Весна

Утром следующего дня Ян проснулся от стука в дверь. Он быстро надел свой вечный бежевый костюм, который никогда на нём не сидел, потому что рост был каждый раз разным, и открыл. Перед ним стояла девушка лет двадцати. Она окинула его быстрым восторженным взглядом. — Вы на консультацию? — спросил Ян, стараясь до конца проснуться. — Да! — резко и коротко ответила она, при этом энергично кивая. — Что интересует? — Квятковский вышел в коридор, который даже утром был весь покрыт сонным сумраком, потому что едва освещался тусклыми тёпло-жёлтыми лампами и не имел окон, и закрыл за собой дверь. — Глаза хочу… Как небо и море. В каждом, — заулыбалась девушка и несколько раз моргнула, отрывисто усмехнулась, — Сможете? — Попробуем, — Ян зевнул, зажмурился на секунду, подошёл ближе. Он положил руки на плечи молодой клиентки и стал смотреть на неё, представляя в новом образе. Скоро всё было сделано. — Всё, — сказал Ян, не зная, что ещё сказать. Студентка только кивнула, вручила Квятковскому несколько купюр и тут же скрылась в темноте коридора. Ян снова зашёл в комнату. Всё проходило невероятно быстро и это казалось подозрительным. Он ведь делал нечто глобальное, большое, настолько легко, для него было просто сделать нечто, мучевшее людей столетиями. И он в течение считанных минут, за деньги, не задумываясь, менял людей. А если он станет причиной чего-то вроде эффекта бабочки? Что если какая-нибудь его шалость перевернёт развитие мира? Груз ответственности вдруг свалился на Яна и стал почти физически давить ему на плечи. Он ходил по комнате, пытаясь избавиться от него, разглядывая спавших соседей. Раз — от двери, и он роняет взгляд на Мишу, который даже дышит не слышно: его как всегда как будто и нет; два — в другой конец комнаты, от окна, и на глаза попадается Андрей, сведённые брови которого и сейчас полны тупой, пробивной решительности. И так пять, десять, пятнадцать раз, пока не выходит заглушить такой противный, портящий всё вопрос: «Не плохо ли это?». Потом он садиться на край кровати, или на стул, или на подоконник, выдыхая и радуясь, что вопрос этот ушёл от него, и скоро снова понемногу начинает ощущать неприятную щекотку в голове. И опять встаёт и ходит, измеряя шагами комнату. Ещё один обстоятельством, существенно мешавшим ему, было то, что Яше — он чувствовал — это бы точно не понравилось. А Яша был хорошим человеком. Яша был лучшим человеком, которого Ян знал. А значит, то, что ему нравиться — хорошо, то, что не нравиться — плохо. И, значит, идея эта была плохой тоже. Скоро Ян уговорил себя не думать об этом, пока его не попросят сделать что-нибудь серьёзное и необратимое. Фобия, цвет глаз — ведь это мелочи, они не могут ни во что вылиться. Но уж если его попросят сделать что-то такое… Но что именно это «такое» Ян не успел понять, потому что прозвенел будильник, проснулся Андрей, за ним — Миша, началась привычная утренняя суета, все мысли мгновенно рассыпались в ней и уже никак не могли собраться. Они не собрались ни до вечера, ни через три дня после, и Квятковский всё не знал, что должно было быть «такое», чтобы он наотрез отказался сделать это за любые деньги. Он вложил в голову старшекурсницы все знания о основах ботаники, потому что та любила растения до потери памяти и, казалось, кроме них и знать ничего не хотела; излечил одного клиента от ужасного зрения, потому что тот боялся делать операцию; его знакомый, профессиональный пловец, захотел иметь жабры. И Ян всё делал и делал то, что, ему казалось, не должен был делать. Но они так просили его, их глаза так горели после исполнения мечты, что он не мог отказать. Ведь эти люди получали то, чего больше всего хотели. Разве он мог сделать кого-то счастливым и этим навредить? На полученные деньги он наконец купил всё необходимое и даже подумывал найти съёмную квартиру, чтобы не мешать Мише, Андрею и Яшу. Однажды, возвращаясь в университет с прогулки и шаря рукой в кармане, он вдруг нащупал небольшой лист бумаги. Он достал его. Это оказалась