love like you

      На часах, примостившихся у высокой двери, ведущей в продуктовый магазин, простучало одиннадцать вечера. Улицы быстро пустели. Горбатые уличные фонари с запыленными стёклами медленно зажигали свои огни. Небо серело из-за сбежавшихся туч. За городом бесшумно стреляли молнии.       Дороги домой у Омы как таковой и не было — сталкиваться с разъярённым дядей дело не из лёгких, да и оставшуюся плетёнку нервов рвать не особо хотелось. Ещё один такой эмоциональный всплеск — и он убит, и это не гипербола.       На длинных затенённых улочках, ведущих к самому концу пригорода и открывающих бескрайнюю пустошь за городом, было устрашающе тихо и безлюдно, как в каких-то супер-жутких хоррорах из конца двадцатого века.       Кокичи думал, что не хватает бензопилы и маньяка в белой хоккейной маске. Ну, или, как минимум, девушки с разрезанным ртом — сошла бы любая нечисть, только бы добить и без того прекрасный вечер.       Хотя, что может быть прекраснее того, что Кокичи уже испытал за каких-то два-три часа, ну, право? Плечо до одури саднило, зудящая кожа норовила содраться с него заживо.       На экране телефона с до невозможности посаженной батареей светились голубым огоньком несколько уведомлений — Широганэ что-то яростно написывала, требуя немедленного ответа от Омы.       К ней ему идти хотелось в самую последнюю очередь — у девушки и без того было чересчур много нерешённых проблем. Заявись он к ней, убитый, разбитый, в слезах и соплях, что она должна будет чувствовать?       Может, чуть позже, когда найдёт место для зарядки, напишет ей что-то типа чего писала?) всё прошло та-ак круто, что я устал и вырубился, как вернулся домой: Р, и она, конечно, этому не поверит.       Медленно волоча ногами по сухому истрескавшемуся вдоль и поперёк асфальту, перед глазами плавно, размеренно, в темпе нежного танца плыли воспоминания.       За спиной оказался его старый дом, но ему, как считал Ома, в его памяти места нет — когда-то он здесь был счастлив, не по-настоящему, но по-наигранно детски счастлив.       Счастлив в тех представлениях, о которых можно подумать, смотря утром по телевизору рекламу медовых хлопьев — когда мама заботливо заливает наполненную до краёв сладкими кукурузными хлопьями тарелку холодным молоком, и белобрысый мальчик с широкой щербинкой между передними зубами радостно улыбается.       Дом постепенно слился с угасающим за спиной пейзажем.       Путём угловатых подворотен с высокими чёрными оградами, с гуляющими по скошенным крышам над крыльцом и бегающими от дворика к дворику мелких белых, с громадными рыжими пятнами, запуганных до смерти собак, Кокичи вновь оказался на перекрёстке.       Где-то впереди, за крупной чередой штампированных двухэтажных ухоженный домиков, должен виднеться дом Саихары — красивый как внутри, так и снаружи, маленькая мечта Омы о тёплом доме и любящей семье в придачу к нему.       Он бы мог возненавидеть любого, кто имеет хоть немного — самую малую каплю — его личной, маленькой и такой заветной мечты, но горько осознавал, что никто не виноват в этом. Порыв ветра, несущийся с левой стороны, сорвал с головы Кокичи туго натянутый на измученную голову фиолетовый капюшон.       Что-то требовательно вело Ому в сторону его старой школы, и юноша покорно повиновался.       Средняя и старшая школы — два разных корпуса, соединённых длинным широким коридором, из середины которого вдоль устремлялись три двери: небольшая учительская комната, кабинет директора и столовая — возвышались громадными зданиями над таким маленьким и беззащитным Кокичи.       Высокие чёрные кованые ограды щемили сердце от одних только воспоминаний об уходе и возвращении с каждым днём в течении мучительно-долгих трёх лет сюда. С силой дёрнув за железную потёртую ручку, калитка открылась, и Кокичи, наплевав на то, что его могут с лёгкостью поймать, проскочил внутрь, засунув руки в боковые карманы кофты.       