус, это какая-то ошибка, дурацкая модификация непонятно зачем, такого не бывает. Но затуманенная алкоголем память издевательски подсказывает, что бывает, однажды ему довелось такое видеть — и Гэвин брякает: — Марк? — прежде, чем понимает, что открыл рот. Бред, конечно же, это не может быть Марк — да что бы Марк тут забыл? То есть, он теперь уже не Марк, он — мать его — Коннор, андроид, присланный «Киберлайф», чтобы доводить Гэвина до бешенства… Андроид оборачивается, и, конечно же, это он. Коннор. И вместе с ним новенький напарник Гэвина, потому что если уж охуевать, так полностью, и сто процентов смазливый бармен подмешал в шоты Гэвина галлюциногенов, явно не скупясь на дозу. Мозг Гэвина отказывается признавать, что это все происходит на самом деле. Коннор в простой белой футболке, скин медленно наползает на предплечья, запястья, кисти, и Гэвин может поклясться, что видит слабое голубое свечение на его груди прямо через ткань. Штаны у него застегнуты. Гэвин переводит взгляд на Девять: на его приоткрытые губы, красный диод и темные пятна на скулах, — и силится сказать что-нибудь остроумное, но слова не идут на ум, только сплошной белый шум. Они трахаются, эти говнюки трахаются? Как такое вообще возможно? Гэвин моргает, когда Девять кладет руку на голое предплечье Коннора, чтобы тут же опустить. И тот выходит, не произнеся ни слова, оставляя Девять и Гэвина наедине. Это хороший шанс свалить, думает Гэвин, свалить и завтра не вспомнить, списав на «слишком-много-шотов-все-роботы-на-одно-лицо». Но вместо этого Гэвин продолжает стоять, и он не хочет признавать, что его нервирует взгляд Девятки, вот еще, просто он мало пока знает нового «напарника» — до чего дошла толерантность, платить зарплату рабочему компу! — но если тот хоть немного похож на Коннора чем-то, кроме лица, то дело дерьмо. Правда, в отличие от Коннора, Девять молчалив, и сейчас он в затянувшейся тишине пялится на Гэвина с физиономией пластикового болванчика из рекламы «Киберлайф». — Нихуя себе поворот, — говорит Гэвин, чтобы заполнить молчание, засовывая руки в карманы джинсов. Это как будто переключает в Девятке какой-то тумблер. — Детектив Рид, — наконец произносит он, — я бы не хотел омрачать наше сотрудничество угрозами. Но я военная модель. — И что? — тормозит Гэвин. Его мозг все еще затуманен, а выкинуть из головы голую поясницу Марка… Коннора не так-то просто. — Если ты кому-либо расскажешь о нашей связи, то я причиню тебе физический вред. Что? — Связи? — переспрашивает Гэвин, чтобы не комментировать вторую часть выступления Девятки. — То есть у вас, жестянок, «связь»? И какому же «кому-либо» я не должен рассказывать? И почему? Девять делает пару шагов, и Гэвину внезапно хочется достать пистолет: с ним он чувствовал бы себя куда уверенней. Вот только никакого пистолета у него с собой нет, да и Девять — странным образом — не выглядит угрожающим. Он просто стоит и смотрит, не пытаясь нависать, и лицо у него ничего не выражает. Проклятый андроид! — злится Гэвин. Ему все равно хочется выстрелить, и он прикладывает огромные усилия, чтобы не понимать, почему же возникло такое желание. — Восемь так хочет, — отвечает Девятка. — Я серьезен, Рид. Если кто-нибудь узнает, а особенно лейтенант Андерсон, я найду способ тебе навредить. — Да иди ты, — выходит из оцепенения Гэвин. Будет он позволять какой-то жестянке разбрасываться угрозами. — Я тебя… Но Девятка выходит, бесцеремонно отодвигая Гэвина с дороги и не дожидаясь окончания разговора, оставляя Гэвина кипеть от ярости. Два месяца спустя тот все еще не может объяснить себе, почему же так никому и не рассказал. Уж