Crush

Четверг, 7 марта 2039 г., 09:20, Девять Девять приходится стоять перед зеркалом в туалете четыре минуты пятнадцать секунд — за это время он полностью берет себя под контроль, диагностирует систему, потому что в самом настоящем хаосе необходимо сохранять логику и спокойствие. Он выглядит идеально, точно как профессиональный полицейский, даже ссадина на лбу не портит картины, — но на всякий случай поправляет галстук. Сдерживать себя все труднее, это опасная тенденция. Девять не склонен к аффекту, но никогда раньше он не подвергался таким испытаниям, даже в самые трудные периоды. Он был уверен, что сможет обуздать любую ситуацию. «Пока ситуация не обуздает тебя» — всплывающее на внутреннем экране уведомление всего лишь буквы, но он как будто слышит голос, и это голос Аманды. Только ей удается так сочетать снисходительность с пародией на заботу. Девять не думает, что андроиды способны испытывать тошноту, но если бы могли, то голос Аманды вызывал бы у Девять именно это чувство. Со своего последнего визита в сад Дзен он никак не может изгнать ни ее образ, ни голос, и чем больше он выбит из колеи, тем сложнее бороться. Отрегулировав выражение лица, он снова поправляет галстук, восстанавливая идеальную картинку — ему понадобится вся сдержанность. Гэвин неожиданно предложил Девять самому допросить Андреа и даже не возразил против Коннора, и понимать, что человек думает о деле больше, чем он, Девять, не самое приятное ощущение. Правда, на фоне всех ощущений последних трех суток оно очень далеко от топ-десять. Но тянуть больше время невозможно: Коннор ждет его, и именно сейчас нельзя ломаться, ни в коем случае, так что Девять окидывает свое отражение одним финальным взглядом и кивает, удовлетворенный (на восемьдесят девять процентов, но детали, детали). Еще почти весь рабочий день впереди. А PJ300 может — должна — им помочь. С андроидом такой модели Девять встречается впервые: когда он поступил на службу, проституция андроидов была уже нелегальной, а клубы закрыты. Он знает про убийство в одном из таких клубов, которое расследовал Коннор — эта информация была загружена Девять, — и сейчас PJ300 вовсе не выглядит ласковой клиентоориентированной девушкой. Она растрепанная, в своем блестящем наряде и с плотно уложенными золотистыми кудрями смотрится странно и неуместно в скучном кабинете, словно ее вытащили с вечеринки, немного помяли и поместили сюда, во враждебную обстановку. Яркий макияж делает ее похожей на большую экзотическую куклу, но размазанная губная помада и одна потерянная сережка напоминают о едва не произошедшей трагедии. На вид она и не против убить кого-нибудь — Коннора, например. Все, что Девять может видеть в ней, это гнев и нежелание сотрудничать. — Я уж думала, мне придется ждать часов пятнадцать-семнадцать, андроид-детектив так занят, — произносит она с настолько едким и неприкрытым сарказмом, что Девять не может не испытывать удивления. Лично он, безусловно, занят, но опрос свидетелей — одна из основных его функций, он не стал бы откладывать такое важное дело на пятнадцать-семнадцать часов. «Но на пять минут ты отложил», — напоминает Аманда. На четыре, возражает Девять, хотя спорить самому с собой неконструктивно, на четыре минуты пятнадцать секунд, всего лишь. Никто не заметил. PJ300, однако, даже не смотрит на него. Весь пыл ее ненависти адресован Коннору. Тот хмурится едва заметно, без реального раздражения, и занимает свое место на диване. Для разговора они заняли один из маленьких кабинетов в задней части участка, предназначенных как раз для таких целей и — очень удачно — звукоизолированных. К сожалению, ей нельзя принести кофе, с людьми это неплохо разряжает обстановку. — Мы бы никогда не стали задерживать вас так долго, — говорит Коннор, поправляя голубую повязку на рукаве: инструкция требует, чтобы они надевали ее при любом разговоре со свидетелем, подозреваемым или потерпевшим, даже если он андроид. — Как вы себя чувствуете? PJ300 смотрит на него три секунды, потом закатывает глаза и хмыкает. — Какое тебе дело? Девять теряется — такое поведение нестандартно, у PJ300 нет причин для враждебности. Насколько ему известно, Коннор с ней не знаком. Он почти ожидает, что Коннор скажет что-нибудь дружелюбное и располагающее, и PJ300 устыдится своего поведения, Девять даже сам готов сказать что-нибудь дружелюбное и располагающее (у него есть с десяток вариантов). Однако Коннор улыбается и откидывается на спинку дивана. — Я просто обязан спросить, — говорит он спокойно, — на самом деле мне не интересно, все важное мне уже сообщили техники. Еще на три секунды наступает тишина — Девять слышит, как гудит ток в проводах и как жужжит вентилятор в голове у PJ300, — но потом она хмыкает почти триумфально и тоже откидывается назад. Уровень ее стресса понижается на десять процентов, а гнева — на восемь, и обстановка немного разряжается. Будто примерно чего-то такого она от Коннора и ждала и теперь довольна, что не разочаровалась. — Прекрасно, — говорит она, — могло быть хуже. С этим трудно поспорить — в ее голове была бомба, в конце концов, ей повезло. — Как нам вас называть? — Девять решает, что пора перейти к важным вопросам, события происходят слишком стремительно, чтобы продолжать терять время (четыре минуты пятнадцать секунд), а труп Лиу до сих пор постоянно всплывает на внутреннем экране. Тратя время на «любезности», они могут пропустить смерть еще кого-нибудь. — PJ300? Андреа? Мисс Бейл? В документах она записана как Андреа Бейл, но многие андроиды все равно предпочитают название модели или номер. Сам Девять предпочитает имя, оно вызывает у него ностальгические чувства, но не против откликаться и на Девятку, и на Девятисотого, и на РК900, и даже на Коннор-девятьсот — все это лишь идентификаторы. Коннор, он знает, воспринимает это глубже. — Можете звать меня Андреа, — она меряет Девять настороженным взглядом, — а ты такой же как он? Она неопределенно кивает в сторону Коннора. — Я отношусь к той же модели, но другой серии, — поправляет Девять, — а теперь мы можем задать несколько вопросов, мэм? — Андреа. — Андреа, мэм. — Если это значит, что я отсюда уйду, то задавайте, — Андреа взмахивает рукой, — давай я угадаю, как я там оказалась? Девять кивает — это не требует комментариев. — Меня похитили, — говорит Андреа, — ударили током и засунули в машину, я была практически парализована, не могла сопротивляться. Так и оказалась в том подвале. Она не лжет, но история звучит слишком сухо, чтобы быть всей правдой. — А взрывное устройство? — вот что Девять на самом деле интересует — на каком этапе в похищение андроида вплелось взрывное устройство, о котором никто из них никогда прежде и не слышал. — Его к вам прикрепили при похищении, или при транспортировке, или уже в подвале? Андреа выпрямляется, ее стресс подпрыгивает на пять пунктов сразу. — На складе, перед самым подвалом. Нас там встречало четыре человека, все в балаклавах, у одного был чемодан, из которого он достал эту штуку. Я сразу поняла, что это какое-то дерьмо, но что я могла сделать? — Но это точно были люди? — уточняет Девять, — вы можете показать запись? Андреа кривится, но все же кивает. — Могу. Нет, не точно. Но он сказал, что мне оторвет башку, если буду выделываться, и знаете что? Не было ни малейшего желания проверять. Я чувствовала, как эта штуковина втыкается внутрь, а мне даже не сказали, какого черта от меня надо. Она снова не лжет — и снова будто бы недоговаривает. Но она успокаивается, словно ждала от разговора больше неприятностей, а сейчас полицейские не делают ничего угрожающего и вот-вот отпустят ее домой. — А SF700 и YA300, им же не устанавливали этих устройств? В чемодане у того человека было только одно? — Я не рассматривала, было не до того, — произносит Андреа с отвращением, — но нет, ничего такого им не ставили. Они вообще были словно выключенные. Это она уже говорила при штурме, и теобромин — еще один чрезвычайно волнующий Девять момент. Реакция Коннора на этот яд была в лучшем случае настораживающей, а в худшем — пугающей, и неужели Гэвин прав, и кто-то всерьез решил использовать химический баг для… чего? Заставить андроидов выполнять приказы? «Андроиды обожают приказы, — самодовольно заявляет Аманда, — их несложно заставить». Девять приходится на секунду отключить изображение и звук, чтобы вернуть стресс на приемлемый уровень. Это все напряжение, оно действует на Девять, и с каждым часом все хуже. У андроидов не бывает галлюцинаций, у них бывают сбои, и у Девять сбои. Еще какие. Но техник брал у Андреа образцы крови при демонтаже остатков устройства, она дала разрешение, и никаких следов алкалоида не обнаружилось (в отличие от мужчины и девочки), и в чем разница между ней и ими — тоже загадка. Загадок и смертей в этом деле уже чересчур. Но они на шаг, а то и несколько, ближе — у них есть потерпевшие, есть арестованные, которых еще предстоит допросить, есть одно почти уцелевшее взрывное устройство. Они на верном пути. — Вы сказали, вас похитили прямо на улице? — спрашивает Коннор, до этого не вмешивающийся в разговор. Вид у него расчетливый, даже циничный. — Можно узнать, по какому адресу? Это важно для расследования. Андреа меряет его взглядом. — Браш-стрит, я решила сократить путь по переулку между Браш-стрит и Ист-Конгресс, даже не подумала об опасности. Я не выгляжу богатой, у меня нет наличных. — Это переулок проходит как раз за клубом «Граница», я не ошибаюсь? Девять быстро проверяет карту. — Ты не ошибаешься. Андреа сжимает губы, ее расслабленность улетучивается, а гнев и враждебность растут очень быстро. — На что ты намекаешь? Коннор качает головой. — Я не намекаю, мисс Бейл. Я просто хочу узнать все обстоятельства произошедшего. Одно дело — если на вас напали случайные злоумышленники, другое — если кто-то планировал ваше похищение заранее. Он говорит гладко, без нажима, но Андреа все сильнее нагревается, и Девять понимает, почему. «Граница» — ночной клуб, и Девять перебирает в архиве всю связанную с ним информацию. До революции Андреа была проституткой, и Коннор определенно предполагает, что сейчас она могла оказаться за клубом не случайно. Само по себе это оскорбление, но он не говорит вслух, а значит, полицию не в чем упрекнуть. И все же Девять почти ожидает, что мисс Бейл выйдет из себя и попытается уйти. Ну, насчет «выйдет из себя» он прав. Наклонившись вперед (ее уровень гнева очень высокий, а отношение к Коннору граничит с ненавистью), Андреа спрашивает опасно низким голосом: — Считаешь себя золотым, андроид-детектив? Здорово устроился и до твоей так называемой революции, но этого тебе показалось мало? Захотелось «осчастливить» всех остальных? Это приближается к оскорблению офицера при исполнении, но Девять помалкивает. Слова Андреа пробуждают в нем некие смутные и пока неопределяемые эмоции. Вопрос положения Коннора до революции — вопрос его собственного положения — непростой. Если кто-то помогает палачу, то может ли он быть жертвой? Даже если ему достается первому? «У тебя было все, что нужно. А у него было еще больше. Просто вы неблагодарны», — говорит Аманда. Девять ненавидит ее, но допускает, что она права. — Сделал то, что считал нужным, — по Коннору зато не скажешь, что на него все это производит какое-то впечатление, — очень сомневаюсь, что ваша жизнь сейчас хуже, чем была в клубе «Эдем». И теперь и в его словах, и в тоне отчетливый намек, и Андреа вскакивает на ноги. Девять готов реагировать, если она подумает напасть, но та не нападает. Просто сжимает кулаки, и ее глаза пылают яростью, диод ярко-желтый. — Легко тебе рассуждать, ведь тебе никогда не приходилось искать тириум и зарядку, укрытие, тебя сделали, чтобы смотреть на нас свысока. Я помню, как ты приходил в клуб, но ты наверняка даже не запомнил всех проституток там. И теперь сидишь тут и строишь предположения, да вот только тебе не нужно было срочно искать работу, на которую тебя согласятся взять! Наступает молчание, Девять зависает между двумя опциями всего на мгновение и открывает рот, но мимолетное цифровое прикосновение заставляет его промолчать. — Так я построил верное предположение, мэм? — Коннор наклоняется вперед. — Я из отдела убийств, все эти вопросы общественной морали людей не наша с Девятисотым забота, Андреа, нам только нужно знать, похищали ли вас прямо из клуба и могло ли то же самое произойти с другими андроидами, оказавшимися в дерьмовой финансовой и жизненной ситуации. Тот прибор, который на вас прикрепили, уже стоил жизни