согнутая вчетверо записка. Ян развернул её. Там было написано следующее: «Сегодня у вас будет необычный клиент. Подготовьте место, где нас никто не увидит. Буду в 15:00 у вашей комнаты». Это становилось интересным. Квятковский сложил записку, как она была, вчетверо, и убрал в карман. Он теперь представлял, кто бы это мог быть и откуда такая таинственность. С одной стороны — может быть, кто-то просто очень стеснителен или проблема ему кажется странее, чем у других. С другой — совершенно непонятно, кто придёт к нему и не попросят ли его сделать то самое «такое», чего он делать не должен? Размышляя об этом, он поспешил предупредить Мишу и Андрея, чтобы ровно с 15:00 их не было в комнате. Те, хоть и нехотя, согласились. Они вообще очень раздражались и злились каждый раз, когда видели Яна с клиентом или когда он заговаривал о консультациях. Он предлагал им деньги, но они отказывались, ещё сильнее выходя из себя. Квятковский еле дождался трёх часов дня. Он всё перебирал в голове то, с чем мог бы прийти к нему такой загадочный человек, и что это за человек, и чем всё это кончиться. Наконец, часы на стене показали ровно три, Ян глубоко вздохнул, подошёл к двери и открыл. Рядом с дверным проёмом, прижимаясь к стене и нервно поглядывая на наручные часы стоял мужчина лет сорока пяти, невысокого роста, плотного телосложения в сером пиджаке, серой рубашке, серой шляпе и серых брюках. Он склонял голову к груди и заламывал полу шляпы так, чтобы его лицо никто не видел. — Ну наконец-то! — сказал он беззлобно да и вообще без какой-либо интонации и подал Яну руку, — Я могу зайти? — Конечно… — негромко ответил Квятковский, пропуская его в комнату. Ян посмотрел на носки своих ботинок, пытаясь прийти в себя: это был один из профессоров университета. Он видел его фотографию, когда однажды забрёл вместе с Андреем в институт и от нечего делать стал разглядывать информационные доски. Что он здесь делал? Зачем оно пришло сюда, это светило филологических наук, как описывал его Миша уже потом? Ян ни на шутку испугался. Может, его хотели припугнуть, заставить перестать заниматься тем, чем он занимался, или выгнать из общежития? Но кто рассказал о нём? И к чему тогда вся это конспирация? Квятковский решительно ничего не понимал. Но он не мог стоять так вечно, поэтому ему пришлось встряхнуться, собраться с мыслями и войти. Он подвинул клиенту стул, жестом предлагая садиться, сам сел на край кровати и вопросительно посмотрел на него. Тот, как бы очнувшись, сказал что-то между «а» и «о», как бы давая понять, что взгляд Яна уяснён, и что взгляд этот — разрешение начать рассказ. — Я узнал о вас от одного из своих студентов, — заговорил профессор медленно и сомневаясь, надо ли об этом говорить, но его не остановили, и он продолжил, — Мне сказали, что за некоторую плату здесь можно что-нибудь в себе поменять… — он подходил ближе к делу, но сомнение и страх в голосе всё не пропадали, — Я бы хотел измениться полностью, — наконец заключил он, выкладывая перед Яном последнее угнетавшее его обстоятельство, — То есть, внешность, конечно, можно и оставить, иначе как меня будут узнавать студенты и коллеги, но вот характер… Возможно ли это? — спросил он, чувствуя, что скоро начнёт путаться в собственных словах. — Конечно, это возможно, но… Вы для этого должны точно знать, каким хотите быть и рассказать всё в подробностях… Вы готовы к этому? — Ян чувствовал, что подошёл к той самой черте, которой боялся, и черта эта оказалась острым лезвием, на котором он стоял, и которое больно резало ему пятки. Он бы никогда не смог отказать профессору, а поэтому искренне верил, что точного портрета у клиента нет, или то, что у него есть, можно будет назвать недостаточно точным. К несчастью, он ошибся… — Конечно, это всё есть, даже на бумаге! В подробностях! — просияло светило филологии, — Вот, у меня с собой… — он достал папку, в которой было страниц пять, исписанных мелким почерком. Это был провал. Ян не знал, что он должен сделать, что сказать, и уже сам