Омега-альфа

— А Чондэ где? — спрашивает Джунмен. — Ушел на свидание с Джонином, — отвечает Бэкхен, морщась. Вот кому бы он с удовольствием еще навалял и к Чондэ подходить запретил — но увы, Чондэ не позволит. Он мальчик большой, самостоятельный и своенравный, Бэкхен ему не указ. А сейчас — так вдвойне не указ. — Ты поэтому пьешь? — Джунмен кивком указывает на бутылку виски на кухонном острове. — Нет. Мне до следующего вторника надо рассказать Чанелю, кто я есть. — А… — скалится Джунмен. — Это, я так понимаю, проблема. — А что, по-твоему, нет? — Если правильно преподнести — то нет. — Это как? — Эх вы, благородные идиоты, — качает головой Джунмен с насмешливой снисходительностью. — Вечно все за вас делать надо… *** Ча Ыну, Ча Ыну, Ча Ыну… Как же Донмин ненавидит его! Невозможно красивого, великолепного, будто отполированного до глянцевой безупречности фотографий на обложках модных журналов. Идеал, кумир, секс-символ — он совсем не похож на парня в зеркале: лохматого, в грязной старой футболке, с почти черными синяками под глазами, с кучей мелких прыщей у крыльев носа и на подбородке… Жалкий, какой же ты жалкий, Донмин. И сил скрывать это свою жалкость больше нет. Донмин физически не может собраться: встать, умыться, сделать маску, нанести крем — тот, специальный, после которого прыщи сразу бледнее становятся — уложить волосы, хотя бы просто расчесать и челку слегка брашингом и феном подкрутить, переодеться в чистое, а не ходить в заляпанной и провонявшей потом футболке черт знает какой день подряд… Сейчас это кажется тяжелее, чем изображать светлую, во всех смыслах ангельскую радость, вися вниз головой, когда трос живот передавил, а дерьмово сделанные крылья в спину впиваются. Донмин всегда считал: если уж он сумел улыбаться (и даже почти не фальшиво) тогда, сквозь боль и тошноту — то справится с чем угодно. Оказалось — нет. Теперь он не справляется ни с чем. Даже посуду в посудомойку засунуть не может — стоит только подумать об этом, как наваливается тяжелая слабость, руки словно стокилограммовыми становятся, не то что поднять их — пальцами пошевелить не получается. А уж душ принять… Это сейчас трудно до невозможности — раздеться, забраться в ванну, включить воду, выдавить гель на жесткую губку, пройтись ей по телу, оно ведь, наверное, за неделю панцирем из отмерших клеток обросло… Да что там — Донмин даже встать и дойти до кровати не может. Так и лежит на полу, благо тот с подогревом и голосовым управлением, можно просто сказать «двадцать пять градусов» и спать прямо здесь, свернувшись калачиком рядом с унитазом… Господи, и правда: какой же ты жалкий, Донмин. Это сказал менеджер Со, когда приходил к нему неделю назад, приносил папку с новыми предложениями — мол, скандал закончился, тебя оправдали по всем пунктам, общественность успокоилась, «его оболгали» теперь в комментариях мелькает куда чаще, чем «он отброс», так что можно снова возвращаться к работе, в дорамах-рекламе сниматься, да и парочку остов не помешало бы записать. Менеджер Со явно рассчитывал, что Донмин если не обрадуется, то хотя бы немного заинтересуется, пролистает сценарии, просмотрит распечатки рекламных контрактов, спросит что-нибудь, уточнит, может, возразит — но он лишь покачал головой: «Мне нужно больше времени». И отодвинул от себя папку со словами: «Скажи им, что я приношу свои извинения, но эта ситуация чересчур сильно повлияла на меня, и мне надо восстановить свое ментальное здоровье». Менеджер Со усмехнулся: «Это из-за истерики нетизенов? Ты жалок, Донмин». Он, конечно же, думал таким образом подбодрить — порой злость куда лучше сочувствия помогает собраться — но не получилось: Донмину только сильнее захотелось сдохнуть. Вот прямо здесь и сейчас, не вставая с дивана, чтобы больше не видеть и не слышать никого. Конечно же, менеджер Со это заметил и сменил тактику, стал убеждать, что ничего страшного не случилось, говорил: скандалы — неотъемлемая часть шоу-бизнеса, главное, выйти из них победителем, вот как ты сейчас, — но и это не помогло. Донмин все так же молчал и хотел сдохнуть. Видимо, поняв, что с его подопечным и в самом деле что-то не то, менеджер Со встал, попрощался и сказал, что найдет хорошего врача. И нашел: доктора Ли, звездного психотерапевта. Тот пришел к Донмину домой, сделал ему кофе и тосты с сыром, целый час пытался разговорить — но… От профессионально-вкрадчивой мягкости голоса, от очевидно деланного беззаботного оживления становилось неуютно: Донмин чувствовал себя маленьким мальчиком, которому с обманчивой ласковостью говорят: ну признайся, это ведь ты сломал, мы не будем ругать, честно-честно. Может, поэтому так сложно было начать рассказывать, что же с ним творится и почему. А может, потому, что доктор Ли стал говорить то же, что и менеджер Со: скандалы — неотъемлемая часть шоу-бизнеса, и главное, выйти из них победителем… Донмин тогда не столько подумал, сколько почувствовал: его не поймут. Потому что не в интернет-буллинге дело — вернее, не только в нем. Это всего лишь последняя капля, та самая, которая переполнила чашу. Началось все раньше, гораздо раньше. И даже не со знакомства с Менсу… Ча Ыну всегда считали счастливчиком. Тем самым парнем, который в прошлой жизни спас планету — потому что как еще объяснить его везение? Пятнадцать лет, просто шел по улице, попался на глаза хедхантеру CB Ent, крупнейшего в стране агентства по поиску талантов — и уже через неделю съемки в дораме, самой рейтинговой в тот год. Роль Донмину, конечно, досталась небольшая и совсем не сложная — сын главного героя, застенчивый подросток, у которого и реплик-то особо не было, — поэтому Донмин почти все время молчал, опустив глаза, иногда смотрел в камеру, думая о недавно умершей тетиной кошке Рин (о, каким печальным сразу становился его взгляд!), пару раз улыбнулся, вспомнив дядиного щенка (отчего улыбка, конечно же, получалась искренней и теплой), разок поджал губы, изображая обиду (очень правдоподобно — потому что представил перед собой сына папиного друга, Минджона, которого Донмину всегда ставили в пример), — и идеально попал в образ. Сделав свой первый, единственный — и достаточный шаг к успеху. Который тут же обрушился на него. Форумы и сайты отзывов, которые тогда еще не сменили «Невер» и «Панн», взорвались восхищением. Донмина хвалили даже больше, чем исполнителей главных ролей, очень популярных тогда актеров. Мальчик-сенсация — так его называли. Вернее, Ча Ыну — режиссер решил, что «Ли Донмин» слишком просто и «по-деревенски» звучит, поэтому вписал в текст для титров первое «красивое имя», что на ум пришло. И началась история маски, под которой Донмин потерял себя. Случай может вознести на вершину — но не оставить там навсегда. Успех в шоу-бизнесе похож на весенний лед, который в любой миг может проломиться под тобой — один скандал — и все, блистательной карьеры как не бывало, — а уж успех-плод везения, за которым нет долгой, упорной и часто тяжелой работы, до мелочей продуманного