Десять кэмэ до Азовского моря

Дворик остался ровно таким, каким Юра помнил его с детства: стол со скамейкой под навесом, дрова, сложенные под беленой стеной гаража, ветви черешни над калиткой. Бабушка Ганя в спортивных штанах, футболке и белой косынке, сразу и от солнца, и от пыли. Она всегда была такая маленькая? Юре даже пришлось наклониться, чтобы поцеловать. — А я чекаю, чекаю, — сказала она, расцеловавшись и разглядев Юру со всех сторон, как подрос, какой стал завидный жених, и даже постучала по двери сарая, чтобы не сглазить. — Ольга дзвонила зранку, каже робота, не може приїхати, а вас автобусом. Ой, недобре, кажу, а якщо заблудяться. Та дорослий вже, каже, не заблудяться. Та заходьте, заходьте. Що, оце все? Всі речі? Та правильно, у бабусі все є. Давайте, давайте. Голодні? Юра прислушался к себе. От жары казалось, что он наглотался угольев, и они поджаривают его изнутри, но что-то всё же посасывало, да и ели они нормально чуть ли не дома, если то вообще можно считать за полноценную еду. — Ты голодный? — спросил он Отабека. Кинулся, что не познакомил нормально, подтащил Отабека ближе и представил, как конферансье представляет артиста, ради которого и собрался зал: — Это Отабек — мой друг! — Отабек, — сказала баба Ганя, хитро сощурившись. — Казах, чи що? Отабек вдруг ответил: — Так. Юра глянул на него с восхищением: выучил-таки что-то там, засранец эдакий. И в который раз убедился, что Отабек весь просто сияет, когда Юра говорит «друг». Не как неловкую замену тому слову, которое, в общем-то, надо бы говорить, а честно, по-настоящему, потому что они на самом деле друзья, и Отабека распирает от гордости: он друг Юрия Плисецкого, а это о-го-го как много значит! Сознались всё-таки, что голодные, но так, терпимо, и баба Ганя сказала обоим мыться и приходить к столу. А вот в доме случились перемены. Водонагревательный бак, например. Ванная и раньше была, крохотная комнатка с занавеской, но воду приходилось греть на печке, носить в ведре, разбавлять и поливаться из ковшика. Юра впервые задумался, что летом-то можно вымыться и еле теплой водичкой, а как тут справлялись зимой? Но теперь бак подмигивал лампочкой из угла, Юра подмигнул ему тоже, ополоснулся, намылился, ополоснулся снова. Вымыл пыль из волос. Господи, как же хорошо! Он сделал воду прохладнее, окатил себя, вспомнил, что в жару душ надо принимать горячий и пить горячий чай, казахи в ватных халатах в этом что-то да понимают, и выкрутил воду на горячую, постоял под струями, подумал, что надо оставить и Отабеку, и вылез. Отабек помылся куда быстрее, Юра едва успел переодеться и отзвониться Ольге. Та похвалила, что Юра нигде не успел накосячить, и обещала перезвонить вечером. — Идем? — спросил Юра, надев самые легкие шорты, какие взял с собой и майку. Майку можно было вообще не надевать, но Отабек же опять не одобрит. — Идем, — сказал Отабек, а сам не двинулся с места. — Юр, а как зовут бабушку? Юра перестал трясти ногой, на которую что-то налипло, задрал её, отлепил слетевшую от сквозняка со стола бумажку, положил и придавил футляром для очков, ответил: — Баба Ганя. Отабек смотрел и ждал, Юра развел руки в стороны: — Что? — Ганя — это прямо полное имя? А отчество? Вот прицепился. Юра насупился. Нет, ну понятно, что не полное, но все так зовут, и Ольга, и отец, и остальные. Что не так? Юра и не задумывался. А как теперь спросить-то? Даже у Ольги неловко, Юра обиделся бы, если бы кто-то не помнил, а вернее вообще не знал, как зовут дедушку. Сказал честно: — Полное не знаю. А отчество, — он закатил глаза, как