Четверг, 7 марта 2039 г., 04:42, Гэвин
Штурм проходит комически быстро.
Только сейчас, глядя на то, как Девятка практически в одиночку валит любого, кто встает на его пути, Гэвин позволяет себе осторожную мысль — возможно, в чем-то андроиды и правда превосходят людей. Ну вот как профессиональный пловец точно плавает быстрее Гэвина, профессиональный бегун — быстрее бегает, а ребята Аллена (хорошо, он согласен, хорошо) валят всяких ушлепков мордой в асфальт самую каплю ловчее Гэвина.
Так и Девять — он же типа сделан как спецназовец, неудивительно, что для штурма Гэвину вполне хватило бы его одного. Мысль не вызывает привычного раздражения, да и происходит все с такой скоростью, что тщательно обдумать перемены в своем мировоззрении у Гэвина просто нет времени.
Может, он просто слишком устал, чтобы париться.
Хотя он не слишком устал, чтобы беситься от рожи Андерсона, тоже пожаловавшего в их теплую компанию, и все сегодняшние — или уже вчерашние, как посмотреть — находки тут же всплывают в памяти, хотя их не звали. Гэвину кажется, он сам покрывает что-то невыносимо уродливое, и это сводит с ума.
Поэтому он старается не думать об этом, следом за Девяткой взбегая на второй этаж — кирпичная крошка скрипит под подошвами, в ушах звенит от выстрелов. Что-то подсказывает ему, что Андерсона и Девять лучше не оставлять наедине, но мысль такая — не слишком-то настойчивая.
— Все в порядке, Рид, — заявляет Девять.
И с ним все действительно в порядке — только тириум размазан по лбу, — и с Андерсоном все в порядке, и несколько вооруженных засранцев, которых Девять тут взял, тоже лежат в совершеннейшем порядке, на вкус Гэвина: смирно и тихо.
Свет врубается, ослепляя, и первую секунду Гэвин вскидывает пистолет, уверенный, что к засранцам прибыло подкрепление, но это никакое не подкрепление.
— ЭрКа Девятьсот, — это Коннор, черт его побери, так вот куда он делся!
До Гэвина только теперь доходит — и он едва не бьет себя по лбу, потому что как можно быть таким тупицей? — почему здание обстреливалось и с какой это стати некоторые бандюганы уже валялись, когда они вломились внутрь.
Он смотрит на Девятку — тот сияет, словно начищенная монетка. Явно в восторге и от всего плана, и от себя, и от Коннора. У Гэвина аж зубы сводит от раздражения: Коннор подходит к краю крыши и салютует винтовкой, приняв картинную позу. Выпендривается, в этом Гэвин не сомневается ни секунды, вот только перед кем?
— Лейтенант! — кричит Аллен снизу, и Гэвин с трудом отводит взгляд от картинки, — мы нашли кое-что интересное!
Он убьет Эрнандо, думает Гэвин, скатываясь с лестницы, этот мудак подставил их два раза подряд, у него либо титановые яйца, либо картонные мозги, либо то и другое одновременно. Но неужели они и правда накрыли что-то крупное, что-то важное — что точно поможет их расследованию? Неужели, это не пустая зацепка и не тупик?
Даже сонливость проходит.
Гэвин мельком отмечает, что задержанные собраны в кучу, кажется, все целы и в сознании — он не видит тел. Их семеро, меньше, чем Гэвину показалось поначалу, но достаточно, чтобы устроить веселую жизнь, если бы они сунулись сюда без прикрытия. Плюс те, что наверху, плюс снайпер — это что же за мелкие торговцы краденым, которые устроили настоящий сторожевой пост с настоящим снайпером?
Но ведь Девятка его первым заметил? Мысль немного греет усталую душу Гэвина.
Что угодно сойдет, чтобы сбить с Коннора спесь.
Один из парней Аллена оказывает медицинскую помощь стонущему бандиту, пока второй сторожит, а третий — тот самый говнюк Форстер, для которого революция и равные права прошли мимо, судя по всему, — откидывает металлический люк в полу. Внизу темно, как в заднице, и Аллен с Форстером настороженно переглядываются.
— Полиция! — кричит Аллен, — не оказывайте сопротивление!
