Ты неси, река, мой венок...

      Елена вошла в сени, когда солнце уже лениво кидало свои рыжие лучи на окрестности слободы. Она молилась Господу, чтобы Насти с дитём в избе не оказалось, чтобы она не заметила её взволнованного вида, да ничего не пыталась выяснить. Но к несчастью, на шорох в сенях выполз крошка-Богдан. За ним вышла и молодая мама. — С возвращением, сударыня. Я решила Вас дождаться, а после пойти, — говорила Настя, поднимая сына на руки. Она приветливо улыбалась, но чем дольше она всматривалась в лицо Никитиной, тем настороженней становилась сама. Что-то было не так, как бывало обычно, когда девушка возвращалась после прогулок с молодцем. Лена же долго в сенях стоять не стала и вошла в горницу. Настя за ней по пятам: — Что это вы такая, сударыня? — Какая? — не оборачиваясь спросила купеческая дочь. Она подошла к зеркальцу и стала снимать с себя все украшения. — Переполошённая. — С чего бы? — Да вот. Как в сенях появились — сама не своя. Случилось чего, сударыня? Елена колебалась. Девичье сердце её кричало «Расскажи!», ведь очень хотелось найти ей утешения, понимания и успокоения. Но мысли её мучал стыд. Боязно ей было показаться легкомысленной девкой, которая так просто согласилась пойти с молодцем на житницу да позволила к себе такие прикосновения. Но была и третья сторона: не хотелось ей, чтобы Настя невзлюбила Фёдора. Она и так была единственной, кто был к нему добр, ведь ни Михаил, ни Александр тёплых чувств к опричнику не питали. — Если скажете никому не говорить, я так и сделаю, тайну схороню, — осторожно продолжила Настя, посадив Богдана в колыбельку, которая когда-то принадлежала Лене. Никитина посмотрела на неё: девушка почти беззвучно подошла и села рядом. Взгляд её был ласковый, родной. Уж кто-кто, а Настя всегда поймет, пожалеет да приголубит. Лена решилась, сделала глубокий вздох и стала рассказывать. И пока она рассказывала, лицо молодой мамы выражало то глубокую задумчивость, то настороженность, а затем и вовсе неподдельный испуг, искреннее сочувствие и некое облегчение, что конец у истории был отнюдь не плохим. — Только ты не думай про него, пожалуйста, плохо! — запричитала купеческая дочь, — Всё-таки я сама виновата, что согласилась с ним идти на житницу. — Эх, дитя… — Настя заботливо обняла её, прижала к груди и ласково стала гладить по голове, — Ничего особенного в твоём Басманове нет. Такой же, как все мужики. Она смотрела куда-то вдаль взглядом опытным, сочувствующим, но в то же время полным какого-то тихого спокойствия. И сидели бы они так ещё, если бы не залепетал недовольно Богдан. — Кормить пора, — заключила Настя, — А вы, сударыня, голодны? Елена пожала плечами. — Ну коли захотите, в печи горшки полные стоят. А я побегу, побегу… — Спасибо, Настенька. — Да не за что, сударыня. Вы не кручиньтесь, про житницу я никому ни слова, но за Феденькой Вашим глазу спускать не буду, при случае. Эко что удумал! Не женился, а учудил! Купеческая дочь кивнула. С души сразу камень свалился. Настины тепло и забота вытеснили неприятные воспоминания и успокоили. Вскоре они с дитём ушли, и Елена осталась одна.       