будто так заглядывалось прям себе в мозг, имя прадеда, прикрытое тонной других имен, лежало где-то в извилинах, Юра еле-еле его извлек, — Максимовна. Точно! Только что толку в отчестве без имени? Вот же. Может, дедушка помнит? Он-то с бабой Ганей лично и не знаком вообще, но вдруг, тоже вроде как были когда-то родней. И да, дедушке надо написать, что уже на месте. Воздух был всё такой же тугой, но сидя под навесом во дворе перед накрытым столом переживать это было намного легче. Их не стали долго мучить и сразу дали борща. В больших тарелках с золотой окантовкой, настоящих советских, какие остались только у деревенских бабушек или у городских, но глубоко в сервантах. Дедушка давно уже пользуется новыми, потому что греет в микроволновке, но стопки старых тарелок, конечно, не выбросил. Наверное, снес в гараж. Юра склонился над тарелкой и вдохнул. Запах, минуя ноздри, проник прямо в мозг, в центры удовольствия, и Юра едва удержал себя, чтоб не растечься тут же, на скамейке, околоборщевой лужицей. Взял ложку, размешал глянцевый островок сметаны по центру. Свекольная краснота смешалась с белой сметаной и приобрела тот непередаваемый цвет, какой и бывает только у настоящего деревенского борща. Никакими красками не воспроизвести, нет на палитрах таких цветов. Ложка ходила трудно. Юра зачерпнул на себя, зацепив всё сразу: и картошку, и паутинку капусты, и золотистую шкварку, и крупинки рубленого чеснока. Боже! Если Тебя нет, то кто это создал? Баба Ганя создала. Вот этими натруженными руками. Юра решил, что руки эти ей поцелует, потому что это руки создательницы. Барановской вон только так нацеловывают, а она мало того, что не кормит Юру хоть как-нибудь, не то что так вкусно, а даже наоборот — всё ему запрещает, кроме работы до кровавого пота. Юра подумал, что если бывает у человека желудочный оргазм — то это он. Тот крыс из диснеевского мультика, которого штырило от клубники с сыром, просто в жизни своей крысиной не догадывался, что существует на свете вот такой вкус. Его бы на хрен разорвало! И Юру сейчас разорвет. На куски просто, на клочки мелкие, да и пофиг, это лучшая смерть, какую он мог себе пожелать. Даже смерть во время секса с Отабеком отступила на почетное второе место. Они с дедушкой варили борщ, но разве же можно сравнивать? Городской борщ, сваренный из магазинных овощей, не идет ни в какое сравнение с борщом в настоящем украинском селе, где всё с огорода, а бульон на домашней курице или даже на свиной косточке, а свинья тоже своя, любовно выкормленная, жирная. Сальная. Потому и нельзя без сметаны — жирно. И ложка стоит. Ложка стукнула о дно. Юра, удивляясь, когда он научился так быстро есть и не замечать ничего при этом, зачерпнул остатки и даже выкапал из тарелки в ложку остатки сметанно-свекольного бульона. Глянул на Отабека. Отабек опустил ложку на тарелочное дно и сидел, глядя перед собой, облизывал губы. Потом сказал заворожено: — Спасибо! То есть… дякую. Ты гляди, подумал Юра, ещё и домой отсюда не увезу: отрастит чуб, нацепит шаровары, тяга к коням у него и так в крови, свинину он ест, значит, и сало тоже. Просто казак. Ну почти — казах. Построит хату, женится на девке с косой и станет строгать детей, а работать пойдет комбайнером. А Юру разлюбит, потому что любить москаля — зашквар. — Смачно? — спросила баба Ганя. Отабек подскочил и собрал свою и Юрину тарелки, спросил куда отнести, баба Ганя сказала ему сидеть. — Зараз вареники будуть. — С вишней? — подпрыгнул Юра. — З картоплею, — сказала баба Ганя. — Вишня відійшла давно, раніше треба будо