Всего лишь шутка

      Место, в которое мы приехали, было довольно уединённым, а потому мы, никого не стесняясь, распили бутылку вина, обнимаясь и целуясь, почти не прерываясь на какой-либо диалог. Было хорошо, очень. Совершенно не хотелось ничего менять, но всё же мысль о том, что мы можем оказаться совсем скоро точно уж наедине друг с другом у меня дома, не давала сосредоточиться на чём-нибудь ещё. Джонхан оказался не менее нетерпеливым, чем я, и, когда я забрался рукой ему под кофту, резко отстранился, встал на ноги и начал быстро собирать вещи в рюкзак, бросив на меня вполне однозначный взгляд.       — Если мы сейчас же не поедем домой, я за себя не отвечаю. — В ответ я только рассмеялся, хотя мне было немного страшновато — это был громадный шаг в неизведанное и пугающее, непривычное, незнакомое, мог ли я ошибиться? Я не хотел сделать что-то не так.       — А нам нужно?.. — Хани вопросительно глянул на меня, пока я пытался подобрать менее смущающие слова. — Ну… в аптеку?       — Ох… — Настала его очередь краснеть и отводить взгляд. — Это… это было самонадеянно с моей стороны, я знаю, да. Но… но я всё взял с собой.       — Боже… — Я присел на пледе и закрыл лицо руками. — А как мы… как, ну…       — Тише, Чоль, не паникуй. — Хани присел рядом со мной и отнял мои руки от лица, заглядывая мне в глаза. — Мы никуда не торопимся, и мы всё решим. Ладно?       Я кивнул, не найдя в себе сил на ответ, но почувствовав спокойствие, которое мне передалось каким-то образом от Джонхана. Чего я себе никогда не мог позволить — довериться кому-то другому. Сейчас же почему-то всё было словно на другом уровне, и я знал, что не один могу нести ответственность за происходящее, а что нас двое, и мы можем прийти к общему знаменателю. Ведь чего страшного, просто позволить себе… любить? Боже…       Мы собрали все вещи, сложили их и поехали обратно к моему дому, да только теперь совершенно не интересовало ничего, мимо чего мы проезжали, единственное, что нас интересовало, — это мы сами. Мы, если позволяла дорога, ехали рядом, чтобы не терять друг друга из виду, если же кто-то уезжал вперёд, то неосознанно оборачивался, проверяя, всё ли в порядке, рядом ли. Мы не переговаривались, только лишь переглядывались, утопая в чужих взглядах, и улыбались как дети.       Когда мы въезжали в мой двор, на город уже начали опускаться сумерки. Мы погрузили велосипеды в машину Джонхана, он взял с собой рюкзак, повесив его на одно плечо, и, закрыв машину, неловко переминался на месте, ожидая, видимо, что я позову его наконец-то в дом, но я так увлёкся разглядыванием его, что просто забыл, что можно вообще двигаться. Хани, поняв, что не дождётся от меня никаких действий, аккуратно толкнул меня в плечо, чтобы я очнулся, я же действительно очнулся и сгрёб его в охапку, зацеловывая. Плевать на соседей, которые могут увидеть. Какая разница — сейчас или потом? Всё равно я, кажется, уже всё для себя решил. Окончательно и бесповоротно.       Я тянул Хани за руку в дом, почти бежав, он смеялся, но от меня не отставал. Мы целовались в подъезде за закрытой дверью, пока не услышали проснувшийся лифт, вспугнувший нас, словно школьников. Мы не стали терять времени и взбежали на мой этаж по лестнице, запыхавшись и смеясь, а пока я пытался справиться с ключами, Хани целовал мои щёки, прислонившись к двери. Мы выпили совсем немного, но я был пьян… Опьянён Джонханом, его поцелуями, его заразительным смехом, его сияющими глазами, касаниями, улыбками, им всем.       