пиарщиками образа, тщательно выстроенной репутации... он ненадежен вдвойне. Как пришел, так и уйдет, ничего после себя не оставив, разве что редкие комментарии в духе «А помните этого — забыл, как зовут — который сына Ли Донгю в «Третьей маске» играл? Такой красивый был, жаль, что не снимается больше». Менеджер Со это прекрасно понимал. Сорокалетний бета, которого уже не только за глаза, но и в лицо начали называть неудачником — конечно, столько лет в CВ Ent, а до сих пор с «мальками» возится, — он увидел в Донмине свой шанс — и вцепился в него мертвой хваткой. И в шанс, и в самого Донмина. Менеджер Со сразу сказал ему: нельзя расслабляться, это только начало долгого пути, — и поставил ряд условий. Среди которых было: переехать в квартиру, снятую CB Ent, разорвать все связи со школьными друзьями и начать учиться всему, что может пригодиться актеру, в том числе пению, танцам, языкам, этикету и даже единоборствам. Донмин согласился, не думая: когда еще выпадет такой шанс? Не упускать же его из-за лени и многочисленных приятелей, которых друзьями едва ли можно назвать? Так началось превращение Донмина в Ча Ыну, полное, окончательное и бесповоротное. Даже холодность и отстраненность вросли в него, подчинили себе его реакции — а ведь когда-то он был очень… живым: Донмин помнит, что в школе был заводилой, на месте не мог усидеть, все время над чем-то смеялся, что-то выдумывал, подбивал одноклассников на шалости (часто совсем не невинные: их шуточки над тем парнишкой, Дону, вспоминать стыдно)… Типичный хулиган, слишком темпераментный, чтобы соответствовать образу хорошего мальчика, старательного-вежливого-послушного, и порой по-детски жестокий — от незнания, что такое боль. Кто бы мог сказать подобное про Ча Ыну, чья холодность и сдержанность давно известны всей стране? Донмину и самому порой кажется: там, в младшей и средней школе, был не он. Какой-то другой мальчишка, чью жизнь Донмин почему-то помнит, а свою — нет. …А началось все просто с ролей. Менеджер Со не был дураком и понимал: его подопечный актер даже не слабый, а никакой, — и потому из множества предложений отбирал только те, где надо было играть холодных красавчиков, вроде бы высокомерных, но на самом деле просто слишком замкнутых, чтобы уметь показывать свои чувства. Конечно, учителя по актерскому мастерству менеджер Со нанял сразу, но на быстрый прогресс не рассчитывал. Так прямо и сказал: «Пока поиграешь очередного Ли Кенхи, у тебя неплохо получается, а как навыки подтянешь хотя бы до терпимого уровня, будут тебе и другие роли». И Донмин согласился — сам понимал, что с яркими-темпераментными героями не справится, да и типаж цундэрэ в дорамах очень востребован. И популярен у молодежи. Так что… Это был очень, очень верный ход. Да, люди говорили, что роли однотипны, что Донмин «просто стоит перед камерой» и «даже не пытается мимику задействовать» — но все равно восхищались. Ча Ыну уже через год стал суперзвездой. «Вот что значит внешность! И плохой актер будет популярен, если с лицом и телом повезло!» — злобствовали нетизены. И Донмин не мог с ними не согласиться: как с ним ни бились учитель Кан и учитель До, у него не получалось убедительно изобразить сильные эмоции: неважно, любовь или ненависть, страх или восторг — все выходило одинаково фальшиво, чересчур наигранно, словно у старательно-бездарного мальчишки из школьного драмкружка. «Красивая фарфоровая кукла, прекрасная в статике и никакая в динамике» — так сказал про него один режиссер, у которого Донмин тогда пробы не прошел. Сказал, конечно же, за глаза, в лицо-то вежливо улыбнулся: «Вам сообщат о моем решении», — но куда же без добрых людей, которые не упустят возможность уколоть под видом заботы — дескать, тебе надо больше работать над собой, знаешь, как тебя режиссер Мин охарактеризовал? И спрятаться за самообманом «они просто завидуют» никак не получалось, потому Донмин с ума сходил от мысли «я ничего не стою, меня любят лишь за внешность». А тут еще и на шоу стали приглашать, и ведущий считал своим долгом спросить «Ты читал отзывы к последней своей драме?», «Считаешь справедливой критику твоей актерской игры?», «Работаешь над своими навыками, стараясь стать лучше?» или еще что-нибудь в том же духе. И ведь надо было отвечать, не показывая страх, смущение, раздражение — они для публики все равно что запах крови для пираний: учуют — набросятся и сожрут. А Донмину было всего семнадцать, он не умел остроумно отшучиваться и изящно разговор в сторону уводить, и потому боялся сказать лишнее, из-за чего его всей Кореей травить станут. Спасением стал тот единственный образ, который у Донмина получалось отыгрывать хорошо — отстраненно-холодный красавчик, что не умеет показывать свои чувства. Односложные ответы вроде «да, читал» и «они правы, мне надо много работать» хорошо укладывались в этот образ, так что даже самые цепкие ведущие, которые могли и из каменной статуи ответы вытянуть, скоро от него отстали, решив: безнадежен. И стали приглашать его только вместе с другими знаменитостями, чтобы великолепный Ча Ыну украшал кадр, молча сидя на диване рядом с кем-то, может, и не таким красивым, зато куда более обаятельным и общительным. Донмина это устроило. Менеджера Со — тоже: публике образ цундэрэ-на-экране-и-в-жизни понравился. Как и рекламодателям: контракты на Донмина — вернее, на Ча Ыну — буквально посыпались. Конечно, у хейтеров появился еще один повод для как бы справедливой критики — «он может справиться только с теми ролями, где самого себя надо играть!» — но… Оказалось, что переносить нападки легче, будучи отстраненно-равнодушным Ча Ыну, чем порой излишне эмоциональным Ли Донмином. Да и не только нападки: это до восемнадцати его везде сопровождал менеджер Со, после Донмина стали отпускать «гулять» с ребятами из айдол-групп CВ Ent. А еще через полгода его первый раз пригласили на закрытую вечеринку — к президенту KoreMuze, самой большой из звукозаписывающих компаний Кореи, у которой все развлекательные агентства страны с рук едят… Ох как много нового Донмин тогда о жизни узнал. Того, что предпочел бы не знать. Ему ведь действительно повезло: ни долга перед компанией, ни стажировки «с нуля» с ее почти нечеловеческими условиями: общежития в старых зданиях, с плесенью и тараканами, комнаты на десять-двадцать человек, тренировки, больше похожие на издевательства (а как еще это назвать — когда заставляют петь, терпя пусть и не самые сильные, но ощутимо-болезненные удары в живот?), — даже запрета на публичные отношения у Ча Ыну никогда не было, он ведь актер, не айдол, ему «хранить верность фанатам» ни к чему. Когда начались съемки в «Третьей маске», его первой дораме, у Донмина даже контракт подписан не был — просто не успели все оформить за четыре дня — поэтому старшие менеджеры решили: пусть, раз на роль взяли, пока поиграет, а там посмотрим, куда его. И вдруг такой успех… Больше не ноунейм, а вполне удачно дебютировавший на ТВ актер-новичок Ча Ыну мог