приїжджати, Юрасику. Юра быстро глянул на Отабека, успел заметить тень улыбки на нализанных уже губах. Пихнул его ногой под столом. Юрасик уж куда лучше, чем этот сраный Юрио, тем более Юра хоть на четверть, но украинец, и имеет право на украинское имя, а не японец вот вообще ни разу, но кого это, блин, останавливало? Баба Ганя забрала тарелки и ушла в летнюю кухню. Юра потрогал кувшин с компотом. Холодный! Налил Отабеку и себе. Смородиновый. Он закатил глаза и сполз по скамейке, вытянув ноги. Простонал: — Охуенно. Тебе как? — Тоже, — сказал Отабек, выдул компот залпом и налил ещё. — Юра, ещё и вареники я не осилю. Юра положил руку себе на живот. От жара внутри даже воздух казался теперь не таким горячим. Они оба взмокли и пот теперь, наверное, испарялся с кожи, и потому было не так тяжело. — Ну поспорь с бабой Ганей, — сказал Юра, — я посмотрю. Ты ещё вареников этих не видел, ща увидишь, я на тебя погляжу. Юра подумал, что это надо снимать на видео, но телефон остался в доме, а подниматься и идти за ним не было сил. Надо их поберечь для второго. Это не садиковские: первое, второе, компот. Тут по-серьезному всё, для взрослых мужиков. Они с Отабеком взрослые мужики? Ну вот. Ещё и спортсмены. Осилят же нормальный деревенский обед? Осилили. Отабек смотрел на вареники в ручьях желтого домашнего масла, обложенные жареным луком, и сглатывал набегающую от запаха слюну. Потом взял ложку и жрал так, что Юра даже немного испугался. Ну всё, проснулся завоевательский аппетит, щас всё сожрет и Юру потом сожрет тоже. Но обошлось. После обеда баба Ганя отправила умывать перепачканные щеки и подбородки (а Юра, конечно, ещё и майку заляпал) и обустраиваться. Им выделили практически отдельный дом! Летнюю кухню. Не ту, в которой баба Ганя готовила, а отдельное строение на другой стороне двора в одну большую комнату с двумя кроватями и столом. Туалет на улице, либо в доме. Кран с водой за огородной калиткой или опять же — в доме. Нормально? Юра ответил, что это круче любой гостиницы и даже не врал. Он рухнул поверх пестрого тканевого покрывала на кровать у стенки и застонал. Живот выпирал, Юра старался его не тревожить. Баба Ганя спрашивала, когда будут ужинать, Юра мычал, что ему хватит запасов до самого отъезда, но ему сказали не выдумывать, на ужин картошка с мясом, со свининой. Понятное дело, подумал Юра, что не с бараниной. Господи, как бы дожить. Не до ужина — до обратной дороги. Отабек оставил чемодан у изножья кровати под занавешенным окошком, сдернул с себя футболку и тоже повалился животом кверху, как втащенный на траулер марлин. В комнате стояла прохлада, кирпич не прогрелся насквозь и дверь, наверное, не отпирали с ночи, и частичка ночной свежести ещё витала и обласкивала обессиленных гостей. — Ты как? — спросил Юра, едва ворочая языком от усталости. Как две программы подряд откатать, только ещё хуже. После катка хоть знаешь, что отдышишься, а тут такой уверенности нет. — Я очень хорошо, — ответил Отабек, тоже слабо. — Как ты? — А-а-а, — сказал Юра. — Я всё. Считай помер. — Держись. К вечеру сходим прогуляться, когда спадет жара. Юра подумал, что нет, ноги его не удержат, такого отъеденного, но глаза слипались, и язык уже окончательно отказывался слушаться. Он подумал, как бы вытащить из-под покрывала подушку, а то неудобно, сползает голова, но мысль эта быстро перетекла в сон, и вот уже Юре снилось, как он тащит кошку из-под дивана, тащит, а потом вытягивает-таки и подсовывает себе под голову, а кошка пахнет отчего-то борщом и смородиновым компотом. Юра проснулся с