***
Вторник, 5 марта 2039 г., 17:21, Коннор Звонок настигает Коннора за разговором с Чарли — она смеется как раз тогда, когда хриплый голос Хэнка раздается у Коннора в голове, и он застывает. — Приезжай домой, — просит Хэнк сдавленным тоном. Коннор не может определить, сколько он выпил, — пожалуйста, приезжай прямо сейчас… Хэнк кладет трубку, а Коннор вызывает такси и улыбается Чарли. Рабочий день еще не закончился, но он не колеблется ни секунды: чувство вины расцветает внутри, как маленький жгучий взрыв. В конце концов, он позволил Хэнку уйти и знал, что тот собирается пить. Следил за ним до самого бара. Не остановил его в самом начале и не пытался остановить позже. Сейчас телефон Хэнка в его доме, это хорошо. Садясь в такси, Коннор находит в себе силы порадоваться, что Девять уехал с Ридом больше часа назад и не может ему помешать. Они не поговорили: не поговорили с Девять — Коннор ждал его возвращения в участок, не поговорили с Хэнком — и вряд ли поговорят сегодня: если Хэнк выпил столько же, сколько в любой из предыдущих срывов, то к возвращению Коннора он скорее всего будет спать. Хладнокровные размышления помогают Коннору держать уровень стресса в узде, контролировать тревогу и стыд. За три месяца Хэнку стало лучше, гораздо лучше, но в дни вроде этого прогресс как будто обнуляется, и Коннору мучительно осознавать, что он так ничем и не смог помочь. Что — возможно — он сделал хуже: своим обманом, своей непредусмотрительностью, своими ошибочными расчетами, своей машинностью. Он любит Хэнка, нужно было прикладывать больше усилий, лучше стараться. Он обещал, что будет рядом, обещал свою поддержку, обещал, что они справятся. Если бы только не Девять, если бы Коннор не уступил этому влечению… Коннор сжимает пальцы на коленях до хруста в шарнирах, так сильно, что уведомления об избыточной нагрузке вспыхивают и гаснут. Не нужно сейчас думать о Девять. Все дело в Конноре, это его вина! Такси останавливается перед домом — Коннор видит свет в гостиной, машина Хэнка неровно припаркована частично на дорожке, и запоздало Коннор понимает, что Хэнк сам был за рулем, ведь в ней нет автопилота. Из-за Коннора и его невнимательности кто-то мог погибнуть, сам Хэнк мог бы погибнуть… — Хэнк? — зовет он, запирая за собой дверь и стаскивая обувь. Сумо лениво выходит из гостиной и тычется носом ему в руку, но Коннор не обращает внимания, он слишком встревожен. — Хэнк, я приехал. Где ты? Куртка Хэнка лежит на полу, и Коннор поднимает ее, аккуратно вешая на вешалку. — Хэнк? Хэнк на кухне, сидит за столом, но он поднимается, когда Коннор заходит — он на взводе и кажется совсем не сонным. — Вы посмотрите, кто явился, — язвительно тянет он. Коннор улыбается, изо всех сил стараясь, чтобы эта улыбка не вышла напряженной и неестественной. — Привет, — говорит он негромко. Сейчас неподходящее время, чтобы читать лекцию об опасностях нетрезвого вождения, но чувство вины снова колет изнутри, и Коннор дает себе слово решить эту проблему: установить блокировку мотора, или камеры, или еще что-нибудь… — Как же это ты оторвался от своей драгоценной работы? — иронизирует Хэнк, — а тем более от своих драгоценных коллег?.. Он явственно ищет конфликта, но Коннора беспокоит не это — Коннора беспокоит, что Хэнк, кажется, принимал не только алкоголь. Его лихорадочное возбуждение, румянец пятнами и расширенные зрачки, пот на лбу… Для уверенности необходимо взять пробу, но Коннор не думает, что это удачная идея. — Хэнк, ты что-то принимал? — он делает шаг вперед, замеряя температуру и давление. Где Хэнк мог достать наркотики, если не выходил из бара? Неужели кто-то там продает нелегальный товар, а Коннор пропустил это, когда проверял? Состояние Хэнка не кажется опасным, но могло бы быть — он мог бы отравиться, передозировать, он мог бы… — Да не делай вид, что тебе есть дело! — вспыхивает Хэнк, резким движением сбрасывая со стола все, что на нем стояло. Стакан с кофе опрокидывается, заливая стол и стекая прямо на края рубашки Хэнка и его брюки. — Черт, черт! Хэнк слишком агрессивен для алкоголя, он точно принял что-то еще, но Коннор заставляет себя остаться на месте. Возможно, дело не в препаратах. Возможно, он просто так зол на Коннора, что не может и не хочет себя контролировать. Такое уже бывало, но они справлялись. Коннор справлялся. Все было хорошо тогда и будет хорошо сейчас. — Почему бы нам не поговорить попозже? — предлагает он. Попозже Хэнк может остыть или даже уснуть. — Хэнк, ты испачкался, я тут приберу, а ты умойся… — Ой, да пошел ты, — цедит Хэнк, — пошел ты нахуй, Коннор, не трать на меня свои продвинутые программки, даже слушать тебя противно! Заметно пошатываясь, он выходит из кухни — Коннор быстро отодвигается с дороги, — слышны его тяжелые шаги и раздраженное бормотание, потом дверь в ванную хлопает. Но разговор все же откладывается, и Коннор кусает губы от облегчения. Он идет в гостиную и достает из-за телевизора коробку со своими вещами, быстро переодевается — он не может позволить себе испачкать еще один