Задолго до этого. Минск. День отъезда Японии.
— Как жаль, что тебе уже пора уезжать… Япа собирала чемоданы, то и дело поглядывая на будильник, стоявший на столе. Два часа до вылета. — Беларусь-тян, я бы рада погостить ещё, но, увы, больше отпуска не дадут. Теперь только в следующем году. Да и неудобно как-то, целых две недели отвлекала тебя, комнату занимала. — Ой, да чего ты, ты нисколечки не отвлекала меня, а комната для того и гостевая, чтобы гости там располагались. Адольф стоял в стороне и, прислонившись спиной к дверному косяку, наблюдал за действиями стран. Он довольно часто стал так делать: просто стоять и наблюдать. Рейх крутился у ног хозяйки и её подруги, возбуждённо размахивая хвостом. — Может созвонимся как-нибудь? Можно будет даже по видеосвязи. — А что, неплохая идея. — У меня есть ещё одна, но чтобы её озвучить, я сначала порошу Адика съе- покинуть помещение. — У-у, секретность, — заинтересованно протянул он, — ну ладно. — И не подслушивай! А то знаю я тебя. — Да чего ты, — немец театрально развёл руками и, как бы невзначай, шевельнул пушистыми ушами, — и в мыслях не было. Он действительно ушёл, чему свидетельствовала самопроизвольная деактивация «бьякугана» Япы. Ушёл, да не совсем. В такие моменты он использовал то, чем наделила его матушка-извращенка природа, а именно уши со слухом, превосходящим человеческий в несколько раз. Он просто сел на диван в комнате-кабинете Беларуси и приготовился разведывать тайные планы иллюминатов. — Ну, что там у тебя? — Я предлагаю исполнить желание большинства. — О чём ты? — О-о, это будет весело, — на лице японки изобразилось коварное выражение, — Но для начала было бы неплохо вернуть Рейху его сознание. — Вы что, с Адиком сговорились? — Да нет, вроде. Просто мыслим одинаково. Ну так что, давай? — Ну не-е… Пусть он поживёт нормально. И мы вместе с ним. А то опять эти закидоны начнутся, а там и до Совета недалеко. — Ну пожа-алуйста, Беларусь-тян, — девушка сделала милую мордашку, — мы потом такую интересную вещь сотворим. — Это кот в мешке, получается. Я же не знаю, что именно ты предлагаешь мне под названием «Интересная вещь»… — Ну не могу я сказать, у стен тоже уши есть, — явно намекнув на Адика, изрекла нэко. — Напиши, — на этом моменте Адольф чуть ли не завыл: интересно было дико, но по какой-то причине от него это так тщательно скрывали. Япония действительно взяла листочек, но написала на нём всего лишь две буквы:СР
— Мгах, Япония, ты же знаешь, что это может значить всё, что угодно: самостоятельная работа, Советская республика, страшная рыба и ещё куча всего подобного? Япа наклонилась чуть ли не к самому уху подруги и прошептала подсказку к этой надписи: — Это названия стран. — Чиво, лять? — отозвался немец в соседней комнате, — Я не понял, можна повторить? — НЕТ! — гаркнула Белка, — Уж и поговорить наедине нельзя! — Ну так что, поняла? Согласна? — Я не совсем поняла, но да. — Ну вот и хорошо, — девушка тепло улыбнулась, но её тон намекал, что если бы славянка отказалась, произошло бы что-то плохое. Остаток времени прошёл без приключений, друзья распрощались, и всё вновь вернулось в обычную рутинную колею, с одним лишь изменением в виде полупризрачного мужика, иногда поджиравшего кильку в томате, колбасу, мандаринки, да и вообще всё, что можно найти на кухне и её окрестностях. С ним можно было поговорить на большой спектр тем, пообсуждать что-то, вместе что-то посмотреть. Его открытый и общительный характер делал его приятным собеседником и приятным человеком, а поскольку теперь они с Беларусью были по факту связаны, ещё и неплохим работником. Он довольно быстро учился и адоптировался, энергии тоже, хоть жопой жуй, а шило в этой самое жопе делало его в некоторых моментах похожим на ребёнка лет шести. Адольф довольно часто помогал новой хозяйке с документами, ну и по дому, конечно же. Чаще всего это выглядело так: Беларусь рано утром уходит; работать она будет до пяти, то есть в шесть вернётся домой; часов в десять утра этот лис просыпается, страдает одной ему ведомой хнёй, а потом, за, как правило, два часа до прихода славянки начинается «бурная деятельность». Описать это всё можно всем известной, но слегка переделанной песенкой. «Ужин вкусно приготовит, и посуду всю помоет. Никогда он не кричит, женщину благотворит. Он не курит и не пьёт, в кубиках его живот. Он умён, и он красив, но, к сожалению, он… Гитлер», а готовил Адольф отменно, блюда простые, но процесс приготовления был отточен до идеально состояния. Не сказать, что время летело уж так незаметно, но декабрь, а именно две недели до Нового года наступили уж как-то слишком быстро.Минск. Две недели до Нового Года.
