Юноши со станции утешения

Тэиль протянул руки к верёвкам, распутал тугие узлы и провёл большими пальцами по покрасневшей коже. Джено тихо зашипел и зажмурил глаза: запястья ещё горели, но Тэиль, не дождавшись охлаждения, схватился за них и повёл в сторону барака. Джемин шёл рядом, улыбаясь и держась за складки новой робы. Если кто-то бы посмотрел на него со стороны, то сильно удивился. На фоне Джено он выглядел так, словно совсем не понимал, где находится и чем будет заниматься. В глазах не читалась тревога, а поведение слишком спокойное, легкомысленное и по-детски беспечное. В бараке холодно. На деревянном полу содралась краска, проглядывались щепки, поэтому ни Джемин, ни Джено не осмелились снять обувь, а лишь, сжимаясь от низкой температуры и держась за руки, следовали за Тэилем. В коридоре темно, на одно крыло приходилась только одна лампочка, маленькая и тусклая; окна не пропускали дневной свет, на стёклах остались чьи-то следы ладоней. Тэиль уже пробовал их отмыть, но ни одно средство не взяло грязь, поэтому со временем к окнам липла пыль, покрывая коридоры ещё большим мраком, а убираться в очередной раз никому не захотелось. Тьма не покидала барак, единственным местом, где было и тепло, и светло, считалась у работников кухня. Такая же серая и неопрятная, она каждый день собирала уставших проституток вместе, слушала чужие разговоры и оставляла их у себя. Джемину стало легче дышать, когда их привели на кухню. Пройдя по ней взглядом, он не заметил ничего съестного, чему расстроился, но не подал виду. Не было никакого желания показывать неприязнь перед старшим, что старательно водил их по дому и показывал каждый угол. Джемин сел за стол и похлопал по стулу рядом, приглашая Джено. Кровь кипела в обоих, однако поделать ничего нельзя. Они знали, чем занимаются на станции, знали, что никуда не убегут от работы, какой бы мерзкой и позорной она ни была. Стул плавился под бёдрами, ногти царапали поверхность стола, глаза провожали Тэиля, что ушёл проверить комнаты и пообещал после что-нибудь приготовить. С момента похищения Джено с Джемином не обмолвились ни единым словом. По ним даже не скажешь, что они лучшие друзья. Возможно, они оба напуганы и не в силах начать бытовой диалог. Джено болтал ногами и смотрел в пол, не собираясь говорить, а Джемин лишь осматривался в поисках вкусного. В дороге их не кормили и только один раз остановились для туалета, поэтому живот беспокойно урчал и требовал пищи, а нижняя его часть постоянно сокращалась, отчего Джемин сводил ноги вместе и пытался не думать о скором опустошении. Его расстроило, что Тэиль не показал им туалет, так что он встал, обошёл стол и под тревожное молчание Джено покинул комнату. Тот не осмелился что-то сказать: наверняка понимал, куда его друг мог уйти. Заниматься проституцией страшно, особенно когда ты юн и неопытен. Джено мерзко даже представлять это в голове, просто не укладывалось, что солдаты просто брали и либо обманом приводили новых работников, либо нагло крали посреди белого дня. У него не было даже возможности попрощаться с родителями.В мире, покрытом грязью и кровью, у него остался лишь Джемин, который за последний день и не пытался с ним заговорить. Это могла быть такая защитная реакция, но она выглядела намного печальней откровенной истерики и слёз. Джено напуган, а в голове Джемина непонятная каша. Напуган до такой степени, что не заметил, как в комнате появились ещё люди, одетые в такие же жёлтые длинные платья. Они громко ругались и совершенно не пытались скрыть свою перебранку от чужих ушей. Их даже не волновало, что на кухне сидел ещё один (да к тому же незнакомый) человек и слышал то, что в обычной жизни стоило скрывать. Два парня дрались за что-то: один держал в руках наполненный платок, а другой пытался его отобрать. – Тэён-хён, пожалуйста, прекрати! Не переходи границу! – закричал парень с платком. – Я немного, Донён. У этого японца было столько же при себе, и он казался вменяемым. Ты не можешь его отобрать, потому что мне тяжело обслуживать клиентов без хотя бы одного кусочка! – Мы не знаем, как часто они умирают, когда не знают меры. Хён, ты для меня самый дорогой здесь человек, пойми, что мне страшно увидеть твою