рассчитывать на условия получше, чем койка в общей комнате и дрессура по стандартной программе. Снятая агентством студия рядом с главным зданием, личный тренер по актерскому мастерству, частные уроки вокала, танцев, хапкидо, репетитор по английскому языку… Да, условия для мальчишки без связей были просто шикарные, даже лучше, чем у парней из Trow, самой успешной на тот момент группы CВ Ent. К тому же Донмину никто не запрещал открыто встречаться с альфами, только попросили подождать до восемнадцати (все-таки большинство корейцев осуждает отношения до совершеннолетия, а для актера репутация тоже важна), а после — вести себя прилично: не больше одного официального бойфренда в год (лучше — в два-три), никаких скандалов с изменами и романов с женатыми, хоум-видео, слитых в сеть, и совместных селфи из постели — и прочих вещей, которые в их лицемерно-ханжеском обществе считаются дико безнравственными. Донмин согласился: не настолько у него задница даже в течку чесалась, чтобы без члена с узлом пару лет не обойтись, а изменщики и те, кто на публику трусы выворачивает, ему и самому противны были, и становиться одним из он не собирался. Конечно же, он понимал: ему многие завидуют. Не столько славе — те же ребята из Trow популярнее будут, даже сейчас, спустя три года после роспуска группы, а тогда они и вовсе звездами номер один в Корее были, — сколько легкости, с какой Донмину все досталось. «За просто так». Порой ему казалось: спи он с президентом CВ Ent, многие его успех восприняли бы спокойнее — дескать, отрабатывает свои роли в постели старого извращенца, удовольствие от золотого дождя изображая, — но Донмину просто повезло. И ох как многих это бесило… Донмин даже не представлял, как сильно и насколько многих. В первые два с половиной года своей головокружительной карьеры он мало пересекался с остальными ребятами из агентства, что трейни, что уже дебютировавшими айдолами и певцами, что актерами и моделями. А если и пересекался, рядом всегда был менеджер Со, поэтому все, даже парни из Trow, языки придерживали, если и говорили что колкое и с подтекстом, то осторожно, чтобы можно было потом дать задний ход, сказав: «Я просто неудачно пошутил, прошу меня простить». По сути, менеджер Со стоял стеной между ним и миром. Всегда был рядом не только чтобы проконтролировать, но и чтобы защитить. А тут раз — и ослабил поводок, чему Донмин, дурак, обрадовался. Знал бы он… Очевидная лесть, гадости, замаскированные под шутки или заботу, сплетни, которые ему, конечно же, пересказывали, присочинив кучу неприятных подробностей, чтобы он «с тем отбросом» больше не общался. «Тот отброс» — любой трейни, актер, певец или модель CВ Ent. Порой Донмину казалось: в агентстве его ненавидят все. Ну, кроме менеджера Со, который видит в нем свою единственную возможность подняться повыше, стать «хоть кем-то чуть больше нуля». Свой шанс не ненавидят — им просто пользуются, не спрашивая себе: а чего там чувствует мой живой шанс? А тут еще альфы, ободренные отсутствием менеджера Со, вокруг Донмина виться начали. Хотя нет, виться — не то слово: вьются вокруг тех, кого считают хоть в чем-то выше себя, кто вправе отказать. Именно вправе, а не просто может, как Донмин: услышав «нет», еще минуту назад мило улыбавшиеся и сыпавшие комплиментами альфы смотрели так, будто Донмин их прилюдно унизил и оскорбил (и ладно, если молча смотрели — в клубах золотые мальчики и говорить много чего не стеснялись). Сразу становились понятно: они видели в нем — вернее, в Ча Ыну — красивое тело, которое можно уложить в свою постель (пусть и с некоторыми сложностями — тело-то высококлассное и статусное, а потому требует определенных вложений и особого подхода). Какой человек, какие чувства, какая душа, что вы? И приятелей-фальшивок вокруг Донмина сразу много крутиться стало. Это в его «родном» агентстве все знали: у Донмина нет никакого влияния, он просто марионетка в руках грамотного кукловода, менеджера Со, — а для других он был Ча Ыну, одним из самых популярных актеров страны, который по общей сумме рекламных контрактов всех участников Trow обошел. Естественно, многие трейни, айдолы из малоизвестных групп, начинающие (и не начинающие, но не очень успешные) модели-актеры-певцы стали напрашиваться ему в друзья. На их активное дружелюбие Донмин чуть не купился — благо первыми лезть к нему стали наглые и туповатые, их истинные намерения были видны сразу: не хватало мальчикам мозгов хотя бы пару месяцев подождать, прежде чем начинать что-то просить. Вернее, требовать — их визгливо-капризное «помоги получить мне роль!» (контракт, место в группе — нужное подчеркнуть) на просьбы походило мало. А обычные люди… Для них Донмин был звездой. Знаменитостью. Парнем, который смог прорваться на олимп и у которого поэтому нет теперь никаких реальных проблем — только надуманные, из тех, что боги себе «от скуки изобретают». Попробуешь им сказать «у меня тоже в жизни не все гладко» — они ответят: «А ты попаши шесть дней в неделю с шести утра до десяти ночи, все сразу пройдет». Иногда Донмину так и хотелось сделать — чтобы некогда было думать о том, как к нему относятся чужие, в общем-то, ему люди. Но увы: на завод простым рабочим или в забегаловку официантом не пойдешь, когда твое лицо на каждом втором перекрестке Сеула с баннера смотрит, а съемочная площадка — совсем не то: там слишком много ложносвободного времени, в кресле гримера и в перерывах, когда остаешься наедине с мыслями или когда волей-неволей приходится мило общаться с коллегами… К тому же, стоя у конвейера или шинкуя овощи на кухне в забегаловке, можно отключить голову и чувства, работать только руками, словно автомат — перед камерой так не получится. Даже фотосессия хотя бы минимальной экспрессии требует, а уж роль… Так Донмин и оказался для всех не-человеком. Кумиром с обложки, красивой секс-куклой, выгодным бизнес-активом, полезным знакомством — но не парнем, у которого есть и свои, не слишком-то удобные для окружающих чувства, а не только те, которые он, по общему мнению, должен испытывать, ну, вроде радости от дорогого подарка или желание оказаться в постели очередного красивого-влиятельного-богатого самца. Для Донмина это было невыносимо. А для Ча Ыну — нет. Он принимал как должное не только хорошее, вроде внезапного успеха и дорогих подарков, но и плохое: зависть, лесть, потребительское отношение. Для Ча Ыну это все было просто — слишком замкнутый, он жил словно бы внутри себя, внешний мир для него существовал на некотором отдалении, за невидимой и неощутимой, но несокрушимой стеной отчужденности. И все «снаружи» для него было не то чтобы ненастоящим, но куда менее значимым, чем то, что внутри. Поэтому он мог просто не замечать все, что причиняло боль Донмину. У отстраненности все-таки есть свои плюсы. И Донмину это показалось выходом — стать Ча Ыну. Не просто надевать его, словно маску, выходя из дома — врастить в себя, сделать подобием фильтра между собой и реальностью, отгородиться