Через время и пространство

      Когда у Деку появляются взрывы на ладонях, мир перед глазами Кацуки переворачивается, а затем исчезает. Он не совсем помнит, что происходит дальше: там напуганный взгляд Деку, и слова «я не видел, я не видел, так быть не может», и тьма улицы, и тяжесть неснятого оборудования, и запах горящей плоти в носу, и действие чужой причуды.       Он открывает глаза в том же самом переулке, но над головой светлое небо. Утро. А впереди умирающий герой. Он весь в крови, Бакуго готов клясться, что видит мозг из-за отсутствующего куска черепа. Глаза заплывшие, судя по хрипу, рёбра сломаны.       Но он тянет руку к Бакуго так, будто видит его, и видит действительно нечто хорошее перед смертью.       — Возьми… сохрани… — он протягивает окровавленную руку вперёд, и Бакуго берёт её.       (К сожалению, он понимает, что нужно делать.)       Кровь на языке горькая, в нос тут же железом отдаёт. Сначала там нет ничего, что можно почувствовать, что что-то изменилось. Бакуго знает, что и не будет какое-то время.       На улице за углом бойня, люди кричат, и герои кидаются с воинственными кличами на какого-то злодея. Но Бакуго сейчас умнее, чем в пятнадцать лет, поэтому не бросается на помощь; только смотрит, как второй носитель Один за всех умирает у него на глазах. Он до последнего держит руку, потому что это то, чего ему хотелось бы для своей смерти.       Бакуго отступает во тьму переулка, когда рука в его руке становится слишком холодной. Взрывы на ладонях внезапно жгут, напоминая, что ими придётся делиться, словно они не его часть.       Чтобы осознать, что он в прошлом, требуется время. Мол, улицы выглядят так же, дома выглядят так же, его любимое кафе стоит на том же самом месте, и его дом. Дом его родителей. Он приходит к нему, оставаясь в тени, и видит свою мать, которая ползает по двору, улыбаясь и пуская слюни.       То, насколько его недалеко отбрасывает на самом деле, поражает Бакуго.       (Все носители Один за всех умирали молодыми, он ведь сам говорил, так чему удивляется?)       Боги, Всемогущий уже родился. Возможно, даже ходил в младшую школу.       Кацуки позволяет смотреть себе ещё несколько минут, прежде чем раствориться и никогда больше здесь не появляться.       Он легко достаёт себе одежду за последние деньги; кажется, курс немного другой, йена дороже, чем в его детстве. У него остаётся даже на мобильный телефон. Кнопочный. Кнопочный мобильный телефон. Теперь, когда он ходит по улицам, мелкие детали всплывают: нет голограмм, нет айфонов в руках людей, мутации не такие пёстрые и заметные, а самих людей просто меньше.       Прежде, чем он поймёт, почему, проходит время.       Он садится в кафешке рядом с окном, заказывает кофе и пьёт его час, лазая по всемирной сети. Его геройская лицензия действительна, если никто не проверит его номер, которого ещё не существует. Его оборудование для усиления собственной причуды может быть слегка необычно, потому что технологии ещё не дошли до этого уровня. В день в их городе происходит от одного до пяти убийств.       Бакуго ещё раз перечитывает последние строки из статистики и тихо ставит чашку на стол, чувствуя, как тошнота подкрадывается к горлу.       Он позволяет себе рыдать ровно один час в ту ночь, спрятавшись в лесу рядом с горами; там, куда его отец любил отводить его в походы вместе с Деку.       Сделать липовые документы на удивление легко, даже места все те же. Кажется, в эти времена каждый второй имеет несколько комплектов документов. Попутно ему предлагают наркотики (марихуана? серьёзно?) и даже оружие. Бакуго начинает беситься, чем внезапно раздражает продавца, и расстаются они не на самой хорошей ноте.       (Он не пытается вернуться домой.)       Кацуки подрабатывает бариста в «опасном» районе примерно с месяц, вечерами пытаясь тренировать новую причуду. Всё, что нужно владельцу, — показать его взрывы, и его принимают с распростёртыми объятьями. Бакуго не понимает этого, пока через неделю их не пытаются ограбить.       — Деньги из кассы доставай! — парень со странными змеиными глазами тычет в него пистолетом.       — Да пошёл ты, — рычит Бакуго и вырывает у него из рук пистолет, наставляя на грабителя. Тот меняется в лице, разворачивается и пытается убежать. Кацуки потворствует своему плохому настроению и выстреливает около ноги, рассчитывая, что парень увернётся или просто не поставит туда ногу.       