За левым корпусом, отведённым для среднешкольников, располагался небольшой пустырь, ласково зовущийся директором спортивной площадкой (хотя, по правде сказать, от спортивной площадки оставалось одно лишь название — инвентарь давно там не лежал, разметка размылась от сезона дождей ещё месяца два назад и никто не спешил её обновлять, а всевозможной высоты турники были измазаны чем-то липким и мерзким, что к ним уже давно кто-то перестал прикасаться.       Ома всё ещё удивлялся, что школа славилась своим высоким уровнем образования, хотя, судя по последним годам, она начала заметно сдавать назад, из пятёрки лучших метнувшись почти в топ-пятнадцать на тринадцатое, несчастливое, место).       Прошмыгнув под высоким фонарём у конца здания и повернув направо, Кокичи, пройдя ещё метров пятьдесят, вновь завернул за угол и оказался у места, ранее такого тайного, о котором, казалось, мог знать только он сам и никому не рассказывать. Ома тихо усмехнулся, поджав губы. Выходящих на этот открытый участок камер видеонаблюдения до сих пор не было.       Кокичи устало прижался спиной к стене и поднял голову наверх, к чёрному небу, сгущающемуся грозовыми тяжёлыми тучами прямо над его головой.       Тучи давили и крыли лучи, исходящие от круглой болезненно-желтоватой луны. Свет от оставшегося где-то позади, за углом, фонаря с длинной металлической лебединой шеей застыл в полуночной мгле, не доходя до Омы.       Парень съехал по стене вниз, цепляясь толстой тканью кофты за шершавую поверхность кирпичей, которыми был вымощен высокий серый фасад, и уселся на корточки, закопав замёрзший от долгой отчаянной прогулки нос в тёплые локти, сложенные на коленях.       На лоб упала первая холодная капля ночного дождя — первого за такой беспощадно жаркий июнь.       Где-то вдали прогрохотал первый громовой раскат.       Собирался дождь.

~

      — Вот чёрт, кто позвал этого идиота? — обречённо закатывая глаза и прогибая спину назад, сказал парнишка в чёрном расстёгнутом пиджаке, углы которого болтались по его упитанным бокам.       — Сегодня выпускная церемония, дурень, — отвесил ему небольшую оплеуху одноклассник в большущих серых очках, занимающих у него добрую половину лица, если не меньше.       Ома, застенчиво прижавшись к дверному косяку, нервно теребил ручку кожаного портфеля, плотно сжатую в правом кулачке.       Мимо Кокичи прошмыгнула в дверь группа девчонок в глаженых кипенно-белых блузах с ярко-красным — парадным — бантом у воротника и тёмно-синих плиссированных юбочках чуть выше колен, что юноше не оставалось ничего, кроме того, как ещё сильнее вжаться в деревянный косяк и сощурить и без того испуганные глаза.       Ома, перебрав всевозможные варианты исхода событий, которые последуют далее, немного увереннее, но всё равно колеблясь, прошёл внутрь и уселся за партой.       Четверо мальчишек, теснящихся у широко распахнутого окна, восторженно загалдели.       В классную комнату ворвался порыв холодного, но до ужаса бодрящего весеннего ветра.       — Смотрите, кто явился!       — Са-айко-ча-ан, какими судьбами?!       — Мы думали звонить тебе!       Кокичи встревоженно дёрнулся и быстро повернул голову в сторону двери классной комнаты, всё также оставленной нараспашку, как и было раньше.       В проёме показалась сначала коротко остриженная крашеная рыжеватая макушка, затем — довольная, усыпанная бледно-коричневыми веснушками морда с широкой улыбкой во все изжелта-белые зубы, что только имелись, и в самом конце только — всё остальное тело. Сайко два раза обернулся вокруг своей оси, прежде чем остановиться и, наконец, войти.       Девчонки, до этого непрестанно перешёптывающиеся на передних партах, восхищённо захихикали, закрывая чересчур ярко подкрашенные оттенками розового и красного губы четырьмя пальцами и без конца глазея на этого героя комедии.       