смерть! Прекрати и позволь избавиться от опиума! – Донён толкнул Тэёна, достал мешок с солью с верхнего шкафа и ковшом зачерпнул из бочки воду. Он опустил платок в ковш, добавил соли и со смесью направился к выходу. Джено не удивлён, что наркотики были популярны среди проституток. Работа изнуряла, поэтому они пытались хоть как-то расслабиться: принимали вместе душ или воровали у солдат опиум. Он успокаивал их, заглушал боль, которую приносили раны и нагноения, проститутки хорошо спали, не реагировали на клиентов, что любили целоваться, а потом бить по лицу, наслаждаться фиолетовым под глазами. Опиум отключал их от реальности и позволял забыть о том, что они оставили своих родителей, работу. Больше нет ежедневных обязанностей, только обслуживание около двадцати человек в сутки. Сначала страшно и больно, но потом привыкаешь, а с этими маленькими, коричневыми кусочками мириться с судьбой стало намного легче. Джено не заметил, что те двое так и не покинули кухню, они закончили препираться и решили заменить слова на кулаки. Они ругались, но при этом были друг для друга самыми близкими людьми здесь, на станции. Друзья, что боялись потеряться и забыться в наркотиках, боролись с искренним желанием покинуть это место любыми способами, даже самыми отчаянными и болезненными. Их застал Джемин, он непонимающе уставился на ковш на полу, лужу воды, обошёл её и сел за стол. Тэён наконец-то присмотрелся к лицам людей, сидящих за столом, и понял, что видит их впервые. Руки отпустили Донёна, спина выпрямилась, и Ли низко поклонился. – Вы сегодня приехали? – А вы всё-таки нас заметили, благодарим за внимание! – язвительно отозвался Джемин. В туалет он уже сходил, поэтому в голове одинокой лампочкой горело желание поесть, однако Тэиль ещё не вернулся. Оставалось только взглядом показывать старшим коллегам, что кастрюлька на полке выглядела очень привлекательно, а особенно то, что могло бы находиться внутри. Тэён не в первый раз видел голодные глаза; он посмотрел на бумажный лист с именами, оставленный Тэилем (никто иной этого сделать не мог), протянул его Донёну, а сам достал пакетик с рисом. – Так, – начал Ким, – кто из вас Джун, а кто – Джунко? – Так ли это важно? Вы же не собираетесь с нами спать. Я Джемин, а этого тихоню зовут Джено. – Будь уважительней к хёнам, Джемин, тебе с нами долго жить. – Если, конечно, он не отбегается от болезни, – посмеялся Тэён. Только, оказалось, он был единственным, кто посчитал шутку смешной. Донён скривился, а Джено бил каблуками по деревянному полу: ни он, ни его друг не удосужились снять обувь, что слегка разозлило. К счастью, теперь график уборки будет разделён на пятерых. Тэёну не нравился громкий Джемин, его тихий друг импонировал намного больше, однако его пассивный образ сильно контрастировал и не подходил атмосфере шума и споров. Джено лишь поглядывал на пятно, что осталось от лужи, и на маленькие кусочки опиума. Крошечные и сморщенные, они имели власть над состоянием человека, были полезны на войне, но крайне губительны в мирной жизни. Ни для кого не секрет, что по назначению опиумом не пользовался никто: слишком приятный эффект от его употребления. И если китайцы любили его курить, то японцы обычно жевали его, потому что это намного практичней и быстрее. Тэён употреблял его, и неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не помощь Донёна. – Все здесь воруют опиум? – Джено неосознанно, словно в трансе, бросил вопрос. И резко поднял глаза, готовясь столкнуться с осуждающим взглядом. – Нет, – ответил Донён, – только особо отчаянные. Я не советую в это ввязываться, вы только своему здоровью хуже сделаете. – А то, что мы здесь, не ухудшает его? – Даже если вам кажется, что лучше умереть, чем жить в таком месте и спать с солдатами чужой страны, то не забывайте, что война рано или поздно закончится, и станция просто перестанет существовать. Если нам повезёт, то мы вернёмся домой. А разве мысль о доме не греет душу и не вселяет надежду? – Только тебе, Донён, – Тэён закончил варить рис, наложил с горкой в тарелки и поставил на стол. – Никто не верит в сказки, все хотят расслабиться и жить сейчас. Мы не боимся, что жизнь оборвётся от опиума, пусть лучше от него, чем