от мира его отчужденностью, приглушить свои чувства его безразличием. Спрятать под ним настоящего Донмина так глубоко, чтобы даже сам забыл, кто же он на самом деле. И это получилось. Донмин быстро перенял холодность и отстраненность, и жить действительно стало легче. Да, это не способствовало хорошей актерской игре — но менеджер Со по-прежнему отбирал роли, где Ча Ыну, как говорили нетизены, «надо было играть самого себя», благо в дорамах этот типаж востребован. А на уж на фотосессиях… Донмину как-то раз прямо так и сказали: «Просто стой и поворачивайся иногда, не пытайся ничего изображать, ты и так офигенен». Другие, конечно, были сдержанней в формулировках, но смысл был тот же. Это «ты и так офигенен» и что надо играть самого себя Донмин тоже принял как должное. Ча Ыну амбиции были чужды, ему даже нравилось то, что не нужно сильно напрягаться. Достаточно первого, начально-ученического уровня актерского мастерства, я-в-предполагаемых-обстоятельствах? И прекрасно. Нет, конечно, надо развиваться, идти вперед, поэтому он и занимается с учителем Каном и учителем До, но успехи у него не очень, хоть он и старается; разумеется, когда-нибудь усилия дадут плоды, и Донмин — вернее, Ча Ыну — сможет сыграть что-нибудь неоднозначно-сложное, и весьма прилично, а пока путь будут так любимые корейцами простенькие дорамы, где очень востребовано его амплуа… Даже с альфами Ча Ыну было проще. Его отстраненность распространялась и на собственное тело, потому он легко позволял делать с собой то, на что Донмин ни за что бы не согласился. А не согласился бы он на все, той еще недотрогой был. Он хорошо помнит, как впервые после своего восемнадцатилетия пришел в клуб, и там к нему почти сразу подошли двое альф. Ничего они ему не сделали, даже нельзя сказать чтобы пристали, так, пофлиртовали немного, причем не особо настойчиво — Донмину даже прямое, решительное «нет» не пришлось говорить, они, в отличие от многих после, сами отошли, когда увидели: он не заинтересован. Но Донмин навсегда запомнил мерзкие ощущения на коже там, где его, в общем-то, довольно ненавязчиво и легко трогали те двое. Плечи, левый бок и левое же бедро, спина пониже лопаток, тыльная сторона правой ладони… Чужие руки, казалось, оставляли липко-грязные следы даже сквозь одежду. Конечно, теперь Донмин знает: отвратительны были не прикосновения сами по себе, а сквозящая в них похоть, скотское желание, равнодушное ко всему, что не тело, — но тогда такие тонкости Донмину были непонятны, и он решил: ему в принципе неприятен секс. И уже готовился всю жизнь обходиться вибраторами… Но став Ча Ыну, Донмин с удивлением обнаружил: чужие жадно-безразличные прикосновения вполне можно терпеть. И даже получать от них удовольствие, особенно в течку, когда самому только и надо, что зуд в заднице и члене унять. Да и не в течку тоже: секс оказался неплохим способом сбрасывать напряжение. Тело быстро это усвоило, и потому после каждой напряженной рабочей недели (а то и месяца — порой дорамы снимались без выходных) между ног начинало не слишком сильно, но назойливо свербеть. В такие моменты Донмину хотелось только одного: подойти к первому симпатичному альфе — мальчику из массовки, официанту в ближайшей забегаловке, случайному прохожему — неважно, — затащить его в ближайший мотель и там по-быстрому отыметь. И все: никаких разговоров, обещаний, даже дежурно-лживого «я тебе перезвоню» и «еще увидимся»… Да, в этом Ча Ыну оказался похож на тех альф, что подходили к Донмину в клубах. Впрочем, Ча Ыну был таким не из-за самоуверенности и пресыщенности, а из-за своей отстраненности: он смотрел даже на собственное тело как бы со стороны, не совсем отождествляя себя с ним, и потому желание секса для него было не связано с эмоциями — просто физиологическая потребность, которую нужно удовлетворить. А раз так, то Донмин решил: он, как опять между ног зачешется, будет звонить нужным альфам. Конечно, тем, что поприятней — на большинство потенциальных полезных любовников даже безразличия Ча Ыну не хватило бы, слишком уж они были фу. Но среди тех, с кем его знакомили, не забыв шепнуть: «Приглядись к нему, он нам с продвижением может помочь», попадались и привлекательные, весьма интересные мужчины. Конечно, они все либо были безнадежно заняты (муж-семья-дети), либо не собирались связывать жизнь с пусть и известным, но не таким уж и богатым-влиятельным актером — но Донмина это устраивало. Он даже романы с ними не собирался крутить, не то что замуж идти — ему просто нужна была разрядка, а если при этом еще можно и полезное знакомство укрепить, и, в качестве приятного бонуса, колечко-машинку в подарок получить… В общем, Ча Ыну сделал звездную жизнь Донмина во всех смыслах великолепной. Если бы не мысль: а не сдохнуть ли? Обычно она приходила по утрам в выходные, когда Донмину некуда было спешить. Когда тело наполняла приятная слабость, такая естественная после напряженной рабочей недели и не самого плохого секса прошлым вечером. Когда Донмин, налив себе кофе, подходил к панорамному окну своей квартиры в «Траймайдж» и смотрел на Ханган с самого выгодного ракурса: водная гладь почти до горизонта, от неба ее отделяет только не такая уж и широкая полоса того берега: дома и горные пики за ними… Идеальное утро идеальной жизни молодого, красивого омеги, который может позволить себе и квартиру за четыре с половиной миллиарда без кредита купить, и выбирать, с кем спать. Разве может ему хотеться повеситься? Или вены вскрыть? Но хотелось. И чем дальше, тем больше. Вроде бы без причины — хотя на самом деле она была: слишком чуждой оказалась маска-Ча Ыну, душа ее отторгала, не желала окончательно становиться такой, безразлично-отрешенной, и подавленностью, странной тоской и мыслями о самоубийстве из подсознания выходили истинные чувства, настолько придавленные навязанным самому себе равнодушием, что Донмин и забыл, что они есть. Он это понял только после Менсу. Когда лишился последней надежды быть с ним. Именно тогда в голову начали лезть мысли, сумбурные, обиженно-злые — и черт знает как в этой почти горячечной сумятице родилось понимание. Не разом, инстайтом, внезапным озарением — оно приходило постепенно, отдельными фразами, логично-холодными и донельзя странными посреди хаоса, что творился у Донмина в душе. «Ты и до него был не в лучшем состоянии» вдруг пришло вслед тысячу раз на все лады повторенному «все из-за него! если б он меня не бросил, я б нормально весь этот блядский цирк со скандалами пережил». «Ты такие истерики закатывал — кто б тебя вытерпел?» прервало поток гневных мыслей, до ужаса одинаковых: сотен тысяч вариантов «он предал меня!», «да как он мог бросить меня!» и «потешил свое самолюбие, сволочь — и все, больше я ему не нужен!». «Уверен, что это была любовь, а не прорвавшаяся на нем слабость?» родилось посреди водоворота «он нужен мне!», «я люблю его!», «он единственный, кто смог разбудить мои чувства»… И так, кусочек за кусочком, будто мозаику, Донмин