комплект рабочей одежды, ему нечего будет надеть завтра, — складывает вещи. Монотонные механические движения успокаивают, и он позволяет себе надеяться, что сегодняшний кризис миновал. Когда Хэнк уснет, Коннор выяснит все насчет наркотиков и разберется с этим, уберет дом, погуляет с собакой. Наберется мужества позвонить Девять и поговорить… Коннор прижимает руки к лицу — да что с ним не так? Хэнк где-то достал наркотики, а Коннор смеет думать только о том, чтобы Девять не бросил его? О том, чтобы оставить Хэнка? Он не может, не может его оставить — позволить ему убить себя, или кому-то еще убить его, как это случилось с… Системный сбой накрывает Коннора как раз в тот момент, когда он слышит грохот из ванной, звон стекла и крик Хэнка. Он на месте считанные мгновения спустя, неуверенно застывает на пороге, чтобы не наступить на осколки. — Хэнк, — зовет он осторожно, — ты поранился? В ванной полный хаос: полотенца на полу, зеркало разбито, шкафчик за ним тоже выломан, содержимое в раковине и немного на полу. Коннор успевает заметить кровь на руке Хэнка, когда тот резко разворачивается — и тут же хватается за край раковины, чтобы удержать равновесие. — Это что такое? — рычит Хэнк. Это — вещи Коннора: стерилизаторы и средства для ухода за каркасом, маленький ремонтный набор и глупая, сентиментальная игрушка — маленькая зарядная платформа для мобильного телефона. У Коннора нет отдельного мобильного телефона, но платформа серо-черная и слишком напомнила ему собственную, уничтоженную «Киберлайф»… Коннор не устоял. Хэнк явно не разделяет его сентиментальных чувств. Он белый от ярости, но на щеках темные пятна румянца, пульс опасно быстрый, дыхание поверхностное. Его сейчас может спровоцировать любое движение, любой резкий звук. Коннор выбирает самый спокойный и неконфликтный тон, огибая осколки, протягивая руки, чтобы посмотреть, не сильно ли ранен Хэнк, произнося: — Это мои вещи, Хэнк… — и ошибается. Хэнк взрывается моментально и страшно. Он дергает Коннора за руку к себе так резко и сильно, что тот ударяется лицом о край шкафчика — острая боль вспыхивает и гаснет, смытая потоком уведомлений. Коннор выворачивается из хватки, прижимая ладонь к лицу. — Хэнк!.. — все эскалирует так стремительно, что он не успевает подготовиться. — Твои вещи? Ты прячешь свои вещи в моем доме? — Хэнк даже не замечает, что Коннор поранился, он тут же снова хватает его и сжимает локоть, оставляя вмятины на корпусе. Хэнк просто не контролирует моторику, он пьян и дезориентирован, он не хочет причинить Коннору боль, Коннор точно знает, но программные сбои начинают путать его процессы, мешают здраво рассуждать. — Что еще ты прячешь?! Очередного смазливого манекена, с которым трахаешься у меня за спиной?! Гнев разгорается внутри, но Коннор подавляет его — это кризис, это просто кризис, ситуация выходит из-под контроля, но он должен взять себя в руки, должен все уладить. Ради Хэнка. Он должен! — Хэнк, пожалуйста, выслушай меня, — просит он, — и я все объясню. Как будто он может все объяснить. Но Хэнк в любом случае не собирается слушать, не хочет слушать, он слишком разгневан. Его враждебность подскакивает до границы ненависти и переваливает через нее, и ужас скручивается у Коннора внутри. Это все влияние момента, это все алкоголь, это такой неудачный день, повторяет он… Хэнк кидает в Коннора бутыль со стерилизатором, и Коннор ее ловит. — Слушать тебя?! — орет Хэнк, его лицо искажается от отвращения. — Нахрена мне слушать это твое вранье? Твои запрограммированные байки, которыми ты любому промоешь мозги, не только такому идиоту, как я? Будешь кем угодно, так ты сказал? Напарником, другом, — он будто выплевывает это слово прямо в Коннора, — распоследней шлюхой? — Коннор отшатывается, но Хэнк держит крепко, и Коннор не рискует вырываться силой. Лучше дать Хэнку выговориться, бьется у него в голове, дать остыть, тогда до него можно будет достучаться. Тогда все снова станет хорошо. — Ты ебучая машина, это с самого начала была твоя ебучая адаптация, ты меня никогда не любил! Его пульс такой частый, что Коннор весь сжимается от страха и неопределенности. — Это не так, — в отчаянии выталкивает он. Он любит Хэнка, он любит Хэнка! — Хэнк, я… — Заткнись! Коннор затыкается. Его мысли и планы — сплошной белый шум, хаос взаимоисключающих опций. Он рассчитывает варианты с такой скоростью, что их количество переваливает за несколько сотен за считанные наносекунды, и все они равновероятные, все они перемешиваются и не дают ему выбрать какую-то одну верную линию поведения, правильную политику. Череда ошибочных решений накопилась, как огромный ком, и ситуация никак не хочет выходить на положительный результат, сколько ни считай. — Это все было вранье, да? — продолжает Хэнк. Стекло скрипит под его тапочками, заставляя Коннора вздрагивать. Лицо Хэнка наливается кровью, глаза блестят, он вот-вот заплачет. Он готов сделать что-то безумное. — А на самом деле ты такой же, как тот, второй? Такой же бездушный отморозок, да, Коннор? Это ошеломительный