В квартиру мы ввалились неразрывным клубком тел, сплетясь в объятиях так крепко, что будто бы и не было возможности оторваться друг от друга. Скидывали обувь, протискивались в комнату, ударяясь о стены, совершенно не разбирая дороги. Безумие, какое же это безумие. Свет включить никто и не додумался, да и не нужен был он, внутри было так ярко, так потрясающе, что не заметна была темнота вокруг. Хани стонал в моих объятиях, когда я целовал его куда дотянусь: губы, щёки, подбородок, ключицы, его острые и такие красивые ключицы, которые я мог целовать беспрепятственно. Я стонал, кажется, в ответ, но не был уверен уже ни в чём происходящем, я потерялся, утонул, погиб, не было меня вовсе.       Я почти впихнул Джонхана в спальню, уронив его на кровать и упав на него следом, заставив его засмеяться, откинув голову назад и открыв мне шею, которую я тут же с жадностью стал целовать, разом прекратив весь смех.       — Ты не посмеешь это забыть ещё раз, — Хани выстанывал каждое слово.       — Даже если ты будешь умолять меня забыть…       — Я скоро начну умолять тебя не медлить больше. — Меня пробил озноб от этих слов. — Это же пытка, Чоль, просто пытка…       Джонхан оттолкнул меня от себя и вскочил с кровати, умчавшись из комнаты в коридор, где бросил у входа свой рюкзак, а я потёр лицо руками и, дотянувшись до лампы на тумбочке, включил её. Всё озарилось мягким светом, я не мог себе позволить лишиться потрясающего вида. Джонхан вернулся и, не сбавляя скорости, забрался мне на колени, отложив всё, что принёс, в стороне от нас, а сам начал стягивать с меня кофту, бурча себе что-то под нос насчёт того, что это преступление — облачать такое тело в одежду. Я вдруг оробел, и Хани почувствовал это, скинув мою кофту, чуть остановившись и поцеловав меня, уже не жадно, нежно так, медленно, чувственно. Но не было никаких сил терпеть эту сладкую пытку, и я, обхватив Хани за талию, перекинул его на кровать, а сам навис сверху, пробираясь руками к оголённому животу из-под задравшейся кофты.       — Я так понимаю, с позициями мы определились, — хохотнул Хани, а я покраснел сильнее прежнего. — Не волнуйся, я не против.       Я раздевал его, касался жадно, но нежно, боясь причинить ему боль, а он открывался мне всё сильнее, изгибался, стонал, извивался в моих руках, разжигая во мне пожар. Он помог мне избавиться от оставшейся одежды, и вот мы уже сгораем в объятиях кожа к коже, искрясь, словно оголённые провода. Я чувствовал его возбуждение не хуже своего, боялся этого, но тормоза уже давно отпустил, а потому совершенно не стеснялся и лишь потерял дар речи и возможность нормально дышать, когда Джонхан потянулся к тюбику сбоку от нас. Я следил за его пальцами, действующими так ловко, за тем, как он гнётся в пояснице, за губами, что он без остановки закусывал, сдерживая стоны, а сам я застыл, боясь спугнуть это прекрасное наваждение. Мои руки на его расставленных передо мной ногах, я сжимаю мягкую податливую кожу, и кажется мне, словно я раскалён, и касания эти только поднимают градус накала.       Хани приподнимается ко мне и тянет на себя, хватаясь за шею, впиваясь губами, целуя их, кусая, а сам меня касается, выбивая из меня стоны, дыхание рваное и огонь, бегущий по венам вместо крови. Я таял, плавился, горел и с ума сходил, а Хани уже ждал меня, был готов, я не собирался заставлять его ждать больше ни секунды. Я не торопился, старался быть нежен, сдерживался, а Хани выгнулся и застонал так, что я покрылся мурашками по всему телу и стал двигаться, лишь бы услышать эти стоны ещё и ещё. Хани дарил мне их, откликаясь на каждое моё действие, касаясь меня везде, где только мог, целовал меня и дышал часто, хрипло, возбуждающе, боже мой… Я растворился в ощущениях чужого тела в моих руках, в крови словно бурлило счастье. Я, кажется, действительно был счастлив.