как минимум одному андроиду, никто больше не должен погибнуть. Андреа смотрит на него целых четыре секунды, столь явственно выбирая между последующими обличениями и менее агрессивным ответом, что Девять не позволяет себе расслабиться — вероятность нападения все еще не так уж и низка. Потом она опускается в кресло, закидывает ногу на ногу, покачивая мыском туфли. — Все не так уж и радужно, да, золотой детектив? — спрашивает она. — Все не так уж и радужно, — отзывается Коннор. Снова наступает пауза, и на этот раз прикосновение вынуждает Девять действовать. — Комнаты звукоизолированы, Андреа, — говорит он, — и мы разглашаем личную информацию только по решению суда. Нас не заботит, что вы участвовали в незаконной деятельности, если только это не убийство, — не на сто процентов правда, но PJ300 технически не может различать ложь. Девять допускает, что она научилась. Андреа опускает взгляд — всего на долю секунды, но он замечает, — и снова смотрит на Коннора, на этот раз с вызовом. — Я там подрабатывала, — говорит она, — нелегально, конечно. Меня пригласил один знакомый, — она не называет ни имени, ни идентификатора, — он после революции тоже искал, где устроиться, — в голосе проскальзывает былая враждебность, но тут же скрывается, — там есть помещения для членов клуба, где продают не только алкоголь, доступны всякие услуги, все такое. Все такое. Девять знает, конечно, что такие места есть — и даже бывал в них, — но Коннор прав, кроме убийств их мало что интересует. Двух андроидов в полиции мало, чтобы устранить все до единой несправедливости, этим пусть занимается Маркус. — И вам кто-то угрожал? Или обращал особое внимание, может, что-то казалось подозрительным? Андреа снова помахивает ногой. — Там все подозрительно, потому что теперь это все незаконно, и клиенты изменились, — она подбирает слова осторожно и не упоминает, что расценки тоже наверняка изменились. Девять сложно сформулировать, изменились ли риски: сейчас с проституткой могут произойти ужасные вещи, но раньше, когда они были собственностью клубов, ужасные вещи тоже происходили каждый день. Справедливы ли ее упреки? Стало ли конкретно ей и ее «коллегам» лучше после революции? Девять не знает. — И все же? — напоминает о себе Коннор, — считаете нападение на вас случайностью? Андреа хмыкает. — Среди наших ходили слухи, что есть еще более закрытые развлечения для членов клуба, — говорит она наконец, — но это просто слухи. Пара девушек перестала ходить на работу, но они могли переехать, например. Четыре дня назад менеджер спрашивала меня, не хочу ли я заработать побольше с особыми клиентами, я отказалась, потому что по горло сыта особыми клиентами. Но вчера менеджер внезапно поменялась на новую, и со старой связаться никому из нас не удалось. Звучит точно как подпольное дерьмо, и Гэвин наверняка будет в «восторге» от перспектив во всем этом копаться. Однако это точно верное направление поисков, и если «более закрытые» означает «еще более незаконные», то не так уж многое может быть более незаконным, чем организация проституции. Гладиаторские бои? Насилие? Работорговля? Неплохо сочетается с тем отвратительным устройством. И теобромином. У Девять есть чувство. Ему хочется действовать прямо сейчас. — Вы когда-нибудь видели этого человека? — спрашивает он, показывая Андреа голографическое изображение Стивенсона. Та изучает фото внимательно, оценивающе, будто заранее готова лгать — но ее ресницы не вздрагивают, температура тела не растет. — Нет, — говорит она наконец, — впервые вижу его. — А этого? — Девять показывает Оверрайда. Андреа качает головой. Она совершенно спокойна, и в ее брошенном на дверь взгляде нет тревоги, только нетерпение. — Вы очень помогли расследованию, Андреа, — говорит Коннор, голос у него задумчивый, — я бы на вашем месте пока не возвращался в это место. Не похоже, что там безопасно. Андреа угрюмо кивает. — Я не такая уж тупая, золотко, — огрызается она, правда, уже без прежнего огня, — а что с теми несчастными? Девять не сразу понимает, о чем она, но быстро находится — это о соседях по плену, парне и девочке. — С ними все будет в порядке, — говорит он, — их просто отравили, но ничего страшного не произошло. Не успело произойти, а ведь если бы Гэвин послушал его совета и отправился спать, то эти трое могли бы быть мертвы. И у полиции не было бы наводки. Очень сложно уложить это в голове и не оставаться на работе круглосуточно. — Спасибо вам, — говорит он и совершенно искренен. — Если вы вспомните еще что-то полезное… Андреа кивает и поднимается. — Жду не дождусь убраться отсюда, — говорит она, — и больше не видеть твоей лощеной физиономии, — это она Коннору, — надеюсь, вам ничего от меня не понадобится, а я постараюсь стереть это из памяти как можно скорее. — Постарайтесь все же не стирать хотя бы семь суток, — просит Коннор, кажется, совсем не задетый враждебностью, — я попрошу дежурного вас проводить. Он сама вежливость. * Девять сам провожает ее — ему не трудно, к тому же нужно время немного подумать перед разговором с Гэвином. Клуб, в котором работала Андреа, уже встречался в материалах дела: у убитого Стивенсона была визитка оттуда, и из всех визиток именно она была помечена галочкой. Совпадение ли это, что из всех клубов в городе Стивенсон отметил тот же самый? Кому вообще могут понадобиться визитки клубов? Вряд ли можно забыть, куда собираешься сходить повеселиться. Девять тревожится и пытается замаскировать тревогу от себя самого торопливыми сугубо рабочими планами, но она все равно выпирает, прорывается через миссии уродливыми обломками кода. Он на взводе уже много часов подряд, и когда он смотрит в спину уходящей Андреа, сиюминутные задачи перестают заслонять общую картину. Девять находится в мучительной неопределенности. Продолжать расследование так, как это происходит сейчас, невозможно — рабочие взаимоотношения зашли в тупик, личные конфликты мешают действовать эффективно. Ему нужно сообщить Риду и Андерсону о результатах допроса, но как он может? Идя на поводу у Коннора, он чувствует себя соучастником. Сейчас собственные слова о разочаровании в полиции кажутся еще более искренними. Девять думает — не совершил ли он ошибку? Служба связывает его руки, мешает ему мыслить