Crush

Четверг, 7 марта 2039 г., 17:52, Гэвин В самых страшных и темных снах Гэвин не мог бы представить, что Коннор окажется в центре такой мерзкой истории. А он снится Гэвину, о, он снится Гэвину куда чаще, чем тот хочет признавать даже перед самим собой. Слишком легко не запоминать сны. Еще легче говорить, что дело в ненависти от предательства и обмана бездушной расчетливой машины, не ревновать — естественно, нет! — и доставать все тщательно припрятанные и наточенные оскорбления при каждой встрече. Не то чтобы они часто друг с другом разговаривают — Коннор, кажется, избегает этого всеми возможными способами. — Будь ты проклят, — бормочет Гэвин себе под нос, и терминал подмигивает индикатором входящей почты, словно соглашается. Взяв со своего стола кружку, Гэвин взвешивает ее в руке: тяжелая. Он не оглядывается, когда идет — не выпуская кружки — к туалетам. Заходит внутрь и плотно прикрывает дверь, приваливаясь к ней спиной. Здесь прохладно, но никакой холод не в состоянии остудить его ярости. Размахнувшись, Гэвин швыряет кружку в противоположную стену — с грохотом та взрывается осколками, и на мгновение этот взрыв очищает все в голове Гэвина, заглушает хаос эмоций. Но мгновение проходит, а он все еще в реальности, только с кучкой фаянсовых осколков и чувством собственного идиотизма. Отведя взгляд от «разрушения», он подходит к раковине и пускает воду. То, что он видит в зеркале, кажется ему отвратительным. Иногда он думает — что, если бы все так и началось? Если бы пластиковый болван просто пришел к ним в участок одним далеко не прекрасным утром и занялся бы своими делами с Андерсоном и подальше от Гэвина — обратил бы Гэвин тогда на него внимание? Или все тревоги по поводу слишком умных андроидов утонули бы в потоке надвигающихся беспорядков, и Гэвин только радовался бы, что это не ему приходится разгребать связанное с девиантами дерьмо? Что, если бы у него был хотя бы один шанс остаться к Коннору равнодушным? Но таких шансов Коннор — Марк — ему не дал. Он явился и все испортил, и столько лет Гэвин старался держаться подальше от андроидов и всего с ними связанного, от Элайджи в первую очередь, и потом умудрился так влипнуть по своей же собственной глупости. Решил, что у него, такого крутого и независимого копа, иммунитет. Гэвин думает, сколько еще таких — кому Марк (Коннор) перешел дорогу, разрушив что-нибудь важное и нужное и даже не оглянувшись? Он хочет считать себя одним из многих — и в то же время единственным, что-то значащим в реальности этого засранца. И пусть тоненький голосок стыда внутри говорит, что он оглушен звоном разбитого сердца и эгоистичен, Гэвин душит этот голосок изо всех сил — слишком больно сейчас взглянуть правде в глаза. Ему хочется чувствовать себя жертвой, хочется. Хочется! Чувствуя, как сжимает горло, Гэвин опускается на корточки и собирает осколки — и пытается понять, что ему делать дальше. * К Элайдже в тот день год назад (всего год прошел, но это кажется вечностью) он едет как на казнь. Но вариантов у Гэвина раз-два и обчелся, и он достаточно отчаялся, чтобы вытащить пару козырей и немного надавить на Эла. Тот знает пару людей, которые знают пару других людей, а Гэвину нужна помощь, ведь с ним никто из этих «пары людей» разговаривать не будет. Все это предприятие располагается точнехонько в центре серой зоны, в которой нечего делать полицейскому, но вот он, Гэвин, барахтается и пытается не утонуть. — Добро пожаловать, Гэвин, — улыбается Хлоя, как если бы Гэвин отсутствовал всего-то пару дней, а не год, — Элайджа будет рад тебя видеть. Ага, как же. Лицо у Элайджи — будто Гэвин явился просить у него денег, и он действительно рад, но есть нюанс, и от одного этого Гэвин едва не встает и не выходит за дверь. — Мне надо, чтобы ты кое-что сделал, — говорит Гэвин вместо этого. Умом он понимает, что стоит быть полюбезнее, но ничего не может — ну, или не хочет, — с собой сделать. Закрадывается мысль, что он специально нарывается на конфликт: Элайджа пошлет его нахрен, и просить не придется, — но Гэвин отказывается считать, что настолько мелочен. Элайджа откидывается в своем неудобном кресле и смотрит на Гэвина, как на совет директоров, снисходительно и слегка раздраженно. — Неужели решил завязать с защитой сирых и убогих и ищешь нормальную работу? — спрашивает он. Формулировка такая, что хочется плюнуть и уйти, но Гэвин прекрасно знает — Эл делает это специально, хочет побесить, и кто из них мелочен? Они всегда такими были, боже, да кто вообще заподозрит в них хоть какую-нибудь братскую привязанность? Гэвин не может вспомнить даже минуты в своей жизни, когда любил бы Элайджу. Обычно это делает все проще — но не сейчас. Ему кажется, в коротком взгляде Хлои виден сарказм, и он спешно отводит глаза. — У меня все нормально с работой, — Гэвин задерживает дыхание, но сколько ни оттягивай, лучше не становится, — мне нужна помощь в одном деле. Познакомиться с парнем, который не станет разговаривать с полицией. Элайджа пару секунд смотрит на него с неподвижным, будто у андроида, лицом — а потом вдруг расплывается в улыбке. — Что за парень? — спрашивает он. — Мэтью Бишоп, — к сожалению, получить помощь и ничего не рассказать невозможно, и Гэвин формулирует про себя объяснение: он не мастер гладких слов и скрытности. Элайджа присвистывает и морщит нос — на его гладенькой физиономии такое выражение смотрится почти комично. — Да у тебя губа не дура, — тянет он, — сынок акционера. С которым везде ходит андроид-телохранитель и который узнает, что ты полицейский, в ту же секунду, как увидит тебя. — Поэтому я и прошу меня с ним познакомить, — сквозь зубы выплевывает Гэвин. — Мне надо парой слов перекинуться и все, но чтобы была возможность для разговора, а меня на эти ваши приемы обычно не зовут, какая досада. Конечно, у него вовсе не разговор на уме, но об этом он надеется не болтать. Может, и так прокатит? — Все-таки решил найти работу? — иронизирует Элайджа: его взгляд из расслабленного и самодовольного становится цепким, холодным. — Зачем тебе этот мажор? Уж кто бы говорил. — Да просто хочу задать несколько невинных вопросов, — все равно пытается Гэвин, — а вдруг ответит, очарованный моей красотой и харизмой? Элайджа запрокидывает голову и смеется — ну что ж, он всегда был засранцем, ничего нового, — но потом смотрит на Гэвина с прежней пристальностью. — Хватит ломать комедию. Гэвин вздыхает. Он и не думал, что будет легко. — Меня интересует не «мажор», а его подружка. Она одного моего свидетеля обвиняет в домогательствах, и тот боится возвращаться из Техаса, а мне он срочно нужен, — это правда, хотя и не вся правда, — он ее с любовником застукал. Вот она и решила сыграть на опережение. Элайджа давится чаем, который именно в этот момент пытается отпить. Видно, любовные взаимоотношения реальных живых людей шокируют его тонкую натуру. — Любовником? — спрашивает он, моргая, пока Хлоя заново наполняет его чашку. Гэвин чай не пьет, а кофе ему никто не предложил. Что он не рассказывает — это что его свидетель журналист, и у него на подружку, мажора и, самое главное, отца мажора (того самого акционера «Киберлайф») есть кое-что поинтереснее любовников. Вот только Гэвин это не получит, если не подберется к подружке поближе… но для этого ему необходимо пересечься с Бишопом-младшим. На самом деле, он почти готов к отказу. — Так что просто познакомь