Снизу царит тишина, а потом раздается напряженный женский голос:
— Мы не вооружены!
Сердце у Гэвина начинает биться быстро-быстро. Смутная тревога вдруг поднимается внутри и затапливает его, и он в панике оглядывается, даже не понимая, что его вдруг напрягло. Девятка спускается сверху, толкая перед собой двоих задержанных, и Гэвин смотрит на него в смутной надежде, что тот вдруг прочитает его мысли и все поймет…
— Бомба, — бормочет он, — вы их обыскали?
— Конечно, обыскали, — возмущается Форстер, но Гэвин видит кучу барахла и оружия до того, как тот успевает договорить. — Да что за?..
Гэвин бросается вперед, разгребая кучу — он даже не знает, что ищет, но пушки точно на это не похожи, и пульс все громче стучит в ушах, потому что ему кажется, что он вот-вот услышит взрыв…
— Подожди, — рука просовывается мимо, и Девятка извлекает из кучи небольшую коробочку.
— Вытащите нас отсюда…
Голос громче. Гэвин резко оборачивается, дыхание застревает в горле: из люка выбирается женщина, он не может сразу определить, андроид она или человек, и именно в этот момент Девять хлопает коробку на пол и разбивает.
Женщина издает вопль и хватается за голову.
У Гэвина буквально сердце останавливается на мгновение…
Но ничего не взрывается.
Она медленно опускает руки, на пальцах синяя кровь, но голова у нее на месте, вид ошарашенный и немного оглушенный — но она совершенно точно жива!
— Что здесь происходит? — это Андерсон, тоже спускается, с ним еще один задержанный, но Гэвин даже не видит. — Рид?
Гэвин смотрит ему в лицо, на разбитую коробку на полу. Что это за срань и кому она может попасть в руки? Перед его глазами мертвое лицо Лиу — и разбитое лицо Коннора, и напряжение снова сжимает голову. Ему кажется, с каждым шагом расследования только добавляется вопросов. Мысль, что кто-то может вставить андроиду бомбу и делать с ним что угодно, тошнотворна сама по себе. Половину своей жизни он ловит ублюдков, он знает, каковы люди на самом деле.
— Нам нужно ехать в участок, — говорит он, и собственный голос звучит как чужой, — допросим этих ушлепков.
— Я вызвал подкрепление, — заверяет Аллен, пока Девять спрыгивает в подвал.
И исчезает в темноте.
Кроме девушки в подвале обнаруживаются еще два андроида — чернокожий парень пугающей красоты и ребенок, девочка-андроид, и к счастью, у обоих нет никаких бомб, но они вообще не разговаривают и как будто даже не понимают, что происходит. Как обдолбанные.
Это пиздец странно.
Странно.
— Давно вы здесь? — Гэвин спрашивает девушку, чтобы не смотреть в стеклянные глаза парня.
— Двое суток, — она оглядывается, ее взгляд задерживается на девочке, — а их привезли позже. Мне… мне что-то засунули в голову, — голос металлически вздрагивает, — вы это уберете?
— Конечно… — начинает Гэвин и умолкает.
Снаружи доносится шум.
Коннор заволакивает сопротивляющегося парня в наручниках, в другой руке у него винтовка, лицо невозмутимое и сдержанное, но Гэвина не обмануть. Он помнит, как тот красовался на краю крыши — словно для журнала позировал. Этот говнюк каждую секунду знает, какое впечатление производит на окружающих. Вот и сейчас Девятка пялится, словно увидел Мадонну Небесную, да и Форстер — что такое! — глазеет.
— Посмотрите, кто явился, — бормочет Гэвин, не может удержаться.
На него такое не действует! Эмоции, которые он испытывает, невозможно описать одним словом. И даже двумя.
И целым предложением не описать.
— Где ты был? — внезапно спрашивает Андерсон, про которого Гэвин за две минуты успел забыть. Голос у него ровный, но на самой границе Гэвин слышит противное такое дребезжание, словно Андерсон только старается изображать спокойствие. — Что за самодеятельность?
Коннор передает задержанного — тот так и норовит пнуть его напоследок — Форстеру и выпрямляется, неторопливо приближается к Хэнку. Совсем не похоже, что вчера… что между ними что-то произошло.