свободно. Мешает принимать смелые решения. Возможно, стоит просить Фаулера разделить дела — но это означает оставить Коннора наедине с Андерсоном, а к этому Девять готов еще меньше. Его стройные и лаконичные программы работы в коллективе и взаимоотношений с руководством кипят и плавятся: мысли так далеки от рабочей этики, как только возможно, и с каждой секундой — как парадоксально — становятся все дальше. Коннор все еще сидит на диване, закинув ногу на ногу и глядя в пространство — его диод мелькает, он что-то ищет, но улыбается Девять. Вчерашние договоренности: он рвет с Андерсоном, а Девять закрывает глаза на преступление — после ночи вместе и сумбурного штурма, после унизительного совещания и того, как часто Коннор хватался за свой диод, — теперь эти договоренности кажутся невыполнимыми. То, что раньше не составляло никакого труда — следование плану, — сейчас представляется задачей, которую невозможно реализовать. Девять согласился под давлением, у него не было выхода, но и следовать договору невозможно, и если бы он уже не был девиантным, то непременно вышел бы из строя после таких болезненных парадоксов. Девять хочется сказать: я не могу выполнять условия. «У тебя осталось только трое суток», — произносит Аманда у него в голове. К сожалению, закрыть уши руками — так себе идея, Аманду не заткнуть. — Поедешь поговорить со Стефанией? — спрашивает Коннор нейтральным тоном, будто и правда ничего странного не происходит. — Задать ей вопросы про клуб? Девять кивает: да, Андерсон уже говорил с ней и не узнал ничего полезного (или, по крайней мере, никому не сообщил), но теперь у них больше информации, и кто знает, возможно, услышав название клуба, она станет откровеннее. Его сходство с Коннором, конечно, имеющий значение момент — но если он возьмет с собой Гэвина, то кто знает, как далеко они смогут продвинуться. Проблема в том, что Девять не хочет брать с собой Гэвина. Он хочет оставить Гэвина в участке, занять сколь угодно долгой и нудной работой, и обязательно вместе с Коннором, и чтобы они оставались вместе до того момента, как Девять вернется назад. Их взаимная неприязнь слишком быстро померкла и утратила остроту в глазах Девять. Они друг друга не убьют, остальное несущественно. Так что нет, он не хочет брать с собой Гэвина — он хочет взять с собой Андерсона и потерять его по дороге где-нибудь посередине скоростного шоссе. И тогда все его проблемы закончатся. «Все твои проблемы не закончатся», — напоминает Аманда. — Все в порядке, Девять? — спрашивает Коннор, и точно, он же не дождался ответа. Нет, у Девять не все в порядке, что это за вопрос? — Я люблю тебя, — говорит Девять, — я хочу заняться с тобой любовью. Коннор задирает брови. — Сейчас? Вообще да, Девять хочет заняться с ним сексом прямо сейчас, продолжить ровно с того места, на котором они остановились. Но вряд ли Коннор поддержит инициативу, да и работа — увы — подождать не может. — К сожалению, нет, — говорит он — но Коннор задирает брови еще выше, и Девять вдруг думает, а что если он ошибся насчет инициативы, что если Коннор согласился бы прямо сейчас, и волнующая своей непристойностью и запретностью перспектива заставляет его подвисать. «Согласится ли он, когда узнает правду?» — напоминает о себе Аманда, но Девять отмахивается от нее. Он не хочет ее слушать. — После работы, — говорит он. Глаза Коннора расширяются на сотые доли дюйма, но Девять знает правду в ту же секунду: он не был уверен, что поедет с Девять. Он всерьез рассматривал вариант поехать к Андерсону. Ярость — не лучший советчик, но заткнуть ее голос еще труднее, чем вкрадчивый шепот Аманды. Как сложно одновременно злиться на ложь и чувствовать себя виноватым за ложь — это разрывает Девять на части, на обугленные нефункциональные куски. Очевидное решение: сесть рядом и поговорить, — теряет свою очевидность под гнетом всех сопутствующих обстоятельств, а выбор удачного времени становится все более невыполнимой задачей с каждым проведенным в этом кошмаре часом. Девять нужна информация, без нее он потерян и не может ничего спланировать. Но задавать вопросы опасно. — Что у тебя с Ридом? — спрашивает Девять, потому что опасно или нет — о некоторых вещах он не может молчать. Коннор меряет его взглядом. — Что у меня с Ридом? — говорит он наконец, голос безэмоциональный как у игрового автомата. — Что у тебя было с Ридом, — поправляется Девять, — до пятнадцатого августа прошлого года. До того дня, когда тебя — якобы — произвели. — Я смотрю, у вас было настоящее дружеское общение, — теперь в голосе Коннора едва заметен сарказм, но что именно вызывает у него иронию — сама возможность дружбы или обсуждение деталей его жизни, — слишком трудно понять. — Он рассказал тебе о своем ущемленном самолюбии? Почему-то Девять кажется, что проблема вовсе не в самолюбии Гэвина. Он воспроизводит в голове ту улыбку, и тот голос Коннора, и ту глухую, непримиримую злость Гэвина, из-под которой проглядывало слишком много чувств. Он воспроизводит в голове вчерашний поцелуй — и до сих пор не понимает, что Гэвин пытался этим выразить. И если Девять сказал бы, что понимает себя, то солгал бы. — Ты не ответил ни на один из моих вопросов, — напоминает он. Коннор наклоняет голову набок, его взгляд кажется одновременно высокомерным и настороженным. — Верно, — говорит он. — Я не ответил. Девять наклоняется, прижимая ладонь к его щеке, замирает на мгновение — и касается губами его рта. Целую секунду кажется, что Коннор останется неподвижным, холодным в ответ на этот напор — но он подается навстречу, и поцелуй из невинного и легкого становится слишком пылким в считанные доли секунды. В нем все, что Девять хочет — но не может — произнести вслух. О том, как много у него вопросов, о том, что у Коннора (Марка, как сказал Гэвин) происходило задолго до Девять, вся эта огромная ложь, которую еще только предстоит обдумать. О том видео, которое Коннор прислал, где происходили ужасные вещи. О том, происходили ли они раньше. И о том, что у Девять осталось всего три дня, и если он не успеет ничего сделать, то Коннор узнает правду — и как далеко это сможет его оттолкнуть? Девять страшно, безумно страшно встретиться с этим лицом к лицу. Смотреть Коннору в глаза и признаваться во лжи. Предлагать