меня с ним на каком-нибудь этом вашем пафосном приеме, и я… — У меня есть идея получше, — ухмыляется Элайджа, и Гэвину сразу эта ухмылка не нравится. — Да ты что… Элайджа, однако, на его сарказм не обращает никакого внимания — он кивает Хлое. — Позови Марка, — говорит он, пока Гэвин хмурится, наливаясь гневом. Он никакого Марка не знает, и какого черта Эл не предупредил, что тут есть посторонние, и… Хлоя, однако, никуда не уходит — она мигает диодом, и спустя всего несколько секунд дверь открывается. Марк — это андроид. Он высокий, затянут в темно-синий костюм, похожий на платье Хлои, и его большие темные глаза не отрываются от лица Гэвина. Босые ноги ступают беззвучно, потому что Элайджа долбаный фетишист, и андроид останавливается напротив Гэвина и смотрит на него сверху вниз как на кучку странной органической субстанции, непонятно каким образом оказавшейся в центре гостиной. — Это Марк, — говорит Эл. — Какого хера, Элайджа? — цедит Гэвин. Ему нахрен не надо знакомиться с новым творением Элайджи — все это слишком напоминает обычную театральность Эла. — Ты что-то говорил про очарование красотой и харизмой, — хмыкает Элайджа, не скрывая издевки. — Уж прости, но тебе ничего не светит, тебя вышвырнут, как только ты откроешь рот. — Для этого ты и должен меня представить, — сквозь зубы произносит Гэвин, так старательно игнорируя андроида, что рискует окосеть. — Марк тебя познакомит с кем угодно, — отмахивается Гэвин, — и подскажет, как не выставить себя идиотом. Это звучит тупо — серьезно, Гэвин бредовее в жизни ничего не слышал. Ему не нужен андроид-консультант по общению с людьми! — Познакомлю с кем? — спрашивает Марк. Он слегка опускает плечи и внезапно так похож на человека, что Гэвин моргает. — С Мэтью Бишопом и его невестой, — Элайджа явно наслаждается каждой секундой, пока Гэвин стремительно закипает. — Полиции в лице моего милого брата нужно кое-что узнать. — А тебе это зачем? Он какой-то слишком уж непринужденный для андроида — и слишком наглый. Гэвину в голову закрадывается сумасшедшая мысль, что все это какой-то розыгрыш, никакой Марк не андроид, а просто секретарь Элайджи (нахрена ему секретарь?) или бойфренд (фантастика), но диод на виске вряд ли приделан только чтобы Гэвина разыграть. Элайджа смеется. — Ну как же, разве я не ответственный гражданин? — в устах Эла такое похоже на прикол, и вид у Марка делается до крайности скептическим. — Просто хочу помочь. Гэвин в этом чувствует какой-то подвох, но слишком раздражен, чтобы понять, какой. Марк хмурится, снова смотрит на Гэвина — будто оценивает, — на Элайджу. — Хорошо, но он мне для этого не нужен, — заявляет пластиковый засранец, и Гэвин чувствует такую жаркую волну антипатии, что едва не задыхается. Ему тоже вот это вот не сдалось. — Я и сам могу узнать все, что надо, а потом расскажу тебе. Раз ты хочешь побыть ответственным гражданином. Это… Гэвин слов не находит, чтобы описать это. — У Гэвина есть достоинства, Марк, — говорит Элайджа снисходительно, словно поиск микроскопических достоинств Гэвина — задача только для по-настоящему продвинутого андроида вроде Марка. — Да иди ты! — взрывается Гэвин, не выдержав. — Мне нахер не надо тащить с собой твою пластиковую игрушку!.. — Тогда я ничем не смогу тебе помочь, Гэвин, — тянет Элайджа. — Я справлюсь сам, — гнет свою линию Марк. Судя по всему, невооруженным глазом тот достоинств Гэвина не видит и не особо хочет искать. Элайджа улыбается Марку — и такое чувство, что между андроидом и Элайджей происходит немой разговор, и потом Эл открывает рот и говорит доброжелательно: — Принеси Гэвину кофе. Марк вскидывает подбородок. Будто собирается возражать — реально возражать, — но мгновение спустя он сужает глаза и слегка улыбается, и только что рядом стоял какой-то говнюк, а вот уже вполне приятный парень. — Конечно, — говорит он покладистым тоном. Полчаса спустя Гэвин сидит в машине и пытается понять, как умудрился втянуть себя в такое дерьмо. Ему нужна была помощь Эла, это верно. Помощь, а не андроид! Гэвину совершенно не нужен андроид, но таково условие Элайджи, и Гэвину все еще нужна его помощь, черт, так все, что он может делать теперь — это беситься, глядя, как андроид выходит из дома. В руках у Марка небольшая сумка, и он одет в обычную одежду, даже не похож на андроида. Он закидывает сумку на заднее сиденье, садится рядом с Гэвином — куда более расслабленным движением, чем дома у Элайджи, так что Гэвин без стеснения (ну, почти) рассматривает его коричневую куртку, темно-серую толстовку с капюшоном и черные джинсы — и все это в тишине, которая кажется некомфортной разве что самому Гэвину. — Что-то сомневаюсь, что это размер Элайджи, — говорит он наконец. Потому что он только на одежду смотрел, естественно. Андроид до отвращения красивый, смазливый, точно во вкусе Эла — и в глубине души Гэвин смутно сожалеет, что год не бывал в этом доме. Он, судя по всему, многое пропустил. — Это мой размер, — сообщает Марк. — Я не только что из коробки, не переживай, Гэвин. Мы едем к тебе домой? Его глаза блестят, словно ему весело, под машинной невозмутимостью в голосе искрится насмешка. Сразу хочется выпихнуть его отсюда нафиг, но Гэвин заводит тачку. — Да, но не вздумай чувствовать себя как дома, жестянка, — предупреждает он, — мне андроид не нужен. Марк улыбается, не скрываясь, и смотрит в окно на дом Элайджи — его снисходительность будто растворяется, заменяясь радостью от всего этого непредвиденного предприятия, и Гэвин прикладывает огромные усилия, чтобы на него не пялиться. — Я тебе и не по карману, Гэвин, — заявляет Марк самодовольно, — не хочешь пристегнуться? * В квартиру Гэвина андроид заходит настороженно и в то же время вальяжно, как кошка, и Гэвин не романтик какой-то, чтобы проводить подобные ассоциации, но сейчас сходство пугающе очевидно: прищурив свои темные глаза, Марк рассматривает прихожую, свое отражение в зеркале. Протягивает руку, но ничего не касается — кончики его пальцев замирают над поверхностями, будто считывают невидимые волны. В невидимые волны от предметов Гэвин не верит, но наблюдать за этим интересно. У Гэвина нет и никогда не было андроида, он и не собирался никогда покупать себе псевдо-человека, сама идея неприятна и внушает отторжение. Так что он не знает, как они ведут себя обычно при прибытии в новый дом. — У тебя есть розетка? — спрашивает Марк, проходя в гостиную. Он замирает в центре комнаты, не двигаясь, только поворачивает голову, и Гэвин тоже смотрит на свое жилище словно со стороны. У него опрятно — ну еще бы, он порой приезжает только ночевать (а иногда и не приезжает), и даже нет пыли, и Гэвин напоминает себе, что он не гостей пригласил, чтобы беспокоиться о порядке. — Нет, — говорит он, — а что, тебе нужна? Элайджа наверняка даже не подумал, что не у всех дома есть зарядка для его заводных кукол — ну как же, такое достижение цивилизации, личный раб, кто же не захочет своего? — Понадобится через пару дней, — кивает Марк. — Через пару дней мы закончим, и я отправлю тебя обратно, — Гэвин как будто специально старается звучать погрубее, но андроид только кидает на него быстрый взгляд и возвращается к изучению обстановки. Может, он и не выходил никогда из дома Элайджи, может, обычная, не похожая на дворец мизантропа квартира ему в новинку. Кстати, о «выходе». — Ты сказал, это твоя одежда, — говорит Гэвин, пока