Минул месяц. Время неумолимо близилось к отъезду Фёдора из Слободы. Елена, конечно, простила его за случай на житнице: любовь её оказалась достаточно большой и сильной, чтобы суметь сделать это. Фёдор во всем старался Лене угодить, окружал её вниманием и заботой — золото, а не молодец. Она снова чувствовала себя счастливой, снова доверилась ему и уже почти не вспоминала про то, что было на житнице, а если и вспоминала, то обиды не таила. «Он ведь сразу меня отпустил, когда я ему воспротивилась, » — думала она. Но каким беззаботным ни было бы их время, проведённое вместе, ему было суждено кончиться. — Я не могу остаться, пойми же. Опричнина — дело ответственное, я подле царя быть должен, — в очередной раз повторял Фёдор. И Елена решительно всё понимала, но в глубине души надеялась, что милый её вот-вот получит какую-нибудь грамоту, где будет сказано, что он может воротиться в Москву попозже. Они сидели сейчас на их любимой поляне у леса, пускали плоские камушки по водной глади пруда и слушали трели лесных птиц. — Сплети-ка мне венок, как тот первый, из голубых цветов. Неожиданная просьба удивила девушку и зажгла огоньки в её глазах. Она тут же стала вертеть головой, чтобы отыскать цветы льна, горечавки или колокольчика, из которых она плела тот самый первый венок. На радость купеческой дочери такие цветы рассыпались небольшими пятнами неподалеку. — Увезу с собой в Москву, — добавил Фёдор. — Он ведь день-два и завянет, — грустно заметила она. — Ну хоть один вечер мне скрасит, и то хорошо, — он сложил ладони лодочкой, чтобы Лена могла класть туда сорванные цветы. Некоторое время они молчали. Никитина начала сплетать цветы вместе, Фёдор наблюдал за этим процессом как-то отстранённо, словно в своих мыслях, а потом внезапно нарушил молчание: — Ты обещаешь? Девушка обратила на него непонимающий взгляд. — Ты обещаешь ни с кем больше не гулять, Елена? — он внимательно и серьезно смотрел прямо ей в глаза, но словно по щелчку его взгляд тут же сменился на привычно лукавый. Никитина смутилась, помолчала немного, опустила взгляд снова на венок и с серьёзным видом ответила: — Только если ты за мной вернёшься. Опричник усмехнулся — в тот же миг вся Ленина серьёзность растворилась. Она встревоженно посмотрела на него и, кажется, перестала дышать. — Я обязательно вернусь за тобой, как только Государь поймет, что я самый верный ему из опричников. Просто дождись. Фёдор плавно потянулся вперёд, чтобы сорвать с губ Елены её первый сладкий поцелуй.       Он уехал тем же вечером. Их прощание было совсем иным, не таким же как всегда, очень тихим. Всё, что им нужно было друг другу сказать, они сказали ещё днём, а теперь Лене оставалось лишь с лёгкой грустью заглядывать в лицо Фёдора и холодными от волнения руками, вздыхая, поглаживать полы кафтана на его груди. — Не кручиньтесь, сударыня, — сказала тем вечером Настя, — в прошлые разы перетерпели, и в этот так же будет.

***

      Настала осень. Михаил в этот раз был дома: во второй раз порешил он в море не ходить, и, как оказалось, не зря. Неожиданно из казарм домой вернулся Александр. Он был воодушевлён, приподнят духом и, судя по нетерпению своему, имел важное дело к отцу. — Посылают меня, отец, городовым в Москву, — с гордостью сообщил он, пока Лена суетливо расставляла на столе блюда. — Навсегда али на время? — уточнил Михаил. — Этого, право, не знаю, но если остаться будет можно, отчего же не остаться? — Это верно, сынок, молодец, ай молодец! Лена, неси медовуху! — радостно воскликнул купец. — Я вот что подумал, дом себе там устрою. — Это можно, Сашка, жалование у тебя хорошее, служба достойная, да и холост пока — даю добро тебе, молодец. Лена пусть и в разговор встревать не могла, но за брата очень обрадовалась, загордилась. — А что не стременным берут? Неужто недостаточно хорош? — вдруг спросил Михаил, разливая медовуху по чаркам. — Успеется, отец. Не всё сразу, — ответил на то стрелец, принимая свою чарку. Михаил по-доброму расхохотался. — И то верно! — он поднял чарку вверх, а затем осушил её.       