от рук японца. Тэён не смотрел новичкам в глаза, только краем замечал, как трясся Джено и двигал губами. «Я не буду принимать», – читалось ясно, отчаяние сковывало движения и не давало прохода воздуху. Только обувь до сих пор пачкала пол, ритмично стуча каблуками; этот звук эхом раздавался по кухне, рождая в сердцах лишнее напряжение. У Тэёна заболела голова, он откланялся и громко вздохнул, пытаясь забыть образ младшего и его губы, забыть болтающиеся ноги, забыть слова, что не были сказаны вслух. Он оставил Донёна и убежал в свою комнату разложить мысли по полкам и отвлечься на что-нибудь, ведь теперь целебного товарища в лице опиума с ним не будет. Донён, не решая затягивать со знакомством, вкратце рассказал о том, как работает станция, как вести себя в бараке и как разговаривать с солдатами и госпожой Огавой. Сам он в биографию прибывших лезть особо не хотел, однако всегда интересно послушать, кто как сюда попал, ведь японцы с каждым годом становились всё изощрённее и придумывали новые уловки. – Мы с Джено всегда были лучшими друзьями, – начал Джемин, – ходили в одну школу, занимались бегом. С самого детства любили вместе выступать на городских забегах. Каждый марафон, в котором мы принимали участие, был полем боя и соперничества, мы на время забывали, что близки, и стремились прибежать первыми к финишу. – Чаще побеждал Джемин, он намного лучше бегает, я же однажды получил травму, поэтому завязал. Ходить могу, но уже быстрый шаг вызывает боль. А ещё судороги часто, пока нас везли, левая нога немела несколько раз. – Даже инвалида не пожалели, представляешь, хён? Донён ничего не ответил. Это всего лишь невинные подколы между близкими людьми, они с Тэёном тоже так проводили время. Раньше, конечно, сейчас не осталось ни сил, ни желания. Тэён становился всё более скрытным и тихим, хуже реагировал на окружающих и много спал. Донёну не хотелось его терять, поэтому приходилось наступать на горло ненужным эмоциям и ставить в приоритет жизнь, а не отношения. А сейчас оставалось только наблюдать за младшими и думать: «Характер Джено идеален для этого дела. Солдатам понравится». И мысленно плеваться, потому что это мерзко с его стороны. – А потом они нас поймали. Мы жили на окраине Кёнсона, и мимо проезжала машина. Молодые парни, но все в военной форме. Увидели нас, подошли толпой и затолкали. Мне было больно всю дорогу: внутри были ещё люди – все дети, места мало. Джемин сжался в углу, чтобы освободить мне больше места, но нога всё равно ныла. Внутри кузова жарко и душно, а ещё плохо пахло. У меня закружилась голова, из-за чего пришлось напрячь Джемина, он просил других детей поменяться местами, чтобы подобраться ближе к выходу, но со мной не разговаривал вообще. – Джено, мне не трудно, правда, – Джемин приобнял друга, – это может вызвать проблемы, когда мы будем пытаться сбежать, но я тебя не брошу. – Вы не сбежите, – их рассказ прервал Донён. На кухню зашёл Тэиль, он наконец-то закончил с комнатами, но не спешил их показывать, вместо этого он встал за Кимом и выслушивал его слова. – Никто отсюда не сбегает, особенно с проблемами со здоровьем. Вам придётся освоиться и жить здесь. В этом месте у вас кроме друг друга никого ближе нет, поэтому не тратьте время на бессмысленные планы и просто поддерживайте в трудной ситуации. – А если сбежим? – не унимался Джемин. – А ты попробуй. Получится – я за тебя буду рад, ты вернёшься к прежней жизни. Не получится – Огава-сан заприметит тебя, и тебе будет трудно соскочить с её крючка. Она особо внимательна к беглецам, не даёт выходных и проводит беседы наедине. Лучше позаботься о друге, он довольно пугливый малый, без тебя ему придётся тяжело. Джемин не слушал. Ему не жалко себя ради возможности убежать. У бывалых работников больше нет сил и мотивации, но глаза Джемина горели, а кулаки чесались. Он обязан хотя бы попытаться, с Джено или без него. Он бы обязательно за ним вернулся, ведь никто, кроме него, больше не сможет поднять боевой настрой и вселить дух соперничества. У Джено травма, поэтому Джемин бегал за двоих. Он должен убежать один, взять ответственность на себя, ведь если план провалится, то накажут обоих. А Джено бешенного темпа станции не выдержит.

