Зверь

       Неделя подходила к концу, и сегодня было уже воскресенье. Гриша, правда, не был до конца уверен, что сегодня именно воскресенье, но мог догадаться по невероятной активности и копошению в лаборатории. На следующей неделе, как он понял, должно было что-то произойти, и поэтому доступ к помещениям будет временно закрыт. С одной стороны, это было хорошо, ведь их с Рейхом не будут трогать целую неделю, но с другой же, тело уже было не в состоянии не то, что заживлять раны и швы, но и вообще, кажется, было на грани отказа от нормального функционирования. Воронеж просто не успеет не то, что отдохнуть за неделю, но и вообще хоть сколько-нибудь прийти в себя.        Григорий сидел, забившись в угол клетки, не в силах даже поднять голову, чтобы посмотреть на того, кто подошёл. Он едва испустил болезненный стон, когда чья-то рука в мерзких холодных латексных перчатках грубо схватила его за ногу и поволокла по полу. Он никак не отреагировал на то, что его продолжили тащить в сторону лифта по холодной и не очень чистой кафельной плитке.        Любое чувство доходило до него с задержкой, перед глазами всё застилало белой дымкой, а вскоре город и вовсе потерял сознание. Такое в последнее время происходило с ним всё чаще и чаще. Возможно, это был результат не очень удачного введения препарата несколькими неделями ранее. Но ничего страшного, он уже успел привыкнуть.        Гриша уже практически позабыл, каково это — жить на свободе. Воспоминания о прошлом, хоть и не очень приятном, где он влачил своё жалкое существование в съёмной ЗГТ-шке, практически стёрлись из его памяти, а ещё более ранние события и вовсе были бесследно заменены на последние несколько месяцев. Припадки, усиливающийся кашель, в точности как у Рейха, и атмосфера непрекращающегося безумия, заключавшегося в нескончаемых пытках, сделали своё дело.        И в этот раз всё было в точности, как и во все другие. Его усадили на некое подобие стула, какой, скорее всего, используется в психлечебницах, предварительно сунув под нос мерзко пахнущий состав, пристегнули ремнями за шею и все четыре конечности и оставили в тревожном ожидании. Это состояние длилось столько же, как и в прошлый раз, и было чертовски маленьким даже для того, чтобы Воронеж осознал, где именно находится.        Нет, его не будут резать, как было вчера, в этот раз ему приготовили участь тестера. Марк, лицо которого парень узнаёт с превеликим трудом, поднёс к вене на руке своего подопытного одноразовый шприц, наполненный синеватой вязкой жидкостью, небрежно протёр место предполагаемой инъекции слегка мутным спиртом и выждал несколько секунд. После этой странной паузы он ввёл иглу и резким движением вогнал всю дозу препарата в организм подопытного. Вновь оглядев свою работу секундами позднее, он зашипел и громко позвал кого-то. Пока из коридора слышались приближающиеся и очень быстрые шаги, Григорий нашёл в себе силы посмотреть на собственную руку. Препарат ещё не полностью рассосался и бугорок с жидкостью явно виднелся на коже: лаборант ввёл средство не в вену, а под кожу.        В дверном проёме появился Ханнес. На его вечно спокойном лице, возможно, впервые в жизни, можно было наблюдать самый различный букет эмоций, от гнева, до страха и смятения. — Du verdammter Narr?! (нем. Ты, блять, дурак?!) — выкрикнул он, подбегая к Воронежу, явно напуганному таким громким шумом и таким пристальным вниманием к своей персоне. — Herr Deutschland wird unsere Schwänze abschneiden und uns in den Arsch bis zum Hals schieben! (нем. Нам господин Германия хуи отрежет и в жопу затолкает по самую глотку!) — Es tut uns leid, (нем. Ну извини,) — явно не чувствуя вины за свой поступок, ответил Марк, с интересом глядя на руку своего подопытного. — Sie werden sich später entschuldigen! Bringen Sie Ihre Instrumente schneller, bereiten Sie Ihre Amputation vor! (нем. Извиняться потом будешь! Быстрее неси инструменты, готовь ампутацию!)        Лаборант едва удержался от того, чтобы прописать «товарищу» смачный пендель своим тяжеленным ботинком, а когда тот ушёл за хирургическими инструментами в одно из соседних помещений, вдоволь наматерившись, судорожно начал шарить на полках и в различных шкафчиках в поисках хоть какого-нибудь обезболивающего.        