— Адик, я вернулась! — как-то слишком весело крикнула Беларусь, открывая дверь ногой. — Ты сегодня пораньше? — спросил вышедший встречать её немец в розовом кухонном фартуке, а после он увидел небольшую пушистую сосну, — Ого, ты ёлку припёрла, — удивился он, забирая дерево из рук раскрасневшейся девушки. — Как видишь. Хорошенькая, правда? — спросила страна стряхивая с капюшона снег. — Ты её одна что ли тащила? Могла со мной сходить, не напрягаться так. — И как бы это выглядело? Герберт Уэльс «Человек-невидимка»: двадцать первый век эдишон? — Ну почему сразу так… — Тебя ж другие не видят, а ты их да. И вещи ты тоже трогать можешь, — начала рассуждать беларуска, а про себя добавила: «и свинячить тоже ещё как можешь». — Логично… Ну ладно, давай, переодевайся, не топчись мокрыми сапогами по чистому полу. Я оладьи пожарил. — М-м, звучит вкусно. Тогда я поем и будем ёлку ставить, а потом наряжать. — Надеюсь, я оправдаю твои результаты. Куда ставит будем и, самое главное, как? — Да вон туда, в угол. А ставить будем как папа делал, в ведро с песком. — Где я тебе песок в минус десять достану? — В песочнице во дворе можно, а минус десять - это ещё нормально, — девушка любила прикалываться, используя стереотипы. — А как же «Человек-невидимка»? — А кто тебя в такой снегопад увидит? — Меня-то как раз никто, но вот левитирующее ведро… — Если тебе лень, так и скажи, я сама схожу. — Ну уж нет, сиди дома, я сам. Давай, ешь, доставай, что там нам нужно, шарики всякие, мишуру. Только с Рейхом по-аккуратнее, коты просто обожают жрать эту… свисающую… как её?.. Дождик, во! Так что по-аккуратнее. — Хорошо, я знала про это, но лишнее напоминание не повредит. Девушка отправилась на кухню есть ещё горячие оладушки, а немец, после непродолжительного копания в кладовке в поисках ведра, ушёл за песком.Это же время. Токио.
— このように、これはアドルフさんのためです (Коно йо ни, корена Адольфу-сан, но тамедесу) (яп. Вот так, а это для Адольфа-сана), — Япония укладывала какие-то свёртки в довольно большую коробку, -彼らはそれを好きになると思います (карера ва сори о суки ни нару то омаси) (яп. думаю, им понравится) Когда раскладка была завершена, обе коробки, для Адика и для Беларуси, были ещё раз завёрнуты в упаковочную бумагу и положены в ещё одну коробку. Для точной сохранности промежутки между ними были засыпаны пенопластовой крошкой. — まあ、私はすべてが来るべきだと思います (ма, ватасши ва субэтэ га курэбекида омаси) (яп. Ну всё, думаю, должно дойти,) — Япа улыбнулась и отправилась одеваться, дабы отнести коробку в пункт доставки.И вновь Минск.
