***
Всё было размыто и нечётко, словно в тумане. В окружении, более похожем на набор цветных бликов, угадывался какой-то лес или сад. Адольф лежал на сочной зелёной траве, укрытый тенью раскидистого дерева. Откуда-то издалека доносится шуршание травы, а над головой раздаётся хлопанье крыльев. Видимо, кто-то идёт. Адик поворачивает голову по направлению к звуку и совсем скоро видит перед собой человека. Немцу он кажется очень высоким. О внешности его судить было сложно, видно было только, что он блондин с, скорее всего, довольно длинными волосами. Одет он был в какую-то довольно свободную одежду со светлым кремовым верхом и таким же светлым, но уже более коричневым низом. Как только он подошёл достаточно близко, Адик поднялся с земли и подбежал к нему, обнимая. Как оказалось, кицунэ едва доставал этому человеку даже до пояса. Человек кажется ребёнком родным, кем-то вроде отца или… брата. Он источает спокойствие, порядок и нежную заботу. Он наклоняется к малышу и подхватывает его на руки. Адольф не вырывается и никак не протестует, напротив же, радостно смеётся. — Komm schon, Adi, ich habe ein paar leckere Nudeln für uns gekocht. Wirst du Nudeln sein? (нем. Пойдём, Ади, я сварил нам вкусной лапши. Ты же будешь лапшу?) – спросил он, по всей видимости, улыбаясь и легко почёсывая лиса за ушком. Адик пробормотал что-то неясное в ответ, и этот человек понёс его куда-то по направлению из леса. Внезапно, окружение сменилось. Теперь вокруг была только темнота, а что-то грело и слегка щекотало щёку немца. Ребёнок, с трудом разлепляя глаза, поднялся с кровати. Из-за неплотно задёрнутой занавески прямо на то место, где несколькими секундами ранее он безмятежно спал, светили яркие лучи солнца, а откуда-то доносился аромат выпечки. Адольф сел на кровать, свесив ноги и попытался протереть глаза руками в надежде, что так проснуться будет чуть проще. Потом ариец огляделся. Комната находилась в приятном полумраке от золотисто-серых занавесок, висевших на окнах. На полу был постелен ковёр с длинным ворсом по которому, наверное, было бы очень приятно ходить босиком. Помимо кровати в комнате находился небольшой шкаф, столик прямо у кровати со стоящей на ней лампой с причудливым плафоном, ещё один стол у окна на противоположной стене и большой деревянный ящик прямо в углу, за дверью. Всё было выполнено в нежных пастельных тонах с обилием жёлтого, светло-серого и светло-коричневого. Вдруг едва слышно скрипнула дверь и в комнату вошёл всё тот же человек, что и в начале, в саду. Он присел на кровать рядом с Адиком и спросил: — Wie hast du geschlafen? (нем. Как спалось?) — а после прибавил, — Ich war gerade auf dem Weg, dich aufzuwecken. (нем. Я как раз шёл будить тебя.) На этот раз он уже не казался таким высоким, но при его приближении появлялись всё те же чувства что и тогда. Однако немец так и не ответил. Перед глазами всё затряслось, а до слуха стал доноситься чей-то очень громкий голос, и уже через пару мгновений сон оборвался.***
На этот раз всё прошло гладко, и обитатели минской квартиры очнулись вовремя, и там, где этому положено было случиться. — Эй, Адик, что это было? — Белка вопросительно подняла бровь и посмотрела на только что появившегося Адольфа. — А почему ты у меня об этом спрашиваешь? Я, может, впервые за пару лет сон увидел, а тут ты. Да и вообще, чё тебе не понравилось? — Мне всё понравилось, но всё же. — Бел, я в душе не еб, кхм, чаю, кто это был. Но, по всей видимости, это его я тогда назвал «Эри». — Странное имечко, не думал? Может, сокращение? — Хер его знает, если честно. Я абсолютно не знаю этого человека. Я не знаю, откуда я вообще взял его, это имя и всё остальное. А если и знаю, то уж точно не помню. — Мгх, что ты вообще помнишь? — слегка раздражённо спросила Беларусь. — Своё существование с момента моего становления духом-хранителем Рейха. Ну, то есть, там, я рассказывал, Рейх ещё в подвале сидел и тут я, помнишь? — Да помню, помню, не надо это сейчас всё пересказывать. И всё? — Ну да, а что ещё надо? — Кицунэ сразу с девятью хвостами, знаешь