В итоге Бакуго простреливает ему ступню. Но все вокруг смеются, несколько посетителей кафе аплодируют ему, владелец вытирает слёзы. Когда Бакуго предлагает вызвать полицию, владелец воспринимает это как очень хорошую шутку и пытается вышибить из него воздух, хлопая по спине.       Людей на улицах нет, потому что быть на улице слишком опасно.       Один за всех — своенравная энергия. Но в голове звенят слова Деку о первом использовании, о том, как правильно это ощущается, а когда слишком переполняет; как можно ещё использовать это, а как можно навредить другим. Ядро далеко от состояния сингулярности, так что Бакуго не видит ни предыдущих владельцев, ни какие-то истории создания; не может владеть другими причудами, кроме усиления физической силы. Даже эта сила чувствуется как петля на шее.       Постепенно он модернизирует костюм на накопленные деньги. Он снимает маленькую обшарпанную квартирку на окраине города, где под окнами лают брошенные собаки, а соседи перекрывают своим шумом звук его взрывов. И здесь, в этой квартире, когда у Кацуки в зубах обычная отвёртка, а в руках иголка со специальной ниткой, его настигает одиночество. Оно такое отвратительное, кристаллизированное в носовых пазухах и покрывающее плёнкой сердце, что боль физическая. Там нет слёз, только боль в зубах, когда он сжимает отвёртку слишком сильно.       Бакуго решает быть линчевателем.       В этом времени нет никаких пиар-менеджеров. Нет индустрии, когда после каждого поступка у тебя берут интервью, прося описать, о чём ты думал, когда бил вон того злодея по лицу. Нет фильмов или сериалов; нет популяризованных комиксов или Символов мира. В этом времени нет ничего, кроме лютого страха жителей, анархии в структурах и сходящих с ума злодеев.       Бакуго совсем не удивляется, когда ему удаётся отлично вписаться в поломанную конструкцию.       Он не заявляет о себе громко. В его времени каждое дело, которое проходит через полицию ежедневно, станет громким. Но сейчас ограбление банка и ситуация с заложниками — дело настолько обычное, что люди даже не толпятся возле ленты, чтобы посмотреть. Бакуго внутри банка, кладёт деньги на сберегательный счёт, когда врывается банда с винтовками.       Прежде чем они что-то успевают сделать, Кацуки сбивает их взрывом обратно за дверь. И окна. В общем-то, и стены.       Так он заводит связи в полиции и получает настоящую лицензию на новое имя. Кто знал, что для этого раньше не надо было заканчивать школу?       Когда Бакуго приходит в участок, визиткой которого поделился офицер, наконец приходит масштаб.       Масштаб того, что Бакуго может сделать в этом времени.       Он модифицирует перчатки, чтобы взрыв казался более сконцентрирован, а пламени было меньше, зато мощности удара — больше. Никто больше не подумает, что его причуда — грёбанный взрыв.       Мафия ещё жива. Мафия — это наркотики, крысы среди своих, неработающая полиция, нелегальная продажа оружия и молодые мальчики на побегушках, которых сдают и пристреливают без разбора. Мафия во времена причуд — работорговля из-за интересных мутаций.       Интересовала ли мафию забота о том, чтобы какой-то герой оставался жив? Нет.       Но был ли заинтересован кто-то, чтобы мафия жила?       Правильный ответ.       Когда Бакуго первый раз взрывает чужую голову в своей руке, он не чувствует ничего, кроме отвращения к обжаренным ошмёткам, которые остаются у него на перчатке. Они боятся, потому что не понимают, что это всего лишь нитроглицерин и несколько искр, они не знают, в чём его причуда, они осторожны, и это их погибель.       Другие герои косятся на него, будто он делает что-то неправильное, но они согласны, что либо их жизнь, либо жизнь преступников. Когда Бакуго размазывает какого-то маньяка о кусок бетона, пока тот заносит нож сзади на его будущего помощника, парень благодарит Ground zero.       Со временем он собирает агентство. Они ещё не называются агентством, у них нет менеджера или управляющего, но у них есть структура, иерархия подчинения, довольно грубая и почти легко нарушаемая в определённых случаях, но в других — чёткая и не подлежащая обсуждению.       Злодеи процветают в этом времени. И, подобно им, Бакуго процветает тоже.       