Фиолетоволосый нервно сглотнул, горбя спину в попытках коснуться кончиком подбородка сложенных на парте ладоней, и прикрыл глаза, болезненно вдыхая и выдыхая воздух, кормя свой воспалённый от бессонной ночи мозг мыслями о том, что его попросту не заметят — так же все делали всегда, нет?       — Утра, — послышалось где-то за спиной, и сердце у Омы преодолело чудовищно долгий путь из грудины до желудка, нещадно оббивая стенки пищевода, вынуждая юношу съёжиться, пока он думал, стоит ли ему вообще подавать голос.       — Д-доброго утра, Сайко-кун… — невидимо приподнимаясь со стула, пролепетал почти себе под нос Кокичи, наконец, обернувшись.       Сайко одобрительно кивнул, одарив онемевшего от страха Ому снисходительным взглядом, и вернулся к ожидавшей шумной компании у подоконника.       Сайко любили все.       И неудивительно — как долгими зимними вечерами думал Ома, когда на ум снова лез этот всеобщий любимец.       Этот рыжий оболтус, чей настоящий цвет, кажется, помнил только сам Кокичи, — тёмно-коричневый, самый что ни на есть шоколадный, даже, смотря на его прежние волосы, можно было представить эту манящую сладость и захотеть потрогать и провести всей своей пятернёй по светлому пробору, зарыться пальцами в копну пахнущих мятой волос и накрутить себе на палец хотя бы одну прядь — был классным парнем, своим в доску — если можно так вообще говорить о людях.       Весёлый, да и лидер баскетбольного клуба, у которого, кажется, вместо головы — баскетбольный мяч. Когда Ома спросил его, из-за клуба ли он покрасил и без того хорошего цвета волосы, Сайко довольно хрюкнул и растрепал юношу по иссиня-чёрным* волосам, залившись ясным смехом.       И говорить, что Кокичи тоже по-своему любил Сайко, — фактически тактично промолчать.       Наверное, эта до безумия странная и местами ненормальная — как можно любить такому маленькому, ещё совсем зелёному мальчику, как Ома, другого мальчика? — влюблённость началась ещё с первого года средней школы, когда оказалось, что Сайко жил на другом конце небольшого переулка, на котором Кокичи провёл всё своё детство и часть юношества, когда Сайко случайно нагнал его по дороге домой и довёл почти до самых дверей.       Ома любил — честно любил, искренне, праведного — своего немного глуповатого, ужасно популярного лучшего друга.       Других-то друзей особо у Кокичи и не было, в основном все из интернета, на каких-то забавных фандомных форумах по популярным играм или фильмам, чтобы потом подключаться вместе к какому-то онлайн-кинотеатру и смотреть пресловутые киношки по вечерам без личных встреч, неловких взглядов и прикосновений.       Любить Сайко было тяжело.       Он не был каким-то неприятным на общение человеком или же жестоким садистом, которому приносили такое дикое, что ни на есть животное удовольствие, ни сколько. Скорее, ветреным, с чересчур быстро меняющимся настроением и интересами. В этом у него была одна из довольно многих схожестей с большинством знакомых девушек Омы.       Частый бег из компаний в компанию, из кружка в кружок, скачки из состояния хочу всем понравиться в да пошли они все к чертям собачьим изводили рыжеголового так, что он мог неделями не разговаривать с Кокичи, но всё равно каждый день сталкиваться с ним в коридорах и коротко, почти не видимо, кивать в знак приветствия: говорил, что ребята не поймут.       И Ома соглашался. И ждал, ждал с глазами, наполненными щенячьей, чистой и детской любовью.       Новость о том, что Сайко через две недели после выпуска поступает в крупную городскую академию в качестве первогодки и практически навсегда покидает их не такой уж и большой городок пронеслась по коридорам школы быстро, и ровно с такой же скоростью, со всех многочисленных поворотов и крюков врезалась, разрывая сердце на два огромных кровоточащих куска, в чужую грудь, промеж торчащих рёбер.       