ли, не рождаются. Я читала, что новый хвост появляется каждое столетие, а это значит, что тебе около тысячи. Я права? На лице немца изобразилось удивление, причём сильное. По всей видимости, он не знал таких секретов о себе самом. — Аэм… Ну… Наверно… По идее… — Ты стал помогать Рейху в конце девятнадцатого — начале двадцатого века, сейчас начало двадцать первого. Вопрос на миллион: где ты, чёрт возьми, пропадал ещё восемьсот лет? — А мне-то откуда знать? Что помню, то рассказал, по остальным вопросам попрошу обращаться к кому-нибудь другому. — Блять, Адик, к кому нужно обращаться по поводу ТВОЕЙ жизни если не к тебе? Ко мне, например — голоса не было слышно, но фраза всё равно была понята Беларусью. — Эй? — нерешительно позвала девушка неведомое существо, — Что ты имел ввиду? Ну ты же хочешь узнать подробности жизни этого… — существо замялось, видимо, подбирая слова — этого человека? — Ты с кем разговариваешь, Белка? Эй! — Адольф щёлкнул пару раз пальцами прямо перед глазами страны, — Белка! — Что, Адик? — С кем ты только что разговаривала? — явно обеспокоенно повторил свой вопрос ариец. — Ты разве не слышал? — Нет. Что я должен был слышать? — Ай, ладно, неважно. Так у кого я должна это спрашивать? — Ну, хех, у меня, наверное, — Адик завёл руку куда-то за голову и почесал сам себя за ухом. Таинственное существо молчало. Возможно, Беларусь обидела его таким открытым игнорированием, возможно, оно куда-то делось само по себе или вовсе было лишь плодом воображения не совсем оправившейся после того жуткого сна Рейха девушки. — Так я у тебя и спрашиваю. — Я не помню, понимаешь? — А покопаться где-нибудь в закутках своего подсознания не? Лень вперёд тебя родилась? — Как я тебе покопаюсь, если при смене хозяина у его хранителя стирается память?! — С этого и надо было начинать! Стой, ты сказал «При смене хозяина»? — Ну да, а что тут удивительного? Не думаешь ли ты, что я один такой особенный специально для Рейха? — А разве нет? Вместо ответа Адольф рассмеялся, и уже через смех пытался что-то ответить: — Ты, пф, ещё скажи, что эта, пхах, татуировка у меня с рождения, — смех не прекращался, а Беларусь сидела с каменным лицом и терпеливо ждала, когда её не в меру весёлый хранитель наконец-то соизволит прекратить ржать как конь. Немец пытался сказать ещё что-то, но вскоре оставил эти попытки и разговор продолжился только через некоторое время. — Ладно, — вытирая выступившие слёзы начал переводить тему Адик, — вернёмся к тому, с чего всё это началось. Ситуация непростая, согласен. Что ты думаешь делать? — Я тебе для того и рассказала, чтобы ты решил, что нам делать. — Что ж, поздравляю тебя, я не знаю, что нам делать. Искать его- не вариант, прятаться — тоже. Остаётся просто ждать дальше, когда оно себя проявит. Кстати, Белка, это ты навела тут такой порядок? — Не-а, он такой был ещё когда я проснулась в первый раз. Я же рассказывала тебе. — Ах да. Точно. Значит, оно вот так действует, да? — Ты про чистоту? Что же тогда в нём плохого, если он всего лишь наводит чистоту? — Кто знает, кто знает. Это вполне может использоваться не без заднего умысла. — Как можно кому-то навредить уборкой? — Хз, если честно. Я просто предполагаю. — Может, ты начнёшь думать перед тем, как что-то предполагать? Согласен с молодой фройлян, — вставил свои пять копеек доселе молчавший «наблюдатель». Значит, всё-таки не ушёл. — Вот, даже он поддерживает, — осведомила своего собеседника славянка. — Да кто «он»-то?! — возмутился ничего не понявший Адик. — Не важно, Адик, не обращай внимания. — Что значит «не обращай внимания»?! Ты мне сначала затираешь про какую-то невидимую ебанину, которую слышишь только ты. Потом заёбываешь меня вопросами из-за ёбаного сна. СНА, МАТЬ ТВОЮ! Теперь, блять, общаешься с какой-то невидимой хуйнёй и говоришь, блять, «не обращай внимания»! НЕ ОБРАЩАЙ, БЛЯТЬ, ВНИМАНИЯ! Как, сука, можно не обращать на это внимания, ёбаный ты хуй? Ты, блять, понимаешь, что я, блять, чувствую? Мне, может, блять, положено охранять всяких блядей и гандонов! — нервы Адольфа уже приличное