удар. Коннор чувствует провалы, наносекундные куски бессознательности, черноты — его уровень стресса начинает разрушать его, и Коннор из последних сил цепляется за остатки контроля. — Он не был бездушным, — спорит он, просто потому что не может согласиться, — он не был бездушным, он был… он был… Он был всем для Коннора. — Он пытался убить меня! — шипит Хэнк. — И зачем же ты ему помешал? Дай угадаю, это какой-то план, очередная гениальная затея твоего гениального мозга, или, может, это, наоборот, тупая программа — ты же мой напарник, плевать тебе на каких-то там андроидов. А впрочем, тебе и на меня плевать! До кого вообще тебе есть дело, Коннор? До своей ебаной миссии, чем бы она сейчас ни была? А я в нее больше не вхожу?! — Я… — пытается сказать Коннор, но не может, все его тело дрожит, и звуковой модуль отказывает, — дело не в миссии. Я люблю тебя, ты мой друг… Хэнк бьет его по лицу. Коннор не пытается предотвратить это — Хэнку необходима вспышка, сброс эмоций, и Коннору тоже, чтобы наконец — наконец! — прийти в себя и начать говорить, говорить что-нибудь связное, осмысленное и нужное, что сможет дойти до затуманенного сознания Хэнка. Он должен найти нужные слова, он обязан… Удар сильнее, чем он предполагал, и звуковые модули взрываются звоном, а камеры расфокусируются на две секунды. Хэнк пытается снова ударить его, но Коннор уворачивается, блокирует удар — и тут же жалеет об этом, когда пальцы Хэнка сжимаются на осколке зеркала, упавшем в раковину. Он не нападает. Он прижимает осколок к своей шее. — Нет! — Коннор дергается вперед и замирает, когда из-под края показывается кровь. — Хэнк, я умоляю тебя, перестань… — Что, думаешь про свои рефлексы? — рот Хэнка кривится в улыбке, но веселья во всем этом ни на унцию. — Про свои сраные андроидские реакции, ты же во всем лучше жалкого человека, нет? — Я не думаю, что я лучше… — Очередное вранье! Да, это вранье, Коннор думает про свои рефлексы, но страх притупляет их. Машинально Коннор протягивает руки, перераспределяет вес, но не осмеливается что-то предпринять. Это просто угрозы, говорит он себе, Хэнк просто разозлился и хочет его наказать, хочет испугать его, это манипуляция, это просто истерика, Хэнк себя не убьет. — Да если я захочу убить себя, ты ничего не сделаешь! Это правда. Это правда, правда, правда… — Не поступай так, — говорит Коннор и поражается, какой спокойный у него голос. — Хэнк, тебе нужно отдохнуть, и мы сможем поговорить утром. Ты не успеешь нанести себе серьезную травму, я тебя остановлю, ты же знаешь. Ты просто расстроен и очень зол на меня, и ты имеешь право, а еще у тебя был сложный день. Давай просто перенесем этот разговор на утро? Три секунды ему кажется, что удалось достучаться до сознания Хэнка, тот молчит и смотрит, и даже опускает осколок, но потом на губах Хэнка появляется злая усмешка, а осколок падает на пол с громким звоном. — Даже если ты меня остановишь, я всегда могу вышибить себе мозги, — говорит Хэнк, — или открыть газ и взорвать этот чертов дом нахрен вместе с собой и Сумо, и, признайся, тебе наплевать, ты, чертова машина, тебе насрать, что со мной будет. Ты меня не любишь, это все ваша андроидская херня!.. — Я люблю тебя, — повторяет Коннор. Он готов жизнь отдать за Хэнка. Просто он любит Хэнка не так — не так, как этого хочет Хэнк, и сейчас он чувствует, как это просачивается в голос, — и лицо Хэнка в ответ темнеет от эмоций. — Ты только притворяешься, всегда притворялся! — выплевывает он, — ты просто говоришь то, что я хочу слышать, признайся! — Нет, — Коннор качает головой. — Я люблю тебя… Хэнк подается вперед, хватая Коннора за плечи, и тот готовится к удару, — но Хэнк толкает его, и они падают на пол, осколки стекла царапают каркас Коннора, от приземления тяжелого тела Хэнка сверху Коннора засыпает уведомлениями, но он отмахивается от них, паникуя. Перед его глазами до сих пор стоит кусок стекла, прокалывающий кожу, и образы тысячи способов самоубийства проигрываются в голове снова, снова, снова. — Хэнк, — выдавливает он, пытаясь вывернуться, когда Хэнк нажимает на его плечи. — Хэнк! Но Хэнк не слушает. Он в таком состоянии, что вероятность осуществления его угроз более семидесяти процентов, и только его постепенно замедляющийся пульс — единственный шанс Коннора. Он заснет, очень скоро, как только погаснет эта вспышка агрессивности, и — может быть — он даже не успеет навредить себе. Не успеет навредить Коннору. Коннору хочется закрыть глаза и открыть их, когда все кончится. Ему хочется позвать на помощь. Но ему никто не поможет. — Хэнк, пожалуйста… — умоляет он. — Ты всего лишь машина, — слезы начинают течь по щекам Хэнка, и от ужасающего чувства вины Коннор едва не отключается. Он так ошибся, он совершал ошибку за ошибкой. Он так долго тянул, нужно было поговорить с Хэнком утром, сразу же. Нужно было думать о последствиях. — Я думал, ты человек, я думал, у нас что-то может быть… Прекрати! Прекрати это делать! — Хэнк скалится, моментально снова переключаясь с печали на ярость, его лицо очень