▼▼▼

– Меня зовут Ли Донхёк, пожалуйста, позаботьтесь обо мне! – прозвучало на весь барак. Тэён спрятался в своей комнате, Джемин проигнорировал и прошёл мимо, Джено и Тэиль ещё были на смене, поэтому с очередным новичком пришлось разбираться Донёну. Донхёк ужасно шумный и совсем не печальный. По нему нельзя сказать, что он боялся или плохо себя чувствовал. Нет, с его появлением парни чаще начали разговаривать перед сменой, выглядели бодрее утром, а по вечерам собирались на кухне и жаловались друг другу на солдат и рассказывали нелепые истории, что произошли за день. Донхёк не нуждался в подзарядке, он сам походил на аккумулятор, которым пользовались остальные и ограничивались коротким «Спасибо». Работа тяжёлая, но благодаря людям-солнышкам тревожные мысли моментом испарялись, а на их месте появлялась яркая и широкая улыбка. С появлением Донхёка Тэиль не переставал смеяться, а Тэён совсем позабыл об опиуме. Он не помнил своих родителей, всё детство провёл в приюте. Ему чужды ласка и забота, однако поведение его напоминало разбалованного ребёнка, не знавшего тягот жизни. Донхёк редко видел по-настоящему счастливых людей, поэтому хотел окружить себя ими целиком и полностью. Он наивен, ведь поверил солдатам на слово: те обещали работу на обувной фабрике и жильё, а Ли, не желая оставаться в приюте, без раздумий согласился. Он до последнего верил, что его не обманули, игнорируя плачущих вокруг него детей, что молились и просили прощения за непослушание у родителей. К сожалению, те их никогда не услышат. Донхёк знал, куда попал. Знал, что делают на станциях утешения, знал, как с работниками обращаются солдаты. Станция походила на один огромный загон, а жители её – на скот, и никто этого даже не скрывал. Такие места полны отчаяния, в воздухе постоянно витали нотки апатии, а проституток не отличить от живых мертвецов: так сильно их запугивали, так плохо кормили, так издевались, что голова не хотела и пытаться работать. Она лишь блокировала всё ужасное. Работники – просто оболочки, которых можно трахнуть и открыто унизить за небольшую плату. Здесь люди, подобные Донхёку, напоминали огромное солнце, что безвозмездно согревало и пробуждало светлые эмоции. Парням действительно стало легче дышать. Мысли о том, что кто-то из группы мог сегодня не вернуться, утонуть с собственных слезах и повиснуть на поясе от робы, постепенно исчезали, и их место заняли ежедневные шутки. Им всё ещё было страшно, но они больше не оставались наедине с проблемами, а открывались другим. Донён в очередной раз осознал, как дорог ему Тэён, пообещал себе, что обязательно увидит с ним конец войны и окажется на свободе. На той свободе, которой так жаждала его сестра, всегда позитивная и улыбчивая. Она также подбадривала своих коллег и мечтала вновь увидеть родителей. Донхёк же казался её мужской версией. А вот Джемину показалось, что этот парень идеален для того, чтобы бежать вместе с ним.