Стоя на табуретке, для удобства, славянка, к большому неудовольствию арийца надевала на пушистую верхушку дерева красную пятиконечную звезду. Сам немец уже заканчивал вешать на сосну гирлянду. — В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла… — тихо и радостно напевала страна. — Четыре замыкания и ёлочке хана, — продолжил, всё ещё обижающийся, Адик. — Адик, ну ты чего. Всё ещё дуешься из-за звезды? — Нет, — отрезал он. — Можешь дальше нарядить какую-то часть елки сам. Так ты меня простишь? — Возможно, — уже более мягким тоном протянул фюрер. — От вымогатель… Ну ладно, так уж и быть, коробка вон там. Сияющий немец осторожно взял коробку и подтащил её поближе к дереву. «Иногда он так напоминает ребёнка, » — подумала про себя девушка. Украшение новогоднего древа продвигалось более, чем хорошо. Настало время всевозможной мишуры. Ведро обмотали белой мишурой, что бы оно смотрелось более празднично. Когда же дело дошло до пресловутого «дождика», тот, от которого эту мишуру и прятали, не заставил себя долго ждать. С, привычным уже, восторженным лаем это красно-бурое чудо влетело в комнату, чуть не свалив с ног Беларусь. — Эй, Фриц, осторожнее, — беларуска потискала пса за пушистые щёчки и сейчас чесала его шею, скрытую довольно длинной меховой гривой, — проголодался? Волкособ радостно тёрся о руки хозяйки и тыкался в неё мордой. Нет, есть он явно не хотел, сейчас его внимание привлекал новый объект — источающая сильный аромат, ель и блестящие украшения на ней. «У него прям чувство какое-то уже, как только появится возможность где-то по-крупному накосячить, он сразу же оказывается там, » — заметил про себя Адольф. В конце концов, украшать закончили гораздо позднее, чем изначально планировали, а Рейха пришлось вновь закрывать в гостевой комнате, так как эта тварь всё-таки умудрилась разбить несколько шариков и едва не нажраться мишуры.Неделя да Нового Года. Где-то под Воронежем.
Незапертая дверь распахнулась и в дом зашёл Россия в ярко-красной куртке, неизменной ушанке и валенках. — А чего это мы не закрываем? — сразу с порога поинтересовался он. — А от кого закрываться-то? — послышалось откуда-то со стороны люка на чердак, — Кто ночью попрётся в лес зимой? — Вопрос должен был быть риторическим, но наличие Росса доказывало об обратном. Коммунист немного помолчал и добавил, — Ну, кроме тебя, конечно. — Документы сделал? Я, собственно говоря, за ними и пришёл. — Ну кто же так сразу с ходу документы требует? Ты сейчас их заберёшь и уедешь, а я что? — Стареешь, батя, стареешь, внимание теперь тебе нужно. А кто тогда нас так усердно выгонял? — Ну это когда было-то… Чай будешь? — Да не так уж и давно. Да, буду. — Ну вот и хорошо, ты, я так понимаю, не только за документами. Есть свежая информация? — СССР наконец-то соизволил слезть с чердака. Ничуть не изменился, разве что мешки под глазами больше обычного. — Если ты имеешь в виду сыворотку, то да. — Расскажешь? — этот вопрос точно был риторическим, — Только сначала давай чаю налью, так интереснее слушать. Ты пока раздевайся, вешалка там. Спустя пять минут все приготовления были закончены, и отец с сыном уже устраивались за небольшим деревянным столиком. Старший русский развязал пакет с печеньем и приготовился слушать очередную важную информацию. — Ну так вот, — славянин отхлебнул из большой кружки, — я недавно связывался с Германом. Они нашли ещё какие-то бумаги. Формулы нигде нет, но есть записи об экспериментах с ней. Судя по объёмам документов, экспериментов таких было проведено великое множество. В их ходе была доказана безопасность препарата для человека и совместимость мутаций от неё с жизнью. Было выявлено, что она замедляет или вовсе прекращает старение, подробно описан, так называемый «эффект Зверя». Ну, это тот, который получился у современных учёных с этими подопытными, я тебе рассказывал. Нашли так же