Одновременно Девять делает шаг вперед. И замирает — его диод мигает желтым.
— Я остановил стрелка, лейтенант, — объясняет Коннор то, что и так уже все поняли, но у него довольный, немного радостный тон, и плечи Хэнка самую малость расслабляются, — прошу прощения, пришлось действовать очень быстро.
Гэвин зато, наоборот, напрягается, и еще как.
Не происходит ничего такого особенно неприятного — Андерсон вроде не собирается орать, но Гэвина почему-то всего скорчивает от неловкости и злости. У него нет ни единой причины лезть в дела Коннора — он терпеть не может Коннора, они, можно сказать, враги, — и уж тем более вмешиваться в его так называемую «личную жизнь», да и профессиональную жизнь, в общем-то. Коннор — мстительный ублюдок, он Гэвина со света сживет, если тот ни с того ни с сего начнет к нему лезть, это точно.
Что бы там Девять ни думал про его ангельский нрав.
Но…
— Ты докладываешь мне, Коннор, — теперь Андерсон говорит тихо, но Девять делает еще один шаг вперед — и снова застывает на месте. — Ты забыл — или в чем проблема?
Его брови сходятся на переносице, но он не кажется злым: скорее расстроенным, и Гэвин видит, как крепко Коннор сжимает винтовку.
— Проблема в том, что он тебе сказал? — Хэнк кивает на Девять. — Ты поэтому так странно себя ведешь?
У Гэвина шею сводит: все это выглядит противно, и звучит противно, и он бесится уже от того, что тут находится.
Зато Коннору все нипочем — он только качает головой и хмурит свои ровные брови, будто понятия не имеет, о чем речь и в чем наезд.
— Девять запрограммирован быстро реагировать в таких ситуациях, — поясняет он, — но я постараюсь больше не делать ничего неожиданного, я обещаю, Хэнк.
Гэвин смотрит на Девять — какого хрена тот ничего не делает и молчит? — но Девять не обращает на него внимания. Он сверлит взглядом спину Коннора.
Охуенно полезное занятие.
— А может мы делом займемся? — не выдерживает Гэвин, — а то мне нихрена не интересны ваши разборки.
Это и близко не правда.
И близко.
— Нам нужно все обсудить, — говорит Андерсон, и — хотя он больше не на взводе, судя по виду, — Гэвину эта идея совершенно не нравится.
Но Коннор кивает.
— Конечно, — говорит он.
И отходит, показывая винтовку своим приятелям.
Пятнадцать минут спустя прибывает подкрепление: часть задержанных развозят по больницам, целых и невредимых забирают в участок. Туда же отправляются похищенные андроиды.
Усталость, отступившая было на адреналине, снова наваливается на Гэвина, когда он падает на сидение патрульной машины. Девятка стоит рядом, не спеша забираться внутрь — он следит, как Коннор садится в такую же машину. Девять ведет себя как обычно, но Гэвин как будто чувствует его нервозность — она как яд, как кислота, разъедает воздух, заставляет кожу зудеть.
— Поехали, — говорит Гэвин резче, чем собирался, — Андерсон не с ним.
Он не верит, что произнес это вслух.
Девять кидает на него быстрый взгляд, но все же кивает и залезает внутрь. Он кажется спокойным и почти машинным, но Гэвин как будто после вчерашнего дня получил тайное зрение и может видеть сквозь пластиковую оболочку — прямо в воспаленное, кипящее нутро.
Ему хочется сказать что-нибудь утешительное, но он зол, и утешительное не приходит в голову.
Так что он закрывает глаза и мечтает, чтобы дорога не заняла слишком долго.
В участке уже утро: ярко горит свет, перекликаются дежурные, в комнате отдыха пахнет кофе и кипит жизнь: все спешат подзарядиться до того, как начнется очередной рабочий день. Несколько секунд Гэвин смотрит на кофемашину, но кофе не хочется — уж точно не той бурды, что ему выдаст эта чертова кофеварка. Ему и так хватило испытаний, не стоит рисковать жизнью.
Едва волоча ноги, он проходит на свое место.