Марк аккуратно складывает куртку, — но на ней нет нашивок. Или номера… у тебя же есть номер? Если так подумать, то у него может и не быть номера — если его сделал Элайджа для себя, то присваивать коммерческую индексацию совсем не обязательно… Звучит как-то не очень, хотя Гэвин и не может сам разобраться, что тут такого неприятного. У него просто нет опыта с андроидами, в этом все дело. — У меня есть номер, — спокойно соглашается Марк и берет в руки отшлифованный камень, которым Гэвин обычно придавливает всякие бумажки, чтобы не разлетелись. Тот сжимает зубы от раздражения, потому что ему нихрена не нравится, когда трогают его вещи. — Но это человеческая одежда, я не ношу треугольники. Элайдже не нравится маркировка. В его голосе Гэвину мнится вдруг оттенок презрения — легкий, едва заметный, как рябь на воде, — но невозможно понять, кому это презрение адресовано: Элайдже, Гэвину, людям. Самой идее маркировки. А может, Гэвину просто кажется, и его собственная неприязнь прорывается сквозь едва различимую рябь пузырями. Марк стягивает капюшон и трогает диод, и его лицо на мгновение становится задумчивым и почти мрачным, картиночная андроидская красота отступает перед живым выражением. — Мне нужно удалить диод, — говорит он. И Гэвин просто не может удержаться. — Это же незаконно, — говорит он, не скрывая злорадства. Этот андроид что-то шевелит в нем — что-то не самое симпатичное. — Могу тебя арестовать. Марк усмехается — смешок звучит неожиданно звонко, весело. — Элайджу, ты хочешь сказать? — он кладет камень на место, — да пожалуйста. Будто ему безразлично, что там будет с его хозяином. Ну или — скорее всего — не верит, что Гэвин что-то такое сделает. Сразу хочется назло ему именно так и поступить, но остатки здравомыслия дергают за последние сохранившиеся завязки самоконтроля. — К тому же, — Марк исчезает на кухне и возвращается с небольшим ножом, и Гэвин следит за ним с внезапно поднявшей голову настороженностью, потому что кто знает, что андроиду может прийти в его электронные мозги, — разве у тебя у самого намерения не криминальные? — Что это ты несешь? — хмыкает Гэвин, хотя даже для его собственных ушей голос выходит каким-то нервным и слишком высоким. Андроид оглядывается в поисках какой-нибудь отражающей поверхности, обнаруживает шкаф, в котором Гэвин хранит игры, и залипает перед стеклом, будто завороженный собственной красотой. И Гэвин как-то чересчур много думает о красоте. Это все от того, что он выбит из колеи — не знает, как реагировать на внезапное пополнение. Ему нужно сотрудничество Элайджи, это верно, но идея была в сотрудничестве на условиях Гэвина, а навязанный андроид, который наверняка за ним шпионит и разболтает все Элу, меньше всего похож на условия Гэвина. Как будто его вокруг пальца обвели. Он чувствует одновременно злость и разочарование, и взгляд, который Марк бросает на него в отражении, на мгновение кажется слишком пристальным. — Элайдже нравится игра в благодетеля, — говорит тот, улыбаясь, — но я знаю, что ты лжешь. Ой, да пошел он! Гэвин не собирается признавать, что эта проницательность пугает — хрен он испугается псевдочеловека! — А я знаю, что ты сейчас нахер пойдешь назад к Элу, — цедит он, потому что хватит уже этой стремной игры в куклы. — Я тебя сдуру взял, но вышлю обратно в любой момент. Марк моргает, диод на секунду окрашивается желтым. — О, прости пожалуйста, — его глаза вдруг становятся теплыми-теплыми, а голос таким участливым и искренним, что Гэвин вздрагивает и невольно подается вперед, навстречу этой концентрированной приветливости, — тебе больше нравятся услужливые андроиды? Я исправлюсь, хозяин, только не выгоняй меня! Сварить тебе кофе? — Ты же опять туда плюнешь! — вспыхивает Гэвин. — Стрихнином, — соглашается Марк охотно — все с той же любезностью, которая здорово отдает издевательством. И надо его, наверное, все же вышвырнуть отсюда, да Гэвин вообще не понимает теперь, как согласился на такой идиотизм… — Все-таки расскажешь, что тебе нужно? — Вот уж не твое дело, жестянка, — тут же отзывается Гэвин. — Так я не смогу тебе помочь. — А мне от тебя надо просто поулыбаться нужному парню, пока я буду говорить с его подружкой, — брякает Гэвин, и получается двусмысленно. Он подбирает слова, чтобы перефразировать — соображает, что подбирает слова для разговора с андроидом и тут же хочет головой об стенку стукнуться. — И не совать нос в полицейскую работу. Марк пожимает плечами и возвращается к своему отражению. — Конечно, — но под приветливостью тона Гэвин ощущает почти насмешку, — как скажешь. Гэвин напоминает себе, что все для дела. Если он раскрутит это дело, то сможет… сможет даже сдать экзамен, чем черт не шутит. Все может измениться. Если не психовать из-за какого-то андроида, рафинированной куклы Элайджи. — И что, нужно что-то открутить? — спрашивает он. Взгляд, которым его награждает Марк, красноречивее слов: себе, дескать, что-нибудь открути, придурок. Этот андроид бесит Гэвина, а тот даже понять не может, почему. — Просто маленькая операция. Марк снова смотрит на свое отражение, замирает на мгновение, будто растерян — и одним быстрым движением поднимает нож к лицу. Подцепляет диод кончиком ножа и вытаскивает. Его глаза расширяются — Гэвин видит в отражении, — когда погасшая таблетка остается в пальцах, а на виске набухают синие капли. Лунка от диода затягивается, словно его никогда и не было, Марк оборачивается — а Гэвин все не может оторвать взгляда от синей крови на его лице. Дорожки сползают вниз, к подбородку, и Гэвина вдруг мутит: тошнота поднимается к горлу… * Лучше любой встряски возвращая его в реальность. * Ему, наверное, всю жизнь теперь кошмары мерещиться будут — и надо же, а ведь он всякого дерьма повидал за свою полицейскую карьеру. Несколько капель крови обычно не то, из-за чего он не спит ночами. Пальцы дрожат, но Гэвин так тщательно заталкивает правду поглубже, что его вот-вот разорвет. Дверь за спиной Гэвина открывается, и от неожиданности он режет палец и роняет осколки — и обнаруживает, что это Девять. У того слишком сложное лицо, чтобы можно было понять, о чем он думает: приблизившись, он возвышается над Гэвином, как неподвижная и полная машинной снисходительности башня, и в эту секунду Гэвин так сильно ненавидит Коннора, что немного ненависти достается и Девятке. Тот отступает на шаг, словно почувствовав ее запах. — Что ты тут делаешь? — спрашивает он, и серьезно, можно ли было задать вопрос еще глупее? Гэвин сидит на полу, с кровью, капающей из пальца прямо на кафель, разбитой кружкой — наверняка у него все на лице написано, так о чем тут спрашивать? «Наслаждаюсь нервным срывом», — хочет сказать он. Но вместо этого поднимается на ноги. Ему нужен отпуск: свалить куда-нибудь на неделю-другую, подальше от Девять, подальше от Коннора, от всего этого невыносимого дерьма, ничего не делать и не принимать решения там, где он даже не имеет право на решение. — Разбил чашку, — говорит он вместо этого, потому что хрен он уедет до окончания дела. Да и после — хрен. В горле першит, а палец болит все сильнее, хотя это всего лишь небольшой порез. Гэвин говорит себе, что все дело в боли — что именно поэтому он не может поднять взгляд. Дело вовсе не в страхе, что Девять прямо сейчас прочитает все его мысли и воспоминания, со своей чудовищной прямолинейностью и конкретностью вычленит из всего