письмо фюреру от неизвестного учёного, в котором он признавал неидеальность получившегося продукта и просил разрешения на дальнейшую деятельность. — И что, ему ответили? — Ага, представляешь. Разрешение было получено и на протяжении ещё четырёх лет разработки всё ещё велись. — И что, они за четыре года не открыли, как остановить или хотя бы замедлить этот «эффект Зверя?» — Союз начал понимать, что вообще происходит, и что такое Фриц. — Скорее всего открыли, но информации об этом не найдено. Ну так вот, короче, сейчас будет самое главное. Уже после твоей победы, уже в разделённой Германии, как в ГДР, так и в ФРГ, кстати, пошли слухи о том, что фюрер жив. — Про Аргентину, что ли? Они и сейчас есть, этот миф уже не актуален, он опровержен и даже если бы был правдой, то всё равно, люди не живут больше ста лет. — Третий Рейх — не просто человек, он воплощение страны, США вон, например, уже… э… Не одну сотню лет мотает, и ничего, жив, падла. — Ну, дак, страна США же существует, логично, что и воплощение будет жить, вот если бы не было страны, хер бы выжил он. — Бать, ты уже практически 30 лет без собственной страны живёшь и тоже живёхонький. — Ну ты сравнил, конечно, — про чай, по всей видимости, забыли. Дискуссия обещала быть долгой, — Я и Рейх, ты его хоть вживую-то видел? — А может и видел. — Вживую? Пхах, ну ты придумал, конечно. — Бать, ты сам меня на фронт отправил меня и братика Карело-Фина.* Я до Берлина дошёл, а вот его убили в плену, в сорок третьем году, помнишь? Союз моментально помрачнел, — Ну да. Точно. Ты рассказал всё, что хотел? — Нет, слушать дальше будешь? — Да. — Ну так вот, как я говорил, поползли слухи о том, что фюрер жив. Поговаривали, что он применил какую-то новейшую разработку и скрывается, восстанавливая силы, чтобы вновь вернуться. И как ты думаешь, на какую именно разработку подумали в первую очередь? — На сыворотку. — это был даже не вопрос, это было железное утверждение. — Верно. И как ты думаешь, кто после инцидента на Совете является главным подозреваемым? — Фриц. — всё тот же железный тон, видимо, напоминание о погибшем ребёнке сильно подействовало на Союза, — это вся информация? — Есть ещё бумаги, из которых мы сделали вывод о том, что антидот всё же существует. Бумаги о побочных действиях после антидота, применённого после полного проявления «эффекта Зверя». — Хм, интересно, и что же там? Неужели мы получили то, что искали, противоядие после этой заразы? — Не совсем, даже, наверное, совсем нет. Нигде нет ни единого упоминания о составе или, хотя бы, названии этого препарата. Зато побочных эффектов — хоть отбавляй. Во-первых, это не возвращает человеку прежний вид, во-вторых, обостряются хронические болезни, ослабляется иммунитет, в-третьих после полного, так сказать, превращения в животное, сознание человека восстанавливается не полностью, в-четвёртых же, это наносит практически несгладимый урон по психике и психическому здоровью. Ну это логично, попробуй, сохрани тут психику, когда тебя в псину превратили. — То есть, на выходе мы имеем умственно отсталого полуволка-полуобезьяну с депрессией, шизофренией и всем, что из этого вытекает. — Именно так. Но мы не знаем, как это подействует на воплощение. Воплощения стран же более сильны, как физически, так и морально, так что, возможно, этот гад отделается лёгким недомоганием. — Ну, лёгким-не лёгким я не знаю, у него с дыхалкой в детстве проблемы были, так что можно надеяться на то, что он всё же задохнётся. Да и вообще, зачем мы говорим об этом так, словно он в любой момент может нажраться противоядия? Он сам в таком виде не достанет, и никто в здравом уме не будет ему помогать. «- По крайней мере, почти никто, » — мысленно добавил он про себя. — Ну так что, твой «рассказ» закончен? — Да, есть какие-то вопросы? — Да не, нету. Ты уже уходишь? — Ну вот, опять выгоняют. Закончился твой