***
— Ч-что происходит? — спустя довольно продолжительное время спросил Гриша, хватаясь за руку Альберта и пытаясь сесть. — Фух, с тобой всё хорошо. А я уж боялся, что что-то опять случилось. Ты так круто разговаривала с теми парнями! — Что? С к-какими парнями? Я? — голос подопытного вновь был чуть громче шёпота, подрагивающий, неровный. Казалось, что он абсолютно не помнит того, что произошло. — Милашка, ты перекрикивалась с парнями-грузчиками несколько минут назад. Материла их, но после небольшого обмена информацией, разрешила им продолжать работу. — М-материл кого-то? Альберт, ты, наверное, путаешь меня с кем-то. И можешь обращаться ко мне в мужском роде, п-пожалуйста? И извини за то, что тебе пришлось это выслушать. У меня такое иногда бывает. — Нет, что ты, я наоборот очень рад. Ты нашла в себе силы поговорить с несколькими взрослыми мужчинами, я впечатлён,— абсолютно игнорирую просьбу о мужском роде, ответил немец. Воронеж ничего не ответил, только сильнее прижался к руке лаборанта. — Я… Прости, мне действительно жаль, что ты такое увидел… Я постараюсь контролировать это… Ну… В дальнейшем… Извини, мне очень жаль… — после долгого молчания начал вновь извиняться русский, продолжая держать Альберта за руку. — Не беспокойся, всё хорошо. Ты держалась молодцом. Посидишь тут немного одна, я пока схожу наверх, куплю нам чего-нибудь поесть. Кстати, что бы ты хотела съесть на завтрак? — На… Завтрак? Б-будет что-то кроме этого? Меня же кормили пару дней назад… — Господи… Как ты вообще выжила? Ты — невероятно сильный человек… — Нет, я невероятно слаб, как физически, так и морально. Я… Просто половая тряпка, об которую все всегда вытирают ноги… — Нет, это не так! Ты достойна гораздо большего, и я докажу тебе это! — практически выкрикнул это Альберт и спешно покинул комнату, сказав перед выходом что-то на немецком. Люди, с которыми им довелось пересекаться, работали неподалёку. Прямо рядом с ними стояло множество коробок, каких-то металлических деталей, причудливых механизмов. Всё это, как догадался немец, нужно было перенести в одну из довольно просторных комнат, построенных совсем недавно и бывших до этого момента абсолютно пустыми. Это ли обещанное новое оборудование — оставалось неясно, но вполне могло быть и оно. Лаборант быстрым шагом прошёл мимо парней, разбиравших очередную коробку, сухо поздоровавшись на немецком. К своему удивлению, он получил такой же ответ на своём родном языке, причём практически без акцента. Хотя, чему тут удивляться, если они студенты, значит учатся в одном из здешних учебных учреждений, а в Германии, логично, преподают на немецком. Мужчина быстро дошёл до лифта, по пути заскочив в раздевалку и по-быстрому захватив куртку, поднялся наверх. Там стояла такая же обстановка, как и всегда: пахло хлоркой, различные приспособления были аккуратно расставлены по своим местам. Всюду царил порядок, скрывающий под собой, на нижних этажах, боль и страдания, а также абсолютно бесчеловечные эксперименты. Альберт вышел из лаборатории, несколько раз вздрагивая из-за разницы температур. Хоть его место работы и являлась государственным охраняемым объектом, буквально на противоположной стороне улицы разместились несколько магазинов и пекарня, а чуть подальше — вполне жилые дома. Район был не самым богатым и довольно отдалённым от центра, но, в целом, люди тут жили, а значит жить было можно. Патологоанатом закупился в аналоге Пятёрочки продуктами на несколько дней, зашёл в пекарню, где взял несколько ещё горячих булок с корицей и два стакана кофе навынос. Он не знал вкусовых предпочтений своего подопечного, но здраво рассудил, что Гриша съест всё, что ему предложат. Весь поход наружу занял не более пятнадцати минут и уже к часу дня лаборант вновь прошёл мимо грузчиков, оставляя после себя, словно шлейф, аромат кофе и корицы. — Nun, wie geht es dir hier? (нем. Ну что, как ты тут?) — сходу спросил он, открывая дверь ногой. — М? Альберт? — реакция Воронежа вышла несколько заторможенной. — Ты… Принёс еды? — как-то странно и недоверчиво спросил он. Вместо того, чтобы доставать телефон и пытаться объяснить что-то, немец решил прибегнуть к жестам, что, впрочем, успешно получилось. Просить