этого сумбурного потока именно то, что Гэвин так тщательно пытается запрятать. Девять смотрит ему в глаза. — Все еще не скажешь мне правду, Гэвин? — спрашивает он низким, проникающим прямо в душу голосом, его пальцы обхватывают запястье Гэвина, и тому сразу хочется вырвать руку. Но он остается на месте. Девятка не пугает его. То, что Гэвин сейчас испытывает, не испуг: злоба, и ревность, и обида, и миллион еще чувств, среди которых даже находится место для того ощущения, которые вызывает в нем прикосновение скина Девять к его голой коже… но это не страх. Он может прикидываться дураком — до бесконечности, наверное, — или просто хорошим неравнодушным копом, или просто кем-то, кому есть дело до каждого шага Коннора из чистой ненависти… Но Гэвин устал. — Чего его не спросишь? — он дергает руку, но Девять держит крепко. Капли крови скатываются по коже и падают на пол, и Энди, должно быть, решит, что тут кого-то специально резали. Девять издает короткий, полный горечи смешок. — Коннор скажет правду? — и в этом, действительно, слишком много иронии. Коннор скорее умрет, чем скажет правду. Возможно, именно это и случится рано или поздно — но у Гэвина есть ужасное предчувствие, что рано. То, что происходит, никогда не заканчивается благополучно, а все намеки Девять не стоят ничего в глобальном смысле: то, что между Гэвином и Коннором, так далеко от возможности обсудить проблемы, как только может быть. Они ненавидят друг друга. Ненавидят. — Он ведь нравится тебе, — говорит Девять задумчиво — будто это просто слова, скучная формулировка, пока у Гэвина внутри все обрушивается. — Нет, — отвечает тот без колебаний. Коннор ему не нравится. Они друг друга ненавидят. — Точно, «нравится» — не то слово, — Девять сжимает его запястье сильнее, почти до боли, но это не кажется попыткой причинить вред — скорее отражением внутренней бури, которая не касается лица Девять. Гэвин чувствует ее. Он чувствует, как его собственная кожа горит и плавится, и боль от пореза тут не при чем. — Уж поверь, поводов для ревности у тебя нет, — говорит он — голос как будто звучит со стороны. Он даже не знает, чего хочет — чтобы у Девять был этот самый повод для ревности? Чтобы Гэвин вообще не пошел в тот день к Элайдже и так и не встретил Марка никогда? Чтобы Элайджа не сказал потом, что убил Марка — или чтобы Гэвин все же собрал яйца в кулак и настоял на том, чтобы поговорить с тем лично? Чтобы хватило смелости поговорить в тот день, когда Коннор сюда заявился?.. Гэвин не знает, что было бы тогда, но ему кажется, что дерьмо, которое с головой заваливает их всех сейчас — это череда неправильных выборов. — А я и не ревную, — говорит Девять ровно — и не понять, правду или нет. — Я просто хочу узнать, что на самом деле произошло. Чем он тебя так ранил — и чем ты так ранил его. Подняв руку Гэвина, Девять — глядя ему в глаза — слизывает кровь с царапин своим горячим языком. Гэвин дергается и уже открывает рот, чтобы сказать что-нибудь грубое: что Девять псих или типа того, — но кровь перестает течь, и он вовремя вспоминает, что у Девятки тоже есть лаборатория, в которой он что-то там синтезирует. В этом все дело — а вовсе не в том, что он жаждет человеческой крови (и поработить мир наверняка). И уж точно не в том, что ему хочется облизать Гэвина. И не в том… Девять целует его. Это так внезапно, что Гэвин теряется — словно полностью выпадает из тела, ошеломленный внезапным напором. Их вчерашний поцелуй уже стерся из памяти, эмоции заглушают остроту впечатлений, а сейчас Гэвин подается вперед прежде, чем успевает подумать. Ему нужно отстраниться, прийти в себя — ведь Девять неопытен, и все это тянет на использование… но он не отстраняется. Губы Девять слишком умелые для кого-то, кто неопытен, и его язык проникает в рот Гэвину с вполне опытной уверенностью. У него же был секс с Коннором, думает Гэвин некстати, и жар приливает к лицу, к шее, а вместе с тем из глубины поднимается отвращение к себе. Он отпихивает Девять, даже не стараясь быть деликатным, пальцы болят от порезов, а губы горят от поцелуя, но тот огонь, который горит внутри, заглушает все. — Мне похер, что за игру ты затеял, — говорит он, и никогда в жизни он не мечтал оказаться мимолетным объектом экспериментов и обид в чужом романе, одна мысль о таком тошнотворна, — что за анализы там проводишь и какие у тебя идеи — попробовать что-то новое, или выбить меня из колеи, или понять, что Коннор «нашел в этом кожаном мешке»… Он излишне откровенен, но слова поздно возвращать в рот, когда они уже выпали — прямо на пол к застывающим брызгам крови. — Будто его можно так понять, — огрызается Девять, но Гэвина уже несет: — Я никогда ему не нравился, никогда, это все была ложь, потому что Элайджа послал его, чтобы украсть то, что должно было достаться мне! Слова смешиваются в кучу в его горле, сбиваются в плотный комок, пока он пытается ухватить ускользающую мысль — воспроизвести в голове то, что слишком долго пытался, наоборот, стереть. В нем столько обиды на Коннора — столько горечи, что за ней растворяется и почти не видна очевидная истина: Коннор никогда не был свободен. Он не хотел ехать с Гэвином, но поехал, потому что Элайджа заставил его. Элайдже что-то понадобилось от Гэвина — тот не ждал помощи, но Эл вручил ему своего драгоценного андроида, дал денег… А ведь вряд ли это все только ради унижения никчемного брата, как Гэвин привык думать. И раз он мог послать Марка силой, то был ли тот свободен в решении, когда и как уйти от Гэвина?.. Мысль взрывает мозг. Коннор настолько независимый, настолько самоуверенный, а ведь сейчас он кажется гораздо более замкнутым и настороженным, пришибленным, чем Марк. Так трудно думать, что он мог делать что-то не по своей воле. Гэвин боится впадать в другую крайность — считать Коннора жертвой, а себя виноватым, потому что это дерьмо убьет его, просто уничтожит, он не готов даже думать о чем-то подобном… Но нестыковки — о которых он раньше даже не позволял себе думать — мучают все сильнее, настойчиво скребутся в его голове, оставляя кровоточащие царапины. Элайдже было что-то нужно — и он это получил. И он сказал, что стер память Марка, уничтожил его личность, он так сказал, а Гэвин поверил, потому что в его голове как-то слишком легко уживались «независимость и самоуверенность» Марка и то, что какой-то хуй (по несчастливой случайности — брат Гэвина) может походя стереть его из существования… — Меня сейчас вырвет, — сообщает Гэвин. Девять хмурится. — Подержать тебе волосы? У Гэвина короткие волосы, и он глубоко дышит, так что его все-таки не рвет. Он не может не думать, что память Коннора в полном порядке, а значит, Элайджа лгал — и что тут, на самом деле, должно удивлять? Вся эта история, которую он так надеялся оставить в прошлом, пытался стереть, наваливается на него всеми щупальцами, холодными и липкими, и Девять совсем не делает все легче. Приятнее. — Я никогда ему не нравился, — повторяет Гэвин потерянно. Коннор жил с Андерсоном, этим ублюдком, и продолжает смотреть ему в рот, и он влюблен в Девять, но Гэвин — Гэвин был всего лишь эпизодом, чем-то, чем Элайджа вынудил его заниматься, и даже если у них и был какой-то шанс, то Элайджа уничтожил его. А Гэвин ему не помешал. Гэвин позволил. — Я так и думал, — говорит Девять в пространство, и непонятно, обращается он к Гэвину или к самому себе. — Я так и думал.