Ома долго тогда ещё думал, после того, как услышал это, что бы было, если бы он поехал вместе с ним, предавался мечтам под грустный панк-рок, выкрученный на громоздких чёрных наушниках на максимальную громкость, и раскидывал на кровати в разные стороны руки и ноги, паля возбуждённым от сотни сценарий и исхода событий взглядом в белый потолок, крутился вокруг зеркала под попсу типа Кэти Пэрри и открывал рот, делая вид, что сам поёт таким приятным женским голосом, и, мечтая, придумывал, что же он ему сегодня должен будет сказать.       — Ой-ёй, церемония сейчас начнётся! — одноклассница, на ходу поправляя съехавшую вниз с короткого чёрного хвостика декоративную резинку, топталась на месте, подтягивая причёску у высокого стеллажа, закрытого стеклянной дверью.       — Да идём, Ёри-чан! — отозвалась другая девочка, вскакивающая из-за парты. Отряхнув плиссированную юбочку, она двумя пальцами ухватилась за рукав вальяжно развалившегося за соседней партой мальчишку с впалыми глазами и потянула, призывая немедленно подняться.       Измученный кое-как встал и подошёл к шуршащим у подоконника одноклассникам, рассказываю им друг другу по третьему кругу старые анекдоты, и что-то им сказал, из-за чего они начали потихоньку расползаться сначала по территории кабинета, а затем и вовсе пропали из класса.       — Сайко, ну, ты скоро? — за дверью томился паренёк в очках, в неком волнении от предстоящего переминаясь с одной ноги на другую.       — Да, скоро, — отозвался с другого конца класса Сайко, повернув голову и одарив друга очаровательной улыбкой.       Одноклассник, поставив рюкзак на одну из парт, что-то ожесточённо пытался найти в одном из миллиарда мелких кармашков.        — Иди, я догоню, — рыжий закусил зубами верхнюю губу и нахмурился, выискивая нужную ему вещь. Класс опустел.       Оставаться с Сайко наедине — лучшая из всех возможных только наград, самый главный приз в этой лотерее жизни с победителем один на миллион.       Редко и метко. Ома, нервно сглотнув, приподнялся со стула, прихватывая повисшую на крючке стола сумку. Поправив спутавшуюся на левом виске прядь волос, Кокичи сделал несколько неуверенных, а затем — уже два тяжёлых и даже немного смелых, в сторону тяжело пыхтящего от поисков одноклассника.       Ома тихонько, будто бы сам Сайко сделан из чистого хрусталя, коснулся чужого плеча, хотя даже из-за простого секундного касания сердце его — слабое, немощное, больное — готово было выпрыгнуть:       — С-сайко-кун?.. — рыжеголовый, незаинтересованно, но, скорее всего, просто из вежливости, не желая отрываться от усердных поисков, повернулся на сто восемьдесят градусов и с немым вопросом, повисшим у него над головой, уставился на немеющего от нарастающей волны переживаний Ому.       Пересилив себя в третий раз за утро, Кокичи, ломая голос и преодолевая внезапно нахлынувший страх, быстро, будто за ним кто-то гнался без устали, проговорил:        — После церемонии мне нужно будет кое о чём тебе рассказать, и это о-очень важно, — на последних двух словах голос парня сошёл на шёпот, и вопрос, сияющий в глазах Сайко, вспыхнул ещё сильнее, — Угол за школой где нет камер, давай там, ладно, хорошо? — забросив одну тонкую лямку кожаного портфеля на правое плечо, юноша скрестил руки где-то внизу, прикрывая получившимся сплетением нижнюю часть живота, словно кто-то готовился ему туда хорошенько пробить.       Сайко обречённо вздохнул, понимая, что выхода у него особого и нет.       — Как скажешь, Ко-чан… После церемонии… За школой… — с этими словами одноклассник сделал два ловких движения, застегнул рюкзак и взял его в руки, схватив за верхнюю измятую тканевую ручку.       Звонко цокнув языком, он двумя пальцами провёл у правого виска, поправляя волосы, и вышел из кабинета, оставив Ому наедине со своими мыслями, смешавшимися в одну сплошную липкую серо-коричневую кашу, заполняющую все борозды и извилины мягкого мозга, растекаясь по всей внутренней стороне черепа.       Кокичи, услышав, как в коридоре совсем опустело, поспешил на церемонию.       