Сам Ханнес по образованию был психиатром и не знал всех тонкостей поведения ампутаций, в отличии от того же Марка, но точно знал, что будет, если помедлить. Дело было в том, что препарат, который в этот раз решили протестировать на Грише, при введении в неправильном месте начинал действовать во вред организму: любые ткани просто отмирали; поэтому если быстро ничего не предпринять, то в пределах нескольких часов он бы добрался до сердца и мозга, и подопытный бы умер.        Когда немец нашёл что-то и сунул внушительного размера пилюлю в рот Воронежа, он схватил бутыль со спиртом и сделал довольно большой глоток. Он знал, что изопропиловый спирт — не лучшее, что можно было бы выпить при отсутствие алкоголя, но всё-таки решился на этот шаг. В конце концов, все люди когда-нибудь попадут на стол к коллегам Альберта.        Пока вокруг подопытного суетились Марк и Ханнес, готовя хоть какие-нибудь условия для операции и перетаскивая его лёгкую тушу со стула на размещённый поодаль хирургический стол, он находился в некой прострации. Впрочем, как и всегда. И без того бледная кожа на руке, казалось, становилась ещё белее, да и практически вся правая рука города более напоминала конечность покойника, нежели живого существа. В некоторых местах кожа потрескалась, открывая вид на красноватые подобия мышц и давая путь крови, обильно вытекавшей из разрушающихся капилляров. Прямо на глазах мертвенная бледность с трещинами с лёгкостью преодолела локоть и устремилась к плечу. Ткани разрушались, кожа рассыпалась на отдельные клеточки, оставшееся небольшое количество волос на руках выпадало, ногти, казалось, можно было просто вытащить, практически не прилагая усилий.        Григорий уже лежал на операционном столе, а Ханнес убирал тряпочку с хлороформом с его лица. Перекрестившись, Марк взял в руки скальпель и сделал первый надрез. Действовать приходилось быстро, что неопытному студенту медицинского ВУЗа давалось чрезвычайно трудно. Руки тряслись, дыхание сбилось, и он боялся делать второй надрез. Ханнес готов был сам схватить в руки этот треклятый скальпель и просто поскорее вырезать кусок разваливающейся плоти. — Was zum Teufel machst du hier?! (нем. Какого дьявола вы тут творите?!) — в помещение буквально ввалился Альберт в грязном, испачканном в крови халате и с не менее грязными руками. — Herr Albert, du bist unser Segen! (нем. Господи, Альберт, благословение ты наше!) — если бы обстановка была менее напряжённой, Ханнес просто кинулся бы своему коллеге на шею, заключая его в крепких, душащих объятьях, — Schneller schneiden Sie! (нем. Быстрее, резать будешь!) — Möge der Teufel euch alle nehmen! Wenn sie stirbt, öffne ich dich selbst, verkaufe dich auf dem Schwarzmarkt und melde dich als Unfall! (нем. Чтоб вас всех дьявол побрал! Если она умрёт, я вас самолично вскрою, продам на чёрном рынке и отчитаюсь как о несчастном случае!) — неизвестно, как Альберт узнал о том, что произошло, а также о том, где он умудрился так вымазаться, однако это — последнее, что сейчас волновало находящихся в комнате.        Патологоанатом, конечно, не хирург, но тоже сгодится. Во всяком случае, это лучше, чем криворукий студент. И где только его хвалёная жестокость и профессиональность, которую он с таким удовольствием выставлял на различных исследовательских операциях?        Альберт выхватил скальпель из рук Марка и спешно начал ампутацию. В отличии от своего непутёвого товарища, он особо не церемонился и резал не по различным направлениям мышц, а просто чтобы не напороться на кость. Таким образом, менее, чем за десять минут, мужчина успешно ампутировал конечность и во второй раз спас Воронежу жизнь. От правой руки, правда, не осталось ни малейшего кусочка, но зато всё остальное было в полной безопасности. — Idioten! Hirnlose Huren! (нем. Идиоты! Безмозглые бляди!) — крикнул Альберт примерно через минуту после того, как отделил руку от тела и как можно аккуратнее зашил то, что осталось от некогда здоровой конечности, — Welche Hündin hat dich geboren?! Was zum Teufel hast du dir dabei gedacht?! (нем. Какая сука вас родила?! Чем вы вообще, блять, думали?!) — Beruhige Albert, nichts bedroht ihr Leben, (нем. Успокойся Альберт, её жизни ничего не угрожает,) — попытался утихомирить друга, уже пришедший в себя, Ханнес. — Aber sehr viel sogar «was» bedroht unser! Wer hat es getan, gib es zu! (нем. Зато очень даже «чего» угрожает нашей! Кто это сделал, признавайтесь!) — Mark. Er war nicht ernst genug und injizierte das Medikament absichtlich an der falschen Stelle, (нем. Марк. Он не был достаточно серьёзен и специально ввёл препарат не туда, куда следовало,) — спокойно произнёс лаборант, сдавая подчинённого с потрохами.        