Жар погони

Персиваль совершал много ошибок в своей жизни. В первый год учебы в школе он смешал опасное зелье, которое едва не стоило другому ученику бровей. Однажды споткнулся на глазах у своих коллег на совещании по развитию департамента... Так и не попрощался с отцом. А еще поцеловал Ньюта Скамандера за какими-то ящиками на пирсе, а потом позорно убежал. К тому времени, как он аппарировал обратно на берег, его авроры уже держали ситуацию под контролем. Большинство контрабандистов сбежали, и Персиваль огляделся в поисках Саррейи. Он схватил Бентридж за руку, когда та пробежала мимо него. На виске у нее был порез, и уже засохшая кровь ярко блестела на темной коже. — Та женщина... — Последний из них схватил ее и убежал, — сказала она. — Но вы, похоже, здорово ее отделали! Персиваль неопределенно кивнул, снова окинув взглядом происходящее. Его авроры аппарировали вместе с захваченными контрабандистами. Никто из них не выглядел серьезно раненным, если не считать пары порезов и синяков. Лейкс щеголял вокруг него с распухшей губой. — С вами все в порядке, сэр? — А? — Персиваль осознал, что все еще держит Бентридж за локоть, и резко отпустил ее. — Да. Все нормально. Где Голдштейн? — Я здесь! — пропищал голос позади него. Он обернулся и увидел, что Голдштейн ковыляет к ним по сухому песку. С передней части ее рубашки и волос капала вода, а один рукав был полностью покрыт песком. — Это было неожиданно, но мы, по крайней мере, поймали большинство из них. Я не знаю, что это значит... Где Ньют? — С ним все в порядке, — вмешался Персиваль, прежде чем Голдштейн успела впасть в панику. — Я отправил его домой. — О, — Голдштейн это, кажется, успокоило. Она отряхнула пальто и выпрямилась на песке, насколько это было возможно. — Бьянки и Саррейя сбежали, но, по моим подсчетам, мы поймали по меньшей мере восьмерых из их людей. Вы собираетесь допросить их насчет существа? — Насчет... — начал Грейвс, но резко замолчал, подумав, действительно ли Ньют ушел домой или все еще сидит там, в оцепенении и отвращении? Боже, у него ведь даже не было возможности сказать ему «нет». Персиваль почувствовал себя так, словно какая-то глубинная часть его тела воспользовалась Ньютом, и подавил дрожь. — ... Сэр? — Что? — это прозвучало несколько резче, чем он хотел, и Голдштейн в удивлении подняла брови. — Я спросила, что вы хотите делать дальше? — О. Да, — сказал Персиваль. — Мне нужен кто-то, кто будет вести допрос... Голдштейн выразительно кивнула головой. — Хорошо, — сказала она. — А что делать мне? У Персиваля не было на это времени. Ему нужно было срочно идти за Ньютом, вставать на колени и молить о прощении. — Как раз ты и займешься допросом, — сказал он. — Я? Одна? — Да, Голдштейн, именно так я и сказал, — Персиваль поплотнее закутался в пальто. Последний из контрабандистов был уведен. На пляже осталось лишь несколько авроров, которые прочесывали периметр и проверяли, не осталось ли следов драки. Некоторые из них пытались справиться с клеткой. Все пикси исчезли, и Персиваль гадал, найдут ли они Ньюта и его чемодан. — Сэр, вы... — Голдштейн не договорила, окинув его обеспокоенным взглядом. Ветер хлестал по их лицам изо всех сил, шевеля песок у ног и обжигая Персивалю глаза. Он нахмурился, глядя на нее. — У меня есть неотложные дела, — сказал он. — Веди допрос. Соберите необходимый минимум, чтобы запереть их в камере, а затем доложите мне. — Есть... — неуверенно произнесла Голдштейн, но Персиваль проигнорировал её, решив вместо этого развернуться и отойти на несколько шагов, чтобы аппарировать. Швейцар молча открыл ему дверь, когда он вошел в МАКУСА. В атриуме было тихо. Персивалю показалось, что он слышит громкий стук собственных каблуков в своей голове. Его мысли были заняты паникой, отчаянным гневом и мягкими губами. Он до последнего не понимал, куда идет, пока не обнаружил, что стучит в дверь Серафины. — Войдите, — позвала она с другой стороны. Персиваль проскользнул внутрь и плотно закрыл за собой дверь. В кабинете Серафины было тепло: огонь потрескивал в камине. Темные глаза сверкнули в тусклом свете, когда Серафина оторвалась от своей работы. — Персиваль, — сказала она, откладывая ручку. — Что случилось? — Ложная тревога, — Персиваль стоял прямо, уставившись