подушкой под головой и кошачьей задницей перед носом. Рыжей и полосатой. Так! Это не своя кошара! Юра перекатился с бока на спину, потер глаза и сел. Отабек ещё спал, раскинувшись во все стороны сразу, одна рука свесилась с края, другой не хватило места, и вывернутая кисть упиралась в стенку. Юра подошел, поправил, чтобы не затекла, Отабек чмокнул губами во сне. Юра отогнул краешек занавески, осторожно выглянул во двор. Ещё стоял день, но уже не ослепительно-яркий, хотя далеко и не сумерки. Юра нашел на столе телефон Отабека, посмотрел время — половина шестого. Выспались, ночью можно фильмы смотреть и наслаждаться прохладой, а там разберутся, чем ещё. Кот как сидел, так и сидел, поджав под себя все лапы. Юра нашел свой телефон за кувшином с компотом и сел рядом. Кот посмотрел на Юру свысока, Юра на него так же — и погладил. Кот подставил лоб с белой отметиной и сходу заурчал. Взмякнул, переступил лапами ближе. Надеюсь, подумал Юра, это свой кот, а то щас приласкаю чужого, потом не отвадишь. Мобильный интернет здесь был просто жуткий, и Юра быстро на него плюнул, поиграл немного в шарики на телефоне, но быстро заскучал. Отабек всё спал и причмокивал. Проглот, не наелся, что ли? Или теперь ему пожизненно будет сниться борщ, и однажды он всё-таки сожрет Юру во сне, не сознавая, что делает, как тот лев из «Мадагаскара», который кусал друга-зебру за задницу. Будить его было жалко. Пусть набирается сил перед ужином. Кот соскочил с кровати. Вальяжно покачивая полосатым хвостом, дошел до двери и посмотрел на Юру через полосатое же плечо. Работай, холоп. На воздух хочешь, сказал Юра еле слышно, чтобы кот слышал, а Отабек нет. Компот, который не вышел с потом, тоже попросился наружу, и Юра вышел во двор с котом вместе. Крыльцо домика было уже в тени, и в тени был весь двор, только на воротах лежал большой солнечный треугольник. Где-то квохтали куры. Бабы Гани видно не было, и Юра подумал, что она тоже прилегла отдохнуть, и это правильно. Прошел под навесом, толкнул калитку в огород и вышел на солнце, уже не такое злое, какое встретило их у поезда Санкт-Петербург-Донецк. Приложив руку козырьком ко лбу, Юра оглядел плантации: м-да, он бы сдох. У деды на даче грядок всего ничего, Юра и там ухитряется сдохнуть, а тут… Приезжает хоть Ольга с мужем и остальные внуки или как всегда — некогда? А там что, кукуруза, что ли? Созрела уже, интересно? Когда она вообще созревает? Тут всё созревает раньше. Ещё бы, под таким солнцем! И земля, говорят, другая, палку воткни — зацветет. Компот давил. Юра быстро нашел не сменивший месторасположения деревянный дворец и напомнил себе, что это одна из составляющих романтики деревенского отдыха — быть ближе к природе. Куда уж ближе, когда на двери нет даже крючка, потому что кого, блин, стесняться. Юра и не стеснялся, а нашел щель в потолке и смотрел сквозь неё в бездонное небо. Господи, красота-то какая, хоть пиши стихи. И это, подумал он, ещё не ночь даже, ночью-то видно звезды. Надо рассказать Отабеку, вдруг сам не заметит, упустит дивный созерцательный момент. Кстати, может он там уже и проснулся? Он всегда просыпается, стоит Юре окончательно встать, как будто боится, что Юра свалит. У такого коня в степи не спиздишь. А тут же тоже степи. Да епт, ну точно, почует родное и останется! Нельзя его одного надолго бросать. И Отабек правда уже не спал. Выведал у Юры координаты стратегически важного строения и тоже пошел восхищаться плантациями по пути. Кота уже не было. Юра постоял у двери со стаканом компота (и как он остается таким прохладным, может, это