дважды не требовалось. Стоило лишь подойти поближе и поставить кофе с булками на стул, как подопытный практически выхватил из рук ещё тёплую выпечку. Мужчина сел рядом на кровать и так же взял себе булочку и кофе. Григорий вгрызался зубами в пищу и уже совсем скоро уничтожил первое изделие. После, конечно, немного успокоился и начал есть уже более размеренно, но всё равно очень спешил, словно боялся, что кто-то заберёт у него еду. Альберт просто смотрел на это существо, иногда отпивая из своего стакана. Отчасти, он понимал подопечного, но всё равно удивлялся. Трапеза была закончена минут через десять, и самое время было приступать к делу — необходимо было замерить Гришу, чтобы можно было изготовить необходимый протез. Лаборант сразу сообщил о том, что именно они сейчас будут делать, на что город дал полное согласие, хотя и засомневался, что на такое можно изготовить что-либо, так же прибавив о собственной никчёмности и о том, что протеза он, как минимум, не заслуживает. Примерно через час пришёл Германия как раз за результатами измерения. — Überraschenderweise, Albert, bei dir ist es wie Seide. Was hast du getan, damit sie dir zuhört? (нем. Удивительно, Альберт, при вас она как шёлковая. Что вы сделали, что она слушается вас?) В ответ немец буркнул что-то вроде «не бил её и не морил голодом до полусмерти» в явном нежелании продолжать разговор. Всё это время парни-студенты продолжали работать, иногда прерываясь на перекур, причём даже не выходя на улицу. Попытки пристыдить или даже в открытую заявить об их неподобающем поведении не принесли должного результата, поэтому оставалось лишь смириться. Ближе к вечеру Альберт перевёл Рейха к изолятору, который стал чем-то вроде главного штаба. Туда, не без сложностей, была перетащена вторая кровать и ещё несколько стульев. В углу, на куске плёнки, найденном в глубине резиденции бабушки-уборщицы, то бишь, подсобке, куда не ступала нога человека, сложили стопками найденное там же постельное бельё и некоторые элементы одежды. Старую Альбертову футболку, которую он сам же и надел на Воронежа несколькими днями ранее, наконец-то постирали, выдав существу вместо неё лабораторную униформу — уже привычный халат и свободные белые штаны. К этому комплекту, правда, прилагалась ещё тканевая шапочка наподобие пилотки, но она, хоть и была самого маленького из возможных размера, падала воплощению на глаза, так что, пришлось отказаться от неё. Сама по себе подсобка очень подозрительно напоминала Нарнию в шкафу — снаружи казалось невероятно крохотной, но там умещалось и размещалось такое невероятное количество предметов, что если их разложить на полу, то они бы закрыли собой несколько этажей отнюдь не маленькой лаборатории. Там даже каким-то чудом умещался узенький раскладной диван. Эта комнатка очень напоминала гараж среднестатистического русского жителя, который помимо машины хранит там кучу других, порой абсолютно не связанных с автомобилем, вещей. Сама же хозяйка местной Нарнии хоть и выглядела лет на семьдесят, была довольно бодра, исполнительна и до ужаса строга. Если бы не этот ремонт, то Альберт бы ещё вчера вечером получил бы по шее за несогласованный визит. Кое-кто из персонала поговаривал, что она на самом деле ведьма-энергетический вампир, и что своими глазами Сотворение Мира видела, и после визита в её комнатушку, эти байки уже не казались такими уж неправдоподобными. Среди различных полезных вещей, грамотно разложенных на полках, иногда никаким образом не относившихся к лаборатории, явно выделялась одна вещица. Практически на самом видном месте, у входа, на уровне глаз и под лампочкой, лежали совершенно новые защитные очки. Сначала лаборант подумал, что они предназначены для защиты глаз от сварки или вовсе для пилотов каких-нибудь военных истребителей, но при более детальном рассмотрении оказалось, что предназначены они были для работы с химикатами. Обычная, казалось бы, вещь, для лаборатории. Но они всё-таки выделялись. Было даже не очень понятно, почему и чем именно: может, наполированной до блеска металлической оправой, может, крепким кожаным ремешком или причудливой, слегка треугольной формой линз. Хотя самым большим отличием было, пожалуй, то, что на них не было ни пылинки. Хоть подсобка и принадлежала уборщице, человеку, обладающему практически манией чистоты и способной по этой самой нездоровой любви к чистоте переплюнуть даже «покойного» фюрера, на всех вещах, что имелись у неё, имелся явно заметный слой пыли. Очевидно, их принесли недавно, но где эта бабушка могла из раздобыть, да и зачем бы ей их вообще иметь? Хоть и предмет вызывал много вопросов, Альберт был порядочным человеком и не стал бы брать что-то личное другого человека. Для себя немец отметил, что надо бы спросить у самой женщины об этом при случае.***