время ебали различные не особо умиротворяющие мысли и наконец-то они сделали своё дело. Немец потерял самообладание. Впервые при столь обожаемой Беларуси. Возможно, из-за потери контроля, возможно из-за перенапряжения, его тело начало трансформацию в исходную форму. Обычно это происходило мгновенно, но в этот раз тело медленно принимало лисьи черты, заставляя своего хозяина страдать ещё больше. В первую очередь трансформация затронула лицо и ноги. Вместо нормального человеческого рта плоть генерировала аккуратную пасть с рядом острых белоснежны клыков. Сам человек больше пригнулся к земле, одежда в некоторых местах начала рваться, а ноги, уже без столь любимых Адиком хромовых сапог приняли звериную форму. В данный момент кицунэ больше напоминал нескладного оборотня, но всё равно выглядел чертовски страшно. С левым глазом, который стало видно, кстати, было всё в порядке, и такая причёска с чёлкой, полностью его закрывавшей, не несла в себе никакой технической части, сугубо декоративную. Беларусь сидела на полу в непонятном оцепенении, с ужасом наблюдая за превращением. Адик в образе полуоборотня стоял согнувшись практически над ней и оглушительно рычал, выдирая пух из ковролинакрепкими когтями, уже пришедшими на смену аккуратно подстриженным ногтям. Его голова больше начала напоминать звериную, волосы практически полностью ушли в такую же чёрную, как и сам лис гриву, два кроваво-алых глаза светились, с клыков, видневшихся из приоткрытых челюстей на перекошенной от оскала морде капала слюна. Адольф полностью опустился на все четыре лапы, за опущенной к лицу девушки головой начала виднеться холка, обросшая мехом, пальцы покрылись мехом, но не спешили окончательно становиться лапой. Остатки засаленной белой рубахи с неприятным треском обречённо упали на пол, не выдержав широких пушистых плеч оборотня. Помимо привычных четырёх хвостов обнаружились ещё два. Когда трансформация была практически завершена, уже полностью обросший мехом немец припал к полу, чуть не придавив своей огромной головой жизненно важные органы славянки и, с диким воем, опрокинул сам себя на спину. Воплощение Беларуси не поняла, что конкретно он сделал, но гигантский зверь уже с восемью хвостами теперь беспомощно лежал на полу брюхом вверх и захлёбываясь слюной бился затылком о несчастный ковролин. Прямо на глазах девушки пальцы на руках Адика уменьшались и срастались в цельную лапу, конечности перестраивались. Всё это сопровождалось треском ломаемых костей и оглушительным воем лиса, всё ещё бьющегося о пол. В довершение всему у существа отрос девятый хвост. Ранее сидевшая без движения Белка начала отползать от слабо подёргивающегося существа, поминая про себя все молитвы, которые только слышала от Росса. — Угх, угораздило же меня, — раздался вдруг низкий голос. Он исходил от лиса, но стране мало верилось, что это действительно мог быть немец, который бесновался всего несколько секунд назад. — Адик? — робко спросила девушка, всё ещё отползая дальше. — Нет, блять, Рейх, — ответил лис, грубо усмехнувшись, — тебя не задело? — Н-нет, со мной всё хорошо… — Ну и хорошо, — с невнятным кряхтением зверь перевернулся на живот и поднял голову, осматривая свою хозяйку на предмет внешних повреждений. Животное было большое. Можно даже сказать, просто огромное. Беларусь при довольно приличном росте в сто семьдесят четыре сантиметра была ниже его головы на добрых пятнадцать-двадцать сантиметров, а если бы лис стоял, то, скорее всего, была бы лишь немногим выше его холки. — Что же ты не спрашиваешь «Какого хрена?» или «Что это было?»