Несмотря на то, что церемония окончания средней школы должна по-хорошему пылать торжественностью и величием, мероприятие, напротив, было достаточно скромным, по меркам самого Кокичи: ни красивых ленточек и бантиков, ни воздушных шаров и лишних украшений в небольшом актовом зале — скромно, но без вкуса, как про себя позже отметил юноша.       Хотя, по-правде, он особо и не зацикливался ни на украшениях, ни на поздравительной речи директора, ни на взбудораженный галдёж, преследовавший парня со всех сторон — кто-то где-то надрывисто плакал в плечо, наверное, подружки боялись разъехаться и не поступить в одну и ту же старшую школу, кто-то не к месту хохотал, давясь радостью от того, что он, наконец, покидает эту дерьмовую школу.       В голове Кокичи вертелся только Сайко.       Ома и впрямь миллион раз представлял, как всё должно будет пройти — что он ему скажет, какое выражение лица примет, будет ли корчить из себя харизматичного и напущенно-взрослого парня или просто-напросто от волнения выпалит всё как есть и, что самое главное — как отреагирует Сайко.       Он был классным парнем, и, наверняка, уже давно понял о его чувствах, хотя юноша старался не проявлять лишнего внимания и заботы к однокласснику, пускай так чертовски хотелось.       Кокичи, невероятно нервничая, чуть ли не впадая в истерику от предстоящего разговора и того, какой же он идиот, что решился всё ему рассказать, пытался задавить панику мыслями о том, что он всё поймёт, на то он и Сайко, чтобы его понимать.       В голове всё настолько было перевёрнуто, что Ома не помнил, как ноги сами донесли его до положенного места и, остановившись у того самого заветного поворота, так бестактно и не вовремя норовила потерять равновесие.       За спиной осталась старая опустевшая спортивная площадка, временем превратившаяся в широкий пустырь с редкими проплешинами травы на всей его территории.       Краем уха, где-то далеко, у главного входа в школу, Кокичи слышал, как кто-то громко смеялся и как скрипели широкие чёрные ворота, открывающиеся то внутрь, то наружу. Набрав в больные лёгкие побольше воздуху для какой-никакой храбрости, темноволосый, гордо приподняв кончик подбородка, шагнул за угол.       Увидев, что Сайко ещё не пришёл, Ома облегчённо выдохнул, схватясь правой ладонью за диафрагму и сделав ещё несколько неглубоких вдохов и выдохов — физическая слабость, шагающая за Кокичи с самого детства по пятам, давала о себе знать в такие самые не подходящие моменты резких скачков напряжения, горькой отравой вместе с кислородом вливающейся в артерии.       — О, вот и ты, — по коже Омы пробежались чьи-то умелые ручки сотней маленьких иголочек, или всего одной — будто бы куски кожи сшивали вместе на большой швейной машине: что-то больно кольнуло под левой грудью, и Кокичи слегка ссутулился, прежде чем обернуться на чужой голос и увидеть перед собой ту же очаровательную улыбку, способную уничтожить, казалось, даже бескрайний космос — предел мечтаний маленьких пятилетних мальчиков, по вечерам зачитывающихся книжками о путешествиях по звёздам, — Ты… хотел о чём-то поговорить, да? — неуверенно почесал затылок Сайко, отведя взгляд куда-то за угол и несколько раз взволнованно моргнув.       Все слова, до этого вертевшиеся в голове Кокичи, разом улетели в гигантское мусорное ведро, откуда их на вряд ли получится уже достать.       Все сотни и тысячи репетиций перед зеркалом, все фразы и предложения, выражения лица и интонации пропали даром, стоило только Сайко встать напротив него по его же чёртовой просьбе.       Пиздец.       — Д-да… я… — заикаясь и опять пробуя найти хотя бы вступление к своей такой важной — самой первой за все четырнадцать лет — речи, проговорил Кокичи.       Пальцы пустились в вольный пляс и вальяжно разгуливали по брюкам и карманам пиджака в попытках отыскать спрятанное признание, которого, как такового, и не было.       — Давай быстрее, ладно? — стиснув зубы, проговорил одноклассник, слегка нахмурившись и, наконец, вернув свой взгляд обратно на Кокичи.       Ома порозовел и стал похож на маленького загнанного в угол поросёнка — без слов и мыслей и издающего какие-то непонятные хрюкающие звуки. Ветки на деревьях и в кустах неподалёку зашуршали от лёгкого прохладительного ветра.       — Я… — Кокичи плотно-плотно сомкну глаза и попытался представить, что его здесь нет.       И Сайко тоже.       И вообще — никого-никого нет в этом мире. Ни живых, ни мёртвых — сплошная всепоглощающая смольная и липкая пустота, путающаяся в чужих иссиня-чёрных волосах, растягивая их в разные стороны, будто их опустили в чан, доверху наполненный жидкой розовой жевательной резинкой.       Пустота исчезла, стоило лишь Оме широко распахнуть глаза и решительно, на одном выдохе, выпалить, глядя в чужие, яркие, с самым настоящим солнцем на радужке, глаза:        — Я люблю тебя, Сайко!.. И… и… — вся та секундная уверенность не столько в успехе, сколько в самом себе, постепенно ослабевала, оголяя всю ту странную и зашуганную наружность, которую за напускной самоуверенностью попытался скрыть Ома, —…и любил все три года!.. — голос, дрожащий, подпрыгивающий на каждом третьем слоге, как на кочках, становился всё тише и тише, пока не перешёл на истошный шёпот: —…и!.. и!.. — лёгкие начинали заметно сдавать, и Кокичи приходилось чаще делать неглубоких, быстро растрачивающиеся вдохи: — И я пра—       — Замолчи.       Услышав приказ Сайко, обрывающий Ому на полуслова, Кокичи только сейчас поднял взгляд, прикованный к чужим лакированным туфлям тёмно-бордового цвета, отливающих под подпрыгивающими солнечными зайчиками ярко-красным, на Сайко.       Рыжеватая макушка наклонилась вниз, ссутуленный и, по всей видимости уставший, парень прислонил к глазам правую ладонь, закрывая их, другой рукой он поддерживал правый локоть, будто он готовился тяжело упасть и пробить асфальт.       Убивающая тишина, продлившаяся мучительно долгих десять секунд, растворилась в воздухе. Сайко сделал глубокий вдох и негромко, по-лошадиному, рассмеялся себе под нос.       — С-сайко?.. — широко распахнул глаза Кокичи, сделав неуверенный шажок вперёд, навстречу однокласснику.       В ответ Сайко отшагнул от наступающего Омы назад, одаривая друга устрашающим взглядом: брови клином сошлись на переносице, веснушки, до этого звёздным ковром распластавшиеся на розоватых щеках, расплылись жирными коричневатыми пятнами, зрачки сузились до мелких абзацных точек.       Тонкие некрасивые губы растеклись по лицу в кривой усмехающейся улыбке, и нос, до этого аккуратный и красивый, делал ожесточённые вдохи, словно рыжеволосому не хватало воздуха.       — Боже, — вновь оборвал Сайко, закатывая глаза и взмывая двумя руками к небу, — Я должен был догадаться, — дикий, пещерный взгляд окутывал обеспокоенного Кокичи, протянувшего к однокласснику руку в мимолётном желании помочь.       Послышался громкий шлепок по распахнутой ладони. Кокичи пошатнулся от неожиданности и схватился за пылающую даром руку, как дитя прижимая её к груди.       — С-сайко… Что на тебя нашло?.. — темноволосый в десятый раз пробежал глазами по телу друга, осматривая каждую деталь по нескольку раз, пытаясь понять, правда ли это — тот самый Сайко?       Рыжеволосый раздражённо выдохнул, засовывая обе руки в карманы и слегка прогибая спину назад.       — Может лучше спросить, что нашло на тебя? — сделав акцент на последнем слове, сказал Сайко, на носочках покачиваясь из одной стороны в другую.       — Я не понимаю… — Кокичи перебирал в голове всё, что произошло с ним за последние пять минут, в попытках выстроить хоть какую-то логическую цепочку со множеством умозаключений, но всё мигом полетело прочь.       — Любить другого парня? Как до такого додуматься можно было, а?! — последние несколько слов он произнёс нарочито громко, будто хотел, чтобы их обязательно кто-нибудь услышал.       