▼▼▼

Уже ставший обычным бодрый, утренний настрой испортил стук в дверь. Несколько секунд – и снова. Донён, разозлившийся, что Тэиль до сих пор не открыл дверь, спустился на первый этаж. – Огава-сан? – Плохо следите за молодыми, – госпожа Огава явно была не в духе. Перед ней стоял Джемин, которого она держала за шиворот. Донён не услышал от неё больше ни слова, но понял, в чём причина раннего визита. Женщина отпустила Джемина и толкнула его внутрь барака. Тот, плохо среагировав, не удержался на ногах и потянул Донёна за собой на пол. – Извините, – всё, что оставалось сказать Киму. – В следующий раз я его накажу. Госпожа Огава широко улыбнулась, однако от этой улыбки замерзало всё вокруг. Её голос нежный и заботливый, что вместе с поступками вызывал диссонанс – не таких вещей ожидают от пожилых женщин. Ей не надо много говорить, чтобы донести до человека свою мысль – она читается в глазах и действиях. Теперь ясно, что Джемин пытался сбежать. Но, как все и ожидали, у него ничего не вышло. Это была пока единственная попытка, но хозяйка станции уже запомнила имя Джун (ведь настоящих имён для неё не существует) и оставила в памяти юношеский образ. Ещё один случай – и Джемин не будет видеть лиц коллег всю оставшуюся жизнь. Донён привёл его на кухню, где уже сидели Донхёк и Джено. Тэён ушёл на смену, а положение Тэиля никто не знал. Джемин громко плюхнулся на стул, щека загорелась, когда по ней прошлись пальцами. Джено тут же отдёрнул руку: ему не хотел причинять боль самому близкому здесь человеку. Госпожа Огава редко поднимала руку на проституток, но с беглецами была жестка. И это казалось весьма эффективным методом, потому что мало кто решался бросить ей вызов и пройти сквозь главные ворота. Только прибывшие частно носили в голове подобные мысли, но старшие сразу разрушали надежду и советовали быть смирными. Слова Донёна не дошли до Джемина, поэтому сейчас на его щеках виднелись отпечатки ладоней. Все молча ели, и один Донхёк не скрывал своих эмоций и громко смеялся. Ему нравилось передразнивать многих, даже солдат, но передразнивать Джемина казалось самым забавным занятием на станции. Иногда в такие моменты Джемин выбрасывал из головы мысли о том, чтобы втянуть в побег Донхёка. Совместная с ним работа затягивалась до бесконечности, потому что он буквально не мог закрыть рот. Слишком шумный и слишком бодрый, но самое обидное, что его любили даже больше, чем послушного Джено. Донхёк подкалывал кого-то, и всем смешно, кроме Джемина. Такому человеку нельзя доверить настолько ювелирную работу, как побег. Оставалось действовать самому. – Дети, пожалуйста, запомните, что убегать отсюда нельзя! – Донён встал перед молодой троицей и нахмурился. – Я говорю это не потому, что я хочу вас здесь оставить. Шанс убежать очень маленький, а Огава-сан легко испортит вашу жизнь даже за единственную попытку. Я не знаю, почему в этот раз она ограничилась предупреждением, Джемин, но тебе так повезло, ты не понимаешь. Прекратите это, да, больно и стыдно обслуживать японцев, ещё больнее – не иметь возможности встретиться с родителями, но здесь другие правила, которым все подчиняются. – Да что ты говоришь? Нравится когда тебя трогают японцы? Нравится быть мешком для битья? Мне мерзко здесь находиться, хочется рыдать каждый день! Япония аннексировала Корею, заставляет её жителей вступать в императорскую армию, а молодых девушек и юношей отдают солдатам развлекаться! Неужели этого мало? Долго ещё мы будем так жить, хён? – Я согласен с Джемином, – вмешался Донхёк, – пусть он и не умеет нормально планировать, но мне понятны мотивы. Всем больно, всем обидно, что с нами обращаются, как с рабами, прикрываясь заслугами японской армии. Только мы с ней не имеем ничего общего. Император нам никто, и выходит, что мы работаем даже не ради своей страны. – Я понимаю ваши возмущения, но поймите, что реализовать это трудно. Мы слабые и… – Замолчи, хён! – Джемина трясло. Он ожидал подобный разговор, но не думал, что никто не