Не успел виновник происшествия обработать только что поступившую информацию, как сильной рукой Альберта был схвачен за шею и придавлен к ближайшей стене. Широкая ладонь была чуть больше его шеи, а толстые пальцы практически полностью перекрывали доступ к кислороду, беспощадно впиваясь в плоть. — Bist du lebensmüde, Student?! (нем. Тебе жить надоело, студент?!) — делая небольшие паузы после каждого слова, спросил Альберт так, что даже Ханнесу стало не по себе, — Sie werden sie noch einmal berühren, und Sie werden definitiv nicht mit Ihrem Tod sterben, und noch mehr, Sie werden nicht ruhen! (нем. Ещё раз ты её тронешь, и своей смертью ты точно не умрёшь и, уж тем более, не упокоишься!)        Марк болезненно засипел и попытался выговорить что-то, что, возможно, означало «Отпусти меня». В это же время, немножко отошедший от, мягко говоря, хреново сделанного «наркоза», если тряпку с хлороформом вообще можно было таковым назвать, Воронеж слегка приподнялся и открыл глаза. Он ещё не совсем соображал, что произошло, и не чувствовал боли, поэтому просто улыбнулся, глядя на то, как, в каком-то смысле, исполняется его давнее желание — уничтожение Марка. Заметив пробуждение подопытного, Ханнес с силой стукнул Альберта куда-то в спину и сообщил о Грише, прибавляя, что убить друг друга можно и в свободное от работы время.        Правая часть тела Григория теперь выглядела ещё более плачевно. Конечно, до этого она была не в самом хорошем состоянии: на правой руке не хватало пары пальцев, практически везде на этой стороне тела были шрамы, рубцы, порезы, ожоги, следы от швов, но теперь вместо нескольких пальцев там не было целой руки. Различные дефекты теперь ещё сильнее выделялись, дополняя окровавленный и зашитый обрубок. — Und was schlagen Sie dagegen vor? (нем. И что вы предлагаете с этим делать?) — после недолгого молчания спросил Марк. — Und du musst das fragen, Abschaum, (нем. А это у тебя надо спросить, мразь,) — огрызнулся ещё не успокоившийся Альберт. Нет, вообще-то он очень добрый, но когда ситуация касается того, кто ему дорог, его можно описать только словосочетанием «киборг убийца» или ещё чем похуже. — Beruhige beide. Lassen Sie uns Herrn Deutschland berichten, und er wird sich schon darum kümmern. (нем. Успокойтесь оба. Доложим господину Германии, и он уже будет с этим разбираться.) — Er wird kommen, die Hölle weiß wann, (нем. Да он придёт хрен знает когда,) — возмутился Альберт и хотел было ещё что-то добавить, однако на пороге помещения появился тот, о ком они говорили несколько секунд назад. — Was ist mit dir passiert? (нем. Что у вас случилось?) — холодно осведомился воплощение Германии, оглядывая помещение и самих лаборантов. — Hm. Herr Deutschland. Mein Untergebener, Markus Hoffmann, hat das Medikament, das Sie zum Testen bereitgestellt haben, falsch injiziert, und deshalb mussten wir dem Probanden sofort die Gliedmaße amputieren. Die Person ist derzeit bewusstlos und ihr verlorenes Glied kann nicht wiederhergestellt werden. (нем. Кхм. Господин Германия. Мой подчинённый, Маркус Хоффман, неправильно ввёл предоставленный Вами для тестирования препарат, в связи с чем нам незамедлительно пришлось ампутировать конечность подопытной. В данный момент подопытная пребывает в бессознательном состоянии, а её утерянная конечность не подлежит восстановлению,) — отчитался Ханнес, покосившись на непонятную кучку мяса, на месте которой буквально недавно была рука. — Ich verstehe dich, Hannes. Vielen Dank, Albert, für die rechtzeitige medizinische Hilfe zu diesem Thema. Innerhalb weniger Tage erhält das Labor mit der neuen Ausstattung die neueste bionische Prothese, die auf meine Bestellung persönlich angefertigt wird. Ich bitte Sie, rechtzeitig alle notwendigen Informationen zu sammeln, die ich Ihnen etwas später mitteilen werde. Sie sind frei. Platzieren Sie das Subjekt in einer geeigneten Umgebung und sorgen Sie für angemessene Pflege. (нем. Я Вас понял, Ханнес. Благодарю Вас, Альберт, за своевременно оказанную медицинскую помощь подопытной. В течении нескольких дней в лабораторию вместе с новым оборудованием поступит новейший бионический протез, сделанный на заказ лично по моему приказу. Прошу Вас своевременно собрать всю необходимую информацию, которую я сообщу Вам чуть позднее. Вы свободны. Разместите подопытную в подобающих условиях и обеспечьте надлежащий уход.)        