на полированное дерево письменного стола Серафины. — Мы разгромили банду контрабандистов, пытавшихся бежать из страны. Многие сбежали. — Значит, это не имеет никакого отношения к нью-йоркскому монстру, — Персиваль почувствовал гнев в ее голосе, но его собственное раздражение дремало где-то в глубине груди. — Нет. На мгновение воцарилась тишина, а затем Серафина тяжело вздохнула. — Что с тобой? — Я вывел их главу из строя, — сказал он, — но, к сожалению... — Персиваль. Он закрыл рот, чувствуя свои потрескавшиеся губы с привкусом соленой воды, зернистого песка и отвращения. — Я был... эмоционально скомпрометирован, — сказал он, все еще не поднимая глаз от стола. — Это понятно, — сказала Серафина, и ножки ее стула заскрипели по полу, когда она встала. — Сядь. Персиваль вышел вперед и опустился в кресло. Он наблюдал за тем, как Серафина подошла к стенной панели и помахала над ней рукой, что-то тихо бормоча. Раздался щелчок, и панель распахнулась. — На всякий случай, — пояснила Серафина, протягивая руку и доставая две рюмки и бутылку с какой-то янтарной жидкостью. Она закрыла панель и вернулась к своему столу. Рюмки тихо звякнули, когда она поставила их на стол. Она протянула Персивалю одну из них, и тот без вопросов принял её, уставившись на напиток, который сиял так, словно был зажжен изнутри. А затем поднес рюмку к губам и резко выпил ее содержимое. И только годы практики сдерживали его: жидкость ужасно обжигала горло, обжигала так, что он чувствовал, как она спускается вниз по пищеводу, оставляя за собой теплый след. Он сглотнул, почувствовав вкус чего-то острого. — Что это? — озадаченно спросил он. Серафина сделала большой глоток из своей рюмки и с довольным мурлыканьем опустила ее на стол. — Огневиски. Жжение удвоилось в животе, когда Персиваль фыркнул. — Ну, конечно, — пробормотал он про себя. — Ладно. Теперь расскажи мне, что заставило тебя хандрить у моей двери, и, пожалуйста, сделай это побыстрее, Персиваль. Персиваль нервно постучал пальцем по краю рюмки. Он всегда приходил к Серафине со своими самыми тяжелыми проблемами, и каждый раз она давала ему какой-нибудь совет, который был жизненно важен для его успеха. Но мысль, чтобы признаться ей в том, что он сделал, заставляла его желудок волнительно сжаться. — Я действовал под влиянием эмоционального импульса, — осторожно начал он, — который, кажется, был плохо воспринят. Серафина выгнула свою тонкую бровь. — Плохо воспринят... мы говорим о законе? — Нет. — Ах! — Серафина откинулась на спинку стула, растянув губы в подобии ухмылки. — Персиваль Грейвс, вы пришли за романтическим советом? Персиваль подавил желание нахмуриться: как бы сильно он ни ненавидел ее самодовольство, сейчас он отчаянно нуждался в какой-то передышке от собственной эмоциональной нестабильности. — Чисто гипотетически. — Хм, — сказала Серафина. — И я гипотетически знакома с этим человеком? — Гипотетически. — Боюсь, что я не смогу дать никакого совета, если ты не расскажешь подробнее о своей... гипотетической ситуации. — Я совершил ошибку, — Персиваль обхватил пальцами рюмку и сжал ее в так сильно, что надеялся не раздавить. — Я навязал свою... слабость тому, кто ее не заслуживает. Нет-нет, не недостойному. А тому, кто заслуживает лучшего. Серафина поставила рюмку и наклонилась вперед, озабоченно сдвинув брови. — Персиваль... — Не пытайся убедить меня в обратном, Серафина. Ты не хуже меня знаешь, что такие люди, как мы с тобой, терпят неудачу во всех романтических отношениях. — Тогда зачем ты пришел? Персиваль открыл было рот, но тут же закрыл его. Он рассердил Серафину своим замечанием и понимал это, но ничего не мог с собой поделать. Он моргнул и сделал еще один большой глоток, сосредоточившись на глубоком ожоге в горле. Сидевшая напротив него Серафина протянула руку и коснулась своих золотых сережек, свисавших с ее уха. Раздражение на ее лице постепенно сменялось глубоким пониманием, которое Персиваль мог прочесть в ее глазах. — Как тебе удалось?.. — наконец произнес Персиваль почти шепотом. Серафина пожала одним плечом. — Карьера всегда была на первом месте. Я думала, мы оба договорились об этом. — Так и есть. Но ты, конечно, должна была попытаться помириться с ней... — Да, — сухо ответила Серафина. — Я