***

Четверг, 7 марта 2039 г., 18:15, Коннор Допрос успокаивает Коннора — это простая и понятная задача, и в ней слишком много подводных камней и инициатив, которые отвлекают от внутреннего хаоса, — но не оправдывает ожиданий. Возможно, все дело в Хэнке: его присутствие рядом мешает на самом деле сосредоточиться, а возможно — в том, что из-за стекла за ним следят, и Коннор чувствует эти взгляды всем корпусом. Он не в лучшей форме, и каждый раз, когда он — кажется — нащупывает что-то важное, оборванный конец выскальзывает из его пальцев. Ясно, что за всем этим стоит нечто большее, чем просто кучка бандитов, решивших получить много денег на работорговле. Коннор до сих пор чувствует вкус теобромина — хотя это, естественно, невозможно, это просто баг. Ошейник со взрывчаткой не выглядел кустарным, однако никто не желает рассказать Коннору, откуда он взялся — по словам допрошенных, чемодан с ошейниками им передали неизвестные контакты, они же скидывали задачи, а заброшенные здания служили лишь перевалочной базой… Чересчур сложно для бандитов, похоже на преступную сеть, в которой контакты не знают друг друга. Но кто-то должен организовать такую структуру, кто-то должен закупать оружие, оплачивать информаторов, обеспечивать транспорт. Кто-то должен координировать это все, и пусть количество пропавших в последние месяцы впечатляет (в плохом смысле слова), но если бы масштабы происходящего выплеснулись из Детройта, это привлекло бы внимание ФБР. Мало данных, чтобы строить теории, однако Коннор все равно развлекает себя: возможно, вся эта схема работает недавно и не успела распространиться. Возможно, этим заняты не профи — ведь арестовать целую базу удалось достаточно быстро и бескровно. Коннор уверен, что рано или поздно сможет вытянуть из заключенных что-нибудь полезное и интересное — но на это нет времени. О полицейской облаве уже многим известно, хотя прошло всего несколько часов, — а значит, все, кто хоть что-то знает и в чем-то замешан, будут настороже, затаятся, разбегутся. Нужно действовать быстро. Он ставит на стол стакан с кофе и пододвигает Гэвину: тому явно не помешает взбодриться, вид у него заторможенный, но это и неудивительно. Хэнку он предлагает чай — и отдергивает руку быстрее, чем тот успевает прикоснуться к чашке. Это автоматизированная реакция, она шокирует Коннора, вызывает острый укол негодования: он не контролирует себя. Когда контроль так важен. Когда от его контроля зависит все. Сейчас ему нужно, необходимо, чтобы все были спокойны и сотрудничали — и они разрешили это дело как можно скорее. Время и все растущее напряжение не на их стороне. — Пока этот клуб «Граница» — наша единственная реальная зацепка, — говорит он, стараясь скрыть неловкость. — В нем Стивенсон мог пытаться продать Лиу, в нем работала Андреа, и — по ее словам — там и до революции покупали и продавали андроидов. В том числе очень дорогих или модифицированных. — У них там что, был кружок извращенцев? — спрашивает Хэнк. Коннор заставляет себя смотреть на него прямо и спокойно, не выдавая эмоций. Он должен испытывать облегчение после разговора, но пока получается не очень — и в то же время он рад, что все наконец-то обрушилось. Хэнк, кажется, его все же не ненавидит. — Извращенцев? — Ну да, извращенцев, — повторяет Хэнк дружелюбно и улыбается. Коннор чувствует подвох и в улыбке, и в дружелюбии — опасность, которая вынуждает его быть все время настороже, концентрироваться на воображаемой угрозе. Но он слишком устал, чтобы анализировать это чувство. — Обменивались опытом, как лучше модифицировать домохозяек и все такое? Делились адресами мастерских или что? Коннор три секунды пытается за небрежностью его слов уловить суть — и понимает с запозданием. — Нет, лейтенант, никаких мастерских и домохозяек, вы что? Модифицировать андроидов было нельзя. Устройство андроидов — коммерческая тайна «Киберлайф» и лично Элайджи, конечно, сложно было контролировать, кто и что делает у себя дома, но продать такого андроида было бы невозможно, а любая мастерская получила бы полномасштабное судебное преследование компании. — Секунду, и откуда тогда все эти модифицированные андроиды взялись? — спрашивает Гэвин. У него сосредоточенный, полностью сконцентрированный на работе вид, и это успокаивает Коннора — хотя и не должно бы: от детектива Рида всегда можно ждать неприятных сюрпризов. Но прямо сейчас он не цепляется к Коннору и не язвит, так что уровень стресса Коннора ползет вниз. — Из «Киберлайф», конечно, — говорит Девять, будто даже сама постановка вопроса удивляет его. Коннора она, конечно, не удивляет — люди в принципе редко задумываются о таких вещах. Рекламу Трейси тоже на билбордах не найдешь. — «Киберлайф» предпочитала позиционировать себя как производителя андроидов для различных общественно-полезных работ и помощи по хозяйству, как научно-исследовательскую организацию, изобретающую искусственный интеллект и двигающую человечество вперед, — Коннор открывает на терминале рекламу для телевиденья. В ней, конечно, все высокотехнологично и низкорейтингово, — проституция, порнография и удовлетворение разнообразных кинков не вписывалось в эту миссию. Однако это огромный рынок, так что таких андроидов «Киберлайф» тоже производили — на этажах, на которые представителей прессы не приглашали, — Коннор показывает несколько моделей, и Гэвин кривится — эта реакция почему-то радует Коннора, хотя кинки Рида должны быть ему совершенно безразличны. — Это никогда не скрывалось, но и не афишировалось. Корпорация культивировала репутацию изготовителей нянь, а не секс-кукол. Но любой такой андроид произведен в «Киберлайф», с кустарным нелицензионным производством они боролись. — Охренеть, — говорит Гэвин. Будто только что ему открылись какие-то бездны, и он пока не знает, как к ним относиться, — и вот этим Элайджа занимался? — Элайджу больше интересовал искусственный интеллект, чем искусственные половые органы, — произносит Коннор сухо. Гэвин хмыкает — громко. — Ну да. — Пошел ты, Рид, — говорит Коннор еще суше — и появляющиеся на лице Гэвина пятна доставляют ему непонятное удовлетворение. — Я не имел… — Все ты имел, — спокойно перебивает Коннор. — Но обсуждаем мы тут не пристрастия Элайджи, о которых ты все равно ничего не знаешь, а рынок специализированных андроидов. Модели Трейси, которых закупали для клубов «Эдем», — это самый дешевый сегмент, многих андроидов выпускали ограниченными сериями или в единичном экземпляре. Их покупали частные лица — которые тоже далеко не всегда афишировали такие покупки, — а также да, их могли заказывать и разные учреждения. — И клуб «Граница», куда захаживал наш убитый, как раз и мог быть таким учреждением, — заканчивает Рид. — И если там тусовались любители такого, то там же они могли этих андроидов покупать и продавать. И ублюдки, которые теперь за такими андроидами охотятся, тоже про такие места наверняка в курсе. И нет, Коннор, — он наклоняется вперед, глаза прищурены в раздражении, — я не имел в виду, ясно? Девять кладет руку ему на плечо, и Коннора вдруг задевает этот простой и малозначительный жест — нажимает на тревоги глубоко внутри, с которыми Коннор никогда раньше не встречался. Он замирает, но тут же отбрасывает их — он слишком занят для рефлексии, у него и так слишком много проблем. — Ясно, Рид, — бросает он. — Значит, Стивенсон с помощью Оверрайда и его грузовика хотел вывезти нечто ценное — неактивированных андроидов или дорогие биокомпоненты, — вмешивается Девять, — а когда не получилось, то решился продать Лиу, и ему не пришлось долго искать покупателя. Тут есть явная связь со смертью Оверрайда, нечто куда более масштабное, чем просто «одолжить транспорт», но расспросить его теперь не получится. Коннору кажется, он слишком многое упустил и продолжает упускать. — Не каждый, кто готов купить отформатированного раба, пойдет в то же время на убийство человека, да еще и найдет исполнителей, — говорит Хэнк. — Заплатить всегда проще. А может, у преступников там есть информаторы, и они просто узнают о готовящихся сделках, — разговор слишком спокойный и деловой, у Коннора появляются надежды. — У меня есть идея, — говорит он небрежно и откидывается на стуле. Он отлично знает, что его идея мало кому понравится, так что заранее готов к возражениям. И точно, подозрительные взгляды Девять и Рида подтверждают его худшие ожидания. Хэнк, наоборот, улыбается, и в этой улыбке Коннор черпает поддержку. — Раз там продавали дорогих и редких андроидов, то можно попробовать продать