Лаборанты засуетились, необходимо было перенести подопытную в изолятор, ведь это было одним из самых хорошо оборудованных и самых приличных помещений во всей лаборатории. Ханнес тотчас же отправился в подсобное помещение за волокушами, Альберт пошёл к Грише, дабы попытаться облегчить его возможные страдания и, если потребуется, снова усыпить. — Und du, Marcus, ich werde dich bitten, mit mir zu kommen, (нем. А Вас, Маркус, я попрошу пройти со мной,) — Германия взял явно напуганного Марка, пытавшегося так же проскользнуть в другие помещения лаборатории, за предплечье и, с небольшим усилием сжав его, как бы приглашая немца пройти другой рукой, повёл в сторону лифта.

***

       День прошёл практически незаметно. Все, кто находился в лаборатории, спешно покинули её ещё несколько часов назад и теперь единственные живые существа, кто там находился — Воронеж и Рейх. Хотя нет, не совсем. На небольшом табурете, у изголовья нормальной, человеческой кровати сидел человек. От него несло резким металлическим запахом крови и мерзким спиртовым ароматом антисептика. Альберт, а это мог быть только он, сидел, сильно согнувшись и подперев тяжёлую голову липкими руками, так и не отмытыми от крови. Рядом на кровати лежал мертвенно бледный, впрочем, как и всегда, Григорий. Его хрупкая тушка проступала под тоненькой простынкой, отчего он выглядел ещё более жалко. Хоть всё и было на вид стерильно, но всё же на простыне, где лежало то, что раньше можно было назвать правым плечом, явно проявлялось кровавое пятно. Альберт был просто не в силах что-либо делать после такого эмоционально тяжёлого дня, а Воронеж вновь отключилась из-за слишком значительной кровопотери. Нет, патологоанатом зашил место ампутации, но из-за особенностей организма альбиноса и общей его измождённости, кровь ещё долго не останавливалась после этого.        Лаборант остался тут по собственной воле. Все уже давным-давно ушли домой, а время и вовсе близилось к полуночи, но он просто не смог бы спокойно заснуть, зная, что где-то там сейчас лежит практически истекающая кровью истощённая девушка, которая, может быть, вовсе на волосок от смерти. И в этом есть его вина. Вина в том, что не досмотрел, что не уследил, не успел. Но теперь уже ничего не исправишь.        Немец тяжело поднялся с табурета, хватаясь за грядушку и, словно зомби, хватаясь за стены, дверные косяки, мебель и аппаратуру потащился в сторону душевых. Он просто смертельно устал. Не то, чтобы за этот день, он устал вообще. Каждый день давался ему всё труднее и отнимал всё больше сил, в конце концов не оставляя ни времени, ни возможностей на что-либо помимо ежедневной рутины. С момента устройства в эту лабораторию на крепких предплечьях то и дело можно было наблюдать короткие, точные надрезы. Совсем неглубокие, поверхностные настолько, что заживали без шрамов всего через несколько дней, но они всё же были. Альберт клялся себе, что больше никогда не возьмёт в руки скальпель для этих целей, однако сложившаяся ситуация слишком сильно на него повлияла. С детства его воспитали так, что мужчины не плачут. Нет, даже не так, мужчины никогда не выносят говно на обозрение другим, всегда улыбаются и шутят, даже если пару минут назад у них умерла родная мать. Все ценили Альберта за его вечный и нескончаемый оптимизм, за то, что он находил выход даже из самых безвыходных положений, он всегда был душой компании и отличался просто невероятной добротой и состраданием. Кто же знал, сколько раз он готов был просто выйти в окно.        