Правительство считается с ними. Они единственные организованные герои с системой, когда как остальные — одиночки без чёткой поддержки, разбросанные по стране в разных местах, легко узнаваемые и убиваемые в постели ночью убийцами, потому что тянутся слишком высоко в одиночестве.       — Так нельзя, — в один момент говорит Бакуго, и все затихают в конференц-зале, — нужно чёткое обучение.       — Обучение? — Полосатый задаёт вопрос, и его всегда бесстрастное лицо выражает даже немного удивления. Бакуго считает это своей маленькой победой.       — Школа. Школа, где обучают, как быть героями. Уроки спасения, первой помощи, боёвка, которая учится не в процессе со словами «Слава Богам, что мне нож в голову не попал». Нужно что-то более надёжное, чем люди, которые внезапно решают, что хотят рисковать жизнями, и умирают на следующий день.       — Это глупо, — мужчина в костюме почти улыбается от нелепости. — Какие подростки знают, что хотят умирать за родину? Никто не знает этого в четырнадцать лет.       — Им не надо хотеть, — Бакуго ухмыляется, и у мужчины идёт холодок по телу. — Им лишь надо думать, что они хотят. И пока они способны обучаться, им надо внушить, что это их настоящее желание.       Так зарождается идея UA. Это пока лишь идея, которая витает в воздухе, но она набирает силу, становится проектом-целью.       Всё идёт гладко. На взгляд Бакуго, слишком гладко, ровненько так, будто скоро его затянет в бездну. И когда он участвует в группе захвата во время теракта, Кацуки видит, как мать сжимает свою плачущую дочь на груди, и это убивает его.       Одиночество убивает его медленно, по кусочкам. Сначала снами-воспоминаниями об улыбке Киришимы, мягких розовых ладонях Мины и судорогой от статического электричества при прикосновениях к волосам Каминари. Затем это удушение ночью, будто ленты Серо обвивают его горло, боль в руках от битвы со Всемогущим и слёзы Деку на собственных глазах.       И в тот момент, когда Бакуго царапает своё лицо, лишь бы чужие слёзы прекратили литься, он решает послать судьбу на хер. Потому что он выше судьбы, он выше каких-то предписаний, и если он хочет снова обнять мать и ударить по спине Деку, он сделает это.       Но одиночество — липкое, склизкое — обвивает его руки. Он всё ещё задыхается ночью и болит фантомными болями, но улыбается больше. Он всё ещё хочет содрать кожу с лица, но зовёт своих подчинённых на обед в кафе, и они вместе пьют, смеются и даже играют в «Правда или действие», будто им по четырнадцать лет.       Этого мало. Это не Киришима, не Мина, не Каминари с тупыми шутками, не тупое лицо Половинчатого, хотя Полосатый очень старается. Одиночество ведёт его к собственному дому.       Он спотыкается о собственную мать, и это выглядит очень забавно, если бы не её строгий взгляд, хотя ей, кажется, лишь лет шесть.       — Ты мой брат?       Бакуго очень хочет сказать «да», просто потому что мама — всегда мама.       — С чего ты решила? — вместо этого спрашивает он и присаживается на корточки, чтобы смотреть глаза в глаза. Красные встречаются с красными, и старая карга ухмыляется совсем не невинной детской улыбкой.       — Ты слишком похож на меня. Ты что, считаешь меня идиоткой, придурок? — она фыркает, и это очень забавно, но Кацуки не смеётся. — Всегда хотела старшего брата.       — Я Кацуки, — он говорит, и её глаза сверкают небольшими искрами счастья, потому что ведь да, его имя состоит из слогов имён родителей. — И я мог бы быть педофилом, который просто принял такой облик, чтобы втереться в твоё доверие и похитить тебя.       — Педофилы не будут говорить об этом, придурок, — она смеётся.       — Вдруг это мой злобный план?       — Ты не злой, — она мотает головой, и Кацуки видит на своих руках реки крови из-за её тёплой улыбки. — Ты хороший. Мама говорит, что хорошие люди иногда должны делать плохие поступки, но это не делает их злыми. Так что не волнуйся. Хочешь поиграть в мяч?       Они играют на детской площадке, и это не совсем то, что хочет Бакуго, когда просыпается с прилипшей от пота майкой, но того странного вакуума вокруг него больше нет. Он смывается волнами с подачей мяча и каждым новым словом.       — Пока, Мицуки, — он прощается с ней, прикусывая язык, чтобы не назвать «старой каргой». Она смотрит на него с грустной улыбкой.       