«Строительные» работы велись до самого вечера и к концу дня успели уже нехило так вынести мозг всем находившимся в помещении. Воронеж хоть и поел днём, но теперь казался ещё более худым. Кожа приобрела неестественный желтовато-серый оттенок, будто у трупа, что не на шутку пугало Альберта. Сам Гриша говорил, что у него она всегда такая и что волноваться не стоит, но это не особо успокаивало. Делать в лаборатории было решительно нечего. Обычно в этом немилосердном месте, пусть даже и незаметно, но протекала деятельность: где-то ставили очередной эксперимент, где-то готовили какой-то препарат; все были заняты и сидеть без дела не приходилось. К слову, после одного рабочего дня лаборанты уставали не меньше, чем рабочий после двенадцатичасовой смены на каком-нибудь предприятии. Так было обычно, но в данный момент работа стояла, и потенциальный убийца или, как минимум, палач и его жертва сидели практически в неформальной обстановке. Изолятор был переоборудован под вполне себе жилое и отчасти уютное помещение. Холодную кафельную плитку постарались свести к минимуму, пространство рядом с узкой койкой, на которой проводил практически всё своё свободное время Григорий застелили разнообразными тряпками, чтобы свести риск простуды последнего если не к нулю, то хотя бы очень близко. Тёплого одеяла в логове уборщицы, к сожалению, не нашлось, но тут на помощь пришла куртка патологоанатома, имевшая невероятно тёплую подкладку и вообще бывшая ориентирована явно не на немецкие морозы, а на что-то посерьёзнее. Из обуви тоже не было найдено ничего более-менее подходящего, хотя если учитывать, что русский и не вставал никуда, это не было столь критично. На все подготовления ушло от силы пару часов и вечер оставался свободным, даже несмотря на то, что студенты вели себя довольно шумно и делали всё, чтобы испортить жизнь трём обитателям. Закончилось всё, правда, на удивление быстро: парням кто-то позвонил, и они довольно оперативно освободили помещение. — Так ты тогда говорила, что проводила различного рода эксперименты, причём очень удачно. Что ты делала? — Это, на самом деле, очень сложно объяснить. Это связано с геномом человека, и я ходил по невероятно тонкому лезвию, — ответил город как обычно тихо, а после недолгого молчания прибавил: — Особенно если учитывать, что специального профессионального образования у меня в этой области нет. — Ты училась на кого-то другого? — Я заканчивал мед, но не шёл на кого-то конкретного. Если смотреть так, то у меня отовсюду по кусочку и в итоге ничего целого. — То есть, ты просто самоучка, которому повезло? — продолжал выспрашивать лаборант, пытаясь поддержать диалог, а после моментально среагировал, увидев, как его подопечный буквально сгибается пополам. - Эй, всё хорошо? — Да… кх… Всё хорошо, не беспокойся… кх… За меня, — буквально прохрипел Гриша, закрывая лицо руками. — Ist alles in Ordnung? Süße, niemand wird besser sein, wenn du deine Krankheit versteckst. (нем. Всё точно хорошо? Милашка, никому не будет лучше, если ты скроешь какую-то свою болезнь.) Воронеж не понял немца, да и не до этого ему сейчас было. Дикая резь в глазах вперемешку с резкой пульсирующей болью не давала думать о чём-либо ещё. Григорий не видел вообще ничего: всё застилало тёмно, практически чёрно-красной пеленой, и он готов был поклясться, что его повреждённый и недоделанный «бьякуган» активировался. Какова была причина для этого и почему это происходило с такой невероятной болью, русский понять не мог, однако буквально через несколько секунд боль отступила так же резко, как и началась, оставляя после себя только ужасающие