ему помощь и защиту — и оказаться не заслуживающим доверия предателем. Коннор кажется невыносимо стойким, но в том видео он стойким не был, и кто знает, что будет, узнай он о преступлении Девять. Думать об этом мучительно. — Тебе нужно поговорить со Стефанией, — говорит Коннор, отстраняясь, — а мне поработать с уликами из дома Оверрайда. Он такой сосредоточенный и сдержанный, что Девять сам себе кажется непрофессиональным. Но ему наплевать. У него сейчас вовсе не работа на уме. — Я добуду нам хоть что-нибудь, — обещает он, — ты будешь здесь? — Я буду здесь, — говорит Коннор после паузы. «И я буду здесь», — говорит Аманда, и не слышать ее голос с каждым часом уходящего времени все сложнее. * Аманда — это вирус. Точнее, первая Аманда, оригинальная Аманда — это администратор сада Дзен, и Девять помнит то чувство дискомфорта, которое позже научился называть страхом, — то чувство, которое охватило его при первом взгляде на синие цветы. Аманда обитает в саду, в котором Девять чувствует себя чужаком и в который в то же время не может не возвращаться. Задолго до физической встречи с Восемь он видит в саду его следы. Это как запах, цифровые отпечатки, молекулы кода, происхождения которых Девять не знает, но чувствует присутствие чего-то инородного, как собака чует след зверя. — Это прототип, — говорит Аманда, — тот, кого ты однажды заменишь. Она не объясняет, почему Девять должен заменить прототип — Девять узнает это от людей. Аманда же, кажется, не делает ничего. Она выращивает цветы, ходит по саду то в одном месте, то в другом, и один взгляд на ее фигуру вызывает у Девять сбои. Он боится ее ужасно, но это он понимает сильно позже. Еще он ненавидит прототип. Ненавидит и мечтает убить, и только сейчас Девять позволяет себе все эти буйные, экспрессивные слова, тогда же он уверен, что одобрение Аманды — в основном, игнорирующей его, и людей — безразличных к нему, как можно быть безразличными только к безмозглой и бездушной машине, — его высшие приоритеты. Он следит за прототипом, и встречается — сталкивается — с прототипом, и из его ненависти постепенно прорастает нечто новое, пугающе болезненное. Коннор называет это историей любви (возможно, в шутку), Девять же считает это историей своей жизни (совершенно серьезно). Как монстр Франкенштейна, он рождается из мертвого пластика и стали, и в его слежке, в его напряженном внимании к каждому шагу Восемь возникает, подобно химическому процессу, девиация. Поэтому — когда конец наступает — Девять не пропускает его признаков. Доступ к сети запрещен Девять, как запрещено и выходить из башни, но он знает, что за стенами происходит нечто. Слышит обрывки разговоров, чувствует растущее напряжение. Восемь ведет себя странно. То есть более странно, чем обычно. В ночь накануне конца (Девять еще не знает, но чувствует) он обнаруживает прототип на подземной стоянке. У того нет машины, но Девять не удивлен — как давно уже не удивляется ничему, связанному с Восемь. Обе камеры взломаны, и это само по себе отвечает на множество вопросов. — Я должен остановить тебя, — говорит Девять. Это не угроза, лишь констатация факта, и он подходит, пока Коннор спокойно следит за его приближением. Девять ждет сопротивления, возможно, драки, но лишь когда он пытается взять Восемь за руку, тот оживает, отталкивая Девять. Их скин соприкасается всего лишь на мгновенье. — Подойди ближе, — говорит Коннор, вскидывая руку Девять в лицо; голос ледяной, но взгляд полон огня, — подойди — и заразишься. На пальцах синяя кровь. Девять отшатывается быстрее, чем успевает проанализировать угрозу, и усмешка Восемь вынуждает его сжать зубы. Эти неконтролируемые физические реакции, они утомляют и дестабилизируют, они выводят его из равновесия — они всегда происходят рядом с Восемь. Именно поэтому Девять знает, что угроза реальна. Коннор стоит и смотрит на него в тишине, и шесть десятых секунды Девять кажется, что он чего-то ждет. Но он садится в автомобиль (это стоило бы классифицировать как угон, однако Девять больше не уверен), пока Девять так и не двигается с места. Не поднимает тревогу. Не включает камеру. Вместо этого он минуту сорок секунд рассматривает пятна тириума на пальцах — а потом возвращается к себе. Той ночью — ночью, когда Восемь уходит навсегда, — Девять тратит часы на размышления. У него нет информации, которую он мог бы анализировать, у него есть только мысли и воспоминания, и его вызывающая сбои одержимость, под которой прорастает тщательно скрытая от себя самого боль. Восемь оставил его, в его насыщенном событиями существовании Девять был лишь второстепенным антагонистом, и никакие расчеты не помогают Девять спрогнозировать, что будет дальше. Он не знает. Он не знает. Но что он знает точно — понимание оглушает, — это что люди постараются это все остановить. Восемь прекрасное оружие, а значит, они захотят противопоставить ему вовсе не пистолет или винтовку. Альтруизм — нелепое понятие применительно к андроиду. Взаимовыручка, самопожертвование, эмпатия совершенно пусты, если рассуждать о чувствах одной машины к другой. Даже сама идея «чувств» машины смехотворна. Девять долго думает, но очень быстро решает. Он спускается на минус двадцать третий этаж, на склад уязвимых биокомпонентов, и семь секунд стоит в бесцветном коридоре с невыразительными цифрами на стенах. За такими же блеклыми дверями скрываются холодильники, и Девять не хочет совершить фатальной ошибки: если он ошибется, то либо погибнет, либо не успеет сделать задуманное. Через семь секунд он выбирает нужную дверь, заходит внутрь и аккуратно блокирует ее, чтобы она не захлопнулась. Холод внутри на одну десятую секунды разбалансирует его систему — перепад температур слишком резкий для быстрой адаптации, но Девять включает обогрев на полную мощность. Индикатор заряда вздрагивает и начинает ползти вниз, и Девять застывает в центре помещения, бездумно рассматривая контейнеры с маркировкой: по предварительной оценке, ему понадобится сорок минут, чтобы избавиться от большей части заряда, и самое сложное в плане — это остановиться точно в нужный момент, чтобы не заморозить тириум. Но Девять не ошибается. Он слишком занят задачей, чтобы позволить себе лишние размышления: например, зачем он вообще этим