перепробовала все, но этого оказалось недостаточно. Мои чувства отвлекали меня в тот момент, когда я больше всего нуждалась в концентрации. Приходится идти на жертвы. — Ты жалеешь об этом? Серафина перевела взгляд на окно, словно подыскивая нужные слова. — Я стараюсь ни о чем не жалеть, Персиваль, это ни к чему. — Но... — Если ты хочешь спросить, скучаю ли я по ней, — прервала его Серафина, — то да. Но мне нравится думать, что я сделала много чего хорошего в качестве президента. И это то, чего я никогда не смогла бы достичь со своими... привязанностями. — Серафина наклонилась к нему, поджав губы. — Ты и я находимся здесь, потому что мы пожертвовали бо́льшим, чем все наши конкуренты. Это был наш выбор, который мы оба уже давно сделали. — Ты права, — кивнул он. — Я не думаю, что мне нужно напоминать тебе еще раз, что твоя должность сейчас висит на волоске, не так ли, Персиваль? — Нет. — Хорошо, — Серафина снова откинулась на спинку кресла и осушила остатки своего огневиски, откинув голову назад и со звоном поставив рюмку перед собой. — Мне нравится видеть тебя счастливым, Персиваль, — сказала она, — и ничто не делало тебя счастливее, чем работа. — Я знаю. — Я хоть как-то помогла твоей маленькой гипотетической проблеме? Персиваль снова кивнул. Его движения были скорее механическими, ноги отяжелели, а ступни вдруг словно покрылись свинцом. Внезапно ему захотелось забраться в постель и немного вздремнуть. — Я очень рада, — Серафина одарила его легкой улыбкой, которую приберегала только для самых интимных моментов. — В таком случае... есть ли еще что-нибудь, что я должна знать о нашем любимом деле? Персиваль поколебался. Её слова эхом пронеслись в голове: «Приходится идти на жертвы». — Вообще-то, — сказал он, — есть одна вещь, которую я хотел бы обсудить с тобой...

- - - - - - - - - - - - ⊱❪ 🦊 ❫⊰ - - - - - - - - - - - -

Голдштейн удивленно посмотрела на него, открыв дверь. — Мистер Грейвс? Проходите! — Мне нужен мистер Скамандер, — заявил Персиваль, входя в маленькую уютную квартирку и тут же оглядываясь по сторонам в поисках знакомых кудряшек. — Он в своем чемодане, — сказала Голдштейн. — Хотите, чтобы я его позвала? — Ничего страшного, я сам войду. Спасибо, Голдштейн. Он чувствовал на себе взгляд Тины, когда прошел через комнату, направляясь к знакомому потрепанному чемодану, и медленно открыл крышку, вглядываясь в деревянный пол. Внизу горел свет, но он ничего не слышал изнутри. Не оглядываясь на Голдштейн и не давая себе возможности обдумать свои действия, он перелез через край чемодана и нашел опору в лестнице. Он спустился вниз, погрузившись в магически увеличенное пространство, и закрыл за собой чемодан. Он спрыгнул в сарайчик и выпрямился, отряхивая несуществующую пыль с лацканов пальто. Внутри было пусто, но на столе, рядом с кружкой чая, лежали разбросанные бумаги и свежие чернильницы. Персиваль подошел к нему, просматривая страницы, исписанные беглым почерком и торопливыми, но впечатляющими набросками. Дверь открылась, и оттуда донесся голос: — Я знаю, что говорил тебе это, Пикетт, но теперь я говорю, что передумал... Персиваль оторвал взгляд от рисунка какого-то существа, похожего на омара. Скамандер стоял в дверях сарая, одетый в грязную белую рубашку и брюки с подтяжками. Его рукава были закатаны так, что Персиваль мог заметить исцарапанные веснушчатые руки, в которых он держал два металлические ведра. — Персиваль... Какое-то мгновение они просто стояли и смотрели друг на друга. — Можно вас на пару слов? Ведра громко звякнули, когда Скамандер поставил их на землю и поморщился. Он протянул палец сидящему на его плече Пикетту, который послушно пополз дальше и позволил Ньюту посадить себя на стол. — Эм... да, — сказал Скамандер. — Я собирался... то есть, у меня не было времени... — Я пришел извиниться, — не было смысла ходить вокруг да около. — А? — щеки Скамандра уже были ярко-красными. Он выглядел ужасно неловко, и это было еще одной причиной поторопиться и просто покончить с этим. — Да, — сказал Персиваль. — Я прекрасно понимаю, что моя минутная слабость поставила вас в довольно незавидное положение, и я хотел бы принести вам свои самые искренние извинения за это. Ньют нахмурился, и прежде чем он успел что-то