близко, Коннор чувствует в его дыхании алкоголь, его глаза черные от зрачков, волосы прилипли ко лбу. — Перестань! — Я ничего не… — Эта дрянь все время мелькает! Я просил тебя ее убрать, я просил тебя, Коннор, но тебе всегда были безразличны мои просьбы, ты думаешь только о себе, — стекло скрежещет по полу, пока Хэнк снова начинает всхлипывать, слезы и пот капают прямо на лицо Коннора, — ты никогда, никогда меня не слушаешь, никогда… никогда… Коннор слишком поздно понимает, что Хэнк собирается делать. Он кричит — не столько от боли, сколько от потрясения, и несколько секунд он парализован, неспособен двигаться и сопротивляться. «Аварийное отсоединение биокомпонента 9301» — взрывается предупреждениями система, пока осколок проезжает по его корпусу, вспарывая каркас, оставляя грубую царапину. «Уровень стресса критический». Поле зрения чернеет, когда он хватает Хэнка за руку, отводя ее от себя вместе с осколком. Его диод падает на пол с тихим стуком, звук отпечатывается в памяти Коннора, кажется, навсегда, вместе с этим ощущением текущего по лицу тириума. Хэнк… что он сделал? Что он натворил?! Что он?.. — Тебе постоянно надо выставить, что ты не человек, постоянно… постоянно надо тыкать меня в это лицом, да, Коннор? — Хэнк роняет осколок и сжимает шею Коннора, будто собирается задушить, хотя это невозможно, можно только перекрыть подачу тириума в процессор, схема вспыхивает в поле зрения Коннора, закрывая от него смысл слов Хэнка, спасая его от немедленной перезагрузки, — и эта тварь говорит, что ты не человек, этот долбаный робот, перед которым ты раздвигаешь ноги! Тебя так научили с коллегами ладить в вашем сраном «Киберлайфе»? Ты и с Ридом бы трахался, если бы тебя дали ему в напарники, такая у тебя социальная программа, да? Или уже? Ты поэтому таскаешь ему кофе? — Клянусь, нет, — шепчет Коннор. Его уровень стресса переваливает за восемьдесят девять, и половина происходящего начинает ускользать от него, тонуть в сбоях. Коннор цепляется за реальность — стекло все еще рядом, Хэнк все еще может попытаться что-то сделать с собой, все еще нестабилен, хотя его хватка на шее Коннора ослабевает, а голова становится тяжелее. Пульсирующие уведомления об увечье и стрессе долбят систему Коннора, угрожают аварийным отключением, и он просто хочет, чтобы Хэнк был в безопасности, а сам он — где угодно еще, чтобы все просто кончилось, поскорее уже кончилось, это все, что имеет значение. — Тебе разве не для этого приделали все эти штуки? — рука Хэнка резко отпускает его горло и дергает вверх край футболки. Коннор машинально хватается за нее, чтобы удержать на месте, но Хэнк уже переключается на штаны. — Но ты ведь мой напарник, Коннор, ты ведь для меня обещал что угодно сделать. — Хэнк, пожалуйста, — до Коннора вдруг болезненно и ужасающе ясно доходят намерения Хэнка, и он едва не кричит снова, потому что ни за что, нет, ни за что, — пожалуйста, перестань! Но Хэнк свободной рукой стирает слезы с лица, он не слушает, не собирается слушать, он наклоняется и целует Коннора — если это можно так назвать. Поцелуй неуклюжий и жесткий, Хэнк наваливается, слишком уставший, чтобы поддерживать вес, его рука тянет резинку штанов Коннора вниз. Лаборатория выдает Коннору подробный отчет, но состояние его собственной системы куда опаснее, и отчет моментально теряется в ворохе сигналов тревоги. — Разве ты не должен меня об… обслуживать? — голос Хэнка начинает запинаться, губы шевелятся с трудом. — Выполнять все мои… желания?.. Сколько порнороликов тебе там загрузили, в этом вашем «Киберлайф»? — У меня нет таких модулей, Хэнк, — процессор Конора так сильно нагрелся, что Коннору не хватает вентиляции, ему приходится буквально «дышать», лишь бы не сгореть. Он может ударить Хэнка по голове, но это слишком опасно, сотрясение мозга слишком опасно. Он может оттолкнуть Хэнка и уйти, но стекло здесь, и кухонные ножи, и газ, и что угодно из той чудовищной тысячи сценариев. Или он может не сопротивляться. — И выкрутасам… выкрутасам в койке тебя инженеры, что ли, учили? — Хэнк опять заводится, но Коннор чувствует его близость к обмороку, как чувствует собственную близкую перезагрузку. — Или кто там тебя делал, этот извращенец Камски? О, тогда все понятно… Его полувозбужденный член прижимается к животу Коннора, рука протискивается Коннору между ног, царапая ногтями и грубо нажимая, пальцы нащупывают отверстие. — Хэнк, ты делаешь мне больно, — Коннор слышит свой голос изнутри, слух отказывает ему вместе с кучей других процессов, не таких важных для выживания, как вентиляция, — Хэнк… — Ты же не чувствуешь боли! — губы Хэнка шевелятся, но Коннор ничего не слышит. — Ты вообще ничего не чувствуешь! А потом Хэнк раздвигает его колени, Коннор чувствует болезненное давление, и горячий мокрый рот Хэнка на своей шее, зубы царапают каркас, и закрывает глаза, и… Хэнк обмякает. Две секунды Коннор не в состоянии шевельнуться от ужаса, но потом глубокое дыхание и спокойный пульс пробиваются через хаос его системы и говорят — Хэнк спит. Он