лимит общения? Ну ладно, да, я как раз собирался уходить. Россия допил уже остывший чай, захватил пару печенек со стола, и быстрым шагом направился в сторону выхода. — Ты, это, заходи, когда новая информация появится, — попросил сына коммунист. — Угу, — быстро кинул Рос, застегнул куртку и вышел из дома. На часах было около одиннадцати вечера. Союз сидел один за деревянным столиком, на котором стояла пара бутылок с его прозрачным зельем. Русский думал. Думал о том, что ему делать дальше, ведь он знает обо всём: и о сущности Фрица, и о первитине-антидоте. Знает даже об Адике. Знает о том, что жить этой собаке осталось от силы несколько месяцев, и что метамфетамин так и не используют. Казалось бы, над чем тут думать? — Нужно просто созвать экстренный Совет и рассказать всем об этом. И тогда Рейха расстреляют, он больше не будет осквернять землю своим присутствием. Но что скажет Беларусь? Она ведь за этим псом ухаживает, как за дитём малым, да и Адольф интересный собеседник, жаль терять такого. Стоп! Почему он вообще думает о таких мелочах, как мнение Беларуси?! Почему он, чёрт возьми, колеблется?! — А-аргх! Ну почему?! — взвыл славянин, — Почему всё так сложно?! Почему об этом знаю именно я, что со мной, блять, не так?! Любовь, отцовская любовь к дочери. Забота о ней, ведь её упекут за укрывание преступника. И его самого, самого Союза так же посадят или применят меры по поводу сокрытия важных данных. Всё так сложно и запутанно. Ещё и этот чёртов пёс, так невинно и преданно бегающий за Белой! Нет, он просто не может поднять руку на свою дочь, самого себя и, хоть и нелюбимого, но всё же члена семьи! — Мы в ответе за тех, кого приручили, даже если и не приручали! Он всё же понадеялся на нас, позвал на помощь, хотя знал, кто мы! Почему же, Рейх, почему ты так поступил?! Что ты, блять, такое?! Нахуя?! — вновь истошно завопил Союз, алкоголь, по всей видимости, был причастен к этим душевным порывам, но явно не был их первоначальным организатором, — НАХУЯ?! — это уже была истерика, даже нервный срыв, просто так, на пустом месте. — Зачем, — русский всхлипнул, — зачем ты подставляешь нас под удар? Одновременно и просишь помощи и подставляешь, — несколько слезинок скатилось по подбородку, он вновь всхлипнул, — Ты же всё продумал наперёд, и нам в любом случае достанется, — такого с Советами не случалось уже давно, он привык закрывать свои эмоции от людей, закрываться от них, прятать. Даже в самых критичных ситуациях. А тут вдруг такое практически на пустом месте. Крупные слезинки текли потоком по щекам, скатываясь на подбородок. Русский закрыл лицо руками, размазывая слёзы по нему. Его пробивала мелкая дрожь, он никак не мог успокоиться. Да и не очень-то хотел. Всё, годами скрываемое внутри, вырвалось наружу за пару мгновений. Союз бессильно упал на стол, разбивая бутылки. По щекам текли слёзы и теперь уже кровь, слезинки обжигали свежие порезы, но славянину было плевать на это. Он просто лежал, истощённый морально. Спустя несколько часов СССР всё же собрал всю волю в кулак и поднялся. — Нет! Я не допущу, не допущу, чтобы это кого-то коснулось. Это личное дело между мной и Рейхом. Я убью его, и никто не узнает. Пусть ищут, что хотят. Я знаю, что делать, я сделаю это, никто больше не пострадает. Завтра же, я сделаю это, — уверенно изрёк Союз, убирая руку от израненного лица, раны на котором затягивались прямо на глазах, испуская при этом полупрозрачный пар, — Я сделаю.Тридцать первое декабря. Минск