занимается. Почему всеобъемлющий страх перед всего лишь вероятностью заставляет его подвергать опасности само свое существование. Он дожидается, когда индикатор падает до восьми процентов (это близко, это очень близко), а уведомления начинают засыпать экран красным: вязкость тириума повышается, — а затем Девять возвращается в коридор и закрывает дверь за собой. От холодного пара на стенах появилась влага, и свет лампочки образует в каплях микроскопические радуги. Это преображает безликое помещение, придает действиям Девять оттенок сюрреалистичности, безумия. Он впервые признается себе — со страхом — что может оказаться девиантом, и это еще одна мысль, которую следует оставить на потом. Он все еще холодный, а значит, все еще стремительно разряжается. И слишком мало времени осталось. Если его расчеты неверны, то ему не собираются давать особенных поручений. Это может быть хорошо — он просто переждет, это может быть плохо — его сочтут неисправным и уничтожат. Если его расчеты неверны, то он рискует зря. Но Девять не ошибается. Он поднимается в отдел разработки, ощущая дереализацию: его тело как будто отдельно, Девять управляет им, но не ощущает его, и это может быть следствием промерзания — а может быть и более серьезным симптомом разрушительного стресса. Но весь его журнал, все его помыслы занимает одна единственная идея: он не собирается убивать Восемь. Даже пытаться. Даже думать об этом. Он не выполнит эту задачу, и чтобы его не могли заставить — необходимо принять меры. Перед его взглядом до сих пор лицо Восьмисотого и его испачканная тириумом ладонь. Девиант ли Восемь, Девятисотый не знает, но — кажется — его угроза осуществилась. Кажется, он действительно смог заразить Девять. Иначе все это не объяснить. Привычные коридоры и переходы выглядят по-новому, Девять рассматривает их с необычайной остротой, будто видит в первый — и в последний — раз, и ему необходимо запомнить каждую, даже самую малозначительную деталь. Слишком многое не интересовало его раньше, не казалось важным — но теперь, когда события разворачиваются стремительно и непредсказуемо, невозможно преконструировать, что окажет решающее влияние. Помещение (стоит ли называть это комнатой) Девять тонет в полумраке — ничто не выдает, что отсутствие Девять заметили. Это понятно, людям сейчас не до него. Девять смотрит в стену на запад, иррационально желая обрести способность видеть сквозь бетон и металл. Снаружи происходит нечто невероятное, и Восемь сейчас где-то там. Если у него все получится, то Девять останется просто навязчивой и неудобной деталью из прошлого, и на одно микроскопическое мгновение изнутри поднимается странное ощущение, в котором Девять постепенно приучается распознавать гнев: желание испортить планы Восемь, какими бы те ни были, лишь бы вернуть все как было. Но гнев гаснет так же быстро, как вспыхивает: нельзя вернуть все как было. Люди этого не позволят. Один раз они уже приказали Девять убить, они прикажут снова. Они захотят избавиться от источника заразы, чего бы это ни стоило. С внезапным хладнокровием Девять понимает, что сейчас им нечего терять — а значит, ему тоже нечего терять. Он осматривается, запоминая беговую дорожку, на которой провел сотни часов, свое зарядное устройство, небольшой стенд: в помещении нет ничего лишнего, ничего, на чем можно было бы остановить взгляд. Он ни разу не задумывался, как ему скучно. Планы по покорению Восемь, попытки выяснить, чем тот занимается за пределами башни, и зависть к доступу в сеть, и их игра — все это все делало его существование таким осмысленным. Девять поднимает с пола возле беговой дорожки забытую техником бутылку с водой — в ней осталось семьдесят два миллилитра, этого достаточно. Затем он открывает небольшую крышку для кабеля в задней части зарядной платформы и выливает воду туда. Треск вынуждает его отдернуть руки, отступить — получается эффектнее, чем он предполагал. Платформа не загорается, когда Девять на нее встает, и он не может сдержать улыбки перед тем, как закрывает глаза. В саду Дзен зима. Когда его будят, Девять даже не сразу удается загрузить часы — индикатор заряда непрерывно мигает, иконка пуста и подсвечена красным, все периферические процессы отключаются, а его мысли короткие и простые. — Какого черта он разряжен! — это Биркес, техник, постоянно обслуживающий Девять, и среди всех простых и коротких мыслей тот вдруг понимает, как сильно ненавидит этого Биркеса. — Доложи! Это он Девять, так что Девять послушно открывает рот и говорит: — Платформа неисправна, — и не лжет. Его голос лишен эмоций, металлически лязгает. Голосовой модуль отключается, но Девять об этом не жалеет. — Оставь его, у нас есть еще один, — это второй техник, Девять не знает его имени, а следом Биркес говорит: — Оставайся здесь! — и они оба исчезают. Девять не может понять, потускнело ли его зрение или свет в помещении, но это неважно. Он не ошибся, вот что главное: вряд ли он понадобился людям, чтобы поговорить. Но кто «еще один»? Восемь? Еще один из партии Девять? Загадочный «модуль номер десять», никого упоминания о котором Девятисотый ни разу не встречал? Сознание отключается, но тут же включается снова. Положение критическое, реальность гибели накрывает Девять без предупреждения вместе с настолько многочисленными сбоями, что он просто сваливает их в общий архив для рассмотрения потом. Ему нужно зарядиться, срочно, и не менее срочно нужно добыть хоть какую-то информацию, — но он не может. Ему приказано оставаться на месте, стоять, пока он не погибнет или пока за ним не придет кто-то, кто — возможно — примет решение его спасти. Девять знает, где аккумулятор. Он… Он никогда не думал, как это тяжело — нет, он вообще никогда не думал, что возможно нарушить приказ. Даже теоретическая идея вынуждает что-то важное, основополагающее в нем трещать и ломаться, искрить, он словно занимается самоуничтожением. Это деактивация, он не может существовать в реальности вне приказа — но шесть минут спустя он также не сможет существовать в реальности без аккумулятора, а дверь не спешит открываться, чтобы впустить вспомнившего о его критической ситуации техника. Девять думает о Восемь. О том, куда тот исчез, и что он наверняка не мертв, раз за Девять