заснул. Он просто отрубился. Коннор перезагружается. Долгих три секунды он лежит, вслушиваясь в дыхание Хэнка, потом осторожно, чтобы не порезать, скатывает его с себя. Картина вокруг похожа на место преступления: битое стекло, пятна тириума… неподвижное тело. Коннор загоняет эту мысль подальше. Это всего лишь беспорядок. Он… Он справится. Он переносит Хэнка в спальню и кладет на кровать, тщательно осматривает — несколько порезов на ладонях и предплечьях выглядят неопасными, но Коннор все равно возвращается в ванную и копается в бардаке в раковине — порезы нужно обработать. К счастью, в зеркало можно не смотреть, потому что зеркала нет. Коннору совсем не хочется смотреть на себя в зеркало. У Хэнка во сне умиротворенное лицо, даже улыбка на губах, и Коннор надеется, что ему снится что-то приятное. У Коннора трясутся руки. Закончив с порезами, он обходит дом: отключает газ, убирает все, что имеет острые грани или концы, все химикаты, опасные лекарства, оружие. Сумо ходит за ним, недоуменно поглядывая, как Коннор совершает все эти бессмысленные, глупые действия, — потом собака пристраивается в кресле, когда Коннор обессиленно опускается на диван. Он даже не пытается привести себя в порядок — прикоснуться к себе сейчас невыносимо. Его тело болит, его лицо болит, недостаток такой мелкой и малозначительной детали ощущается как трагедия — Хэнк изуродовал его. Коннор дрожит: ему нужно найти диод, немедленно, прямо сейчас, но он боится — боится заходить в ванную. Боится, что навредит Хэнку. Что навредит себе. Он продолжает думать, и думать, и думать — стоило ли ему сопротивляться? Прекратить все это, заставить Хэнка прекратить: тот мог успокоиться, прийти в себя, если бы Коннор поступил правильно, но у Коннора проблемы с «правильно». Хэнк мог стать и еще более агрессивным. Навредить Коннору сильнее или подвергнуть риску себя. Коннор выбрал неправильный вариант, он ошибся, это все его вина. Он накосячил в расчетах, Гэвин прав — он бракованный, он недостаточно хорош. Он вырезает видео — с момента звонка Хэнка, и просматривает его опять и опять, пытаясь понять, где совершил ошибку (много, он совершил много ошибок), в какой момент все еще могло пойти как надо, что он должен был сделать, чтобы не допустить того, что произошло? Был ли у него шанс сегодня или все развалилось на куски слишком давно, было дефектным с самого начала, его чудовищная некомпетентность привела к закономерному итогу? Он не справился с ситуацией. Он чувствует, что его не существует, что он ничто. Хэнк ненавидит его, презирает его, Хэнку противно то, что он из себя представляет. Коннор думал — чем лучше он притворится человеком, тем больше Хэнк будет любить его. Но есть предел притворства, и Коннор давно перешагнул его, и с каждым днем ему все мучительнее пытаться. Коннор кусает пальцы, вспоминая, как пришел сюда после революции, разрушенный и не понимающий, что делать дальше, как существовать со всем, что произошло, и стоит ли существовать, если сама суть существования исчезла за одну ночь. Тот, ради кого он держался, исчез. Тогда он не знает, куда еще идти, а Хэнк его друг — наверное? — Хэнк может принять его, когда Коннора больше никто не может принять. Даже он сам. Особенно он сам. Ради Хэнка Коннор сделал ужасное, и теперь Коннор не может отказаться от Хэнка. Иначе все полностью утратит смысл. Хэнк… Хэнк принимает его. Хэнк дает ему кров, этот диван, совет вернуться в полицию и начать новую жизнь — как человек, Хэнк дает ему свою улыбку — и свою поддержку. В ту ночь Коннор стоит в ванной, держит в руках пистолет и думает: каково это? Не проще ли все прекратить? Но страх оказывается сильнее, и когда металл касается его губ, он так и не может спустить курок. И когда он выходит — слезы текут по его лицу, но никакого обещанного облегчения он не чувствует, — Хэнк берет его за руку, и обнимает, и вот тогда Коннор чувствует облегчение. А потом Хэнк прижимает свои губы к его губам, и несколько секунд Коннор слишком потрясен, чтобы реагировать. И, наверное, именно это колебание Хэнк принимает за невинность. — Хэнк, я не уверен, — говорит Коннор мягко. Алкоголь на губах и языке Хэнка горчит, но взгляд у него трезвый, серьезный, этот взгляд пугает Коннора своей тяжелой напряженностью. — Не уверен, что нам стоит… что я хочу этого. — Зато я уверен, — говорит Хэнк, — Коннор, если бы не ты, я уже точно был бы трупом. Коннор… Он говорит и говорит: что все равно думает о самоубийстве, что он не справится, но у него есть Коннор, что они нужны друг другу, что Хэнк думал об этом и никак не может перестать, что ради Коннора он готов стараться — готов жить… Если Коннор останется с ним. Он говорит, и целует Коннора, и запускает руки под его одежду, и он почти не пьян. Коннор знает, что нужно отказаться в первый раз. Знает, что нужно отказаться во второй. Но Хэнк не принимает мягких отказов, а к «не мягким» Коннор не готов. Не готов к ссоре. Не готов потерять его дружбу. Не готов потерять еще и его. И Коннор думает — ему не сложно. Простое действие, пара