Кацуки хочет снова взглянуть в глаза своей взрослой матери. Поэтому он исследует причуды времени, как и предвиденье, так и перемещение в пространстве. Но причуды этого времени по сути своей слабые, поэтому причудливые браки процветают во всей красе, чтобы скрестить нужные геномы и получить нечто новое.       — У неё сильная причуда, так что мы решили попробовать встречаться, — говорит один из его помощников во время обеденного перерыва. Кацуки спокойно помешивает чай в собственной чашке и пытается не отрывать взгляд от волн.       — Если кто-нибудь здесь заключит причудливый брак, я лично вышвырну его отсюда через окно, — он не меняется в лице, не отрывает взгляд от волн в чашке чая, только продолжает стучать ложкой в невнятной тишине.       — Но ведь все…       — Если это делают все, это не значит, что это правильно! — Бакуго рычит, стучит чашкой по столу и выходит прочь.       Идиоты не способны понять, что, ускоряя эволюцию, они уничтожат планету. Не способны за своими амбициями и якобы нуждами. Пока причуды просты, у злодеев тоже простые причуды, и всё происходит на низменном уровне без попыток расщепить землю и людей в округе десятка километров одним прикосновением к песчинке.       Он продолжает встречаться со старой каргой, которая теперь молодая, но на уши давит ором точно так же, как и в свои сорок лет. Приятное неприятное постоянство.       — Мои родители говорят, что я не могу заниматься дизайном, потому что дизайн никому не нужен. И что я должна выбрать себе мужа из его причуды, но это тупо, поэтому я об этом им сказала, и они заперли меня в комнате.       Она пинает какой-то камень на земле, и центр заброшенного парка — прекрасное место, чтобы встречаться со своей будущей матерью. Кацуки сидит на скамейке и лениво смотрит на неё, пока она ходит туда-сюда, очевидно, сбежавшая из дома, чтобы встретиться с ним.       — Я так хочу их ударить, — она продолжает ходить туда-сюда, и теперь Бакуго видит, что у его матери куда более очевидные проблемы с агрессией, чем даже у него. — Но они только больше на меня злятся, когда я говорю, что думаю по поводу наказания, хотя они сами меня спросили. Это глупо!       — Это всё хрень собачья, — Бакуго поддакивает, но Мицуки смотрит на него недовольно.       — Следи за языком.       Это так знакомо со времён детского сада, что Кацуки не выдерживает и смеётся.       — Хочешь заниматься дизайном? Занимайся. Добейся лучшего. Будь лучшей. Влюбишься? Хватай его и не выпускай, пока он не влюбится в ответ, не давай ему шанса не влюбиться. Вот и всё, — он хмыкает, будто это самые очевидные вещи.       — Ты так сделал?       Перед глазами всплывает тёплая улыбка и искрящиеся от смеха зелёные глаза.       — Нет. Поэтому будь лучше.       Она важно кивает, но глядит на него каждый раз, когда они прощаются, с неимоверной грустью, будто знает нечто такое, о чём они оба не говорят, но понимают. О чём-то тёмном, ужасающем и слёзном.       Кацуки игнорирует этот взгляд каждый раз, чтобы не видеть новые кошмары ночами.       Он пытается превратить геройство не в выживание. Он пытается, чтобы причуда Один за всех передавалась по разумному выбору, даже если в эпицентре битвы, всё ещё соратникам, которым можно доверять. Он очень пытается.       Он пытается вернуться домой, но нет ни технологий, ни причуд, чтобы сделать это. Он всегда знал, но просто попытка попытки — уже что-то, что облегчает его ношу и ночные кошмары о пальцах Шигараки на собственном лице.       И что-то из этого у него выходит.       — Один за всех… это странная причуда. Мы храним её ради другого человека, — он говорит Полосатому, и в чёрных глазах того есть какое-то свечение, которое убеждает Бакуго, что эта причуда будет жить в этом носителе больше, чем один год. — Ты можешь увидеть сны. Или ты можешь ничего не увидеть. Возможно, ты её никогда не сможешь освоить полностью. Но главное — передать её другому, тому, кому доверяешь свою жизнь на поле боя.       Бакуго в основном рассказывает то, что помнит из совместных тренировок со Всемогущим, бормотания после кошмаров Деку и собственных наблюдений. Он не передаёт её сразу, потому что ему всё ещё нужна эта сила, чтобы выдержать отдачу собственных взрывов без поддерживающих устройств.       У него выходит дать другим настоящую жизнь.       