воспоминания и неприятные ощущения на коже от прикосновений холодных липких и грубых пальцев. Григорий разогнулся и посмотрел на Альберта. Он ожидал увидеть на его лице небольшую улыбку и начинающую спадать тревожность, однако вместо этого смог лицезреть там только шок и, отчасти, заинтересованность. — Эй, Альберт, всё хорошо? — настал Гришин вопрос задавать вопросы. — D…du, (нем. Т… Ты,) — начал было что-то нечленораздельно говорить немец. Но потом, видимо, попытался немного успокоиться, взял телефон и повторил, добавляя новой информации: — Т-Как ты это сделала? — с трудом соединяя звуки в слова, что передал даже переводчик, спросил Альберт. — А что такое? Со мной что-то не так? — Твой глаз… Он чёрный — всё так же шокировано продолжал говорить патологоанатом. — Ты про мой правый глаз? — спросил город и рассмеялся. Это длилось всего пару секунд и не смогло как-либо разрядить обстановку, но, несомненно, помогло лаборанту немного прийти в себя. — Да, я про него. Почему он… такой? — Это плод моих «экспериментов». На самом деле, довольно полезная штука. Ты же знаешь, сетчатка и вообще глаза альбиносов более чувствительны к свету, чем у обычных людей, а эта штуковина из-за своего цвета немного защищает мои глаза от УФ-излучения. Просто у меня там немного нерабочий глаз одного из самых загадочных родов — клана Японии. Может, ты слышал, что у них особые глаза, с помощью которых они могут общаться со всякой мистикой. Вот тут что-то похожее, не пугайся из-за этого. — Но ты выглядела реально страшно… — Это порой не зависит от меня, так что прости. Как только воплощение договорил это. Он резко упал вниз на кровать, хотя до этого без проблем сидел и очнулся лишь через пару секунд, коих, впрочем, вполне хватило для того, чтобы Альберт вновь испытал микроинфаркт. — Я… Прости, Альберт, я не хотел. Прости… — Нет же, всё нормально. Как ты себя чувствуешь? — Всё… Хорошо, не стоит беспокоиться… Рассказать тебе что-нибудь? — Знаешь, это странно, — вдруг ни с того ни с сего начал лаборант, — сначала ты орёшь на грузчиков матом, потом съедаешь за раз сразу несколько довольно больших булок, потом, абсолютно без какого-либо дискомфорта или вообще чего бы то ни было, активируешь неведомую способность, коей до этого никто не обладал, а теперь извиняешься за каждое слово. — Постой, я, — хотел было как-от оправдаться город, но патологоанатом продолжал: — За буквально полдня ты изменилась больше, чем за два месяца. Чёрт, милашка, ты сейчас выглядишь буквально как труп. — Я, наверное, могу объяснить… Постой, мне, ну, не очень понятно, что вообще происходит, но это, кажется, как-то связано с этим, — существо кивнуло головой в сторону своего правого плеча. — Мне кажется, это… этот препарат всё-таки что-то сделал… — Ну, ну, милашка, не плачь, — Альберт слегка приобнял своего подопечного, опасаясь его реакции, которая, к слову, могла быть самой разнообразной, — мы что-нибудь обязательно придумаем по поводу этого. Воронеж слегка дёрнулся, но после подался вперёд, протягивая единственную руку к лицу мужчины. Дотянуться до его щеки, правда, не получилось, но немец уловил его посыл и специально нагнулся, чтобы «милашка» всё же мог сделать то, чего добивался. Пальцы воплощения оказались холодными, а при детальном рассмотрении даже, кажется, отдавали синевой на кончиках. — Ну так… Что ты хочешь услышать? — вновь спросил Гриша, трогая лаборанта за бакенбарды. — Что ты можешь делать помимо… этого? — Чего именно? — Этого твоего глаза. — А, ты про это… Немного на самом деле. Думаю, лучше будет показать тебе, — подопытный приподнял руку Альберта и сел на кровати, свесив ноги, а после попытался встать, опершись на всё того же человека. Немец, к слову, не сопротивлялся и уже совсем скоро общими усилиями Григорию удалось подняться и стоять ровно на двух ногах. — Ну так, что ты хотела показать? — Смотри, — тихо сказал русский и, прикрыв глаза, взял патанатома за руку. Поначалу ничего не происходило, но уже секунд через десять-пятнадцать тело Воронежа слегка приподнялось над полом и зависло в воздухе. Разрыв с полом был небольшой — около пяти сантиметров, но сам факт того, что такой объект, как тело человека, хоть и очень истощённого, находится