С момента перевода Александра в городовые стрельцы в Москве прошло четыре месяца. За это время он успел и на новой службе освоиться, и дом построить, да не какой-нибудь, а хорошую избу. А как только отметила Москва Рождество Христово, решил он съездить в отчий дом, гостинцами да подарками порадовать.       В тот день Михаил отдыхал в почивальне, Лена же сидела у окна в горнице. Она-то первой и увидела стрельца ещё на подъезде к воротам. — Папенька, Сашка приехал! — вскрикнула она, а потом не удержалась и выскочила в чём была на крыльцо. — Куда выскочила, егоза?! — крикнул Александр, привстав в стременах. Лена расхохоталась, создавая вокруг в воздухе белые облачка пара — улыбку не сдержал и стрелец. Тут Михаил отворил дверь и за руку потащил дочку в дом: — Ну куда ж ты выбежала, чего удумала, озорница! Он вовсе не был на неё зол, в конце концов он и сам был приятно удивлён приездом сына, а выходка Лены только больше выбила его из колеи. — Вставай к печке! Шестнадцать лет девке, чего скачешь как дитя? — шутливо отчитывал отец дочку, пока та протягивала руки к огню. Александр тем временем уже спешился, взял в руки узел и отдал поводья конюху. Отряхнув снег с мехового ворота и шапки, он наконец вошёл в избу. — Ну здравствуй, сын мой! — Михаил обнял стрельца, — Надолго ли? — Всего на два дня. С Рождеством Христовым поздравить хотел, да про службу рассказать. — Проходи, проходи.       Как только стрелец отдохнул с дороги да согрелся, стал развязывать узел, да гостинцы дарить. Сестрице любимой привёз он ларчик с иглами, нитями да лентами цветными, чтобы ещё лучше выходило у ней рукоделие, а отцу — добрые расшитые сапоги. — Уж знаю я, ты к заморским вещам привык, но полюбуйся ты и на работу московских умельцев. — Добро, Александр, добро. Хорошие сапоги, вижу, — он постучал пальцем по каблуку, отмечая его прочность. — А тебе, Лена, подарок мой понравился? — Понравился, Сашка, понравился! — с сияющими радостью глазами ответила она, — Я пойду угощения приготовлю, ты, должно быть, голоден. — Да, надо бы, ступай, — согласился Михаил. После этих слов Лена отправилась обратно к печи. — Ну, как служба служится? — обратился купец снова к сыну. Александр вздохнул. — В тяжесть равзе? — Знал бы ты, отец, что в Москве делается, сам бы так вздыхать начал. — Ты расскажи, что там делается. Лена даже притаилась: уж сердце девичье так забилось после слов про Москву. И как там её Феденька? Что у них там творится? — Начу с того, что хвалёные опричники порой становятся источником беспорядка, который мы, городовые стрельцы, должны сдерживать. Не имею сомнений, что Государь дело правое задумал, только вот люди, какие к нему на службу были приняты, не все на помыслы чисты. Главный при царе сейчас тот самый славный воевода Алексей Басманов. Но и Фёдор неплох — вместе с отцом он в том году отражал осаду Рязани. Слышал, за то у них золотые награды имеются. — А ты всё так против был Фёдора. — Если б не отец его, может, и не отличался бы он ничем. — А что ж плохого-то. Любой отец своих детей поднять хочет да как можно лучше устроить. Коли у него голова не дурная, он своё положение не потеряет, да сам ещё продвинется, а коли нет — то хоть куда его не пихай — толку не будет. Александр задумался, а Лена тем временем, пока никто её не видит, не могла сдержать улыбки. Как счастлива была она слышать такое о Фёдоре от брата и отца. — Прав ты, отец, как есть прав. — То-то же, — заключил Михаил, а затем обратился к дочке, — Лена, готово ли? — Готово, папенька, — не мешкая, ответила Елена и стала одно за другим подавать блюда и напитки.