Полуночный отдел

Люциус открыл глаза. Было темно, да так, что эта самая тьма до боли в глазных яблоках давила на лицо и, судя по ощущениям, на все тело. Люциус даже подумал, что, возможно, он поймал сонный паралич, так как не смог пошевелить даже пальцами, сколько бы не старался сосредоточиться на этом, вроде бы, элементарном движении. Попытки моргнуть также не увенчались успехом, а лишь усилили боль, которая почти что с чудовищной силой начала отдавать в затылок, будто кто-то с остервенением бил его туда тяжелым камнем. Оставив бесполезные попытки расшевелить свое тело, он вспомнил, что когда-то читал, что при сонном параличе нужно наоборот расслабиться, и он, превозмогая невыносимую боль, расслабил мышцы. Неожиданно стало тихо и лишь где-то там, далеко сверху этой непроглядной темноты, он смог услышать как стрекочут сверчки. Поначалу это был отдаленный еле слышимый звук, а затем он усилился, становясь все громче и громче, переплетаясь со всевозможными безумно громкими ночными звуками шелестящей на ветру травы и листьев, а также насекомых и каких-то зверей. И, когда эта какофония звуков стала особенно невыносимой, Люциус понял, что больше не в силах сдерживаться, так как почувствовал, что, если он хотя бы еще секунду недвижимо пролежит тут, то его барабанные перепонки точно лопнут, будучи уже и так натянутыми до предела. Он дернулся, отмечая, что наконец может пошевелиться, но по-прежнему совсем на немного, потому что сверху, как и со всех других сторон, что-то нещадно давило. Приложив немалые усилия, он попытался сесть, но смог лишь поднять голову всего на пару миллиметров, ясно ощутив что-то холодное и мокрое сразу всеми частями еле приподнятого тела. Пальцы тут же нащупали что-то шершавое и мокрое, пытаясь понять что же это такое, но из-за невозможности видеть и из-за дикой боли, Люциус не смог даже примерно предположить что это, поэтому снова обессиленно расслабился. Запоздало и внезапно в голову закралась мысль о том, что он даже понятия не имел как сюда попал. Попытки что-либо вспомнить не дали никакого результата. Последнее, что он как-то более или менее помнил сквозь какую-то странную туманную пелену воспоминаний это были обеспокоенные глаза Драко, когда тот аппарировал из Лютного переулка, оставив его одного. После этого память была числа словно белый лист. Люциус также не помнил зачем и почему он в тот день отправился с сыном в этот злосчастный переулок, потому что память подкидывала лишь смутные неоднозначные образы чего-то или кого-то, кого было невозможно разглядеть из-за бешеного круговорота пятен перед глазами. Во всяком случае, это было странно, а еще страннее было то, что Люциус сам смутно мог припомнить хоть что-то из своей жизни, и воспоминания эти были туманные и призрачные. Это, ко всему прочему, - пугало. Он даже подумал, что, возможно, умер, потому что ощущения были настолько болезненные и необычные, что он ясно понимал, что не испытывал ничего похожего наверное никогда в своей жизни. Но, если взять как факт, что он умер, то почему тогда он чувствовал эту чудовищную боль, почему мог пошевелиться, пусть даже совсем чуть-чуть, а главное, - почему не помнил свою смерть? Люциус попробовал двинуться снова, и рука, на удивление, смогла подняться намного выше, чем он того ожидал, тут же нащупав твердые маленькие камни, которые слегка оцарапали ему пальцы. Данная неожиданная находка привела его в оцепенение, а потом и вовсе заставила ощутить что-то сродни ужасу, потому что он ясно и без всяких прочих вариантов осознал, что лежит в земле. И, когда дергаясь резкими рывками, попытался прорваться куда-то вверх и понял, что это абсолютно бесполезно, в ужасе закричал, то ли от отчаяния и страха, то ли надеясь на то, что кто-то его все же услышит. Грязь забивалась в горло, царапала десны, а глаза, казалось, и вовсе засохли из-за невозможности хоть раз нормально моргнуть и очистить их от прилипшего к ним песка. Тело горело, словно находилось не в земле, а в смертельно жарком огне, который опалял все тело, начиная от лица и заканчивая внутренними органами. Чтобы хоть как-то исправить это безысходное и ужасное положение, Люциус попытался закрыть рот, но из-за песка и грязи не смог, чувствуя как на зубах трещат мелкие камни и земля. Неожиданно, ко всему уже имеющемуся ужасу, он осознал, что не может дышать, а грудь вздымается конвульсивно и глухо. Люциус попытался вздохнуть, но почувствовал