За углом послышались глухие давящиеся ладонями и сомкнутыми губами смешки.       — Вы слышали, нет?! Это же смехотворно!       Из-за угла медленно, еле сдерживая поступающие позывы смеха, выплыла незнакомая компания — вероятно, ровесников, а может, и ребят чуть постарше, чем сам Кокичи — из пяти парней разных комплекций, наряженных в чёрный форменный гакуран — признак их принадлежности к чужой школе и что они здесь всего лишь гости в хозяйском доме.       Кокичи отшатнулся назад, хватаясь больной рукой за стену школы, чтобы вовсе не упасть. Ноги стали до одурения тяжёлыми, и любое движение приносило юноше боль.       — Но мы же друзья, Сайко… Разве нет? — истерично улыбнулся Кокичи, издавая звук, похожий на детский смешок от сложившейся ситуации.       Ему всё ещё казалось, что это какой-то чужой розыгрыш, и что сейчас из кустов поблизости кто-то выпрыгнет и скажет, что его сняли на скрытую камеру, но вот только кусты были редкими и не покрытыми листвой, что сквозь них просвечивал забор, и никто в них спрятаться толком и не мог, и всё это была не чья-то глупая шутка.       — Друзья? — с искренним удивлением приподнял одну бровь одноклассник, закидывая руки за голову:        — Сайко, пойдём домой вместе, мы же друзья? , — скорчив омерзительную гримасу, неуклюже пародировал чужой голос рыжий, доводя Ому с каждым словом до истерики:        — Сайко, будем делать домашку вместе, мы же друзья? — юноша усмехнулся и прижал к своим щекам кулаки, покрутя их, имитируя то, как он отчаянно пытается утереть слёзы.       — Сайко, Сайко, Сайко! — повысил голос парень, смачно сплёвывая скопившуюся во рту слюну на землю: — Да как ты, блять, не поймёшь, что все три года я хотел, чтобы ты сдох? Какие к чёрту друзья?       Паззл медленно начинал складываться, и то, чего меньше всего хотел за сегодня испытать Кокичи, постепенно набирало обороты и готовилось встретить его за углом и нещадно треснуть по голове.       Ома сделал несколько неуверенных шагов назад, позабыв обо всём на свете — что сказал ему прямо в лицо лучший друг, что произошло с ним сегодня за один день, стоило только незнакомцам по-собачьи оскалиться, выжидая какой-то решающей команды наступать.       Сайко громко цыкнул и качнул головой в сторону. Два невысоких парня сделали несколько ловких движений и оказались уже за спиной Омы по две разные стороны, опрокидывая юношу вперёд так, что он оказался на земле, стоя на четвереньках.       Несколько раз прокашлявшись от пыли, залетевшей в нос при падении, Кокичи попытался приподняться, но вновь был встречен грубым толчком — теперь уже удар пришёлся в плечо спереди, как только темноволосый встал на колени.       Упав на спину, шевелиться было крайне трудно. Сам по себе Ома напоминал беспомощную черепаху, лежащую панцирем вниз на земле. Сайко властно прижал чужое слабое тельце ногой, пресекая любую возможность хоть как-то подняться на ноги.       — Все три года мне приходилось тебя терпеть, — одноклассник вновь махнул головой, и те два парня, стоящие позади, уселись на колени за головой остекленевшего от окатившей ледяной волны страха Кокичи и крепко сжали чужие запястья, зарывая их в асфальт, — А теперь меня с тобой ничего не связывает, — довольно выкатил язык Сайко, усевшись на чужой живот тазом, заставляя испустить Ому протяжный болезненный стон.       Нависнув над головой Кокичи, Сайко с жадностью облизнул губы змеиным языком и оценивающе пробежался взглядом по лицу темноволосого: в уголках глаз мелькнули серебряным цветом полупрозрачные слёзы, брови испуганно подались вверх и лоб, до этого гладкий, сморщился.       Сайко взбудораженно закатил глаза, предвкушая грядущее представление, и с упоением впился в чужие сухие, испещрённые трещинками, губы, зубами прикусывая их до крови и издевательски оттягивая назад. Кокичи жалобно всхлипнул, шумно выдыхая носом воздух, сделав ещё несколько попыток освободиться от каменной хватки незнакомых парней.       