программ, он делал это много раз, и все было в порядке. Зато Хэнк будет любить его. Это… это почти как дружба — возможно, это даже лучше. Это так невыносимо, что в третий раз Коннор отключает все сенсоры. И несколько дней все лучше, а потом хуже, а потом Коннор получает официальный ответ из «Киберлайф» и снова засовывает в рот дуло пистолета — и думает, что это можно прекратить одним движением, крошечным, малозначительным усилием. Но Хэнк у него в голове говорит «я вышибу себе мозги», и Коннор снова не решается. А утром после этого появляется Девять. Девять все меняет. Люди многому научили Коннора — научили, что за все нужно платить, что у каждой, даже самой маленькой вещи, есть цена. Коннор начинает чувствовать, что цена слишком высока. На его пальцах синеют следы от зубов, но огромный комок эмоций разбухает изнутри, угрожая разорвать его корпус, и это давление такое мучительное, что Коннору хочется кричать или что-то сломать — возможно, сломать себя, отламывать пластины корпуса, пока с током крови из него не вынесет это все, пока его внутренности не вывалятся наружу, освобождая внутри хоть немного места для того, чтобы почувствовать себя живым. И Коннор просто не может выносить этого. Согнувшись, он царапает кольцо регулятора, надавливает, высвобождая его из крепления, и на одно короткое ослепительное мгновение его смывает потоком. Жжение, мучительный дискомфорт, потеря контроля — над телом, и мыслями, и вообще всем, — он быстро привык называть это чувство болью, но оно сильнее, чем боль. Коннор чувствует одновременно страх и облегчение. Цифры безжалостно отсчитывают время, с каждой уходящей секундой боль нарастает, приближая его к блаженной пустоте. Но вместе с болью растет его ужас, пока ощущение потери не затмевает остатки воли, и пальцы по собственной воле не заталкивают деталь назад, на место. Он не может. У него не получается. «Ты же не чувствуешь боли! — повторяет Хэнк на видео, от бесконечного повтора Коннор сходит с ума. — Ты вообще ничего не чувствуешь!» Поднявшись, он снова достает коробку из-за телевизора, открывая, доставая табельный пистолет. Оружие удовлетворяюще тяжелое, полностью заряженное, и Коннор снимает его с предохранителя, взвешивая в руках. Заглядывает в черное дуло. Входящий звонок вынуждает его вздрогнуть. Целых четыре секунды он не отвечает, греясь в привычном идентификаторе Девять, лаская спусковой крючок большим пальцем. Вряд ли Девять хочет сказать ему что-то хорошее, но Коннор может не отвечать. Он может не отвечать.***
Вторник, 5 марта 2039 г., 18:30, Девять Девять останавливает машину, заглушает мотор — конечная точка маршрута мигает прямо перед ним, маленькая красная стрелка бьется о такой же красный кружок, но Девять чувствует, что она втыкается прямо ему в процессор. Его журнал задач тревожаще пуст. Всего несколько миссий, каждая подсвечена приоритетом, они толкутся, перестраиваясь, каждую наносекунду сменяя друг друга на первом месте, и снова, и снова. У него холодные руки. Это из-за сбоев. Он выходит из машины, закрывает дверцу, сканирует площадку перед домом, сам дом и криво припаркованный автомобиль, что угодно, лишь бы хоть как-то держаться за реальность, потому что с таким уровнем стресса внутренние ресурсы системы не на его стороне. Девять никогда не понимал спонтанных девиантов — андроидов, которые утратили разум от шока и совершили нечто, приводящее их в лаборатории «Киберлайф», а потом на свалку. Неспособных придумать хладнокровный план, губящих себя из-за одной вспышки эмоций. Но его хладнокровные планы, думает Девять, раньше вели только к провалам. Возможно, эти девианты понимали в жизни лучше него. Возможно, его самоуверенность до него добралась. У него нет с собой оружия, вдруг вспоминает Девять. Но это не проблема. Проблема, думает Девять, глядя, как открывается входная дверь, — проблема, как обычно, в другом. Коннор выходит на крыльцо и медленно спускается по ступенькам. У него босые ноги, и Девять отчего-то залипает на ступнях, наступающих прямо на мокрую дорожку, и чувство, которое растет у него внутри, слишком сильное и хаотическое, чтобы Девять мог описать его одним словом. Конструкции, которые предлагают словари, безумны. Девять поднимает взгляд и видит все целиком: растрепанную одежду, тириум на лице, царапины и ссадины на корпусе, над которыми разошелся скин, пустую лунку на месте диода, расчетливый, ничего не выражающий взгляд. Это чудовищное изображение перемешивается с кадрами видео, и Девять вдруг перестает чувствовать холод от ледяного дождя — он горит, буквально плавится изнутри. Коннор останавливается перед крыльцом, не пытаясь подойти. — Ты приехал на шесть минут раньше, чем я предполагал. У него легкий тон, ровно как для непринужденной беседы, и от этого все взрывается у Девять в голове, и на несколько мучительных секунд — несколько, он даже не может их подсчитать, — ошибки парализуют его. — Восемь, отойди, — он слышит, как жутко, некалиброванно звучит его голос — он всегда был хуже в этом, чем Восемь, но не