? Как-то не похоже на тебя, — лис встал и, несмотря на внушительные габариты, практически бесшумно прошёлся до стоявшего неподалёку многострадального дивана. Смерив его взглядом, видимо, прикидывая, уместится или нет, Адольф улёгся на него, свесив лапы с обоих сторон элемента мебели и подогнув хвосты поближе к себе, дабы ничего ненароком не задеть. — Э, постой, — возмутилась Белка, наблюдая за телодвижениями своего защитника. — Да, что такое? — абсолютно спокойно спросил немец, опуская голову на собственные лапы. — Ты что, обратно не собираешься? — Тебе что-то не нравится? — зевнув, ответил вопросом на вопрос зверь. Его, видимо, всё устраивало. — Ну как-то знаешь, жить с огромным лисом дома, который, блин, в высоту под два метра, а в длину с хвостами и все четыре будет как-то не очень. — Могу тебя обрадовать, форму я могу сменить только через пару часов. Я, блять, устал. Духам-хранителям тоже отдых нужен, знаешь. — А ты прям весь перетрудился, бедненький. Целыми днями валяешься хрен знает где, нихера не делаешь и всё равно устаёшь. — Я храню хрупкое равновесие между мирами. Такой ответ тебя устроит? — Ну ладно уж, чертёнок, спи. Только с тебя одно условие. — Что на этот раз, Белка? — Я вижу у тебя мех дохера густой, да? — Ну допустим. — Дай полежать. — Пхах, только-то? Я думал, ты меня ковролин заставишь стелить новый или ещё чего покруче. Конечно, ложись. — Кстати да, ковролин тоже почини. — Вот блять. — Я всё слышу, между прочим. — Да-да, извиняюсь. Мех на спине Адика и впрямь оказался густым и длинным. Это, правда, можно было спихнуть на гриву, которая примерно там же и кончалась, но факт оставался фактом. Беларусь лежала в нём как под тёплым одеялом. Странное невидимое существо само собой отошло на второй план и обитатели минской квартиры решили просто ждать его последующих проявлений.***
А тем временем, в заснеженной Москве, Россия с замиранием сердца следил за приближающимся самолётом прямиком из Германии. Этот небольшой самолёт был важен для него так же сильно, как целый Кремль, ведь на нём должны были быть отправленные две недели назад в Германию люди с особо важным объектом. Итоги этих экспериментов могли решить судьбу целого мира и были чрезвычайно важны для Росса, ведь если бы опасения подтвердились, то его могли легко обвинить в сокрытии военного преступника. «Как будто я сам его у себя держал, » — возмутился про себя русский, когда начал представлять себе такой исход событий. Наконец, самолёт сел. Пилот с кряхтением вылез из кабины и направился в сторону помещения аэропорта. Дверь пассажирского же отделения не спешила открываться, и славянин уже было заволновался. Однако через некоторое время, полностью копируя пилота в звуках, из кабины выбрался Союз. Один. — Привет, Сына! — поздоровался он, натягивая на голову меховую ушанку, которую снял в душном салоне. — Бать, ты один, что-ли? — вместо приветствия обеспокоенно спросил Россия. — Ну да, а с кем мне ещё быть? — Как «с кем»?! А где Григорий, где Фриц? Я с тобой в командировку ещё одного человека посылал. И, если ты не забыл, вашей целью была именно доставка собаки туда, куда надо. Где все, бать? — А, хех, ты про них? Там остались. — Что значит «там остались», батя?! ЧТО ЗНАЧИТ «ТАМ ОСТАЛИСЬ»?! БАТЯ, ЭТО КОМАНДИРОВКА ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ!!! — Ну да, знаю. И незачем так орать. Я не глухой пока что. Давай в помещение пройдём, и я тебе всё расскажу. — Ну нет уж. Выкладывай всё тут! — Как хочешь, сына. Как хочешь. — Ты мне тут не затягивай, говори, как есть! — В первый, нет, вру, во второй день командировки мы разбирали бумаги, и я решил уйти пораньше. Всё. — Что «всё»? — Ну всё. Я потом их не видел. Перед мои отъездом ко мне заехал Германия и сказал, что они останутся в лаборатории на более продолжительный срок и что если вдруг что, он свяжется с тобой и, если необходимо, отправит их своим самолётом. — Ну, батя! Идиот! Как ты только догадался, скажи мне?! — И что я опять не так сделал? Развелись тут, из себя ничего не представляют, а на старших рот разевают. — Батя, Григорий был БУКВАЛЬНО воплощением города, а пёс мог быть воплощением Третьего Рейха! ТРЕТЬЕГО РЕЙХА, ТЫ СЛЫШИШЬ?! — Ну да, слышу. Сына, они под присмотром Германии, поверь, он честный малый, с ними ничего не случится. Да и к тому же, я-то вернулся! Здорово, не правда ли? — Ага, заебись вообще. Россия развернулся на сто восемьдесят градусов прямо перед лицом родного отца и, даже не попрощавшись, ушёл, оставляя отца, так и не понявшего, что он сделал не так.