сказать, Персиваль продолжил: — Вы должны понимать, что в последние недели я испытываю неоправданный стресс, боюсь, что мысль о коллеге, находящемся в опасности, заставила меня на мгновение потерять самообладание. Тем не менее, я пришел заверить вас, что у меня нет никакого реального влечения, и все это было просто на эмоциях ситуации, которая вызвала мой... промах. Он едва не споткнулся на последнем слове, потому что не знал, как правильно его преподнести. Скамандер теперь не проявлял ни малейшего желания говорить. Он стоял молча, дрожа коленями и сжав губы в тонкую линию. На его виске виднелась полоска грязи, и Персиваль пожалел, что не может смахнуть её. — Я понимаю, мои действия доставили вам неудобство, — продолжил он, — и я хотел бы еще раз извиниться за это и заверить вас, что ни при каких обстоятельствах это не было подкреплено реальными чувствами. Где-то в общем хаосе сарая затикали часы, и Скамандер перевел взгляд с лица Персиваля на точку чуть выше его правого плеча. — Мистер Скамандер? — спросил Персиваль, ища какой-нибудь знак, чтобы получить вежливое прощение, которое он так долго искал. — Хорошо, — наконец сказал он. — Да... именно это я и предполагал. Я ужасно сожалею, но все это... застало меня врасплох... Персиваль сглотнул пересохшим горлом. — Прошу прощения. — Я понимаю... до какой степени адреналин может толкать людей на необдуманные поступки во время сильного стресса, которые... в противном случае можно даже и не рассматривать всерьёз... — Да, — сказал Персиваль с облегчением, потому что Скамандер, по крайней мере, не казался слишком расстроенным ситуацией. Персиваль никогда бы себе не простил, если бы причинил ему какую-то затяжную травму. — Именно. Спасибо за понимание. — Конечно, — Скамандер неопределенно улыбнулся ему, — никаких чувств... А теперь, с вашего позволения, я должен заняться делами... — О. Да. Простите, что отнял у вас так много времени. Персиваль повернулся и поднялся по ступенькам лестницы, прислушиваясь к тиканью часов где-то позади. Протянув руку и надавив на крышку чемодана, он поколебался... Да, его простили. Но он все равно никогда больше не сможет вернуться к тому подобию дружеских отношений, которые сложилось между ним и Ньютом за последние несколько недель... Нет. Хватит. Он и так позволил слишком многим эмоциям отвлечь себя от работы. Он вылез, не оглядываясь на Скамандера, и закрыл за собой крышку. Персиваль стоял, уставившись на потрепанную кожу чемодана и прислушиваясь к биению собственного сердца. Он чувствовал каждый вдох, который проходил сквозь его легкие и снова выходил, чувствовал, как поднимается и опускается его грудь... — Мистер Грейвс? — Персиваль поднял голову на звук. Туда, где с обеспокоенным выражением лица стояла Куини Голдштейн в бледно-розовой ночной рубашке. Позади нее за кухонным столом сидела Тина с чашкой кофе и с недоумением наблюдала за происходящим через плечо сестры. — Мне очень жаль, — сказал Персиваль, лишь смутно осознавая, что голос, произносящий эти слова, принадлежит ему. — Я уже ухожу. — Мистер Грейвс, позвольте мне принести вам стакан воды. Вы выглядите немного бледным... — Нет, — сказал голос, похожий на голос Персиваля, — мне нужно идти. — Мистер Грейвс... — Спасибо, что впустили, мисс Голдштейн, — он выскользнул в темный холл, захлопнув за собой дверь, и быстро аппарировал, даже не потрудившись проверить, нет ли рядом каких-нибудь немагов. Спотыкаясь, он вошел в гостиную и упал на диван, едва успев добраться до него. Он откинул голову назад, уставившись в потолок. Его квартира была большой, темной и пустой. Он тяжело задышал, закрывая глаза, и попытался успокоиться, сосредоточившись на своем бешено колотящемся сердце. Он поднес два пальца к шее и проверил пульс, чувствуя, как быстро он бьётся под кончиками пальцев. Стало быть, у него приступ паники? Но он не чувствовал особо никаких эмоций. В основном просто... опустошение. Персиваль сидел, прижав два пальца к шее и крепко зажмурившись. В конце концов, его дыхание замедлилось, а сердце снова начало работать в нормальном ритме. Но это тревожное оцепенение, похоже, никуда не делось. Персиваль сделал долгий, глубокий вдох через нос. Все хорошо. Он сделал то, что должен был. Приходится идти на жертвы?..