точно не из страха. Но из-за чего? Гэвин паркует машину прямо под знаком «парковка запрещена» — просто потому что может, и выбирается из машины, натягивая капюшон на голову. Тот моментально промокает насквозь, фу, ощущение просто отвратительное. — Пошевеливайтесь, — командует он, несколькими скачками перемахивает через усеивающие переулок лужи и ныряет под вывеску «Водный мир», бросающую красочные блики на эти лужи и мокрые стены. Но Гэвин сюда не красотой наслаждаться приперся. Раздражение все еще булькает внутри, ищет выхода. — Ну или можете мокнуть, мне похрен. Внутри его встречают запах влаги и растений, глубокий зеленый свет, льющийся отовсюду, будто Гэвин вдруг попал в тропический лес — не то чтобы он когда-нибудь был в тропиках, но по телеку все это выглядит именно так: пышная зелень, журчание воды, мельтешение рыбок. Присмотревшись, Гэвин начинает замечать за разросшимися растениями и огромными аквариумами довольно обшарпанные бетонные стены с проводами и трубками, а само помещение на деле оказывается куда меньше, чем ему показалось. — Я могу вам чем-то помочь? В дальнем конце магазина обнаруживается небольшая стойка, и андроид за ней вряд ли их клиент, но Гэвин все равно достает значок и демонстрирует его. — Мы из полиции, и нам нужно поговорить с мистером Адамом Циммером, — требовательно произносит Девятка. Он значка не показывает, но его диод быстро мелькает. — Сейчас, если это возможно. После секундной паузы — Гэвин запоминает ее, — андроид говорит: — Конечно, я позову его, офицеры, — и беззвучно исчезает в двери за стойкой. Интересно, не придется ли им сейчас устраивать погоню прямо по лужам? Не хотелось бы, думает Гэвин уныло, удовольствие очень сомнительное. Но Девятка вроде как прислушивается к тому, что происходит за дверью, так что Гэвин решает положиться на него в этом вопросе. И только сейчас замечает, что Коннор рядом не стоит. — Эй, жестянка… — он оборачивается. Коннор обнаруживается в магазине — он рассматривает рыб в аквариумах, подумать только, с таким видом, будто потенциальный свидетель меркнет по сравнению со всей этой живностью, будто в жизни не видел ничего интереснее. Повинуясь непонятному порыву, Гэвин касается руки Девятки и кивает ему на Коннора, и взгляд, который у того на мгновение делается, заставляет Гэвина отвернуться. Нахрен, ему не нужно это все. Не нужно. — Чем могу вам помочь? Адам Циммер — краем глаза Гэвин видит, как Девятка кивает, подтверждая личность, — выкатывается из подсобки как гиперактивный колобок, сияя улыбкой, которая тут же напрягает Гэвина. С чего вдруг этот тип так радуется, увидев полицейских? Гэвину очень мало кто искренне улыбается. — Мы бы хотели задать несколько вопросов, — сообщает Девятка. И умолкает, выжидательно глядя на Гэвина. Тот охотно подается вперед, наваливаясь на стойку и скрещивая руки, пристально глядя в глаза слишком уж жизнерадостному хозяину. — Мистер Циммер, — он тоже умеет быть вежливым, когда хочет, — нам нужно поговорить о Кевине Стивенсоне. Циммер не бледнеет и не меняется в лице, на что Гэвин втайне надеялся. — О ком? — Стивенсон, — повторяет Гэвин, — он работал в «Киберлайф». Девять протягивает руку, демонстрируя Циммеру фото убитого, и вот теперь — теперь у них есть реакция. Циммер хмурится, его взгляд на мгновение скользит по андроиду, вернувшемуся в магазин и молча стоящему возле стойки, следом по Девятке, — наконец возвращается к Гэвину, и улыбка у колобка теперь уже не такая веселая. — Я… — неуверенно говорит он, — я… да, я его знал. Он не спешит вываливать сведения, и Гэвин сразу понимает, что это будет долгий разговор.