Ноги сковало судорогой, что ими пошевелить было практически невозможно. Трое парней, стоящих сзади, молчали, наблюдая за разворачивающейся перед ними картиной. Отстранившись назад, Сайко улыбнулся и двумя пальцами правой руки — указательным и средним, с силой сжал щёки Омы, ожидая какой-либо реакции. Кокичи молчал, и по щекам предательски лились настоящие, солёные, горячие и такие нежелательных слёзы.       — Всё ещё любишь меня?  — взволнованно пролепетал Сайко, несколько раз поёрзав на чужом животе. Ома неохотно простонал, отвернув голову. В левую щёку прилетел не самый слабый удар рукой: — Я не слышу.       В голове всё ещё не укладывалось, в какой момент жизни у Омы всё пошло под откос. Может, когда родители решили переехать в самый неподходящий момент и обещали, что через три месяца, затянувшихся на несколько долгих лет, обязательно вернуться и всё будет у них в семье точно так же, как и раньше?       Или когда Кокичи решил, что признаваться в любви — это до одури круто, ведь в фильмах так и бывает: ты признаёшься в самом конце и случается самый настоящий хэппи энд, и плевать, что вокруг него нет сейчас съёмочной площадки и на него не направлены видеокамеры, ведь если в фильмах у главного героя всё всегда выходит лучшим образом, то и у него должно, да? Или может тогда, когда решил, что Сайко — его лучший друг?        Определённо, это было давно, и он просто перестал это замечать и смирился с тем, что заслужил всё то дерьмо, что происходило с ним уже столько времени, хотя и толком не знал, за какие заслуги ему всё это приходилось.       Сайко нанёс очередной удар, приложившийся теперь уже к подбородку. Зубы звонко клацнули, прикусив язык.       Сайко вновь задал вопрос, на который так и не получил ответ.       — Кх… кха… — подавился кашлем Ома, пытаясь вырвать руки и приложить их к разрывающемуся на части горлу.       — Что-что? — сладкоголосо переспросил рыжеволосый, делая заинтересованных вид и слегка наклоняя туловище вперёд, пытаясь лучше расслышать.       Сползя тазом на онемевшие от напряжения бёдра, давая посиневшему от нехватки кислорода в лёгких Кокичи сделать глубокий вдох и насытиться воздухом сполна, пока у него есть это волшебное мгновение.       Обезумевши прошептав себе под нос что-то наподобие молчание — знак согласия, Сайко сполз ещё ниже по ногам в небольшую ямку и уселся на коленях на земле.       Немного подумав, быстрым движением юноша согнул левую ногу Омы в колене и закинул её себе на плечо, медленно пододвигаясь ближе. Ткань на паху школьных брюк рвалась по швам от сильного натяжения с громким неприятным звуком, режущим уши.       Сайко ядовито улыбнулся и левым коленом придавил правое бедро Омы, безжизненно лежащее на земле.       — Чт-то ты хоч… кха… делать?.. — хрипя процедил сквозь стиснутые от боли зубы Кокичи, из последних сил приподнимая голову, чтобы взглянуть на то, что произойдёт дальше, но его перебил первый толчок в пах. Затем второй, сильнее, — чт… происходит?..       — Боже, у него что, встал от такой херни?       — Тьфу, блять, пидор.       Чужие, брошенные на ветер вперемешку со смехом фразы до крови резали уши.       Послышались несколько щелчков камер на сотовых — кто-то сделал пару забавных фотографий, которые потом анонимно, просто так, по приколу, наспор за сотню йен разместит на каком-то анонимном сайте с левой странички, и ничего ему за это не случится — не он же бил, не он же насиловал, не он же лежал внизу и стонал с каждым новым болезненным толчком сквозь одежду, рвущим брюки и душу изворачивающим наизнанку.       Голос ломался и срывался на хрип, пока Сайко, с неподдельным животным интересом, глотая подступившую слюну, скрипя проговаривал один и тот же вопрос:       — Всё ещё любишь меня, да?! Всё ещё есть за что меня любить, да?!       Вопрос, на который у Омы ответа не было.