лишь как песок попал в нос и, садня слизистую, будто дьявольский огонь, ворвался в легкие, заставляя его закричать от невыносимой боли и ощущения того, что земля забилась через рот почти до желудка. И, когда он уже окончательно свыкнулся с мыслью, что умрет, и когда грудь перестала конвульсивно трястись, а горло дрожать в приступах рвоты, которая пыталась вытолкнуть чуждую организму землю, Люциус понял, что больше не дышит. И, несмотря на то, что он совершенно не дышал и чувствовал свое тело как нечто неживое, не ощущая ни рук, ни ног, он остался живим, продолжая недвижимо лежать, как и раньше. Осознав это, он снова попытался пошевелиться и ему это удалось. И, несмотря на то, что несколькими минутами ранее он находился почти что в состоянии животного страха от того, что мог пошевелиться лишь так незначительно, сейчас, удивительно, но он был рад даже тому факту, что мог хотя бы это. В очередной раз расслабив тело, Люциус попытался собраться с мыслями, настойчиво игнорируя тот факт, что он по-прежнему лежит с широко открытым ртом полным непонятной грязи. Несомненно, он не дышал, потому что просто физически не мог этого сделать, но каким-то поразительным образом был до сих пор жив. Конечно же, боль по прежнему опаляла все тело, но почему-то осознание своей неуязвимости умерило ее настолько, насколько можно было хоть как-то прояснить свой больной разум. Вполне может быть, что он просто-напросто сошел с ума, и все, что сейчас чувствует было просто результатом его больного воображения или же банальный делирий с какими-то буйными и ненормальными галлюцинациями. Хотя, Люциус не припоминал, чтобы вообще когда-либо так напивался, чтобы довести себя до такого беспросветного и ужасного состояния. Скорее всего, тут было что-то другое. И он почти что чувствовал, что, если он вспомнит хотя бы немного из того, что забыл, то все станет на порядок понятнее. Но, неожиданно, он четко и ясно осознал, что его совершенно перестало волновать что-либо касаемо его нынешнего положения. И по всему телу, будто после долгого болезненного тонуса мышц, разлилось приятное тепло, а разум практически погрузился в чувственное и легкое забытье. Люциус попытался сосредоточить хотя бы на чем-то, чтобы не провалиться в сон, потому что ощущал почти всем телом, что именно сейчас ему откроется самое важное, что позволит ему наконец понять, что с ним случилось, а главное, - что будет дальше. И, когда он в очередной раз попытался прогнать дурман, то услышал сначала тихие, а затем все более и более отчетливо громкие шаги где-то сверху над землей. Кто-то шел к нему, и почему-то он был уверен, что этот кто-то точно знал, что он здесь - лежит в земле и ждет. Ждет - его. Странно, но Люциус знал, а точнее почувствовал чем-то внутри него самого, что этот человек пришел именно за ним и для того, чтобы помочь. Он не мог объяснить почему знал это даже самому себе, да и это уже было не важно, потому что человек, стоящий сверху начал шумно и быстро рыть землю. И, когда звуки отбрасываемой в разные стороны земли и пыхтения стихли, а перед глазами заплясали какие-то мутные пятна, что было уже хоть что-то по сравнению с темнотой, Люциус услышал смех. - Ох черт, - это был незнакомый ранее мужской голос, - паршивый у тебя видок, Люциус. Видел бы ты себя, - и он снова засмеялся при том так громко, что это было почти что чудовищно болезненно для ушей, но в этот раз, наконец, Люциусу удалось зажать их руками. Как только он это сделал, то почувствовал, как внутренности протестующе сжались и через минуту безумной мелкой дрожи, содержимое его желудка вместе с песком и грязью болезненно вылилось на прохладную и влажную траву, которую почти что крича, Люциус сжимал пальцами. Как только он выплюнул последние остатки этой зловонной грязи, то почувствовал себя на порядок лучше, сумев даже вздохнуть и наконец наполнить свои слипшиеся легкие воздухом, которые при этом даже жутковато защелкали. Мужчина, который скорее всего стоял все это время рядом, еще раз усмехнулся, но Люциус по-прежнему не мог видеть ничего кроме еле различимых пятен, поэтому опознать того, кто так весело насмехается над его ужасным положением, он не смог. - Пошел ты, кто бы ты там не был, - прошипел Люциус и неожиданно почувствовал, как почти что к самому горлу подкатила, ранее не ощущавшаяся никогда с такой силой, дикая волна гнева. И, ко всему прочему, он почему-то совершенно не узнал свой голос.