в воздухе заставил добросовестно окончившего школу с единицей* практически по всем предметам и знавшего физику на «отлично» Альберта в состояние ступора. Гриша же тем временем раскрыл глаза, в которых, пожалуй, можно было наблюдать боль всего мира и вымученно улыбнулся. — B-aber wie geht es dir? (нем. Н-но как ты?) — совершенно ошарашенно спросил немец, глядя на всю эту картину. — Что? Прости, я… Понимаешь, у нас не было немецкого в школе. В этой ситуации, пожалуй, следовало бы взять телефон, гугл-переводчик на котором решал бы проблему языкового барьера, но лаборант так и остался стоять в неком шоковом состоянии. — Ты чего? — спросил воплощение, опускаясь обратно на пол с лёгким стоном. — Как? Каким образом? — Это как раз-таки из-за моего эксперимента. Если хочешь, я могу рассказать тебе об этом чуть подробнее. — Да хотелось бы знать. Не каждый день встретишь человека, способного левитировать в воздухе. — Знаешь, может, есть такая детская сказка-легенда, мол, когда-от давно с нами в мире жили какие-то магические существа, которые одаривали людей различными сверхспособностями, а потом они куда-то ушли и больше людей с такими способностями нет. И единственная семья, которая владеет частичкой этой магии — клан Японии. — Магия в двадцать первом веке? Милашка, ты серьёзно думаешь, что она существует? — И как же ты объяснишь то, что видел пару минут назад? Я не говорю об этом как о какой-то теории. Это не предположения, это материал, с которым я работал, Альберт. — Но постой, как ты, — начал говорить мужчина, но замолк посередине предложения. — Прости, но этого сказать я не могу, — кажется, тема, в которой Гриша действительно разбирался благотворно влияла на его физическое состояние, чему нельзя было не радоваться. — Ничего страшного, может, расскажешь об этих полосах на шее? — внутренне радуясь тому, что нашёл тему, интересную им обоим, продолжал разговор патологоанатом. — А, ты про это? — указав рукой собственную шею спросил город. — Это у меня с рождения. — Как это? — вновь недоумённо вопросил немец. — Ну я же воплощение города… Понимаешь, Воронеж, может, и не настолько крупный как та же Москва, но он довольно существенно повлиял на историю России и это, к сожалению, увековечилось на мне. — Можешь рассказать об этом побольше? Я, к стыду своему, не знаю практически ничего существенного про историю России. — В этом городе один из русских царей-реформаторов, Пётр Первый, строил самый первый русский флот. Ну а корабли они же по воде плавают, вот меня за такие «заслуги» и наградили жабрами. На самом деле, они довольно полезны, да и в отличии от всего остального никак не влияет на меня и мою энергию. — Под «всем остальным» ты подразумеваешь возможность летать? Или есть что-то ещё? — Есть ещё глаз японского клана, но ни тем, ни другим я стараюсь не пользоваться. — Почему же? Это же невероятно полезно. — Цена за эти «полезности» слишком высока для меня. Понимаешь ли, у человека есть такое понятие как «энергия» и «выносливость», то есть, запас этой самой энергии. И вот у меня её очень мало, а из-за ошибки моего ассистента все мои «модификации», если так вообще можно выразиться, потребляют её очень много. Я просто нереально устаю за первые десять минут пользования чем-либо из этого, а после могу даже в обморок упасть. А ещё из-за травмы во время войны мой правый глаз, который и является тем самым «глазом Японии», был повреждён, — существо указало на коричнево-серый шрам от, как казалось, какого-от химиката и глубоко вздохнуло. — Тебе, наверное, неприятно об этом говорить… Прости, милашка, я не знал всех обстоятельств. — Тебе не стоит извиняться. В конце концов, я сам согласился на это. Альберт вновь, но на этот раз уже по-настоящему, обнял своего подопечного и усадил его к себе на колени. — Keine Sorge, Schatz, ich kann mir gar nicht vorstellen, wie schwer es für dich war, aber ich verspreche, dass es bald vorbei ist. (нем. Не беспокойся, милашка, я даже представить не могу, насколько тяжело тебе пришлось, но я обещаю, скоро это всё закончится.) Гриша не понял ни слова кроме уже запомнившегося «Süße», коим немец называл его, поэтому просто вжался в вечно тёплого и местами даже мягкого лаборанта.