просто горло уже такое горячее?), покыскыскал, но без толку. Зато из-за угла вдруг высунулась песочная морда с черным носом и зарычала. Юра отступил к двери: прыгнуть в комнату и закрыться! Ага, и бросить Отабека, который вот-вот вернется, на растерзание зверюге. Юра замер. Это как от осы отмахиваться нельзя, так и с собаками, чем меньше движения, тем лучше. За носом показались глаза, две черные блестящие капли, и вислые уши. И лапы передние. А не мелкая же, Юре выше колена точно! Ну, если бы подошла. Но ну на хер. Стой, не подходи, животина! — Собака, — сказал Отабек и прикрыл калитку. — Стой, — сказал Юра. — Не провоцируй. — Да она сама боится, Юр. Прячется. Отабек двинулся с места, собака прижала уши и подняла верхнюю губу, оскалилась. — Отабек, блядь, не подходи! — Не кричи, ты её пугаешь. Сука, щас цапнет его, и куда бежать, что делать? До больницы отсюда сколько, и есть ли там вакцина от бешенства? Псина всё рычала и рычала, и жала уши к башке, когда Отабек подошел вплотную, наклонился и потрепал прямо по этим ушам. Рычание тут же смолкло, и раздался стук, быстрый, прерывистый. Юра, стискивая стакан в потной ладони, подошел, угол перестал прятать песочную тушу. Собака махала хвостом, хвост бил о стену. — Хорошая, — сказал Отабек. —Хоро-ошая… Так, ты у нас кто? Хуй в пальто, возмутился про себя Юра. С-собака! — Жуля, — сказала баба Ганя, стоя, простоволосая, с косынкой в руках, в дверях дома. — Жулька, не приставай! От зараза, та відчепися! Ой, хлопці, ну все, не відчепитесь. — А где она была? — спросил Отабек, обернувшись. Он всё наглаживал и уши, и морду, а из пасти всё норовил вывалиться яркий язык и облизать ему руку, фу! — Та заперла її, не заважала щоб, а це випустила, коли полягали. — Не закрывайте, — сказал Отабек. — Зачем? Она хорошая. Жуля, да? Баба Ганя, посмеиваясь, ушла за огородную калитку. Отабек выпрямился, посмотрел на Юру. — Руки мыть, — Юра ткнул пальцем в направлении дома, — там. Отабек поднял обе ладони, будто сдавался, и ушел мыть, как велено. Юра выкрикнул в спину: — С мылом! Заглянул в домик, поставил стакан и пошел инспектировать, потому что ну на фиг, собаки это вам не коты, коты сами моются. Ещё и получше, чем люди. Он прочтет Отабеку об этом лекцию на прогулке. Гулять они пошли, когда солнце порядком опустилось, и в обратную от восхода сторону, чтоб не слепило глаза. Сначала вдоль улицы, а потом повернули прямо в поле. По тропинке, конечно, и шли рядом, а потом свернули прямо в траву, пропуская коровье стадо. Одна, большая, белая в черных кляксах, как из рекламы молочной шоколадки, корова остановилась, повернула увесистую голову и замычала на них. — Но-но, — сказал Юра, — нечего! А сам взял Отабека за руку и весь напрягся. Отабек погладил его большим пальцем и сказал: — Не бойся. И корова пошла себе дальше с остальными буренками. И Юра с Отабеком пошли. Догуляли до леска и повернули назад, к закату. — Морем пахнет, — сказал Отабек. Юра принюхался — и правда, запах воды. Хотя, может, тут речка поблизости или пруд, но если уж известно, что море рядом, то им и будет тянуть отовсюду. Море. — Мы съездим. Серьезно, — Юра стиснул Отабекову руку сильнее. — Узнаем расписание автобусов и сгоняем на целый день. Или, я не знаю, с ночевкой! — Обязательно, Юр. — Извини. Испортил тебе каникулы. — Неправда. Всё замечательно. Мне нравится. Юра глянул на него: правда? Отабек улыбался. Ну, может, не так всё и плохо. Их обогнали две девчонки на велосипедах, и Отабек придержал Юру за затылок, отвернув к своему плечу, чтобы не надышался