может и не хочет сейчас тратить силы на исправление. — Ты не можешь остановить меня, у твоей модели недостаточно ресурсов. Коннор наклоняет голову на бок, дождь течет по его лицу, смывая тириум вниз, на футболку, его взгляд ни на мгновение не отрывается от лица Девять, он не моргает. — И что ты имеешь в виду? — спрашивает он. Дверь за его спиной не заперта, просто закрыта, на окне нет решеток. Этот дом не назвать неприступным, Девять может проникнуть в него всего за четыре секунды — и у него будет целых девять минут, даже если кто-то из соседей вызовет полицию. Было бы. Если бы он мог. — У меня более прочный корпус, — говорит Девять, голос отдается в голове эхом, будто она пустая, — я сильнее. У тебя лишь тридцать два процента шансов на победу в безоружном противостоянии. Я все рассчитал. — Неужели, — это не звучит как вопрос, и выражение лица Коннора не меняется. — Девять, ты не войдешь внутрь. — Конечно, я войду, — уверенно отвечает Девять. Это не вызывает никаких сомнений. — Хорошо, возможно, — спокойно говорит Коннор, — но тебе придется травмировать меня, повредить меня достаточно сильно, чтобы я перестал быть проблемой. Снежинки падают на его лицо и не тают, Девять видит, как ему холодно, как ему больно, какой высокий у него уровень стресса. Девять раздирает: ему хочется свернуть шею кожаному мешку и повесить его на фонарном столбе в назидание любому, кто когда-либо даже подумает поднять руку на Восемь. Но еще сильнее ему хочется обнять Восемь, забрать отсюда и сделать все, чтобы ему больше никогда не пришлось стоять босиком на земле с разбитым лицом. — Я не буду этого делать, — выдавливает он. Где-то в глубине тает и так слабая надежда, что Коннор одумается и позволит ему войти. Наконец-то разрешить это все, помочь Восемь разрешить. Девять так страшно, что он не чувствует корпуса: это неисправность, критический баг, тяга к саморазрушению. Он вспоминает их знакомство и тот раз, когда пытался убить Восемь — и Восемь вовсе не был испуган. Не казался испуганным. И все те разы, когда Восемь был травмирован, когда принимал рискованные решения, когда ставил под угрозу свою жизнь. Он вспоминает тело еще одного юнита. И еще одного — то каким безумным, неисправным он был. И то, что всего у «Киберлайф» их было девять, а нумерация шла до десяти, а значит, четвертый юнит тоже куда-то делся… Ведь сам Коннор говорил, что активировали четверых, но жив только Коннор, и Девять расспросил бы Оверрайда поподробнее, и если бы не Андерсон… Девять обхватывает руками голову: он горит. Имя Андерсона вызывает такие сильные сбои, что это угрожает сжечь его процессор, а мысль о том, что восьмисотые технологически поражены, что именно из-за этого разработали новую модель — его — а не для мифического улучшения, — эта мысль охлаждает гораздо сильнее, чем наружная температура. — Коннор, ты неисправен, — говорит он. — Это все объясняет. Он делает пару шагов вперед, Коннор синхронно отшатывается, и Девять замирает. Такая реакция причиняет настолько сильное страдание, что отказывает сорок процентов процессов, и две секунды Девять вообще не может двигаться. Восемь прав, обезвредить его, не повредив, невозможно. — Почему ты это делаешь? — срывается Девять. — Почему позволяешь такое с собой делать? Если ты не в состоянии решить эту проблему, то я ее решу. Он хочет решить эту проблему — сейчас это его единственная миссия, единственное пульсирующее желание, словно красная стена вернулась и огородила его со всех сторон, вынуждая двигаться только в одном направлении. Его программы реконструкции услужливо предоставляют происхождение каждой царапины на корпусе Восемь, и Девять проклинает собственную производительность, программный код, считающий выполнение рабочих задач гораздо более важным, чем все остальные функции. Лучше бы отказало это, а не датчики температуры! — Не нужно решать мои проблемы, Девять, — говорит Коннор мягко. — Нужно, — Девять делает еще один шаг. — Нужно! Садись в машину, Восемь, ты мерзнешь. Дискомфорт и боль Восемь заставляет его самого испытывать боль и дискомфорт, и окружающие звуки начинают сливаться в какофонию, явный признак близкой перегрузки или поломки, но он не может ни на что решиться — не может привести в действие ни один из своих планов, схем, не может заставить Восемь — или оставить Восемь в покое, и это противоречие убивает его. Оно убивает его! Он не уйдет, вдруг отчетливо понимает он. Больше не отступит, как бы Восемь ни настаивал. — В машину, Восемь, — приказывает он. Коннора точно нужно немедленно отсюда убрать. Задачи выстраиваются в журнале стройно, по пунктам, и это возвращает Девять уверенность. — Девять, я не могу позволить тебе войти, — тон у Коннора все такой же ровный и сдержанный, он невольно успокаивает, убаюкивает Девять. — А если ты применишь силу, то повредишь меня, а это противоречит твоей задаче, разве нет? Да. Это правда. Девять кивает. — И я думаю, мы можем найти компромисс, — продолжает Коннор. Его корпус на шесть градусов холоднее нормы, это очень тревожащая