собрал свою историю не самой здоровой любви к Ким Менсу. Историю, которая началась задолго до встречи с ним… А каким все простым и банальным казалось поначалу! Молодой красивый альфа, самый завидный жених Кореи, если не Азии, решил подобрать себе не столько достойную пассию, сколько дорогой аксессуар на выход. Омега-известный актер, который уже не первый год возглавляет всевозможные рейтинги самых-самых, вполне подходил на эту роль. Альфа стал ухаживать красиво и нестандартно, резонно решив: омегу, у которого любовники сплошь богатые и влиятельные, бриллиантами-машинами не удивишь, — и потому сделал ставку не на дорогие подарки, а на впечатления. И они ему удавались хорошо: даже ужин на вершине горы был сказочным: Донмин до сих пор помнит то странное, пьянящее чувство свободы, когда он, потягивая шампанское, смотрел на закат, мягко-золотистый из-за вуали облаков… А когда Донмин спустя две недели стоял на купальной платформе яхты, глядя на звезды, которые были везде, даже внизу, словно это не вода, а небо под их лодкой стелется, он подумал: я сплю. Не может наяву существовать нечто настолько величественное и неправдоподобно прекрасное. Это удел высокобюджетных блокбастеров, где техника и мастерство цифровых художников любую фантазию, даже самую безумную, на экран перенести позволяют. А воображение, ничем не скованное, всегда ярче и восхитительней реальности, привычкой и обыденностью, будто серым пеплом, припорошенной… Да, так Донмин считал — и ошибался. Менсу показал ему: не только в фильмах бывают чудеса. Именно тогда все и началось. На миг перепутав сон и явь, Донмин перестал быть Ча Ыну. Тоже на миг — но этого хватило, чтобы изнутри вырвалось нечто темное и горячее, жадно-глодное — и словно впилось в Менсу, вцепилось в него намертво, приковав к нему Донмина. Да, именно так: эту чертову связь, крепкую и мучительную, Менсу не чувствовал, она существовала только для Донмина, мыслью-ощущением «я не могу без него жить»… Это была полная и безоговорочная капитуляция блистательного и неприступного Ча Ыну. А кому интересна уже достигнутая цель? Вот и Менсу стало скучно, он начал отдаляться, отговариваться делами, все реже приходить к нему… Донмин, конечно же, устраивал истерики. Понимал, что не стоит, пытался быть милым и приветливым — но не получалось: страх расставания не давал. Он всегда приходил, порой без повода — ну разве это повод — «у него такой равнодушный взгляд»? Все начиналось со странной дрожи в животе, она растекалась по телу трясучей слабостью, спазмом сдавливала горло, захлестывала мысли паникой… В себя Донмин приходил после истерики, как правило — уже один. И тихо ненавидел себя за то, что опять не смог сдержаться. Или, наоборот, начинал обвинять Менсу: ему просто надо было мне больше внимания уделять, или он думает, что я стану ждать его как собачка? Да ему бы любой на моем месте скандал закатил! Это продолжалось почти полгода. А потом Менсу сказал: все. Мы расстаемся, и давай это сделаем по-хорошему — публичные разборки не выгодны ни мне, ни тебе. Причем тебе куда больше, чем мне — я от мнения общественности не завишу, а отец с инвесторами мне неудачный роман точно простят. Поэтому будь умным мальчиком и веди себя тихо и достойно. Что Донмину оставалось? Только выть в своей квартире, где его никто не увидит и не услышит. Кататься по полу в слезах, крича, как трехлетка, которому игрушку не купили, — звукоизоляция же хорошая, соседи не узнают, как над, под или рядом с ними бьется в истерике кумир миллионов… А через четыре дня случился тот вброс, про буллинг. Причем явно от кого-то из бывших одноклассников — больно уж подробности точные были, Донмин с приятелями над Дону так и «шутил» — настолько зло, что можно сказать издевался. А еще сделавший вброс явно не знал, что Донмин давно извинился перед Дону и дал ему денег, чтобы тот смог подготовиться к SAT, а потом и вовсе оплатил ему учебу в Калифорнийском университете, поэтому суток не прошло, как Дону позвонил менеджеру Со и сказал, что не знает, кто это все написал, и если дойдет до разбирательств, то он готов дать показания в пользу Донмина. Только это ситуацию не спасло. Вслед за первым, в общем-то правдивым вбросом последовали другие. Тоже обвинения в буллинге, но уже явно лживые: вот уж чего-чего, а никого ни разу Донмин в туалете не бил и не макал головой в унитаз. И деньги у младших не отбирал. И уж тем более не подпаивал одноклассников-омег кофе с наркотиками, чтобы потом их, полубессознательных, «сдавать в аренду всяким извращенцам». Да и вообще, этот слух был — нелепее некуда: чтобы подобное проворачивать и ни разу даже под следствием не оказаться, надо иметь такие связи, каких у сына воспитателя детского сада и менеджера среднего звена в принципе быть не может. Но почему-то именно за эту чушь ухватились нетизены, растащили по форумам с воплями «он отброс!» — и тут же посыпались другие обвинения. Чего только Ча Ыну не приписывали! И наркотиками торговал, и за деньги с альфами спал, и помогал им насиловать омег (ну, заманивал и подпаивал), чтобы снять все на скрытую камеру и потом шантажировать насильников… Странно, что в мошенничествах и убийствах не обвинили, раз уж начали небылицы сочинять — наверное, фантазия бедной оказалась. Уж явно не здравомыслие включилось, его у толпы в принципе нет, а у интернет- — тем более. Эта атака лжи и всеобщей ненависти доломала Донмина. Оставленный человеком, который был для него чем-то жизненно важным, он оказался вдруг уязвимым: боль от разрыва снесла стену безразличной отстраненности, которая так надежно защищала его от мира, и больше нечем было закрыться от несправедливых обвинений, насмешек, проклятий… Донмин и забыл, как могут жечь чужие слова. Привык, что они ничего для него не значат, что они лишь сотрясение воздуха или буковки на экране — и тут раз: они снова могут задеть. Снова могут ранить, причинить боль, заставить сомневаться и даже ненавидеть себя. Тем более его тогда, слабого, беспомощного, раздавленного уходом человека, которого уже назначил центром своей вселенной. Донмин стал легкой, очень легкой добычей для нетизенов, кровожадных лицемерных тварей, которым плевать, кого травить и почему. Они набросились на него, даже не подумав разобраться, правдивы ли слухи или так, выдумка завистников, которых у знаменитостей всегда много. В инстаграм стало не зайти, в твиттер тоже — да что там, особо негодующие даже его личную почту и телефон узнали, чтобы лично «спрятавшемуся куску дерьма» все сказать, раз уж он «из соцсетей сбежал». И новый номер с новым ящиком почти сразу кто-то в сеть слил — нашлись, видать, доброжелатели агентства. Так что укрыться от якобы праведного народного гнева у Донмина не получилось, даже когда он заперся в квартире и перестал выходить в интернет. Но это не спасало. Если после ухода Менсу он еще мог сказать себе: давай, повой пару месяцев, как раз до начала съемок в новой дораме, а потом возьми себя в руки и иди работать, — то