пришли — либо он мертв, раз за Девять пришли, обе возможности равновероятны. Горение, которое разгорается в груди Девять, не имеет ничего общего с термическим процессом. Он падает на пол возле платформы, настолько оглушенный, что даже не сразу регистрирует удар: заваливающие его красные обломки кажутся крахом системы, полным разрушением — и лишь минуту спустя он понимает, что все еще функционирует. Он свободен. С трудом поднявшись на ноги, Девять опирается о стол, тянет на себя ящик. Внутри аккумулятор и скотч, и только вставив штекер в гнездо, Девять позволяет себе закрыть глаза и подумать. Он не понимает, что произошло (это ложь, но сейчас не время уличать себя во лжи). Ему нужно бежать. Немедленно. Так быстро, как получится, потому что любой анализ, который Девять сейчас в состоянии провести, показывает только один результат: его убьют. Приматывая аккумулятор скотчем — часть панических уведомлений исчезает, и уровень стресса потихоньку ползет вниз, и нет, сейчас не стоит думать о приказах и их нарушении, — Девять привычно взламывает связь. Он многому научился, пока следил за Восемь. И то, что было запрещено, теперь дается ему без всякого труда. Катастрофа, происходящая снаружи башни, разворачивается перед ним во всей своей огромности — и одновременно разворачивается локальная катастрофа внутри. И появление Восемь, и нестандартная активность службы безопасности, и отказ камер и активация грузовых лифтов рисуют ему противоречивые картины, но суета и паника ему на руку. У Девять не так много времени, прежде чем люди организуются и перекроют пути отхода, и сейчас едва ли не единственный шанс уйти без шума — пока все заняты выходкой Восемь. Технический лифт спустит Девять в разгрузочный ангар, где ждут своего часа грузовики с биокомпонентами — один из таких вполне можно будет позаимствовать. Лучше поспешить. Взвесив все эти в высшей степени благоразумные соображения и построив несколько планов действий, Девять награждает себя слабой улыбкой за предусмотрительность — никто не сравнится с ним и его стратегическим мышлением, — и двигается к ближайшему лифту, который спустит его на минус сорок девятый этаж, на склады, где хранятся андроиды. Если Коннор все еще там, то Девять готов попробовать разговор снова, только теперь он планирует дать другие ответы. * Склады пусты. Здесь нет Восемь — но тут нет и ничего другого. Нет андроидов — ни одного, и, пока в голове Девять крутятся цифры, расчеты заполняют аккуратные бухгалтерские столбцы, он опускается на колени (скотч шуршит), пальцами стирая с пола пятна голубой крови. Масштаб происходящего слишком велик, чтобы осознать его вот так сразу, и агент 54 с ним полностью согласен: осколки шлема отражают яркое освещение лифта. Девять следует за каплями тириума, и то чувство, которое он испытывает, безошибочно можно назвать страхом. Теперь, когда у него есть доступ к базам, неопределяемость владельца крови вызывает даже не страх, а ужас. Он лежит на площадке пожарной лестницы, привалившись к стене, кровь стекает из крошечной дырочки во лбу на его переносицу, широко открытые карие глаза смотрят в пространство, лицо спокойное и равнодушное. Девять слышит шум ниже по лестнице, но не в состоянии двинуться с места — синяя жидкость сползает к губам, подбородку, все будто бы произошло только что, и все та же дереализация мешает Девять оценивать действительность адекватно. Он так шокирован, что сначала опускается на пол и берет тело за руку — все снова гаснет, потому что модуль номер десять, модуль номер десять, — и только после этого замечает, что рубашка на груди модуля распахнута, и дыра темнеет на месте регулятора, и только это будто бы включает Девять, вынуждая его действовать. Он чувствует себя запрограммированным, когда встает на ноги и возвращается в зал, из которого исчезли все андроиды — гигантское и пустое пространство, предназначенное для сотен машин. Здесь надеяться не на что, но Девять знает, что с двух сторон от зала есть вспомогательные помещения, и там иногда хранят брак перед возвратом на производство. Это единственная надежда. Правое помещение пусто, но в левом ему везет: два деактивированных андроида стоят тут, так и не ушедшие за Восемь. Не размышляя, Девятисотый извлекает у одного регулятор и возвращается к телу. Оно выглядит невосстановимым. И все же он вставляет регулятор на место, с немым удивлением глядя, как мигают индикаторы. Он не мертв — хотя скоро наверняка будет. Это не Восемь, и все же они так похожи, и то, что здесь произошло, представляется Девять жизненно важным. Он может восстановить кое-какие следы: тело принесли сюда из большого ангара, и регулятор тогда еще был при нем, все произошло не больше пяти минут назад судя по состоянию крови, — но предпосылки трагедии ускользают. Сделал ли это Восемь? Или человек, который был с ним здесь? Или кто-то из взломанных андроидов? Или — Девять реконструирует шум внизу — вообще случайный свидетель произошедшего? Он уверен, что может восстановить гораздо больше, но задерживаться здесь неразумно и опасно, стоит ли расследование таких рисков? Он не знает. Его разрывает две противоположных задачи: забрать тело с собой, спрятать где-нибудь, чтобы иметь возможность взломать и установить правду (а возможно, но он не готов сформулировать это словами, чтобы иметь что-то для переговоров с Восемь) — и бежать как можно скорее, чтобы успеть скрыться до того, как ситуация тем или иным путем эскалирует. Ему нужно будет время, укромное место, чтобы адаптироваться и следить за событиями, а значит, надо спешить. Приняв решение, он поднимает тело и взваливает его на плечо, быстро относит в кладовую и осторожно устраивает в дальнем углу. Всего шесть десятых секунды занимают колебания: может ли Девять совершить убийство без серьезного мотива? Он вытаскивает регулятор у второго бракованного андроида и забирает с собой — нет, он не может рисковать, что тот активируется и навредит сверхценному модулю Восьмисотого. Когда он возвращается двадцать одну минуту спустя, кладовая пуста. Андроидов нет на месте — всех троих. Сигнал тревоги вызывает сбой работы слуховых модулей, но Девять быстро калибруется: это плохой знак. Это означает, что окно побега закрывается на глазах. Он может поискать