винил себя, что начал это дело, хотя сразу знал, что ни чем хорошим оно не кончиться… Вдруг, за дверью послышался шум, шорох, голоса. Оба сидевших в комнате обернулись и прислушались. — Нельзя туда, там клиент, Ян помогает ему, я же всё объяснил! — кричал голос Андрея. И тут Квятковского осенило: прошла ровно неделя с того дня, как Андрей предложил открыть консультации. Это приехал Яша. — Я не дам! — ответил голос Сажеева. Ручка двери дёрнулась и Яков влетел в комнату. Профессор с ужасом вскрикнул, выронил свою папку и выбежал из комнаты. — Ты что тут устроил? — грозно спросил вошедший, — Ян, что ты натворил? Ну ладно эти два дурака, они ничего не понимают, но ты!.. — Ничего… Я… Это Андрей придумал, — сказал Квятковский, не чтобы снять с себя ответственность, а только чтобы что-то сказать, — Яш, прости… Это плохо, я знаю, это… это… — Ужасно! — прогремело в его голове голосом друга, таким же обухом падая на него, как в первый раз, когда он сам повторял себе это слово. — Ужасно… — прошептал он, хватаясь руками за голову. — А главное, зачем тебе это? — слегка смягчаясь, спросил Яша. — Мне нравилось исполнять мечты… Ты бы видел их глаза, Яш! Ты бы тоже не устоял! — Но ты ведь можешь помогать. Можешь, только не так! Вспомни, как ты присмирил тех троих за картами. Они теперь на людей становятся похожи, я тебе клянусь! Потому что ты именно только помог, а они сами себя переделывают, — Ян, услышав привычную доброту в голосе Сажеева, поднял на него глаза. Он снова весь светился тем трепетом и привязанностью к нему, которая обычно так льстила Квятковскому, так его успокаивала, — Я ведь знаю, что ты уже успел натворить. Мне Андрей рассказал. Знаешь, что с ними будет? Тот, с боязнью темноты, когда-нибудь пойдёт гулять в ближайший парк поздно вечером и грохнется в пруд или в канаву, потому что теперь не боится совсем. Ту, с цветными глазами, задразнят, будут спрашивать, где она купила такие линзы и никогда не поверят, что это её, настоящие. Любительница ботаники через месяц начнёт её ненавидеть, потому что когда всё знаешь о чём-то оно невероятно быстро надоедает. «Прозревший» никогда в жизни не привыкнет к тому, что хорошо видит, он так и будет носить очки. Чудик с жабрами бросит плаванье, потому что скучно всегда быть лучше всех. А профессор твой завтра бы повесился. Ты почитай, чего он хочет, сам поймёшь. Об этом и так все знают. Он с этой папочкой всех психологов в округе обошёл, — Яша улыбнулся, увидев виноватые, полные осознания глаза, — Ян, ты пойми, когда человек получает что-то, не прилагая к этому усилий, ему это только вредит. — Знаю, — ответил Квятковский. Он боялся, что Яша спросит, зачем он тогда всё это сделал, раз знал, но тот не спросил. Он всё понял, и Яну даже стало стыдно за своё сомнение в том, что он мог не понять. Поиск себя дело убийственно сложное и Яша, конечно, не поверил, когда Квятковский рассказывал ему о полном довольстве всеми своими воплощениями. Яков поднял с пола папку профессора и подал пристыженному другу. — Ты почитай, почитай. Поймёшь, что из этого бы ничего не вышло, — Сажеев весь светился, смотря на забиравшего из его рук бумажки. — А ты… как съездил? — спросил Квятковский, желая показать, что дело решено и дальше он справиться сам, — Как родители? От этих слов Яша весь помрачнел и крепко сжал губы, так что они превратились в тонкую ниточку. — Потом. Не хочу об этом, — отрывисто сказал он, — Я устал. — Ну, хорошо… — Яну было жаль разочаровывать его, — Я пойду на улицу. Квятковский спустился на этаж вниз и остановился, не выходя за территорию общежития. Он не мог поверить, что у него теперь есть такой прекрасный друг, который понимает всё, понимает его лучше, чем он сам себя. Он видел всех этих людей насквозь, и именно этого он и хотел, чтобы хоть что-нибудь для себя почерпнуть, видел всех, кроме одного, того, которого на самом деле не было… Он сел на холодные ступеньки и посмотрел на серое, затянутое облаками небо. «Красивый мир, — думал он, — красивая и странная весна».