пыли. Юра глянул быстро в обе стороны и обнял его по-нормальному, двумя руками, погладил стриженый затылок, а потом потерся носом о нос, и они целовались, пока не зарычал вдалеке мотор, и Отабек снова спрятал Юру от пыли, а Юра подумал, что это неправильно, но зато как приятно. После ужина — Юра смотрел, как Отабек уплетает картошку с мясом, будто не обедал сегодня же, вот так конячий аппетит, и сам орудовал ложкой, но всё равно всё не осилил, и баба Ганя сказала, что так нельзя и дала ему пирожок с яблоком, — они помылись в доме и ушли к себе. — Звездами, — сказал Юра, — сегодня любоваться не пойдем. Или попозже. Я сейчас по швам разойдусь. Отабек достал из чемодана ноутбук и туго скрученную зарядку. Как он так делает, аккуратно, у него даже наушники в кармане не путаются! — Кровати сдвигать будем или нет? Да это неудобно, наверное, подумал Юра. В смысле, неудобно перед бабой Ганей. Сказал, что приехал с другом, а сам начнет тут разводить содомию в первый же день. Он, конечно, и так начнет, но надо же соблюсти приличия. Они даже у дедушки, который, конечно, знает и понимает даже больше, чем Юре хотелось бы, их соблюдают. Кровати широкие, полуторки, если что, уместятся как-нибудь. А вообще по такой жаре неплохо бы спать раздельно, а то можно приклеиться на пот, как на клей, намертво и всё. — Не, — сказал Юра, как мог беззаботно, чтоб Отабек не решил, что он просто не хочет спать с ним, — пусть так стоят. Таскать ещё мебель, а вдруг тут всё по фен-шую. Отабек сказал свое «угу» и поискал розетку. Розетка нашлась за столом, а на полке даже удлинитель обнаружился. Удача. Не придется бегать заряжать гаджеты в дом или ждать очереди. — Будем кино смотреть? Юра подвинулся ближе к стенке, распахнул объятия и сказал: — Потом, может. Иди сюда. Отабек подошел, шлепая босыми пятками. Сразу видно, плюнул человек на балет, ходит нормально, а Юра из-за всего этого высокого искусства ступает всегда на носки. Зато ходит бесшумно, как кот. Отабек нырнул ему прямо в руки, носом к ключицам, и обнял за спину. Пробормотал: — Свет надо было выключить. Юра погладил его по мокрым после душа волосам. Отабек пах шампунем, чистым телом, самим собой. Самый любимый запах. Раньше, когда они расставались часто и надолго, Юра собирал его с нестиранных вещей, футболок, наволочек, полотенец. Долго не стирал, берег. А потом, когда Отабек переехал, никак не мог от этой привычки избавиться: возьмет ношеную майку и нюхает. Отабек заставал его за этим, и было неловко, хотя он никогда ничего не говорил, а даже наоборот, подходил и обнимал крепко, и целовал по-особенному. А сам Отабек отпивал из Юриных кружек. Что угодно, что бы тот ни пил: чай, кофе, молоко с медом от горла, даже нелюбимый овощной сок. И когда Юра его на этом спалил, стало как-то легче, не один он в их паре такой фетишист. Отабек дышал глубоко и ровно. Юра подождал ещё какое-то время, осторожно высвободился, встал и выключил свет. Вернулся обратно и лег, будто так и было. Подумал, что ничем не укрылись, ну да и ладно, можно подумать, что холодно. Наоборот, от одного воспоминания о дневной жаре бросало в пот. Он погладил по почти уже сухим волосам, белые пальцы ярко контрастировали с черным, поцеловал Отабека в висок. Спи-спи, а я полежу просто. Юра смотрел в квадрат занавешенного окна, а после устал и опустил веки. Ну, неплохой вышел первый день. Во всяком случае, сытный, и Отабек не сердится, а даже сказал, что всё хорошо. Отабек никогда не врет. Юра прижался ещё теснее, чувствуя, как потеет и липнет кожа, но решил, что ему это по фигу.