Мужчина с трудом дотащился до душевых. Мерзкий, вонючий халат, покрытый уже засохшей кровью полетел прямо на пол. Вслед за ним отправилась и другая одежда. Было ли это глупо? Более чем, ведь Альберт жил практически на другом конце города, а сменной одежды с собой попросту не было. Но его это ни капельки не волновало, лаборант тяжело шагнул в душевую кабину, тотчас же хватаясь за стенку и включил воду. Сил хватало едва лишь на то, чтобы поддерживать вертикальное положение и просто не упасть лицом вниз, на слегка потеплевшую от горячей воды, плитку. Обжигающая вода широкими струйками лилась на патологоанатома, стараясь смыть всю ту грязь, что присохла к нему за сегодняшний день.        Наконец немец всё-таки не выдержал и навалившись на заднюю стенку кабинки всей тяжестью своей туши просто сполз вниз по ней, подставляя лицо под горячий поток воды. Глаза неприятно щипало, мокрые кудри прилипали ко лбу, засохшая кровь неохотно сбивалась потоком с волосков на могучих руках.        Горячая вода чуть успокоила Альберта и буквально немного сняла напряжение. Во всяком случае, теперь он вновь поднялся и, выключив воду, вышел из кабины. Халат нужно было в любом случае стирать, как и футболку. Штаны тоже были не в самом чистом состоянии. Оставаться в одних трусах при том, что во всём помещении было довольно холодно, явно не было хорошей идеей. В подсобке неподалёку была, конечно, запасная спецодежда, однако она мало чего давала и было всё равно прохладно. «Ну ничего, хотя бы что-то, » — подытожил про себя Альберт, когда вышел из душевых с копной мокрой одежды.        В детстве, да и в юношестве, ему частенько приходилось стирать не только свои вещи, но и практически всю одежду своей семьи. Мать его тяжело работала, а отца не было — погиб из-за несчастного случая. Помимо него в семье были две совсем крохотные девочки, одна из которых скоропостижно скончалась не прожив даже двух лет. Вторая его сестра вышла замуж за какого-то богатого и влиятельного иностранца и уехала в неизвестном направлении и сейчас знать не зналась со своим старшим братцем, ведущим довольно скромную жизнь в Берлине. Да и холостяцкая жизнь требовала выполнения обычных бытовых занятий.        Свои только что постиранные вещи Альберт решил повесить в каком-нибудь закутке рядом с изолятором, чтобы в случае чего не бегать по всей лаборатории практически с голой жопой. На часах была уже половина второго ночи.        Гриша беспокойно ворочалась в кровати, а заснуть лаборанту не удавалось. Он не мог никак помочь своей подопытной и сам не мог заснуть, переживая за неё. Хорошее снотворное — определённо то, что было нужно им обоим. Но такового не было, а если и было, то найти его сейчас было просто невозможно. — Ich weiß, es ist jetzt nicht leicht für dich, Schatz… (нем. Я знаю, тебе нелегко сейчас, милашка…) — обращаясь к спящему Воронежу, тихо начал говорить Альберт. Его голос был более хриплым, но всё ещё таким же низким. Мужчина говорил с прерываниями, как будто через силу, — Glaubst du mir auch? Es ist alles meine Schuld… (нем. Мне тоже, веришь? Это ведь всё моя вина…) — продолжал он, — Wegen mir wurdest du… So… (нем. Из-за меня ты стала… Такой…) — на глазах немца едва заметно выступили слёзы, — Ich bin es… ich bin schuldig… In allem… (нем. Это я… Виноват… Во всём…)        Лаборант взял слабую и, по какой-то причине, очень холодную руку Воронежа в свои тёплые, широкие ладони и склонился над ней. Блестящие, такие же горячие, как и он сам, слезинки упали на бледную кожу. Альберт только повторял «Entschuldigen…» (нем. Прости…) и пытался сдержать слёзы, что, впрочем, получалось отвратно.        Это произвело абсолютно не ту реакцию, о которой Альберт тогда мог только подумать. Если он, конечно, думал бы в то время. Григорий успокоился, слегка сжал руку немца, а после, без особенного труда, поднял собственное тело, держась лишь за мужчину и просто беззвучно обнял его той же рукой. Вторую руку, конечно, тоже хотелось задействовать, но город просто не чувствовал её и думал, что она просто ещё не отошла от анестезии или временно обездвижена. — Oh Süße… ich habe dich aufgeweckt… (нем. Ох, милашка… Я тебя разбудил…) — это был даже не вопрос, а просто очень грустно звучащая констатация факта. — Я не понимаю твой язык, Альберт, но я чувствую, что тебе сейчас очень плохо. Надеюсь, это хоть как-то поможет, — тихо сказал Воронеж, ещё сильнее обнимая лаборанта за шею.        