согласится с них хотя бы на словах. Один Донхёк понимал всю мерзость, с которой приходилось жить, но остальные словно обитали совершенно в другом мире. Они так легко мирились, что это не могло укладываться в голове. Какому адекватному человеку нравится скотское к себе отношение? Неужели с силой вытекли и мозги? Джемин встал и молча ушёл. Остальные так же молча провожали его взглядом. Донхёк не стал тратить время, поэтому решил перед сменой исправить кое-что в одежде. Бросив громкое «Пока», он исчез, оставил Донёна с Джено. Донён тоже так себя вёл. Тоже так думал, считал себя самым умным, а всех вокруг – идиотами, но реальность в очередной раз показывала, что жизнь несправедлива, и ставила на место. Он помнил, как они с Тэёном пообещали друг другу обязательно убежать вместе, пытались прикинуться трупами или неизлечимо больными, надеялись, что их вывезут за пределы станции. Тогда им ещё хватало сил, чтобы ударить солдата, хватало смелости говорить без раздумий. Они достаточно получали от госпожи Огавы, всегда были вместе и держались в самым, казалось, безнадёжных ситуациях. И сейчас он пытался передать накопленный опыт другим, чтобы те не совершили ошибок, но единственное, что он получил в ответ – «Я не убегу, хён» от Джено. Донён рад, что смог помочь хотя бы одному человеку. Он не заметил, как уже несколько минут стоял у двери в комнату Тэёна. Тэён разрешал ему входить без стука, поэтому Ким открыл дверь и, увидев старшего лежащим на кровати, подошёл к ней и сел. Тэён почувствовал, как матрац под ним прогнулся, и перевернулся на другой бок, чтобы посмотреть, кто пришёл, хотя только один человек мог так бесцеремонно ворваться к нему. – Донён? – Хён, – Донён взвыл, – в чём связь между проституцией и победой Японской империи? – Ты пришёл сюда играть в бисер? – Нет, просто молодёжь слишком агрессивна и не хочет слушать мои советы. Я пытаюсь их защитить, но Джемин и Донхёк видят во мне труса. Боюсь, что долго они здесь не останутся, но что тогда делать с Джено? Он останется один, ведь мы не сможем заменить ему Джемина. – Сможем, – Тэён сел, – мы должны, ведь без поддержки жизнь будет угасать стремительно, особенно у таких юных созданий, как Джено. Трудно жить в одиночестве, я сам помню. Мы можем сравнить друг друга и увидеть, как поддержка повлияла на нас. Мы оба с тобой дураки, что поверили лжи, надеясь, что освободят наших сестёр. Только ты после появления на станции всё-таки увиделся с Хёён, а моя сестра была уже мертва. – Я был счастлив вновь увидеться с нуной даже в таких условиях, а она долго плакала и спрашивала, как я здесь оказался. Хёён-нуна винила себя в этом, но я совершенно не жалел. Пока она была жива, дни не казались тяжёлыми и печальными, я легко игнорировал чужие жалобы, мне хотелось вечно проводить время с ней, но я понимал. Понимал, что долго она не проживёт, поэтому брал всё. Задал кучу неловких вопросов, на которые в мирное время не решился бы; развлекал её, когда возвращался усталый после смены. Пытался перенести её образ на тебя, и, кажется, у меня это получилось, ведь теперь я пытаюсь выжить, чтобы встретить с тобой то утро, когда войны уже не будет. – Ты намного активней и позитивней меня, потому что тебе удалось хотя бы на немного почувствовать себя по-настоящему счастливым. Я бы хотел успеть до смерти Сунгю-нуны, хотел бы посмотреть ей в глаза и сказать: «Я пришёл ради тебя». К сожалению, удача отвернулась от меня и решила полностью сломать. Сестра умерла, а я попал сюда зазря. Сам подписал себе смертный приговор. Только ты меня и останавливаешь, Донён, от необдуманных поступков. – Хён… – Если не хочешь доводить Джено до такого состояния, то помоги ему. Протяни руку, ведь Джемин и Донхёк обязательно доиграются. Представь его своим младшим братом, почувствуй жалость и вырасти человека счастливого. Настанет день, когда и я исчезну, и ты останешься с ним. Тэён держал Донёна за руку, но в голове крутилась одна единственная мысль: «Мне бы тоже помочь кому-нибудь».