когда на него обрушилась всеобщая ненависть, ему показалось: это конец. Больше ничего хорошего или даже просто нормального в его жизни больше не будет. После такого позора только полы мыть останется — знаменитостью ему уже не быть, а ничего другого он не умеет. Да и если бы умел — кто возьмет на приличную работу того, о чьих «преступлениях» знает вся страна? Репутация, чтоб ее, которая в Корее дороже любых денег… И семьи, думал Донмин, у него не будет. Какой нормальный альфа захочет такой отброс замуж взять? Да и сам Донмин вряд ли кого к себе подпустит — как можно по собственной воле быть с кем-то после Менсу? Это как всю жизнь помои жрать, когда в богатом доме вырос, каждый день деликатесы ел. Добровольно на такое никто не согласится. Потому-то он и уцепился за призрачную надежду: не все потеряно, раз Менсу помог мне, я ему небезразличен. Пусть менеджер Со и сказал прямо: даже не думай, он просто чисто по-человечески пожалел тебя, не более того, и отдельно просил, чтобы ты не пытался с ним связаться, так что будь хорошим мальчиком и не доставай его, — Донмин все равно твердил себе: он меня любит, любит, просто злится из-за моих истерик, но я так больше не буду, он должен понять, простить, — и, конечно же, пытался звонить и писать, каждый день, несмотря на то, что Менсу, едва заслышав его голос, говорил: «Донмин, все конечно, прошу, оставь меня в покое, опусти и будь счастлив» — и клал трубку, а на сообщения вообще не отвечал. А потом и вовсе занес номер Донмина в черный список. Тогда Донмин стал искать встречи. Он сам напросился на тот прием, зная: Ким Енгуна и его наследника Ли Хесын не может не пригласить, — поэтому, думал Донмин, Менсу там точно будет, один, он ведь не нашел еще никого себе, как сказали… Вернее, соврали. Потому что Менсу был не один. Рядом с ним, смущенно улыбаясь, стоял омега. Вполне во вкусе Менсу: высокий, широкоплечий и с отнюдь не кукольным лицом. При этом довольно красивый: черты простоваты, но правильные, вполне соответствующие корейским стандартам, даже взгляд по-щенячьи трогательный, как все тут и любят. А еще этот омега — как же могли не рассказать такие подробности Ча Ыну? — хорошая пара для наследника KJ Group: не из чеболей, но из уважаемой и небедной семьи — «ParkCoffee, слышали? Это их», — и учится в Енсе, на факультете бизнес-администрирования. «Достойный выбор. Не то что какой-то айдол или дорамный актер». К этому Донмин не был готов. Ему дали пусть и призрачную, но надежду — и теперь вот так, на глазах у пары сотен людей, отобрали. С Пак Чанелем ему было не тягаться — Донмину нечего было противопоставить «достойной паре». Может, Пак Чанель и не так красив, но очарователен и очень мил, чего нельзя сказать о Донмине, которого за глаза часто статуей называли. А во всем остальном Пак Чанель на сто шагов впереди: никаких скандалов, уважаемая семья, образование, которое позволит ему стать не только супругом, но и ближайшим помощником-соратником будущего главы KJ Group… Да, Пак Чанеля Менсу может допустить туда, куда не было ходу Донмину, в святая святых жизни наследника KJ Group — в дела уже почти его бизнес-империи. От выпускника Енсе не отмахнешься небрежным «ты все равно ничего не поймешь» — ведь поймет, еще как, и даже что-то дельное посоветовать сможет. Не то что какой-то актер… Так дерьмово, как тогда, Донмин себя никогда не чувствовал. Даже в разгар скандалов. Да, в те дни ему отчаянно хотелось сдохнуть, но та боль была… чистой. Донмин был жертвой: парнем, которого несправедливо обвинили в страшных преступлениях, и омегой, которого столь же несправедливо оставил любимый альфа. Донмин был невинен — ровно настолько, насколько вообще может быть невинен человек. Два выкуренных за всю жизнь косяка — не такое уж и страшное преступление, что бы там закон по этому поводу ни говорил, а перед Дону Донмин свою вину давно признал и искупил; да, он устраивал истерики Менсу, порой без повода — но только потому, что чувствовал: Менсу начинает отдаляться, — и потому сходил с ума от страха потерять. И даже в те дни, когда Донмин ненавидел себя за слабость, в груди все равно тлело ощущение «я не заслужил»; от него было больнее, но оно, как оказалось, избавляло от отвращения к самому себе. А это много, очень много. После той встречи, на дне рождения Ли Хесына, Донмин ощутил себя… никчемным. Жалким. Недостойным. Тем, кого правильно сделали, что использовали и выбросили. И ощущение «я не заслужил» сменило другое, «а разве могли со мной поступить иначе?». От него Донмин отгораживался обидой и гневом, твердил себе «он меня предал!», «все из-за него», «если бы он меня не бросил» — медленно рождалось понимание. Понимание, что Донмин чувствовал к Менсу и почему. Наверное, это было нужно — разобраться в себе. Психологи говорят, что именно с осознания начинается выздоровление. Врут: Донмину стало только хуже. Непонимание позволяло многого не замечать, скрывать от себя одни эмоции под другими, пусть и более мучительными, но менее травматичными, они причиняли боль сильнее, но оставляли не столь глубокие шрамы на душе. «Он меня бросил, хотя я ни в чем не виноват!» Донмин пережил бы легче и проще, чем «а на что я мог еще рассчитывать, такое ничтожество?» — но теперь он не мог себе врать. И оказался один на один с собственной бездной… Понимание, которое должно быть первым шагом к выздоровлению, избавлению, освобождению и чему там еще, стало для Донмина непосильной ношей. Он увидел свою жизнь — особенно последние десять лет — без покрова самообмана, и ему стало… мерзко. Мерзко от собственной ничтожности и слабости, и трусости — раз спрятался ото всех, даже от себя, за Ча Ыну, и только потому, что видите ли, говорили про него не то… И паразитарности — ничего в его чувствах к Менсу от настоящей любви не было, только слабость и желание безопасности, которые зашли слишком далеко. Прекрасный принц, который может обеспечить сказку — ну как тут не влюбиться? Не в него-человека — в него-олицетворенную возможность спрятаться от мира, укрыться от всех бед и невзгод за стеной поистине несметного богатства, которого хватит, чтобы создать собственное маленькое государство, где не будет ничего, что не захочет Донмин… Конечно, он не был настолько расчетлив. Вернее, вообще не был — он даже не своих чувств, а их подоплеку не осознавал и просто со страстной искренностью (и искренней страстностью) паразита вцепился в альфу, который мог дать ему то, что Донмин не мог обеспечить себе сам. Мир, в котором не будет нужен Ча Ыну, вернее, его безразличие и отстраненность — ведь не от кого и не от чего будет за ними прятаться. Мир, в котором Донмин снова сможет быть самим собой… С этим Донмином-самим собой, слабым, искалеченным долгим подавлением, голодным до любви, и имел дело Менсу. Неудивительно, что он ушел — он же рассчитывал на блистательного, неприступного, удобного своей холодностью и равнодушием Ча Ыну, а получил… Господи, и как же от осознания этого стало тошно! И от себя, и