Через время и пространство

      Когда Бакуго первый раз убивает, он видит пропасть.       Это не что-то, что можно увидеть физически, но он чувствует её: как люди теперь стоят рядом с ним, но на расстоянии вытянутой руки; как на него кидают презрительные взгляды исподтишка, как шёпот, который после нескольких лет геройства он не может слышать, раздаётся за спиной; он чувствует вибрацию ногами.       Он помнит, как ещё в пятнадцать лет думал: «Если я убью трёх злодеев, то у меня есть шанс выползти из этой дыры». Он всегда готов не сдаваться до последнего, как и злодеи. Герои? О, у этих героев слишком слаба рука, чтобы прервать чьи-то мучения.       Может, Стейн был в чём-то прав. Может, они все плутают в темноте, неспособные понять, что есть настоящее милосердие.       Это был небольшой бой во время патрулирования, и один из героев бросил какого-то второсортного злодея через всю улицу в поломанную витрину. Как-то так получилось, что у злодея сломался позвоночник, а шевелил он только одной головой, истекая кровью. Он смотрел на Ground zero глазами, молящими о помощи, и кряхтел, выхаркивая кровь:       — Пожалуйста. Я не хочу так... в Тартаре... в таком теле...       Знает ли что-то Бакуго про Тартар спустя несколько лет работы про-героем? Знает.       Поэтому он ломает злодею шею, и тот умирает мгновенно.       «Акт излишней жестокости» — гласят заголовки из каждого угла. Бакуго хмыкает и прячет лицо за капюшоном и тёмными очками, собирая волосы под кепкой, когда идёт в продуктовый магазин. Отсутствие смертной казни в их стране при существовании Тартара — вот излишняя жесткость.       Когда на следующий день он заходит в собственное агентство, все отводят от него взгляд. Рука секретарши дрожит, когда она даёт ему документы на подпись, и Бакуго только цыкает. Ему почти не впервой. Киришима ждёт его возле двери в кабинет, но, как только Кацуки приближается, отступает на шаг.       Будто он какой-то психопат, готовый убить кого угодно в любой момент.       — Серьёзно? — спрашивает Бакуго разочарованно. Эйджиро только отводит взгляд.       — Эм, — он неловко начинает, всё ещё не смотря в глаза лучшему другу, — комитет решил отстранить тебя.       — Но это моё агентство.       — Твою лицензию заморозили на... неопределённый срок.       Он разворачивается и стремительно уходит, сгорбившись и глядя лишь себе под ноги. Бакуго лишь задумчиво смотрит ему вслед, разочарованно вздыхает и всё же заходит в свой кабинет.       Что-то он не помнит такой реакции, когда они убили Шигараки. Кажется, все радовались избавлению от вселенского зла и благодарили их. Почему больных собак усыплять можно, а людей — нельзя? Кто вообще решает, что хорошо, а что плохо?       Что есть убийство? Бакуго не чувствует, что совершил убийство. Он не чувствует себя виноватым.       После подготовки отчётов задним числом Бакуго собирает свои вещи и уходит. На выходе он снова натыкается на Киришиму, у которого, кажется, в этот раз чуть больше смелости, чем в прошлый.       — Нам нельзя решать, кому жить, а кому умирать, — выплёвывает он ему в лицо. Бакуго всё ещё помнит, как друг плакался ему в плечо год назад, когда ему пришлось усыпить свою любимую кошку из-за её болезни.       — Я не попрошу тебя о своей эвтаназии, не волнуйся, — Бакуго зло усмехается и уходит.       Дома он наконец делает генеральную уборку, которую давно надо было сделать, и готовит приличный ужин на двоих. Несколько часов он даже сомневается — придут ли к нему, когда всё повернулось вот так, — но сомнения развеиваются, как только звучит звонок дверь.       — Боги, — Деку хватает его за лицо и осматривает со всех углов; он первый, кто прикасается к нему после того убийства, — Каччан, ты выглядишь отвратительно.       — Спасибо, — он хрипит, и Мидория целует его в лоб. Бакуго даже не противится.       Они ужинают почти в тишине, но Изуку прикасается к нему коленом, они сидят рядом и иногда даже сталкиваются локтями на столе.       Пропасть состоит из амбиций, пониманий и правил. Из рамок общества, ярлыков, навязанных принципов и отсутствия своих собственных мыслей, не опирающихся на общее мнение. Эта пропасть такая тёмная и отвратительна, что все те, кто стоит на другой стороне, кажутся серыми, грязными и еле заметными.       — Эй, Деку, — он зовёт Изуку, и тот сразу же смотрит на него, — если бы я попросил тебя об эвтаназии, ты бы сделал это?       — Конечно.       — Почему?       Мидория ставит свою чашку на стол и выглядит показушно задумчивым. Бакуго фыркает. Деку давит улыбку.       — В основном, потому что ты бы сделал для меня то же самое, — он пожимает плечами, будто это естественно. — Но ещё много факторов. Я знаю, что Каччан меня попросит, если это будет единственный выход для него, он рассчитает все шансы на выживание. Это же просто... милосердие. Я не хочу, чтобы ты страдал, когда я смог бы облегчить это.       — Спасибо, — вырывается изо рта Бакуго прежде, чем он успевает осмыслить свою благодарность по-настоящему.       — У людей есть право решать, жить им или не жить. Это естественно. В любом случае, — внезапно маска раскалывается, и на поверхность выступает лютая злость; это всегда видно по причудливым искрам в глазах, — они не имели право так поступать с тобой.       — Имели. Сделали же.       Деку упускает смешок, и Бакуго улыбается так же мимолётно.       — Ты не сделал ничего плохого.       — Я знаю.       Мидория смотрит на него, ищет признаки, что Бакуго свалился в пропасть и не может вырваться.       — Хорошо.       На следующий день профессиональный герой Деку выступает на пресс-конференции по защите своего лучшего друга и партнёра в прямом эфире.       — Я не понимаю, с каких пор проявленное милосердие со стороны про-героя можно считать за излишнюю жестокость. Все знают, что такое Тартар, но всё равно обвиняют Ground zero в излишней жестокости. Я выражаю ему поддержку в эти трудные времена, когда протоколы и правила стали важнее, чем человеческие понятия о добре и правильности.       Бакуго готов кинуть пультом в телевизор, потому что, если Деку не заткнётся, его утянет на самое дно.       — Но общественность ни разу не видела, чтобы вы, один из героев топа Японии, убивали кого-нибудь по «доброте душевной», — голос репортёра сардонический, и Бакуго выжидает, притоптывая ногой. — Другим людям нельзя решать, кому жить, а кому умирать.       — Если я этого ещё не сделал, это не значит, что никогда не сделаю.       Деку прыгает вслед за ним.       Идиот.       (Но, может, только может быть, теперь, когда на его стороне Деку, пропасть между ними и остальным миром станет чуть меньше, чем раньше.)