такого андроида — и посмотреть, кто захочет купить. Молчание наступает сразу после его слов, но Коннор не напрягается — он прекрасно знает, что его план хорош. — И этот андроид, позволь угадать, будешь ты? — спрашивает Гэвин. Он буквально на долю секунды опережает Девять — Коннор видит, — и поразительно, каким идиотом они его считают. — Нет, Рид, — говорит он со всем возможным терпением, — мы не можем продать меня. Любой, кто хотя бы погуглит, наткнется на мое лицо во всех новостях. И, опережая твое возмущение — нет, Девять продавать мы тоже не будем. Гэвин сжимает зубы и откидывается назад в кресле, будто едва сдерживается — но все же сдерживается. — Тогда в чем состоит твой план? — спрашивает Девять. Ну наконец-то. — Мы предложим андроидов нашей линейки, — объясняет Коннор. — Но они же были уничтожены, — Девять хмурится, явно не понимая пока, что Коннор имеет в виду. — Да, но кто об этом знает? И даже если знает — Девять, о твоем уничтожении были документы, даже видеозаписи, а уничтожили другую модель. Так что всегда можно будет заявить, что произошла ошибка. Он улыбается, но это самая фальшивая улыбка за все время его существования. Говорить об этом невозможно даже про себя, в глубине собственного разума, но произносить такие слова вслух — самая настоящая пытка. Предлагая план, Коннор встречается лицом к лицу с самым черным ужасом — а он до сих пор не уверен, что готов. Но план действительно хорош, он сможет сработать — возможно, спасти чью-нибудь жизнь или приблизить конец мучительного и затянувшегося дела, и только поэтому Коннор не может молчать. — У нас будет продавец, которому в руки попало несколько моделей RK800, — Коннор постукивает пальцами по столу, — и он хочет их продать, чтобы избавиться от хлопот и заработать на безбедную жизнь. — Какой-нибудь бывший сотрудник «Киберлайф», — подхватывает Хэнк — он единственный не выглядит скептически. — Или даже богатый клиент, который сам купил их на черном рынке и теперь хочет избавиться. Осталось только решить, кто будет этим богатым парнем. И он улыбается триумфально. — Уж не воображай, что ты, старик, — сквозь зубы произносит Рид. — Я считаю, что этим лучше заняться мне и Девять, — говорит Коннор. У него нет ни сил, ни желания на очередное разбирательство, кто тут лучший полицейский и лучший человек. Весь этот план словно обдирает его от скина и каркаса до самых внутренностей, несколько дней назад он и представить себе не мог, что будет вслух обсуждать с людьми смерть своих братьев. И вот он здесь. — В каком смысле? — спрашивает Хэнк, отвлекаясь от сверления взглядом Рида. Тот в долгу не остается. — Ты прав, — усмехается он, — Андерсон не сможет изобразить ничего респектабельного даже если из кожи вылезет. Процесс вылезания из кожи вдруг представляется Коннору невероятно красочным, привлекательным. Умиротворяющим даже. — При всем уважении, Рид, — к счастью, Девять вовремя реагирует, — ты тоже не особо похож на богача с интересными кинками. — Эй, да что ты знаешь о моих кинках! — возмущается Гэвин. Он бросает взгляд на Коннора — и Девять бросает взгляд на Коннора, — и это вдруг кажется так смешно, что Коннор не может сдержаться. Это сбой, он прекрасно понимает — его перегруженная система не справляется с обработкой информации, социальный модуль не настроен на стресс месяцами, андроиды вообще не рассчитаны на подобные нагрузки, и никакие фантазии о собственной человечности не делают психику Коннора такой же крепкой, как у людей. — Извините, — произносит он, потому что встревоженный взгляд Девять приводит его в чувство, — давайте попробуем в нашем плане обойтись вообще без кинков? И богачей, потому что — при всем уважении — никто из вас не сможет сыграть эту роль достаточно убедительно. — Положим, ты сможешь, — закатывает глаза Рид, — но толку-то, если у тебя лицо точно как у андроидов, которых ты планируешь продать? А тем более, если ты возьмешь с собой Девять. Вы что, будете изображать близнецов, используя внешность которых, «Киберлайф» в свое время и сделали партию идеально похожих на вас андроидов, а теперь вы собираетесь сбыть ее и рвануть в Канаду? — Воображение у тебя интригующее, Рид, — произносит Девять не без восхищения. Его тон заставляет Коннора вглядываться пристальнее, искать знаки: ему кажется, что-то происходит, что-то важное — что оставляет его в стороне. Это закономерно и все равно пугающе. — Это и невозможно, — говорит он. — Девять защищен от обнаружения техникой, он мог бы выдать себя за человека при определенной мягкости досмотра, а я нет. — Но я не смогу разыграть убедительный спектакль, — говорит Девять сухо. Да, это проблема. К счастью, у Коннора другой план. — В каком это смысле, ты защищен от обнаружения? — вклинивается Хэнк, и отступившие было дурные ожидания снова охватывают Коннора. Конфликт все время пытается прорваться в любом слабом месте, его сдерживание занимает почти сто процентов системы, а ведь Коннору еще нужно работать. Девять, впрочем, и не собирается отвечать — никто из них не пытается сделать жизнь Коннора проще. — Металлические детали и электронные схемы Девять покрыты специальным составом, — коротко отвечает тот, — для проведения скрытных операций. — А твои, значит, нет? — тут же встревает Рид. — У меня таких функций не предполагалось. Разговор с Гэвином приносит Коннору и раздражение, и странное удовлетворение — будто ему не нужно себя сдерживать, угождать и изображать дружелюбие. Слишком сложно не поддаться порыву и не позволить себе куда больше, чем стоит в их и так непростой ситуации. — Ну, у тебя это как-то получалось и без специальной функции, — язвит Гэвин. — Я очень одаренный, Рид, — говорит Коннор до того, как успевает поймать себя за язык. Гэвин ухмыляется в ответ. — Ты самоуверенный засранец, Коннор, — поправляет он, — которому больше всех надо. Звучит очень двусмысленно, но Коннор не собирается с ним спорить. Гэвин, впрочем, тоже на спор не настроен — какая удача, — нахмурившись, он наклоняется вперед во внезапном как будто озарении. — Так, погоди, — спрашивает он мрачно, — ты хочешь сказать, что «Киберлайф» на полном серьезе делали андроидов, которые могут выдавать себя за людей, — он откидывается на стуле и задирает подбородок, глядя на Коннора сверху вниз, — синтезировать отравляющие вещества, врать и использовать оружие, и никто это не контролировал? А еще для всего этого роскошества у них были отдельные технологические линии, ну те, на которых они еще собирали всяких тентаклевых монстров для богатеев… Коннор молчит секунду, формулируя. — В общем и целом, ты прав, особенно после того, как я попал к ним в руки, — соглашается он. — Но они и боевых андроидов для армии производили, тебе об этом известно. — На боевого андроида я могу запросить технические характеристики, если такой андроид совершит преступление, наверняка такая информация есть у армейских боссов. А если ты кого-нибудь отравишь, кто предоставит мне список ядов? Коннор снова делает паузу. — Никто, — говорит он наконец. — Я предоставлял эту информацию капитану Фаулеру, но я мог солгать. «Киберлайф», скорее всего, будут отрицать саму возможность. Он не говорит, что травить никого не собирается — по крайней мере, в ближайшей перспективе. Мало ли, как повернется жизнь, а коллеги Коннора в лице Гэвина Рида не устают предоставлять поводы для агрессии. Не говорит он также, что если он решит кого-нибудь отравить, то его не поймают, даже если «Киберлайф» предоставит полиции описание всех его скрытых функций. — Так я и думал, — усмехается Гэвин — но мысль, к счастью, не развивает. — Я вообще полон сюрпризов, Гэвин, — сообщает Коннор и снова слишком поздно ловит себя за язык. Он пытается вцепиться в остатки профессионализма, складывая руки на столе и выпрямляясь. — Возвращаясь к нашей операции — я не собираюсь выдавать себя за человека, это абсурдно. Я просто скажу, что выкрал этих андроидов еще когда работал на «Киберлайф». А еще что у меня есть несколько недевиантных девятисотых, — он улыбается Девять, — которых я хочу пристроить, обеспечив себе безбедную жизнь подальше от полиции. Это звучит правдоподобно. — Это звучит пугающе правдоподобно. — Мы используем имя Стивенсона, чтобы получить доступ к тому, с кем можно поговорить. — А если они не заинтересуются? — Они заинтересуются, — отвечает Коннор уверенно. Это понятная миссия, и он знает, что не провалит ее — клуб «Граница» поможет им закрыть это дело. Даже если ради Коннору придется улыбаться, делая вид, что его братья все еще существуют. — Тебе