от своих чувств к Менсу, и… от самого Менсу. Пусть его вины во всем, что случилось с Донмином, нет — но это не отменяет факта: Менсу захотел себе одного из самых красивых омег Кореи, расчетливо его влюблял в себя, а когда великолепный Ча Ыну не оправдал ожиданий и оказался всего лишь жалким Ли Донмином, бросил. Понимание: тебя сломали пусть и ненамеренно, но из-за простого каприза, — жглось в груди. Жглось и требовало выхода. Именно поэтому Донмин и сделал то, что сделал… …В прошлую субботу позвонил Джекки. Который, в отличие от многих и многих, относился к Донмину… нормально. Может, и не испытывал сильной симпатии — но и не пытался делать гадости и не распускал слухи за спиной. И даже пытался поддержать Донмина во время скандала — не публично, конечно, не мог он себе этого позволить, просто звонил и говорил что-то вроде «держись, агентство со всем разберется, главное, не делай глупостей, и все будет окей». Этого, конечно, было мало, даже чтобы просто немного успокоить Донмина, но он все равно благодарен, до сих пор, потому и не отказался встретиться и выпить пива. Да и подумал: наверное, действительно пора начать из дома выходить, а то он уже и забыл, каково это. Но если б он знал, чем все закончится… Посидели они с Джекки неплохо. Приятно-пустой разговор, пара банок пива с соленым арахисом, несколько песен — конечно, в караоке знаменитости встечи-свидания назначают только из-за отдельных кабинок, но почему бы и не, как выразился Джекки, «повыть вместе», раз есть возможность? — Донмина все это… расслабило. Ему было спокойно и почти весело. Поэтому он и решил пройтись, благо аномальный для начала июля холод (плюс пятнадцать всего) позволил надеть старую толстовку с капюшоном, она вкупе с вылинявшей многоразовой маской (и отсутствием макияжа) сводила шанс быть узнанным к нулю. Но не успел Донмин сделать и пары десятков шагов, как на него из дверей ближайшего бара вывалился Ким Джунмен. Против которого маскировка оказалась бессильна — он тут же вцепился в Донмина со словами «О, какая встреча!» и стал нести какую-то бессвязную чушь. Донмин честно собирался его дотащить до ближайшей лавочки и вызвать такси — дело недолгое, максимум десяти минут — но Ким Джунмен сказал: «Ой, какой ты скучный… У Менсу теперь повеселее есть. Там такое представление…» — и все, Донмин попался. Он привел Ким Джунмена в тот караоке-бар, где только что сидел с Джекки, и заказал пива. И начал расспрашивать… Ох какая веселая вырисовалась картинка! Ким Джунмен правильно сказал про представление — именно так все и будет выглядеть, если… Донмин сразу уцепился за это «если». Слишком больно было видеть фотографии Менсу с Пак Чанелем и читать комментарии вроде «будущий зять KJ Group». В груди и животе сразу тошнотворно-удушливо скручивалась то ли злость, то ли обида; едкая, словно кислота, она, казалась, прожигала его насквозь… Слишком мучительно, чтобы терпеть. Донмин тогда впервые понял завистников и хейтеров, которые за любую возможность унизить и навредить цепляются: когда в груди так жжет — что угодно сделаешь, лишь бы перестало. Даже убьешь, если будет хоть какая надежда от этого избавиться. И Донмин бы сделал, давно — если бы была возможность. Но ему к Менсу не подобраться — наследник крупнейшей корпорации страны был неуязвим для гнева дорамного актера, пусть и популярного. Но теперь… Да, это был шанс. Шанс испортить роман с идеальным кандидатом в мужья и унизить Менсу, сделать его мерзавцем, который обманывал омегу, выставлял его идиотом перед своими друзьями и за глаза смеялся над ним. И Донмин этой возможностью воспользовался. Он вытянул из Ким Джунмена адрес, где живет Пак Чанель, и уже на следующий вечер у того дома в машине сидел. Ждал. Тогда ему, правда, не повезло — Пак Чанель шел с каким-то парнем, а разговаривать при свидетелях Донмин не хотел — зато в понедельник… Это был, пожалуй, лучший монолог Донмина. Эмоциональный, даже пафосный, безупречно выстроенный и продуманный до мелочей, мысленно прорепетированный сотни раз, он явно имел успех: Пак Чанель слушал, глядя на огромными глазами, беззащитно-обиженными, как у щенка, которого за разорванную подушку ругают, — и молчал. Беспомощно — явно не зная, что сказать, чтобы хотя бы просто остановить Донмина, не то что ударить словом в ответ. А Донмин говорил все злее, чувствуя свою силу и чужую слабость, прицельно фразами как можно больнее бил. И когда он закончил, на Пак Чанеля было жалко смотреть: растерянный и раздавленный, не понимающий, за что с ним так… Да, Донмин был удовлетворен. Он, глядя в тот миг на Пак Чанеля и понимая: Менсу не оправдаться, — чувствовал: в груди перестало жечь. Там разлилось мягкое, приятное тепло, и даже дышать будто стало свободней, чем в предыдущие семь месяцев. Донмин ощутил себя почти счастливым… Ненадолго — до звонка Менсу. Он позвонил через два и даже не спросил «какого черта?» — просто поинтересовался: какие еще глупости Донмин сбирается делать. А потом посоветовал не вестись на провокации и таки дойти до врача, который ему явно сейчас необходим. И даже пообещал оплатить визит к какому-то суперпсихиатру, «специализирующемуся на подобных случаях». «Займись своим здоровьем и своей карьерой, Донмин. И прекрати за мной гоняться — от этого тебе лучше не станет». После его звонка Донмин почувствовал себя… оплеванным. Униженным у всех на глазах. И пусть свидетелей его позора нет — вряд ли кто вообще когда-нибудь узнает об этом разговоре — но Донмин все равно ощущал себя мелочным ничтожеством, душу которого вывернули перед толпой наизнанку, всю его жалкую мерзость миллионам людей показав. И это чувство все росло и росло, все сильнее давило своей тошнотворной тяжестью. И вот теперь Донмин, скорчившись, лежит на полу в ванной, не в силах даже встать и до кровати дойти, что уж там говорить об умыться, зубы почистить и душ принять… И правда: как же ты жалок, Донмин… *** — Иди в задницу, — нажимает на красную трубку Чанель, видя номер Джонина. — И ты тоже. — Не читая, удаляет сообщения от Минхо. — Дебилы хуевы. В последние дне недели они звонили и писали каждые полчаса. Пару раз Чанель даже ответил — Минхо и Сэхуну — но выслушивать их жалкие попытки оправдаться на стал. Обойдутся. Придурки. Вот от кого такой подставы Чанель не ожидал, так это от них! Думал: они мои лучшие друзья, с ними хоть в огонь, хоть в воду, — а они даже о Бекки ему не рассказали! Так и смотрели, как Чанель идиотом себя перед кучей людей выставляет, шоу наслаждались… И не только они. Бекки, перед которым Чанель раскрылся и которому рассказал то, что никогда и никому не рассказывал… Менсу, свадьбу-детей с которым он уже начал представлять… Они, как бы громко ни звучало, изменили жизнь Чанеля: Бекки показал, каково это — чувствовать себя и быть омегой, Менсу — что означает встречаться с альфой. Простые, обычные для любого (ну или почти любого) омеги вещи, они были для Чанеля словно бы из другой реальности — не вписывались в жизнь, которую он для