Девять уже сидит за столом и быстро печатает, Гэвин видит столбцы формы и надеется в глубине души, что Девять сжалится над ним и заполнит его отчет тоже — сам он не в состоянии даже смотреть на терминал.
Окно на терминале Девять сворачивается — Гэвин видит насквозь — и вместо светлой заставки с эмблемой полицейского участка, стандартной на всех терминалах, Гэвин замечает что-то темное. Любопытство толкает его обойти стол.
— Ты охренел? — говорит он.
Девять откидывается назад на кресле, его глаза мерцают в тусклом свете терминала.
— Это не запрещено уставом.
И это сто раз может быть не запрещено — Гэвин о таком и не задумывался никогда, ему в голову не приходило менять заставку, — но он вообще-то за соседним столом работает! И ему совсем не хочется пялиться на Коннора каждый раз, когда он поворачивается, чтобы что-то сказать Девятке!
На рабочем столе Девять теперь красуется фото Коннора: тот застыл с винтовкой на плече, нога на бортике, поза
ну точно как для обложки журнала, свет фонаря эффектно обрисовывает его фигуру — ноги, бедра, слегка наклоненную набок голову. Фотография в великолепном разрешении, видно даже тусклый голубой диод, все родинки на лице Коннора, его разлохмаченные волосы и небольшую улыбку на губах.
Все то, что Гэвин благополучно не рассмотрел из соседнего здания.
— Я смотрю, роман перетек в явную фазу, — он не скрывает сарказма.
Но Девять его сарказма как будто не замечает.
— Не вижу причин скрывать, — спокойно говорит он.
И снова разворачивает отчет.
Кипя от негодования (или от чего-то другого, он не может разобрать), Гэвин тащится за свой стол и падает в кресло, закидывает ноги на столешницу. День был слишком длинным, слишком, его мозги не вмещают все события, а тут еще и это — он поворачивает голову, но Девять заполняет колонки, и фото не видно.
Хорошо хоть, на терминале Девять чаще открыты документы, чем заставка.
Телефон Гэвина вибрирует в кармане, и он достает мобильник. Сообщение от Девять, хотя засранец сидит рядом — с совершенно невозмутимым видом! — и сам может сказать все, что угодно. Девять, однако, на Гэвина не смотрит.
Стискивая зубы, Гэвин открывает сообщение, но там ничего не написано. Там только вложения — и довольно большие вложения. Это… фото.
Не веря своим глазам, Гэвин пялится на фотографию — ту самую, что красуется у Девять на терминале, и еще несколько — немного разных, но такого же качества, и Гэвина всего выворачивает от злости.
— Ах ты!.. — его стул скрипит, когда он поворачивается к Девять, но тот продолжает его игнорировать. — Завязывай!
Девять наконец удостаивает его взглядом.
— Как скажешь, Рид.
И возвращается к своему занятию.
Сцепив зубы, Гэвин быстро выбирает фотографии, чтобы удалить…
Но в последний момент палец соскальзывает со значка. Все дело в усталости, его руки не слушаются — да, в этом все дело. Именно в этом! Гэвин кидает телефон на стол и снова откидывается в кресле.
Он. Просто. Не в форме.
Ему нужно отдохнуть.
Я только на минутку закрою глаза, думает Гэвин, все равно Девять понадобится эта минутка, чтобы составить отчет и еще что-нибудь оформить… хоть что-нибудь… или пара минут…
Пары минут должно быть достаточно.
*
Когда Гэвин выходит из ванной — кожа отдает ржавчиной из-за дрянной воды, — пластиковый засранец уже облюбовал единственный диван в этом клоповнике и не спешит вставать.
Взгляд у него наглый.
— Эй, диван для человека, — возмущается Гэвин.
Он и не против, может, посидеть немного — после такого-то дня.
Марк закидывает ногу на подлокотник, всем видом демонстрируя, что никуда он не собирается.
— Вот придет этот человек, и я подумаю, — тянет он, — уступать ему или нет.
И да, день у них — полное дерьмо, но глаза у Марка смеются. То есть не глаза, конечно, а камеры, напоминает себе Гэвин, хотя, глядя на Марка, об этом очень легко забыть. Гэвин вообще уже начал подзабывать, что Элайджа этого своего андроида навязал, и Гэвину он совершенно не нужен.