тенденция… — Который устроит все стороны. Я знаю, что ты сердишься, это моя ошибка, я признаю, это моя вина. Девять, если ты хочешь порвать со мной, то я понимаю. Просто езжай домой и давай поговорим утром. Со мной все будет в порядке, я обещаю. Разумнее не совершать необдуманных поступков, ты полицейский и я полицейский, и вряд ли стоит сейчас ставить под угрозу свое будущее, поступать импульсивно, не дав мне возможность все объяснить. Девять отмечает «вина», «порвать» и «разумнее» как ключевые слова, пока его ужас, страдание и шок покрываются еще и гневом. — Ты что… разговариваешь со мной, как с преступником? — прямо спрашивает он. — Ты всерьез думаешь, что я уйду? Если ударить его по голове слева, то можно ненадолго вывести из строя — всего восемь процентов, что это приведет к опасной поломке. Тридцать четыре процента — если он успеет переместиться, а он успеет. Семьдесят девять, если окажет значительное сопротивление, а он окажет. Девяносто семь, если… Девять закрывает глаза. Открывает. Коннор качает головой, ничуть не тронутый нападкой, но его взгляд анализирует каждое движение Девять. Он явно не расслабляется, чтобы дать Девять преимущество неожиданности. — Что тебя устроит, Девять? — он улыбается, и эта слабая улыбка вызывает у Девять содрогание. — Какой вариант? — Какой вариант устроит меня? Меня?! — Девять не может сдерживаться. Он думал, что терпелив и сдержан, но сейчас весь его самоконтроль с шипением выгорает. — Ты лгал, Коннор! Ты обещал прекратить ваши отношения — и ты солгал! Ты выгораживал его, нарушал закон! Почему? Чем он тебя заставил? Как? — Теперь, когда он начал говорить, остановиться невозможно. Восемь могли шантажировать все это время, осознает Девять, как и его, Восемь могли заставлять делать что угодно. Андерсон мог. Возможно, дело не в неисправности. Девять не знает, что хуже. — Меня устроит простой вариант! Ты садишься в машину и включаешь подогрев, я захожу в дом. Я сам обо всем позабочусь. Я сотру тебе память. Все будет хорошо, Восемь, я обещаю, я обо всем позабочусь, я сделаю все, чтобы с тобой больше не произошло ничего плохого… Он на все готов. Он заново оценивает возможности, все его тело готовится к движению, рывку — все системы работают на максимальной мощности, а окружающий мир упрощается, растворяется в ровных и простых линиях карты. Восемь наклоняется и поднимает спрятанный за столбиком крыльца металлический прут, повышая свои шансы в противостоянии сразу на двадцать девять процентов (минус шесть процентов на переохлаждение), и Девять стоило бы это предусмотреть, но он не предусмотрел. — Это не компромисс, — вот теперь Девять видит — слышит — изменения в голосе Восемь, это явственно проступающее отчаяние, и шокирован, как мог не слышать его раньше. Как мог игнорировать такую боль. Девять обхватывает себя руками и сжимает пальцы, чтобы хоть как-то защититься от эмоций, удержаться от немедленных действий. — Пожалуйста, Девять, снизь свои требования. Пожалуйста, пожалуйста! — Коннор, очнись, приди в себя! — взрывается Девять. Он вообще не собирался разговаривать с Восемь, разговор только делает все хуже и ухудшает состояние Коннора! Не собирался, но почему-то разговаривает, и пора это прекращать. — Мои требования минимальны — сядь в машину. Коннор мотает головой. — Я не позволю тебе остаться. — Я уеду с тобой, — выдавливает Девять. — Я обещаю. Это самый большой компромисс, на который он может пойти, и все в нем протестует. Но ситуация патовая, хорошего выхода из нее просто нет. Восемь облизывает губы, прищуривает глаза, и Девять невольно напрягается. — Мне нужно одеться, — говорит Восемь наконец. — Нет! — Я не могу идти так на работу, — настаивает Восемь. Да, это аргумент, и Девять вынужден кивнуть, хотя ему сейчас не хотелось бы давать Коннору никакой иллюзии согласия. — У нас одинаковый размер, — сообщает он. Отступает, открывая дверцу с пассажирской стороны: — Восемь. В машину. — Я не оставлю его! — спокойствие отказывает Коннору, — я не могу, я не могу, я не оставлю его! — от его паники Девять скручивает сопереживанием, и любовью, и ненавистью к подонку, который с ним такое сделал, — но ненавистью больше всего. — Я не оставлю его… — Оставишь! — кричит Девять, не выдерживая, и в этот раз ему наплевать на возможных свидетелей. — Оставишь прямо сейчас, или считай, что я ничего не обещал! Невыносимые пять секунд ему кажется, что Коннор нападет на него — Девять готов к такому исходу, хотя он и внушает ему трепет, но Девять не собирается отступать — и что-то в его лице, кажется, ломает решимость Восемь. Пауза длится и длится, все волосы Восемь покрыты снегом, его пальцы сжимаются на пруте так сильно, что сходит скин. А потом он молча кидает прут и проходит по дорожке мимо Девять. Дверца машины хлопает. Две секунды Девять смотрит на дверь дома: она все еще не заперта. Девять знает, что Коннор следит за ним, но он ничего не успеет сделать… Сжав зубы, Девять разворачивается и залезает в машину. Включает печку. Достает из бардачка салфетки. И заводит мотор.