Да, он был чертовски слаб, но всё-таки счастье этого человека для него было важнее. Возможно, это действительно выглядело глупо: тебя похищают, пытают, а ты проявляешь такие чувства к одному из тех, кто держит тебя здесь. Но по мнению Григория Альберт точно заслуживает такого к себе обращения, если не большего. — D-danke, (С-спасибо,) — только и смог ответить Альберт.        Ему было стыдно за себя. Стыдно за свою слабость, которую он не сумел скрыть. Стыдно за то, что слабое и беспомощное существо, которому любое движение даётся с превеликим трудом, оказалось сильнее его.        Воронеж слабо улыбнулся и посмотрел прямо в глаза своему спасителю. Его, на первый взгляд жуткий, белый глаз без зрачка и радужки вовсе не казался воплощению чем-то страшным или отвратительным. На щеках Альберта в полумраке комнаты можно было различить блестящие дорожки слёз, из-за которых ровно подстриженные волосинки в бакенбардах местами намокли и опустились вниз, портя общую картину. Хотя немец даже и без этого выглядел ужасно и, в большей степени, разбито. Без сомнений, эта ситуация сильно повлияла на него и его психическое состояние. — Ну же, это не стоит твоих слёз. Что бы ни случилось, Альберт, прошу, не плачь, — Гриша был всё ещё очень слаб. По-хорошему, ему бы не мешало поесть, но в данный момент голод был отодвинут на второй план, да и организм всё ещё не до конца отошёл от действия препаратов.        Глупо было дожидаться ответа или какой-либо реакции на это, и Воронеж просто опустил голову, продолжая держаться за шею лаборанта. Это всё меньше начинало походить на объятья, и в конце концов всё вновь свернуло в привычное русло — подопытная страдает, а заботливый Альберт подтирает ей слюни. Хотя, в данном случае, это были вовсе не они, а неизвестно откуда взявшаяся чёрная жижа. Из-за наклонённой головы сложно было что-либо рассмотреть, а когда мужчина поднял его голову, то увидел, что это вещество заменяло слёзную жидкость. Нет, вызванную вовсе не жалостью или осознанием ещё большей своей беспомощностью, а банально каким-то раздражителем. По нехитрым размышлениям лаборанта это могло быть связано со шрамом от ожога на пол-лица подопытной и с её необычным альбинизмом. Со стороны всё выглядело довольно практично: чёрная, безвредная для слизистых оболочек, жидкость защищает светочувствительный глаз альбиноса, не пропуская ультрафиолетовые лучи и не вредя лишённому пигментации органу зрения. Но вместе с этой теорией появились и различные вопросы: «Почему только с одной стороны?» «Почему жидкость течёт из глаза, а не просто покрывает его, как в обычном своём состоянии слёзы?» «И что, чёрт возьми, случилось со зрачком?»        А зрачок действительно претерпел некоторые изменения. Для начала: поменял цвет с чёрного на ярко-жёлтый, что само по себе было верхом странности. В продолжение — поменял форму. Если изначально он был таким же, как и у всех нормальных людей, то теперь он больше напоминал плюсик или, даже, четырёхконечную звезду. Выглядело примерно так, как будто бы сложили два перпендикулярно сложенных кошачьих зрачка. — Hey Süße was geht? (нем. Эй, милашка, что случилось?) — встревоженно спросил Альберт. Обращение к Грише на «милашка» теперь, по всей видимости, являлось официальным.        Воронеж не ответил. Он просто сидел, расслабив практически все мышцы и если бы немец отпустил его голову, то она, как и вся тушка в целом, сложилась бы вдвое, падая вниз. Он практически не моргал, а через некоторое время прекратил вовсе. Существо просто сидело без движенья и смотрело открытыми, помутневшими глазами на своего спасителя. — Hallo! Alles ist gut?! (нем. Эй! Всё хорошо?!) — такое поведение подопытной не на шутку встревожило патологоанатома.        Ответ на такую панику, конечно, был более, чем своеобразным. Григорий тихо фыркнул и растянул губы в слабой, но до жути искренней улыбке, а после взялся за одну из держащих его голову рук и опустил её от своего лица, уже в состоянии нормально держать спину и шею. — Ты такой смешной, когда, — хотел было произнести что-то Гриша, но его совершенно внезапно накрыла волна удушающего кашля.        