Адольф ходил по кухне, наматывая уже двадцатый круг. Хозяйка квартиры, с трудом выпросившая выходной на этот день, скрылась в неизвестном направлении далеко и надолго, и немец остался за главного. Он понятия не имел, куда именно ушла его хозяйка и был занят более важным делом — нужно что-то подарить Белке на праздник. — Портрет нарисовать? Да не, мало, к тому же рисунки мои далеки от идеала, — рассуждал он, как всегда вслух, — чем она вообще увлекается? Аниме… Что можно придумать с этим? Может, книгу какую? Хотя не, у меня в наличии только три экземпляра Майн Кампф, а такое ей не понравится, да и сходить куда-то я не успею, к тому же у меня денег нет. Торт испечь? А я его и так печь буду, что испечь, кстати? — Так. Лучший подарок — это подарок, сделанный своими руками, — ариец посмотрел на свои руки, измазанные грифелем после очередного скетча, — М-да… И что я могу сделать? Может, какой-нибудь блокнот с рисованной обложкой? Тетрадь? Почему я думаю про скетчбук, она же не рисует и не собирается? Ладно, будет просто блокнот с белыми листами, пусть что хочет с ним делает, — И, остановившись на этом, Адольф удалился к Рейху, чтобы творить задуманное у него в «Подсознании». Зайдя в это прекрасное место, представлявшее собой берег реки в жаркий летний день, первое, что бросилось немцу в глаза — небывалая чистота и порядок. Обычно там всё валялось, как говорил сам ариец, «в творческом беспорядке», но сейчас же было аккуратно расставлено и разложено. Китель, который Адик надевал довольно редко, был сложен и положен на застеленную раскладушку. Его скетчбук лежал там же, а рядом с его лежбищем парил раскрытый экран-голограмма, с помощью которого немец мог смотреть бесплатные хоррор-летсплеи с Рейхом в главной роли. — Интересно, это так Рейх реагирует на то, что у меня теперь есть ещё одна хата, или что? Как это объяснить, сюда ж никто кроме меня и Рейха попасть не может. Адольф решил по-быстренькому просмотреть очередной сон с беготнёй по подвалам, баракам и лабораториям Освенцима. Всё начиналось как обычно, машина, бараки, все дела. Однако концовка этого, казалось бы, обычного сна, просто ошарашила немца. — Ч-что? С к-кем? — Последняя фраза Сергея явно напугала не готового к такому Адика, — Не, ну нахер эти ваши сны, — всё ещё отходя от испуга проговорил тот, поспешно выключая экран и отталкивая его от себя, — Я, вон, лучше делом займусь, — сказал ариец и материализовал себе прямо в руку абсолютно белый блокнот с абсолютно белой обложкой. Часа два спустя Беларусь всё же вернулась. Подмышкой она держала внушительных размеров коробку, обклеенную фирменным почтовым скотчем, а в обоих руках по большому пакету, видимо, с едой. — Адик, я дома! — уже по привычке крикнула она, ставя пакеты на пол. Фюрер вышел к ней не сразу, только минут через пять он вышел к ней, перемазанный краской и явно в хорошем расположении духа. — Привет, Бел. Тебе помочь? — Может, ты сначала отмоешься? — А что? А, да, точно. Акрил, просто, немного нетипичный для меня материал… — Ты что, руками что ли пользуешься вместо… эм… Чем там краску вытирают? — Да не, вроде. Оно само как-то… Ну, так, тебе помочь? — Уже не надо, иди мойся, у меня для тебя кое-что есть. — М-м, интересненько, и что же там? — немец протянул руки, измазюканные в жёлто-оранжевой краске, собираясь взять коробку. — Не так быстро, сначала помой свои лапищи, — одёрнула его Бела. — Мгх, ладно уж, сейчас, — с этими словами Адольф удалился в сторону санузла. Пока он пытался отмыть уже немного засохшую краску, девушка переместилась на кухню, дабы разобрать пакеты. Продуктов точно должно было хватить на десяток блюд и ещё даже остаться чуть ли не до самого десятого числа. — Ну ты там скоро? — окрикнула страна своего нерасторопного хранителя. — Уже всё, сейчас приду. Немец и впрямь пришёл очень скоро. — Вот, это тебе от Японии. — Ого… Я даже не думал… Мне никто никогда ничего не дарил, а тут такое… Спасибо! — Пх, это не мне спасибо говорить надо, это ж Япа прислала. Чуть попозже с ней созваниваться будем, тогда и скажешь. — Х-хорошо, — смущённо ответил фюрер и поспешно удалился обратно к Рейху. «Ну, у меня-то терпения побольше, чем у Адика, я лучше до первого числа подожду, » — подумала про себя славянка, отставляя свою коробочку на стол.Около полутора часов до Нового Года. Минск