И Гэвин его вообще терпеть не может, ведь андроид есть андроид.
— Ой, да иди ты, — стонет он, падая на сиденье рядом и толкая Марка бедром, — мог бы и постоять, жестянка.
Стоило бы его вообще выпихнуть, но Элайджа обещал сделать жизнь Гэвина невыносимой — серьезно, он так и сказал, «я твою жизнь сделаю невыносимой, Гэв, ты меня знаешь», если с головы пластикового засранца упадет хотя бы волос.
Не то чтобы Гэвин боялся.
Нет.
— Мое место в чулане? — интересуется Марк, не глядя на Гэвина — он поворачивает руку, рассматривая пропитанную синим повязку выше локтя.
Потому что Гэвин везучий парень, само собой, и теперь с головы этого андроида не только волос упал — его натурально продырявили. Правда, Гэвин отказывается признавать, что это его вина.
В том, чтобы выводить из себя всяких мудаков, Марк удивительно хорошо справляется сам.
Рожи им он бьет тоже, в общем, не полагаясь на Гэвина.
Придурок.
А кому-то, между прочим — человеку, между прочим! — могут жизнь сделать невыносимой.
Но Марк смотрит на Гэвина, улыбаясь, и тот закатывает глаза.
— Давай поищем, нет ли тут чего-нибудь, чем можно было бы тебя залатать, — бубнит он себе под нос.
— С ума сойти, какой альтруизм, кожаный мешок.
Марк не только всяких мудаков из себя выводит — нормальных парней тоже.
Но Гэвин твердо решает игнорировать, памятуя об испорченной жизни, и поднимается на ноги. И надо же, до сих пор у него здорово получается не вспоминать, как именно сложились чертовы обстоятельства, что они сидят тут, у Марка дырка в руке, а у Гэвина глаз подбит и здоровенный синяк на ребрах.
Потому что они оба идиоты, и надо было непременно затеять ссору в баре, а Марку надо было нахамить мужику поздоровее (тут пульс у Гэвина невольно учащается), а еще брякнуть, что Гэвин его парень — господи помилуй от такого счастья! — и без драки, завершающей весь этот парад идиотизма, было не обойтись.
Именно тогда, когда им нужно до утра оставаться в этом районе.
Так что да, они теперь тут.
Тут — это в набитой клопами квартире Лестера, приятеля Гэвина. Ну, точнее, он бы Лестера приятелем не назвал, скорее знакомым — зато у этого знакомого есть свободная хата в самой что ни на есть грязной дыре Детройта, и он не возражает, если Гэвин этой хатой воспользуется, чтобы отсидеться. Пока их ищут те, кто проделал в Марке богом проклятое отверстие и готов оторвать буквально все волосы с его красивой головы. А Гэвину — так и вовсе всю голову целиком оторвать.
Элайджа их убьет.
Элайджа
его убьет, точно.
Ну и пофиг на Элайджу.
— Так и будешь сидеть? — спрашивает он, потому что в голову опять лезут какие-то дурацкие мысли, губы начинают гореть, щеки тоже, и это — естественно — от духоты, но Гэвин на всякий случай отворачивается. — Не собираешься помочь?
— Я же ранен, — заявляет Марк таким тоном, словно Гэвин его со смертного одра гонит помогать.
Господи.
— Ты андроид.
— Значит, — Марк тяжело вздыхает, — мое место все же в чулане, Рид?
— Ага. Вместе с пылесосом и что там еще Лестер хранит… Черт, а вдруг он там свою жестянку хранит? — осеняет Гэвина.
Он рискует обернуться: Марк размотал повязку и рассматривает руку, равнодушный как к потенциальной жестянке Лестера, так и к переживаниям Гэвина. И он явно не собирается помогать…
А Гэвин, как ни крути, понятия не имеет, чем его можно починить.
Для очистки совести он заглядывает в кладовку. Никакого андроида там, естественно, нет. Впрочем, пылесоса тоже — а тут он не повредил бы. Гэвин от одного нахождения в этой квартирке покрывается пылью и плесенью, а еще экземой.