Он согнулся, стараясь закрыть свой рот одной рукой, в уголках глаз выступили слезинки. Кашель звучал просто ужасно: громкий, хрипящий с чем-то, кажется, мокрым. Это продолжалось с минуту, существо всё никак не могло нормально откашляться, явно задыхалось и Альберт ничем не мог ему помочь. Наконец, когда кашель, вроде бы, прекратился, Воронеж разогнулся и продолжил: — Прости за это. Я всего лишь хотел сказать, что ты милый. — Hey, was war das? (нем. Эй, что это было?) — сразу же задал вопрос Альберт, а после непродолжительной паузы полез в карман за телефоном и надиктовал тот же самый вопрос в переводчик, после чего протянул телефон подопытной, поднося как можно ближе. — У меня бывает такое иногда. Не знаю, что это, но похоже на какую-то болезнь. — Чёрт, где же ты успела её подхватить? — А? Не знаю, честно. Не думаю, что это что-то серьёзное. — Учитывая наши лабораторные условия, это может быть что угодно: от простуды до туберкулёза. — Туберкулёз? А, да, точно… Не думаю, что это он. Оно началось около двух недель назад и на данный момент ни мокроты, ни, уж тем более, кровохаркания у меня не было. — А ты, милашка, как я вижу, тоже человек науки, да?        Прочитав это, город сильно смутился. — Так неожиданно… Я ведь вовсе не «милашка». — Но ты признаёшь, что относишься к медицине? — напрочь проигнорировав предыдущий ответ Гриши, продолжил гнуть своё немец. — Не то, чтобы к медицине. Но к науке. Я проводил ряд очень конфиденциальных экспериментов на людях. — Надо же! Не могла бы ты рассказать хоть немного об этом? Разумеется, если это никак не нарушает секретность. — Могу только сказать, что первый был произведён на мне… И что по цели они были очень схожи с теми, что проводил твой земляк и его подчинённые. — Ты про тёмное прошлое Германии? — Называй вещи своими именами. Я про эксперименты Третьего Рейха над заключёнными концлагерей. — И это проводилось не только у нас?        Хоть время и перевалило за два ночи, ни лаборант, ни его подопечный не собирались спать. Переводчик очень сильно облегчил их общение друг с другом, а собеседник оказался на редкость толковым и интересным. Воронеж, хоть и казался на вид довольно слабым, был весьма умён и довольно охотно шёл на контакт с Альбертом. При этом, в разговоре не было ничего важного, что могло бы быть использовано против него. Сразу был виден немалый опыт в этих делах. — Могу тебя успокоить, не только. — Могу ли я задать не совсем тактичный вопрос? — Разве у меня есть возможность отказаться?        Отношение этого существа к собственной жизни и людям вокруг, конечно, временами пугало, но не настолько выделялось. В конце концов, этого можно было ожидать от того, кого буквально держали подопытной крысой в оной из самых мощных лабораториях Германии под строжайшим секретом. — Ты всегда была… такой? — Ты про внешность? Хах, это не больше, чем моя плата за вмешательство в святое. — Прости. Я не совсем понимаю тебя. Можешь немного объяснить, что значит «За вмешательство в святое»? — Тот ряд экспериментов носил весьма специфичный характер и требовал вмешения в геном человека. — То есть ты… — Да, менял генетику человека, добавляя ему, скажем так, не совсем человеческие качества. И поплатился за это. — И… Сколько было жертв? — Ни один из моих подопытных не умер. Один искалечен. — Кто же этот несчастный? — Я. — Но этого же просто не может быть! Если тебе, милашка, действительно удалось провернуть ТАКОЕ, то это просто невероятный прорыв в сфере генетики!!! Тебе нужно написать об этом научную работу, возможно, действуя по твоим методам уже через несколько лет нас будут ждать невероятные результаты с массовым распространением! — Бред. Кто поверит какому-то заморышу из жопы мира, выглядящему как бомж с помойки и не отличающемуся от тех же бомжей практически ничем. Кстати, Альберт. — Что такое, милашка? — Могу я узнать, что именно вы сделали с моей рукой? Просто проблема в том, что я её не чувствую, не могу ей пошевелить и, как бы не старался, не могу её увидеть. Она примотана куском проволоки где-нибудь за спиной и обколота анестетиками?        Альберт тяжело вздохнул, готовясь к худшей реакции психически нестабильного человека, и, после небольшой паузы, медленно произнёс: — Её… ампутировали.        