За окном давно стемнело, и уже кое-где раздавались звуки хлопушек и фейерверков. Адик в своём партийном фартуке что-то шаманил на кухне, кажется, доделывал оливье. Беларусь же, как и обещала, звонила Японии по скайпу. Наконец-то вызов приняли и через несколько секунд на экране появилась мордашка Япы. Она была уже не совсем в адеквате и довольно уставшей. — Привет, Япония! — О, привет Беларусь-тян! — Адик, иди сюда! Я до Японии дозвонилась, — крикнула страна в сторону кухни. Тут же оттуда высунулась мордочка фюрера, ещё после медовика испачканная в муке. — Ого, Адольф-сан готовит? — удивилась азиатка, — кстати, как вам подарок? Я твой получила, спасибо Беларусь, он очень классный. — Не знаю пока, я хочу завтра открыть. — А, точно. Прости, забыла. У меня-то просто уже около пяти утра. — Ох, прости нас тогда… Я совершенно об этом забыла. — Да ничего, я вчера выспалась. К тому же я ждала вашего звонка, всё-таки интересно хоть и повторно встретить Новый Год в компании друзей. Ну где там Адольф-сан то? — Да здесь я! — подал голос «великий кулинар всея Вечного Рейха» — Адик, Япония тебя не слышит. Напиши что-нибудь лучше, — сообщила Беларусь. — С недавнего времени я иногда стал ощущать себя человеком-невидимкой… Спустя несколько секунд со стороны Япы донёсся звук уведомления. — А вот и Адик. — Жалко, что пообщаться получится только так, но это в любом случае лучше, чем ничего. Ну да, — в свою очередь ответил немец, возвращаясь в свой рабочий цех. Ну, а потом пошли дружески разговоры обо всяких повседневных вещах, забавных случаях и происшествиях. Всем известно, что за разговорами время пролетает незаметно. Вот так получилось и сейчас, как-то незаметно цифры на дисплее приблизились к полуночи, и пора было уже готовиться к исполнению плана и встрече нового две тысячи двадцать первого года. Белка переместила ноутбук на кухонный стол и стала расставлять адикову стряпню на столе, как говориться, по-живописнее. Сам же немец отправился в мини путешествие в соседнюю комнату, чтобы принести заветную коробочку с первитином, какую-то хрень против астмы, которую славянка купила в ближайшей аптеке, и привести самого пса.23:59. Минск
Все с замиранием сердца отсчитывали последние секунды уходящего года. Шампанское пенилось в рюмках, на столе стояли салаты, закуски, жареная курица, в холодильнике торт-медовик, оставленный на потом. 10, 9, 8, 7, 6, 5 4 3 2 1 Цифры на часах перескочили на 00:00, Адик и Белка подняли рюмки вверх, Япа по ту сторону экрана сделала то же самое. На улице уже во всю раздавались звуки хлопушек и фейерверков. — Ну, давай! — крикнула славянка, друзья чокнулись, Новый Год наступил. — А теперь, — взволнованно произнёс Адольф, — то, ради чего мы все здесь собрались, — он поставил Третьего на табурет, не без усилий разжал ему пасть и с размаху вывалил туда всё коробку, с трудом добытого, метамфетамина. Пёс понял, что это что-то явно съедобное и стал с усердием пережёвывать наркотик. Первые две минуты ничего удивительного не происходило, но потом астма всё-таки дала о себе знать, Рейх стал задыхаться. Вот так вот и начался новый год под звуки задыхающейся псины. А как говориться: «Как ты год встретишь, так его и проведёшь», поэтому только что образованную команду, которую фюрер про себя прозвал «Отряд самоубийц». Ещё не раз будут преследовать проблемы, касающиеся этого пса. Но пока они не знали этого, они просто радовались тому, что всё прошло гладко, что они вновь могут, хоть и ненадолго, увидеть лица друг друга, поговорить, посмеяться.Спустя какое-то время