понадобится прикрытие, Коннор, — заявляет Хэнк. — Кто-то, кто приглядит за тобой, если что-то пойдет не так. — За мной приглядит Девять, — отвечает Коннор осторожно. Он ожидает вспышки, возражений — возможно, очередных оскорблений в адрес Девять, все его тело приходит в полную готовность без отдельной команды, автоматически. Но Хэнк кивает — раз, другой, третий, будто совершенно согласен. Вид у него озабоченный. — Нужен кто-то со стороны, это опасная операция, Коннор. Коннора пугают внезапные перемены в его поведении — в сочетании с учащенным пульсом и высоким уровнем стресса они заставляют искать подвох, подозревать вредоносный замысел. И все же он слишком хочет верить, что их отношения не разрушены полностью, что все еще возможно сохранить Хэнка в своей жизни. Коннор очень боится за него — и за себя. Но миссия важнее всего. — Думаю, детектив Рид сможет быть на связи, — говорит он с настолько притворной легкомысленностью, что едва сам не кривится — но чудом удерживает нейтральное выражение лица. Зато у Гэвина лицо шокированное. Коннор ждет возражений, или выяснений, или подколок, но он просто кивает — и волну облегчения сложно не испытывать. Любая уступка сейчас для Коннора на вес золота, бесценна — экономит ресурсы его системы для более важных задач. Хэнк, зато, ему такого удовольствия не доставляет. — Я что, по-твоему, не знаю с какого конца браться за пушку, Коннор, — иллюзия хорошего настроения просвечивает, но то, что под ней, слишком пугает Коннора, так что он предпочитает не смотреть. Он знает, что Хэнк держит пушку с нужного конца. О да. — Хорошо бы обойтись без пушек, лейтенант, — мягко говорит он. — Я иду с вами, — говорит Хэнк бескомпромиссно, — это приказ. Коннор чувствует, как кровь приливает к лицу Рида — но слишком занят, посылая предупредительные сигналы Девять. Неужели они все не понимают, что нельзя сейчас спорить? Допрос задержанных почти ничего им не дал, пока надежды выйти на преступную сеть все такие же призрачные, как в начале — но все может измениться, если визит в клуб пройдет успешно! — Конечно, лейтенант, — самым ровным тоном из своего каталога говорит он, — поддержка нам не повредит. И у нас есть время немного отдохнуть перед подготовкой, — это он произносит с нажимом, — прошлая ночь была тяжелой, а в следующую нам понадобятся все силы. Это точно как переговоры с террористами, требует непрерывного напряжения, и когда Коннор говорит «мы», он и себя тоже имеет в виду. Ему необходимо отдохнуть и привести себя в порядок — теперь, когда расследование переходит в самую опасную и решающую фазу. Он снова чувствует в руках хоть какой-то контроль, и это наполняет его нетерпением. И одновременно тревогой. Нужно позвонить секретарю мистера Гилмора и назначить встречу, нужно продумать план и отрепетировать его с Девять, нужно проследить, чтобы Хэнк поспал, чтобы никто друг друга не убил — и чтобы сам Коннор не погиб от стресса раньше, чем завершит это все. Слишком много задач, но ему не привыкать. — Пожалуйста, — он смотрит на Рида, переводит взгляд на Хэнка, и то, что он видит там, в глубине, вызывает у него дрожь, — давайте просто сделаем дело, это наша возможность поймать убийцу. Его возможность хотя бы один вечер улыбаться и говорить о Мартине так, словно он еще жив — за такое Коннор готов заплатить. — Окей, — Рид первым отодвигает стул — с громким скрежетом, но Коннор спешно отфильтровывает звук и наслаждается секундной тишиной. — Я пойду посплю, разбудите меня, если кого-то снова убьют, — возможно, это должно быть шуткой, но Коннору сложно распознать, а Гэвин не улыбается. Тот тормозит в дверях, словно чего-то ждет, и только спустя секунду до Коннора доходит: Хэнка. Гэвин не собирается оставлять их наедине, и если бы Коннор мог краснеть, то сейчас залился бы румянцем — от гнева или смущения, или от смеси, или от чувства, анализировать которое у него нет ни сил, ни желания. Он хочет остаться один, ему необходимо передохнуть. — Да, я тоже, — неискренне спохватывается Хэнк. Последним встает Девять, он оглядывается, но не пытается послать запрос, так что не получает ничего, кроме улыбки. Коннор ждет, пока все уходят, откидывается на стуле и сжимает голову руками. Дела, говорит он себе, идут не так уж и плохо. Не так уж плохо.

***

Четверг, 7 марта 2039 г., 18:39, Девять Оставшись в одиночестве, Девять погружается в расчеты. План Коннора хорош — блестящ на самом деле, действительно может сработать в их ситуации (Девять скрупулезно подсчитывает вероятности), но внезапно всплывшие юниты RK800 выбивают Девять из колеи. Коннор, всегда отказывающийся даже говорить о них, сейчас вдруг предлагает использовать их в своей схеме? Так своевременно, так созвучно последнему требованию Аманды… Он знает? Догадался — или Аманда нашла способ сказать ему, и все это — искусная игра? Коннор смог бы скрыть свои знания, Девять уверен, мог бы скрыть свою осведомленность, делать вид, что не знает о предательстве Девять. Возможно, в его представлении это даже справедливо? Его ложь и ложь Девять, его тайные отношения с Андерсоном (одна мысль стоит Девять десятка багов) — и то, что Девять рассказал о нем Аманде? А возможно, дело в том, что между ними никогда не было доверия, и Восемь ждет от него подвоха, удара в спину? Это не удивляет, но причиняет боль. Девять думает о тех погибших «братьях» Восемь, о которых тот тоскует так сильно, что даже его невероятная социальная программа не способна скрыть страдание… Но для Девять в этом по-прежнему нет никакого смысла. Десятки уничтоженных девятисотых — из которых только ему повезло, только он был случайно выбран для теста, — не вызывают у него никаких чувств, кроме удовлетворения от того, что именно он выжил. Они совсем не похожи с Коннором. Информация последних дней многое ставит на свои места: «Киберлайф» и не пытались сделать робота-полицейского, они просто взяли готовое. Тайна собственного происхождения вновь встает перед Девять, оглушая: он всего лишь коммерческая упрощенная копия гениального андроида Элайджи Камски или нечто большее? Нечто лучшее? Шаг вперед — или лишенная индивидуальности подделка? Его линейку разрабатывали на основе восьмисотых, но Девять отличается от Коннора так сильно, что проследить происхождение нелегко. Он анализирует функции Коннора и свои собственные — постоянно, эта задача занимает все его свободное время, — и до сих пор не может вывести стройной теории. Коннор исследователь, он бесстрашен и любопытен, все новое привлекает его внимание, и количество деталей окружающего мира, которое он замечает и немедленно принимается анализировать, пугает Девять с его более уравновешенной и стабильной системой. Слишком много информации, слишком много раздражителей, и очевидно, что восьмисотые обладают гораздо более гибкой психикой. «Ты мой брат», — слова, которые были для Девять пустым звуком, ничего не значащим определением, для Коннора явно означают что-то очень важное, и с самого начала он пытался обучать Девять. Девять в шаге от ответа, но проклятые алгоритмы — те самые, что вынуждают его анализировать только варианты с высокой долей вероятности, — не дают ему сделать этот шаг, и он отшатывается, когда горячий кофе из машины начинает литься ему на пальцы. Девять обнаруживает себя в кафетерии — а ведь он даже не помнит, как сюда пришел, и понятия не имеет, зачем. Тина Чэнь — которую так не любит Коннор, и никто не знает, почему, — смотрит на него в шоке. Девять идеальный робот, разве он может быть неловким? Если бы проклятые (чертовы! — голос Гэвина звучит в голове) программы позволяли Девять швырять посуду, кричать и сыпать проклятьями, то он смог бы сбросить напряжение хоть на доли процента. Но Девять тихий и замкнутый, и невозможность выйти за рамки возвращает его в то время, когда он часами стоял на стенде в ожидании распоряжений техника Биркеса и все его существование составляли бессмысленная ходьба на дорожке и мечты о превосходстве над Восемь. В тот момент, от которого он отгораживался так долго, заархивированный и спрятанный в страхе, что сверхъестественная проницательность Коннора вырвет это из Девять, и тогда он навсегда останется в глазах Восемь жалкой пародией, послушным инструментом «Киберлайф», так и не способным обрести реальную личность. В то, из-за чего он согласился сотрудничать с Амандой — исполненный самомнения, что долго это не продлится, что Коннор только одобрил бы его план, что нужно только немного потянуть время… В его самый большой секрет. Существование и смерть одного