▼▼▼

– Тоже будешь читать нам мораль, хён? – Донхёк не решался смотреть Тэилю в глаза. Их предупреждали, но чувство справедливости было тяжелее, отчего очередной провал оказался не за горами, и они молча стояли и боялись поднять головы. Донхёк не жалел, что поддался на провокацию Джемина. Страха перед наказанием нет. Донхёк уже имел с этим опыт. Он не раз сбегал с приюта, и ни разу не попадался в момент побега. Да, его находили и возвращали назад, ругали и ограничивали в чём-то, но желание жить в одиночестве каждый раз давило на голову, и Донхёк опять сбегал. Он ничего уже не боялся, остался только единственный страх – однажды умереть под рядовым японцем. – Не буду, – голос Тэиля на удивление спокойный, он не хмурился, не сжимал кулаки, просто наблюдал за тем, как младшие отводили глаза. Он не видел смысла что-то объяснять, ведь школьники привыкли бунтовать с людьми постарше, отвергать советы и гиперболизировать проблемы. Ему не достучаться, поэтому оставалось вести себя мудрее и позволить им любую шалость. Всего лишь делать вид, что не видишь и не слышишь. Такая реакция Тэиля вызвала у младших смешанные чувства.

▼▼▼

Новость о новых работниках никогда не радовала Тэёна. Ему надоедало каждый раз объяснять одно и то же, смотреть на недовольные и злые лица и слышать в ответ возмущения. Джено был исключением, но остальные либо наглые, либо чересчур активные. Когда Тэён только попал на станцию, большинство пленных плакали и пытались вести себя как можно тише. Он тоже боялся лишний раз что-то сказать, молча слушал наказы старших и честно выполнял работу. Сейчас же, спустя почти два года, все становились смелее, но вместо японских солдат отыгрывались на старших проститутках, уже слабых и уставших от порочной жизни. Тэён надеялся, что мужчин среди новеньких будет настолько мало, что в их барак никого не поселят. Донён уже сорвал голос, а Тэиль хоть и не показывал своё возмущение, но тоже устал за всеми следить. Это был единственный день, когда не хотелось возвращаться со смены, ведь сейчас уже все собрались на кухне и познакомились с новенькими, но были в ожидании Тэёна. Тело болело, к нему липла грязь, поэтому Тэён, проигнорировав шум и включенный свет в конце коридора, направился в ванную комнату, чтобы смыть с себя чужой запах. Перед зеркалом стоял высокий юноша в чистой одежде. Он полностью разглядывал своё лицо, словно запоминал каждую морщинку, каждую родинку. Кожа светлая, нетронутая, ни единого синяка. Тэён так же выглядел, когда только попал сюда, но уже давно позабыл то красивое, юное лицо. Он одновременно завидовал и сочувствовал парню у зеркала, ведь такую красоту в скором времени просто растопчут и сожгут, оставив слабое тело и синеватую кожу. Поглядев на него чуть дольше, Тэён боролся с мыслями о защите. Те вещи, что он регулярно говорил Донёну о Джено, стали играть новыми красками, ведь теперь чувство заботы родилось и у него. Он не знал имени этого парня, но уже для себя решил, что должен провести его до конца войны и показать свет, которого его лишили. Губы не слушались, и Тэён сам не ожидал, как произнёс: – Ты долго будешь занимать ванную, юнец?