себя выстроил. Можно сказать, даже выстоял и выстрадал. Отвоевал для себя у всех, даже у своей семьи. И потому держался за эту выстроенную-отвоеванную-и-прочее жизнь, как за единственно возможную и правильную. И даже не думал, что можно как-то иначе. Бекки с Менсу показали ему: можно, можно. И для этого вовсе не обязательно отказываться от всего, что Чанель хочет и чем дорожит. Раньше он думал: омежья мягкость и капелька флирта (очень незначительная капелька, на уровне «вежливо и чуть игриво улыбнуться альфе, что галантно открыл перед тобой дверь») поставит крест на его репутации крутого парня, с которым можно вести дела и которому можно доверить семейный бизнес, — но оказалось, что нет. И отец, и дед преображение Чанеля восприняли спокойно; в университете, конечно, поначалу новый имидж вызвал некоторое недоумение, отторжение и даже презрение, но потом все привыкли, убедились: ни глупее, ни легкомысленнее Чанель не стал, — и начали относиться скорее положительно, признавая: эффектная внешность — для омеги хорошее дополнение к мозгам и нужному характеру; а в окружении Менсу и вовсе Чанель встретил только одобрение, и не в последнюю очередь — что один из лучших студентов бизнес-факультета Енсе «выглядит не хуже Ча Ыну». Всего-то капелька терпения и твердости — и неприятие его омежести оказалось не более чем очередной жизненной трудностью, которую можно и нужно преодолеть. Проблема была не только и не столько в условиях и обстоятельствах, сколько в голове Чанеля. Их общество, конечно, до сих пор консервативно, но так сильно, как было еще пятьдесят лет назад, и омега сейчас может (пусть и проложив множество усилий) поставить себя наравне с альфами. А Чанель этого не видел и не понимал, потому что его семья излишне консервативна даже для Кореи, а Енсе — гордится своими традициями (среди которых — принимать только альф и бет), изо всех сил стараясь не замечать, как эти традиции медленно изживают себя и превращаются в глупые предрассудки. И именно потому, что не видел и не замечал, ему казалось неразрешимым противоречие «хочу быть сильным и вести дела, как альфа» и «хочу нравиться альфам, семью и детей, как нормальный омега». Хотя это и противоречием-то на самом деле не было — так, мнимая противоположность «омега» и «самодостаточный и сильный». Но это было проблемой, с которой Чанель никак не мог разобраться — и которая наверняка в будущем сделала бы его жизнь невыносимой. Поэтому да, Бекки с Менсу сделали для него очень, очень много: они заставили его переступить через свои страхи и предубеждения, выйти из той самой пресловутой зоны комфорта и попытаться начать жить так, как ему хочется. И этого не отменить, но… Но блядь, как же гадко на душе от осознания: все было розыгрышем! Чанелю, чтобы переступить-выйти-начать и прочее, потребовалось… довериться. Поверить кому-то больше, чем себе — ведь в себя он не верил ни капельки. И так получилось, что этими кем-то стали Менсу с Бекки. И сейчас Чанель себя чувствует преданным. Использованным самым гадким и дерьмовым способом: не просто с ним, а с его чувствами играли, устраивали себе лайв-шоу «как из образины-полуальфы красивого омегу сделать». Развлекались за счет наивного дурачка. А Минхо с Сэхуном и Джонином все знали. Знали и молчали — а Чанель считал: если на кого он и может положиться, то на них. А оказалось… Нет, Чанель не собирается из себя строить жертву-жертву и вопить «вы мне всю жизнь поломали!». Исин, которому Чанель под соджу поплакался, правильно сказал: «Тебе по большому счету ничего не сделали». Да и то, что потом прибавил… «Не факт, что Ча Ыну не приврал — вряд ли Ким Менсу стал бы встречаться с тобой только из-за шоу, у него не настолько скучная жизнь, чтобы за чужой счет самоутверждаться. Бекки, мне кажется, вообще тебе помочь хотел — ты б послушал альфу, если б он тебе про красоту-стиль-грацию говорить начал?» Может, все действительно так, но… Даже если Исин прав, Чанель все равно никого из этих придурков не хочет ни видеть, ни слышать. Ему мерзко и противно от них всех. Поэтому пусть они к Чанелю даже подойти не пытаются. *** — И какого черта? — Ты о чем? — Джунмен хлопает ресницами с невинным удивлением. Настолько фальшивым, что айдолы не такими уж и бездарными актерами кажутся. — Ча Ыну, — уточняет Бэкхен. Джунмен, конечно, и так все понял, просто ломается — ему нравится в «разведи меня намеками на ответ» играть. Вот только у Бэкхена совсем сегодня настроения подыгрывать ему нет. — А что-то случилось? — продолжает хлопать глазами Джунмен. — Хочешь сказать, что это не ты его накрутил? — Ну разве что маленечко, — говорит Джунмен уже серьезней. — Маленечко? — Да ты его не видел просто — там явно уже пора было транквилизаторы колоть. Крайняя степень истерики… Или как это называется, когда не приступ, а вообще состояние такое? Истерический психоз? — И ты этим воспользовался. — Что, в общем, было ожидаемо —изображать великого манипулятора Джунмен любит не меньше, чем просто выпендриваться. — Ну хоть какая-то польза от его истерик должна быть? — усмехается Джунмен. — К тому же и ему надо было… выплеснуть эмоции. Сделать гадость — неплохой отыгрыш, который в его случае прямо-таки необходим. Ну да, что еще с этого доморощенного макиавелли взять? Он всегда свои выкрутасы великом психологическим замыслом оправдает. — Тебе-то уж точно не на что жаловаться, — продолжает Джунмен, все так же через фразу усмехаясь. — У тебя же теперь появился шанс красиво оправдаться, потому что сейчас у нас главный гад не ты, а Менсу. В общем-то, да. То, как преподнес всю историю Ча Ыну, Бэкхену на руку — он выглядит, конечно, отнюдь не невинной, но все-таки жертвой. А вот Менсу… — А брат твой чего тебе сделал, что ты ему поднасрать решил? — Ничего. — Эта его ухмылка Бэкхена уже начинает раздражать. — Просто я ускорил процесс: ничего б у них с Чанелем все равно не вышло, готов задницу поставить. Кому-нибудь в пожизненное пользование. И тут Бэкхен с ним не может не согласиться: Чанель бы Менсу действительно быстро надоел. И для Чанеля разочароваться в своем типа прекрасном принце сейчас, когда все, по большому счету, еще и не началось — не худший конец отношений, совсем не худший. А насколько сильно Джунмен подгадил Менсу и почему, пусть они сами между собой разбираются. Тем более Джунмен в последнее время опять тормоза потерял — видимо, давно трепку не получал. Вот пусть ему Менсу и всыплет по-братски. — Ну что, ты мне даже спасибо не скажешь? — Джунмен, конечно же, прекрасно видит, что Бэкхен по поводу этого всего думает — и нет, Джунмену не стыдно. Ему забавно — как, в общем, и всегда в подобных случаях. И — как и всегда в подобных случаях — Бэкхену хочется ему врезать (несильно — так, скорее для профилактики, чтобы выпендривался в следующий раз поменьше — но все же). Вот только… Вот только если откровенно: Джунмен и в самом ему деле помог. Пусть и в своем обычном, жутко бесящем стиле. Так что… — Спасибо, — говорит Бэкхен. — И иди на хуй.