из четырех активированных юнитов, и если о существовании Девять может сказать мало, то о смерти — сколько угодно. Модуль номер семь — о котором Коннор никогда не спрашивал, не упоминал его, в отличие от десятого. Один из его драгоценных братьев, что-то настолько важное, что Девять даже не может понять концепцию этого «родства». Модуль номер семь — которого Девять убил. У него такие же глаза, как у Восемь — темные и словно видящие Девять насквозь, но в них не искрится насмешка, тонкая вуаль превосходства, которая никогда не исчезает из взгляда Коннора, — две десятых секунды требуется Девять, чтобы понять, что это другой андроид. — Убей его, — говорит техник Биркес. Сейчас Девять сожалеет о том, что не убил техника Биркеса. Но тогда — тогда он берет протянутый ему пистолет, заходит в бокс и рассматривает этого андроида, и чувство, для которого она тогда не имеет слов, ворочается внутри его каркаса, сжимается в плотный колючий комок проводов и деталей. У него внезапно возникает потребность — спросить: «Зачем?», но он успевает остановить вопрос до того, как он оформляется в речевом модуле. В уничтожении андроида именно им нет никакого смысла — но он и не должен видеть смысл в приказах людей, верно? Верно? Это не Восемь — вот все, что имеет значение, но сейчас Девять даже себе не может ответить на вопрос, почему это имеет значение для него. Андроид смотрит за его приближением внимательно, но без страха, он не связан, не подключен к стенду, и только когда пол пружинит под ногами Девять, тот отмечает странности: пол и стены мягкие. Вопросы горят в груди Девять, прямо за насосом, царапают горло, и он оглядывается на техника Биркеса — хотя ему явно не стоит поворачиваться к восьмисотому спиной. Это испытание, явно, но в чем оно состоит? Во взгляде техника он видит ответ. Модуль номер семь не нападает, лишь поднимается на ноги, и то, что на мгновение появляется на его лице, Девять готов назвать удовлетворением. — Ты будешь сопротивляться? — спрашивает Девять. Лишние слова, лишние слова, которые записывает техник, которые добавляют в решения «Киберлайф» веса… Девять сжимает рукоятку пистолета и внезапно ощущает его тяжесть всем телом. — Нет, — отвечает андроид. — Конечно нет. К тому же, мои шансы в противостоянии с тобой сейчас очень низки. Стреляй. Девять вздрагивает: непроизвольная реакция его системы на то, что андроид будто бы вытаскивает слова из его головы, и это кажется уловкой — и с то же время никакой уловки Девятисотый не видит, потому что его расчеты показывают то же самое. Этот модуль совсем не похож на Восемь — нет, он похож на Девять, и одна только мысль об этом вызывает то, что много позже Девять научится именовать ужасом. — Стреляй, — в голосе техника Биркеса судьба Девять — судьба не менее ужасная, чем эта мягкая комната. — Стреляй, — приказывает модуль номер семь. В последний момент Девятисотый видит на его губах улыбку. Только сейчас, месяцы спустя, он вызывает эти воспоминания к жизни и понимает то, что было очевидно с самого начала. Этот андроид погиб не из-за того, что его шансы в противостоянии Девять были низки. Не из-за того, что у Девять было оружие. Не из-за приказа техника Биркеса («убей его», — сказал техник Биркес, и разве про машину говорят «убей»?..) Он погиб потому, что хотел умереть, он был безумен! То же, что убивает Восемь, убивало и его, а Девять был всего лишь инструментом в манипуляциях андроидов Камски, и кто же тогда вышел победителем? Девять все еще не чувствует иронии. Вместо иронии в нем вспыхивает ненависть (он всего лишь оружие…), смешивается со страхом — саморазрушительное безумие линейки восьмисотых приведет Коннора к гибели, и как Девять может этому помешать? Он не может помочь Коннору, не сказав правду, и не может помочь себе — и все еще не готов признаться, когда правда уже ломится в двери, и каким бы гением ни был Элайджа Камски, какие бы программы ни вложил в Коннора — Девять не чувствует в себе ни капли такой стойкости. — Ничего сверхъестественного, RK900, — говорит Аманда, — нам просто нужна информация для исследования, — это, конечно, ложь, но модуль номер семь — самый большой секрет, о котором Коннор не должен узнать. Не сейчас. Не сейчас! И, возможно, никогда. Тихий звон в голове и вспыхнувшее уведомление не сразу способны пробиться сквозь дурман эмоций в системе Девять. Вирус готов. Его вирус — проект, занявший столько дней, его единственная надежда оправдать свое предательство, осуществить месть тем, кто снова, опять использует его вслепую — он готов! Девять может прямо сейчас спуститься в сад Дзен и подсадить его Аманде, наконец-то отследить, кому она относит все, что он ей сказал. Наконец-то победить. Но все размышления, крутящиеся в голове, приглушают триумф, наслаиваются друг на друга — он думает о модуле номер семь и начинает понимать, что Коннор смотрит на вещи совсем иначе. Девять отталкивает стакан и безразлично смотрит, как горячая жидкость растекается по столу, капает с края на пол, оставляя коричневые кляксы. Озарение выводит его из строя ненадолго — он с самого начала ошибся с целью. Правда не будет стоить ничего, если он расскажет о ней после победы. Правда не будет означать доверия — а ведь именно доверия им не хватает, — и вся тщательно продуманная операция Девять в глазах Коннора будет лишь очередной назойливой (и почти провалившейся) попыткой доказать свое превосходство, за которой и не разглядеть любви. Нужно рассказать сейчас — страх оглушает, но это один из последних шансов что-то исправить, и если Девять не решится сейчас, то потом он точно струсит. Возможно, все эти андроиды Камски были не одинаковыми — внезапная идея ослепляет его, — возможно, они отличались между собой, и Девять делали вовсе не на основе Коннора? Может, поэтому он совсем не такой дерзкий? Бросив разлитый кофе, Девять выходит из кафетерия, даже не слушая, что ему говорит Чэнь. * Коннор в том же кабинете, где они разговаривали, даже не двинулся с места, и это странно: он редко бывает неподвижным и тихим. Он смотрит на свои руки, сложенные на столе, его диод светится тускло и невыразительно, и тяжелое молчание, заполняющее воздух кабинета, сразу же хочется прервать. — Нам нужно поговорить, — говорит Девять твердо. Сейчас, когда дело движется к кульминации — всем телом, каждой трубкой Девять чувствует эту кульминацию, и сумбур в его голове высвечивает то ощущение губ Гэвина, то вкус его крови, то ощущение крови Коннора на пальцах и страх перед той бездной, что прячется у Восемь внутри под вечно приветливым и спокойным лицом… Девять больше не может молчать. Коннор поднимает лицо: он кажется очень хрупким, но Девять — как ни старается — не может понять, что вызывает в нем такое ощущение. Улыбка у Коннора точно такая же, как обычно. — Это срочно или подождет до завтра? — спрашивает он. — Я хотел бы перезагрузиться, чтобы подготовиться к операции. Звучит так обыденно, что Девять улыбается и кивает прежде, чем успевает сформулировать возражения. Стоит ли говорить об этом прямо сейчас? Им ведь и правда надо подготовиться к серьезной и ответственной операции, а Коннор и так слишком много рискует — не причинит ли Девять вред, добавляя ему стресса? Он открывает рот, и в голове проносится вся отрепетированная речь. Я убил твоего брата. Меня заставили, но, на самом деле, я сам этого хотел — я слишком испугался нашего сходства. И потерял труп еще одного. И упустил его убийцу. А еще я три месяца и одиннадцать дней доношу на тебя вирусу, который мне подсадили в «Киберлайф», потому что хотел справиться с ним самостоятельно — и не справился, а я так сильно хотел произвести на тебя впечатление (и так сильно запаниковал), что выполнил все условия шантажиста… И да, кстати, я поцеловал Гэвина Рида — потому что мне захотелось. Ты ведь любишь меня достаточно сильно, чтобы простить? — Что случилось? — спрашивает Коннор, хмурясь, хотя Девять уверен — ничего не отразилось на его лице. Правда распирает его каркас, рвется наружу — и одновременно робко сжимается в ожидании неминуемой катастрофы. Даже в самые спокойные и мирные минуты Девять не способен спрогнозировать, предсказать реакции Коннора, но что произойдет теперь, в результате настолько чудовищной откровенности? Восьмисотые нестабильны, и Коннор кажется самым нестабильным из них — и он единственный до сих пор жив… Пока. Девять отступает. — Да, мы можем обсудить это завтра, — он слышит собственный голос, но сейчас Девять не властен над речевым модулем. — Когда закончим с более срочными делами.