Зато в кладовой находится драная картонная коробка с инструментами: клубки проводов, торчащие вверх пилки от лобзика и ржавые пассатижи, и ради всего святого, нахрена это все барахло было нужно Лестеру? Он что, плотничал тут на досуге?
Но выбирать особо не из чего, и Гэвин подтягивает найденное добро к дивану.
— Смотри, ремнабор, — анонсирует он, и — кажется — взгляд у Марка становится слегка настороженный, — щас будешь как новенький.
— Ты хоть раз в жизни что-нибудь ремонтировал?
Хаха, ремонтировал. Да Гэвин даже конструкторы в детстве терпеть не мог. Это Эл вечно что-то мастерил — и вот, смастерил.
Марка.
Гэвину на голову и на жопу.
— Конечно, — без зазрения совести врет Гэвин и ухмыляется в ответ на полный недоверия взгляд Марка, — что тут может быть сложного? Уж не сложнее, чем починить кофеварку.
— Могу поспорить, ты без понятия, что внутри у кофеварки.
Гэвин и не спорит, снова ныряя в коробку.
На свет появляется грязный паяльник.
— О нет, — говорит Марк.
— Зассал?
— Просто не то чтобы, — Марк отодвигается подальше, — не то чтобы мне эта идея нравилась.
Что-то в его тоне заставляет Гэвина посерьезнеть — реальность ситуации наваливается на него вместе с выражением лица Марка, внезапно и резко. Правда в том, что он
без понятия, что внутри у кофеварки и что внутри у Марка, и насколько серьезна эта дырка может оказаться. И дело, конечно же, в том, что Элайджа оторвет ему голову, но…
Но он удавится скорее, чем признает, что нервничает.
Губы снова начинают гореть — и нет, сейчас это точно ни к чему.
— Давай, посмотрю, что там как, — говорит он самым легкомысленным тоном, каким только может, — пока без паяльника. Я же теперь твой парень, — в последний момент он в ужасе пытается поменять тон на саркастический, потому что не может быть, чтобы он брякнул такое вслух, ни за что…
Это просто идиотская шутка, она и так уже вышла из-под контроля.
Даже если из-за нее Гэвин получил пару-тройку синяков.
Но Марк поворачивает лицо и смотрит на него из-под ресниц, и не спешит его оборжать или сказать что-нибудь едкое и унизительное. Все так же молча он придвигается, поднимая пострадавшую руку. Его глаза блестят.
— Да неужели, — негромко произносит он, — как это ты можешь быть парнем тупой жестянки?
Само собой, никак.
И Гэвин уже открывает рот, чтобы именно это и сказать — да никогда в жизни он не поведется на андроида Элайджи, какие бы у него не были глаза, и губы, и родинки, ведь все это ненастоящее, программа, притворство…
Он не знает, почему тянется вперед и касается губами рта Марка. Наверняка он пропустил удар по голове, или те коктейли все еще не выветрились, или Гэвин свихнулся ни с того ни с сего. Он не выносит Марка, его невозможно выносить, да и лезть с поцелуями к едва знакомому андроиду — андроиду Элайджи, ради всего святого! — идея на миллион.
Миллион пунктов идиотизма.
Губы Марка приоткрываются под его поцелуем, они теплые, мягкие, и Гэвин теряет остатки разумных мыслей, если считать, что они были, эти разумные мысли…
Он чувствует, как поцелуй начинает горчить.
Что…
— Что за?.. — он отстраняется — резко, в душе волной поднимается тревога, почти паника, сердце заходится, а кровь резко отливает от лица. — Марк?
У Марка все лицо в крови — синей крови, синей-синей, от нее у Гэвина в глазах цветные пятна. Ссадины темнеют, огромный разрез рассекает висок, скулу, щеку, и Гэвин ошарашенно моргает, пытаясь сообразить, что происходит — ведь лицо никто не трогал, секунду назад Марк был совершенно цел, не считая руки, он был совершенно цел!
Тириум стекает на футболку.
— Гэвин? — Марк хмурится, поднимая руку, трогая пустое место на виске — будто у него болит голова, хотя почему «будто», у него дыра на лице, и Гэвин ничего не понимает, он ничего понимает, он… — Гэвин?.. Гэвин!