Адольф шёл по заснеженной улице. Ветра не было, но снег сыпался непрекращающейся стеной. Небо, затянутое низкими тучами было черным-черно. Вокруг не было ни души и стояла какая-то умиротворённая пустота. — Снег идёт… — прошептал немец, зачарованно глядя, как крупные холодные хлопья, танцуя кружатся в воздухе, а позже и вовсе падают на землю. — Он такой белый… И пушистый… В голове арийца проносились обрывки каких-то событий. Незаконченных дел, недосказанных слов. Всё это казалось ему таким незнакомым, словно это было вовсе и не с ним. Перед глазами вырисовывался туманный образ кого-то, одновременно такого близкого и такого далёкого. Будто этот кто-то много-много лет назад был кем-то очень дорогим. Пустые, но тёплые мысли заслонили собой холод. Фюрер не чувствовал леденящего дыхания нарастающего ветра, не чувствовал, как шёлковая рубаха намокает от сплошного снегопада. Он чувствовал лишь присутствие рядом с собой чего-то одновременно обжигающе горячего и невыносимо холодного. — Рука… Чья это рука? — Адик зачарованно смотрел на свою руку, — Это… Моя рука… — всё так же отрешённо прошептал он, — Всего лишь… Моя рука… Но кто же тогда это был? Словно… Взял меня за руку на мгновенье… Эмоций практически не было, всё было приглушено чем-то. Было лишь желание вновь ощутить то леденящее тепло. Вновь прикоснуться к существу, что излучало его. Вернее, даже не прикоснуться, а схватить, схватить, прижать к себе и никогда не отпускать. Но, вместо он продолжал идти сквозь нарастающий ветер. Он шёл, не разбирая дороги. Не важно куда, главное — подальше от всего этого, подальше от этой суеты, шума. Шёл в одной рубахе, не замечая холода. А снег всё падал с неба, унося воспоминания, принося новое, или, быть может, забытое старое, что сокрыто там, куда нет доступа. Настолько старое, что потеряно в теченье времени. Падал, скрываясь в серебристой дымке, тёмный силуэт. Такой близкий, но одновременно такой недоступный. Заветное тепло, что предназначается ему одному вновь бесследно ускользает от него. И немец опять бездействует. Лишь глупо и безысходно таращится в пустоту, надеясь увидеть желаемое. А в голову лезут мысли. Одинокий дух, обречённый защищать своего хозяина и быть преданным его роду навечно, не завидная судьба, не правда ли? И всё это повторяется вновь и вновь, как в замкнутом круге: хозяин рождается, взрослеет, умирает, приходит новый, а ты всё такой же. Ты забываешь всё, как только переходишь к наследнику, вновь познаёшь мир только лишь для того, чтобы забыть и делать это вновь и вновь, и ещё бесчисленное количество раз, пока не вымрет то, что называемо человечеством. — Кто ты?! — в пустоту кричит немец, но напрасно, никто не услышит его, никто не придёт, не утешит в трудную минуту. Больше… Никто, — Ч-что же происходит? — Он в панике. Бедняжка, не знает, что же ему делать. За столько лет он так ничего и не понял. Надежда есть? Нет, надеться уже не на что. Отныне он уже навсегда подписал свой смертный приговор в этом замкнутом колесе. Но что же это тогда за чувство? Почему он ощущает это? Он… Кому-то нужен? Кто-то думает о нём, причём не как о подчинённом… В снежной пелене явственно проступает силуэт того, про которого никто ничего не знает. Однако, он известен лису. — Нет, такое просто невозможно, — вновь шепчет Адольф, — Нет… — смазанный образ перед глазами исчезает, не оставляя после себя ничего. Снег усиливается, потоки ветра несут его в лицо фюрера. Холодные кристаллики неприятно обжигают кожу. Невидимая рука ещё раз с силой сжимает расслабленную кисть арийца, оставляя частичку тепла и той самой несбыточной надежды, и вновь исчезает. «Даже если всё обрушится, даже если мы умрём, даже если ты предашь, уйдёшь, убьёшь меня, я всё равно буду рядом с тобой. — Обещаешь? — Обещаю. Клянусь. Клянусь всем, что у меня есть.» — всплывает отрывок разговора неизвестно откуда. Голос говорившего кажется смутно знакомым, от него веет теплом и любовью. Кажется, словно кто-то крепко обнял, но на душе по-прежнему тяжело-тяжело и оттуда несёт могильным холодом. — Я… Найду тебя! — в последний раз кричит немец, — Обещаю… Клянусь…