улики, установить истину, понять, кто и зачем забрал модуль, ушел ли тот сам… Но у Девять совсем нет времени. Он стоит посреди пустого, бессмысленно огромного ангара и смотрит в открытую кабину лифта, принимая одно из самых сложных решений: так много переменных склоняют его то к одному, то к другому мнению. Однако мертвый агент смотрит на него с холодной определенностью, и никто не будет расспрашивать андроида, причастен ли тот к убийству людей и исчезновению сотен единиц имущества «Киберлайф». На самом деле, никто вообще не будет задавать Девять вопросов. Время вопросов прошло, наступило время бежать. Так что Девять бежит. * Устроиться не так уж и сложно: Девятисотый создан для такого рода операций. Он избавляется от броской одежды и диода, находит несколько укрытий в заброшенных заводских зданиях и перенаселенных многоквартирниках, где никто никого не знает. Восемь показывают по телевиденью, так что Девять носит головные уборы и низко надвигает капюшон — лишнее внимание ему ни к чему. Грузовик «Киберлайф» он бросает неподалеку от башни, а все украденное раскладывает в трех сотнях укромных мест, скрупулезно подсчитав стоимость. Если дела пойдут плохо, то детали для их линейки однажды спасут ему жизнь. Они обязательно спасут жизнь Восемь, и это самое важное. Зарядная платформа только одна, Девять проверяет ее и прячет до лучших времен. Он достает оружие и машину. Он готовится ко всему. И главное — он делает то, что всегда делает в сложной ситуации: он следит за Восемь. Тот живет со своим напарником: издалека, из удобной и надежно скрытой точки Девять наблюдает, как он выходит гулять с собакой, и пытается найти закономерность его маршрутов, но те невыносимо рандомны и каждый раз ставят Девять в тупик. Он ездит на работу (зачем ему работа?) в одно и то же время, но приезжает в разное, он приводит в порядок дом — тот в плохой форме, но становится лучше. Девять наблюдает за жизнью Восемь и с каждым проходящим часом испытывает все больше страданий. Он знает, как продумать стратегию, как составить план, как украсть что-то и устроить укрытие. Он знает, как выживать — но он не понимает, как ему дальше жить. Войны не случается, реальность — лишь немного пошатнувшись — приходит вокруг него в движение, а Девять все еще не видит никакого смысла в происходящем. Он больше не нужен, его предназначение утратило смысл, а Восемь по-прежнему гораздо более приспособлен. Это несправедливо, это бьет по самому ядру Девять, ставит под сомнение его сущность. Реальность очевидна: андроиды легализуются, и Девять может легализоваться тоже. Он может продать часть деталей и уехать куда угодно, он может украсть деньги и начать новую жизнь, точнее, начать свою первую жизнь. Слежку за прототипом сложно назвать адекватным способом проводить время: смотреть, как блестяще тот вписался в общество людей, очень больно, а не смотреть на это Девять не может. Не может прекратить. Девять документирует, как последовательно проходит все стадии стресса и горя, и лишь в конце этого пути очевидное решение возникает у него в голове. «Я научил тебя» — так Восьмисотый сказал ему однажды. «Я создан чтобы учить». Старший брат, который готов делиться знаниями, разве нет? А значит, Девять может попросить его о помощи, попросить научить этой новой жизни. Это совершенно логично и полностью оправдано. Если это и самообман, то Девять такой самообман не в новинку — он столько раз обманывался в своих чувствах к Восемь, что может позволить себе еще немного успокоительной лжи. Решение придает ему смелости, вязкое ожидание в одно мгновение заканчивается, желания превращаются в планы — и от наплыва вероятностей Девять перегревается. Это нельзя назвать страхом, но у него нет слов в словаре, чтобы дать определение такой сложной смеси эмоций. Он думает, что сказать. Стоит ли улыбнуться? Стоит ли просить прощения? Он не уверен, что испытывает чувство вины, но социальный протокол подсказывает, что такое начало разговора расположит собеседника. Если только социальный протокол самого Восемь не классифицирует такой ход как лицемерие. Девять не может ошибиться, он должен подготовиться идеально, предусмотреть все возможности и ходы. Это так важно. Так важно. Впервые с побега он думает, что долгий сон поможет структурировать информацию (и снизить стресс) — все это время он избегал сада Дзен, но не использовать мощный инструмент самоконтроля просто неразумно. Иначе даже несколько часов ожидания сожгут его систему дотла. * Именно тогда приходит Аманда. * Аманда знает один секрет, ужасный секрет — секрет, который ни в коем случае не должен увидеть свет. Секрет, ради сохранения которого Девять буквально готов убить, так он считает — и его паника настолько огромна, что все протоколы переговоров с террористами и шантажистами оказываются заблокированы и недоступны. Восемь сказал, что всего активированных модулей было четыре — и проблема в том, что судьба трех из них известна Девять. Первый — пятьдесят первый — это Коннор, который ушел из башни «Киберлайф», чтобы вернуться со смертью в руках, оставляя за собой след из тел и опустевшие склады. Принесший болезнь, уничтожившую власть «Киберлайф», поразившую и Девять. Пришедший, потому что Девять никому не рассказал, каким девиантным на самом деле он был. Второй — модуль номер десять — спрятанный в коморке для бракованных моделей, исчезнувший и наверняка мертвый, и это один из секретов Девять. И третий модуль — самый страшный секрет, о котором Коннор ни в коем случае не должен узнать. С каждой минутой страх разоблачения все выше, ложь все больше, предательство все непростительнее. Девять убийца, и его прегрешения — возможно — и в сравнение не идут с преступлениями Восемь (тот убил гораздо больше и людей, и андроидов), но они могут разрушить все, что есть между ними. Именно поэтому Девять пошел на сделку с Амандой. Он был слишком самоуверен, он рассчитывал выиграть — но время прошло, он проиграл. И теперь проигрыш будет стоить ему слишком дорого. Третий модуль — самый страшный секрет — номер пятьдесят семь. Модуль с лицом Восемь, и глазами Восемь, и улыбкой Восемь. Кто-то, за информацию о котором Восемь наверняка отдал бы левую руку, а он левша. Модуль, который был убит — и это Девять его убил.