Слабая улыбка на измученном лице, вызванная, возможно, диалогом с таким приятным собеседником как Альберт, тотчас же сползла. В глазах русского практически за пару секунд можно было наблюдать самый разнообразный спектр эмоций, а после, он, пребывая в шоковом состоянии, взял себя где-то в области шеи с правой стороны и начал медленно сползать ладонью до плеча и ниже. Григорий видел, что немец не лжёт ему, да и собственная рука не нашла справа даже малейшего намёка на плечевую кость, а на месте, где должна была быть некогда относительно здоровая рука на ощупь можно было найти только совсем свежий шов. Не осталось совсем ничего, даже места для того, где могла бы позднее образоваться культя. Шов проходил наискосок: от подмышки до вершины плеча. — Из-за чего это произошло? — спросил Воронеж совершенно разбитым голосом. — Марк… Неправильно ввёл лекарство и если бы твою руку не отрезали, то ты бы была уже мертва. Этот препарат… Разрушает ткани живого организма, если попадёт куда-либо помимо вены, в сильный поток крови. — Он блядь. Самая, что ни на есть настоящая блядь. А кто резал? — Сначала этим хотел заняться он, но забоялся и пришлось мне. Прости, если я сделал что-то не так. Наверное, нужно было бы оставить хоть немного кости, чтобы потом было удобнее крепить протез. Извини, это моя вина. — Нет-нет, всё хорошо. Ты спас мне жизнь и абсолютно не важно, ценой чего. Я теперь твой должник по гроб жизни. — Н-но я вовсе не это имел ввиду. Нет, это не стоит твоей благодарности, не стоит. Ты наверняка устала, я прав? — Не то, чтобы очень. Скорее, больше есть хочется. — Т-ш-ш, всё утром. Тебе нужно отдыхать, постарайся заснуть, хорошо? — Ладно, я попытаюсь. — Не бойся, я буду рядом, если вдруг что-то случится. Можешь спать спокойно, твоей жизни ничего не угрожает. — Спасибо тебе, Альберт, — поблагодарил Григорий, но немец уже выключил телефон. — Gute Nacht mein Liebster. (нем. Спокойной ночи, милашка.) — голос Альберта вновь звучал низко и мягко и от этого невероятно приятно.       Усталость подкатила внезапно и навалилась тяжёлым грузом. Гриша только-только заснул и, по-хорошему, нужно было побыть с ним ещё минимум полчаса, но немец был уже не в силах противостоять сну. Всё-таки, он чертовски вымотался. Только вот и тут не обошлось без проблемы: в изоляторе была всего одна койка. Тащить из другой комнаты ещё одну кровать было просто нереально, а спать в сидячем положении на стуле крайне тяжело, особенно для такого, слегка превышающего габариты, человека, как Альберт. Да и если бы он упал во сне со стула и ударился бы обо что-нибудь головой, никто не смог, да и не стал бы поднимать с пола практически стокилограммовую тушу с ростом метр восемьдесят четыре. Идти в другое помещение — тоже не вариант, он ведь обещал подопытному, что будет рядом, да и с ней может что-нибудь случиться.        Через некоторое время полусонных размышлений, после которых мозг отказывался работать напрочь, осталось всего два варианта. Первый — лечь на пол на какую-нибудь груду тряпок или, если вдруг в подсобке каким-то чудом найдётся, на одело. Второй –слегка подвинуть Гришу и лечь рядом с ним.        Первый способ казался лучше, ведь подопытному требовалось отдохнуть, он был ослаблен из-за большой потери крови, да и вообще, ему хватало проблем и без, возможно, всё ещё воняющего кровью и пОтом сорокалетнего мужика под боком, делящего с ним кровать. Но одеяла в подсобке не оказалось, скорее всего, Германия сдал практически все тряпки, находившиеся в лаборатории, в химчистку, чтобы не таскаться с каждой по отдельности. Спать же на холодной кафельной плитке было чревато, поэтому, с трудом перешагивая через собственные убеждение и предрассудки, Альберт лёг практически на край больничной койки, предварительно чуть подвинув Воронежа.        Кровать была узкая и жёсткая, но для смертельно уставшего человека, как и для того, кто последние три месяца спал на полу, она была просто раем. Лаборант повернулся на левый бок и придвинул Гришу к себе поближе, придерживая его одной рукой примерно за талию. Такой способ, безусловно, был самым лучшим в данной ситуации. Получалось, что и Альберт мог поспать несколько часов, при этом постоянно находясь рядом с подопытным, и Григорию было не так холодно под тонкой простынкой, ведь его грели тёплые руки и живот мужчины. После пробуждения, правда, возникнет много очень неудобных вопросов, но это будет потом. Сейчас главное — хоть немного времени нормального отдыха.