*
— Гэвин! — голос ввинчивается в мозги, неприятно громкий, и Гэвин подлетает в воздух, едва не кувыркаясь со стула вниз.
Лицо прямо перед ним, встревоженное, почти испуганное.
— Марк? — сипит Гэвин. Лицо отодвигается, и это не Марк — не чертов Коннор, вдруг осознает Гэвин. Его сознание все еще цепляется за сон, на губах до сих пор вкус тириума. — Боже… Девять?
Это Девять!
Гэвин едва не хватается за сердце — оно до сих пор бухает где-то в голове.
Он так сильно ненавидит Коннора в этот момент, что его трясет. Он даже не представляет, что сделал бы, увидев сейчас Коннора, и облегчение накатывает вслед за ужасом.
Гэвин трет лицо, надеясь, что Девять не умеет читать мысли, не проникнет каким-то невероятным образом в его видения и оттуда — прямиком в его прошлое. Есть вопросы, на которые Гэвин не хочет отвечать даже самому себе.
— Что случилось? — спрашивает он, изо всех сил стараясь сделать вид, что колени у него не трясутся, а перед глазами не плавают ярко-синие мухи.
Девять стоит неподвижно — в руках у него бумажный стаканчик с кофе, он святой, — и меряет Гэвина пристальным взглядом. Снизу его глаза кажутся ярче, почти фосфорно-голубыми. Он будто подсчитывает что-то в голове — что-то очень сложное и не самое приятное, но необходимое.
Потянув руку, Девять аккуратно ставит стаканчик на стол перед Гэвином.
— Ты заснул, — сообщает он серьезно, как информацию большой важности. — И спал семьдесят две минуты. Что тебе снилось?
Это как раз один из вопросов, на которые Гэвину совсем не хочется отвечать.
Его эмоции и мысли все перемешались и прыгают в голове, как йо-йо, и он спешно хватается за стакан, чтобы хоть чем-то занять руки. Кофе на вкус такой же дерьмовый, как обычно, но это даже не расстраивает.
Соответствует настроению.
— Ничего, — говорит Гэвин. — Не помню.
Он лжет и знает, что Девять видит его ложь, но ему плевать. Ни за что в жизни он сейчас не сказал бы правду — никому и особенно не Девять.
Тот делает шаг вперед и плавно присаживается на край стола, и Гэвин вздрагивает — это движение внезапно кажется ему опасным, угрожающим, хотя Девять не делает совсем ничего опасного, он просто сидит и смотрит, и под его взглядом кофе становится все кислее.
— Прости, стоило дать тебе отдохнуть, — говорит он, но в его голосе нет настоящего раскаяния. Это внезапно начинает напоминать странную игру — вроде ходьбы по льду по очереди в самоубийственном ожидании, под кем он треснет первым. И утопит обоих. — Но нам нужно обсудить все, что произошло, уже есть результаты вскрытия Лиу. И Оверрайда. Коннор ждет, — он опускает взгляд, снова поднимает, теперь глаза куда темнее, — Андерсон тоже ждет.
Но вставать он не спешит, и Гэвин тоже не двигается, только сжимает горячий стаканчик, пока пальцы не начинают болеть. Он знает, что это еще не все.
— Гэвин, — Девять прикусывает губу, сейчас он больше похож на человека, чем большинство людей, которых Гэвин знает, и в то же время еще меньше похож на человека, чем Коннор. — Вчера ночью… почему ты меня поцеловал?
Вопрос шокирует, он как удар — Гэвин ждал чего угодно, но не этого.
И он хочет сказать:
— Просто захотелось.
Или:
— Так вышло.
Или даже:
— Это из-за Марка, спроси эту сволочь, почему я никак не могу выкинуть из головы его и все его дерьмо.
Но и то, и другое, и даже третье было бы ложью, а Гэвину не хочется лгать. Но и правдивого ответа у него нет — ни для себя, ни для Девять.
Так что он поднимается на ноги — все тело болит от неудобной позы, и голова болит, и внутри все болит, и наверняка поза тут ни при чем, — допивает кофе и произносит:
— Идем, пора поработать, — и делает вид, что не видит на лице Девять разочарования.