Бакуго никогда не думает о том, чтобы жить нормально, пока не оказывается на свадьбе одного из своих помощников, а его благодарят в свадебной речи минут десять, обещая, что за его руководством стоит светлое будущее профессиональных героев.       Это сюрреалистично, галстук душит теснотой, а костюм неудобный, но на несколько часов Бакуго счастлив. В один момент он видит в невесте Мину, а в женихе — Киришиму, но моргает, и лица исчезают в тумане его собственных слёз, потому что, ну, свадьба. Можно плакать.       После этого наступает ещё одно затишье, пока маленькая старая карга не выслеживает его убежище и не заходит внутрь с ноги, рассматривая героев и оценивая их профпригодность.       — Не все здесь слабаки, — её голос надменный больше из желания выпендриться, потому что она вступает в переходный возраст. Чёрт, Кацуки не хочет видеть свою мать во время подросткового бунта.       — О-о-о, у тебя есть дочь?       — Чёрт, вы на одно лицо с ней.       — Ты такая милая! — одна из девушек хочет погладить её по голове, но останавливается под смех Бакуго.       — Смотри, чтобы руку не откусила.       Его предупреждение воспринимается как настоящая угроза, совсем не шутка, поэтому Мицуки смеётся до колик в животе. Они поят её чаем, угощают сладостями, дарят первые попавшиеся вещи и говорят больше не заходить сюда, потому что на них нападают регулярно раз в две недели, и кто знает, когда их снова захотят заминировать.       — Чёрт, кто знал, что ты обычный человек, — один из статистов обнимает его за плечи, и Бакуго позволяет это делать, потому что лучше так, чем сплошное тактильное голодание и желание расчесать руки до костного мозга.       Он провожает Мицуки до дома, потому что темно и район всё ещё опасный.       — Они хорошие, — она говорит под огнями фонарей за тридцать метров до калитки дома. — Но раньше… у тебя были друзья?       Он игнорирует подтекст, игнорирует тон, но не может игнорировать зуд в горле и слова на кончике языка, которые хотят вырваться из него.       — Да. Не так много, но они были хороши.       — Я рада, — она крутит волейбольный мяч в руке и не поднимает на него взгляд. — Ты вырос хорошим, Кацуки. Ты вырос великим. Я буду помнить.       Он не может ответить физически.       Она вытирает слезу с его подбородка и уходит домой.       Это происходит в один из дней, когда Бакуго осознаёт масштаб того, что сделал. Чего достиг и что будет достигнуто. Одиночество почёсывает его веки изнутри, но, когда один из помощников просится домой пораньше, потому что дочь не с кем оставить, Бакуго отпускает его, хотя тот должен был быть страховкой.       Первый про-герой, у которого есть семья. Разве не надо беречь такого, как зеницу ока и символ надежды?       Бакуго знает, что он яркий. Не так, чтобы отпечататься в истории на века, но так, чтобы изменить её ход. Все за одного в расцвете сил и своей причуды бессмертия, в содружестве с мафией и террористами других стран, а также злодеями, которые ещё не собрались в одну организацию, но начинают сплочаться и процветать под крылом великого гения.       Бакуго не удивляется, когда он оказывается в ловушке. Бакуго не удивляется, когда они решают взорвать его, намекая на иронию или какое-то такое дерьмо. Бакуго не удивляется, когда они хотят смотреть, как он медленно погибает от кровопотери, потому что ему оторвало ноги и руку, а спина похожа на кровавое месиво.       — Один за всех умрёт с тобой, — Все за одного наклоняется к нему, и, к огромному сожалению Бакуго, главный злодей его жизни оказывается статным мужчиной с типичной японской внешностью; он даже не урод.       Но Бакуго смеётся ему в лицо, задыхаясь от дыма, и показывает фак.       Потому что он гораздо предусмотрительнее и умнее.       Легко быть умным, когда знаешь, что должно происходить.       Он просто всегда знал, что означают его взрывы на чужих ладонях.       — Ой, Деку, — он зовёт знакомого парня, чуть старше, чем он его помнит, и чуть сломленнее. Деку оборачивается, наполовину окутанный тьмой, и впивается в него взглядом.       — Каччан, — хрипит он. Бакуго может только улыбаться.       — Давно не виделись.       — Полгода, — отмечает Деку. Но шрамов на нём гораздо больше, чем можно заработать за полгода, а глаза куда старее, чем бывают у мудрецов с гор.       — Лет семь, — Кацуки пожимает плечами. — По крайней мере, — он осматривает свои руки, — все держатели Один за всех умирают молодыми.       Изуку плачет.