«Когда закат прощальными лучами Спокойных вод озолотит стекло, И ляжет тень ночная над полями, И замолчит веселое село…»
— Это Никитин, — не оборачиваясь, пояснял он. Я все кивал, совершенно не имея представления, кто такой Никитин. Так мы и шли под его ритмичное то бурчание, то почти пение, пока я не заметил нечто у него в волосах. — Постой, — я приблизился и коснулся его плеча. Мы остановились. Я вгляделся в его волосы и впервые разглядел их, все кудряшки, которые вились каждая в свою сторону и пушились. Как раз в одной крученой прядке я заметил соломинку. По всей его макушке попрятались опилки. — Ты в сено с головой нырял? — возмущался я, пока стряхивал рукой весь этот беспорядок, вспоминая песенку про Винни-Пуха и опилки. — Ну, ай, не с головой, — он быстрее убрал мою ладонь и стал сам поправлять свои кудри. — Подумаешь, всего-то я нахожусь в деревне и без лака для фиксации. Я по-доброму закатил глаза и наблюдал, как он тщетно пытается дотянуться до этой злосчастной соломинки. — Дай-ка мне. После мы продолжили путь. От былого солнца не осталось даже слабой бледной дорожки, только зародившиеся сумерки. Но правду говорят, что ночи в деревне светлые и лунные; сестрица луна была нашей спутницей всю дорогу до дома. Идти приходилось недолго, а потому наше молчание не было чем-то дискомфортным или тянувшимся. В любом случае, я давно осознал, что в компании Ленского молчание априори не может быть неловким. Мы будто оба понимали, когда оно уместно, а если ситуация могла обратиться в неловкость, нам всегда удавалось найти отвлеченную тему. Мы остановились напротив моей калитки. Я держал в руках почти пустую банку молока, а он только что сорванный увядающий цветочек. — Твоя мама не сильно будет ругаться? — я беспокоился о том, что Володе может влететь из-за нашей затянувшейся прогулки, потому что в таком случае его больше не выпустят из огорода, а ко мне явится моя личная смерть — уныние. — Не думаю. Женщина она у меня все-таки понимающая, — он рассматривал лепестки ромашки. — Маменька говорит, что нельзя упускать молодость и те шансы, которые она нам преподносит. — Верно. Мы расстались, пообещавши друг другу обязательно увидеться завтра. Возможно, придумаем новое приключение, но это все потом… Завтра. Ленский ушел, а я еще недолго смотрел ему вслед. Ночь уже успела разгуляться, а я так и не смог уснуть. Не шла ко мне даже легкая дремота, куда уж до сонливости. Чуть дальше моей кровати находилось окно. То, что оно было настежь открыто, для кого-то могло показаться опасной оплошностью, особенно для таких же дачников, но мне с этим повезло больше — у нас стояла очень хорошая защитная сетка от комаров, мошек и всех остальных летающих тварей. Слегка колышущиеся старые белые занавески манили меня к себе. Я поднялся и подошел к окну. С улицы на меня смотрели луна и несколько звезд. Невольно я вспомнил недавний рассказ Ленского, и в голову пришел вопрос о луне. Кем была она? А звезды? Играют ли они какую-нибудь роль в этой легенде? Мне ничего не приходило на ум, и, сдавшись, я оставил эту мысль до лучших времен. За окном гудели сверчки, а в сетку бился одинокий комар. Я посмотрел на его беспомощные попытки пробраться внутрь, и мне не было его жаль. Только лишь отчасти. А он все продолжал и продолжал биться, будто считал, что еще немного и он разорвет собою сетку или может он думал, что я смилуюсь над ним и дам покусать себя ночью? Ну, он ошибался. Я вновь перевел взгляд, но уже на дом напротив. В одном из окон горел свет. Видимо, Владимиру также не спалось, и он писал свои стихи. То, что мой друг юный поэт я узнал совсем скоро после нашего знакомства, а именно догадываться я стал после того, как он дал почитать мне одну из своих книг. На очередной скучной странице французского романа, в самом углу я нашел карандашные пометки. Аккуратным почерком там было выведено четверостишие и от того, что до этого в книжке уже мелькали Володины пометки, я точно знал, что писал он. Насколько я помню, написано было следующее:«Мне правда хочется очень От души закричать! А впрочем, Влюбился я что есть мочи В эти легкие, тихие ночи…»
Казалось мне, что эти стихи подходят и под эту ночь. Легко и тихо, да и юное дарование вновь пишет что-то при тусклом свете фонарика и не думает о том, как метко попадает простыми словами прямо в сердце читателя и как относит его сюда в деревню, в эти самые ночи. Я все думал об этом и вспоминал, как Ленский мимоходом потом упоминал, что пишет стихи и, как потом мне их и читал. Забавно у него выходило, не сказать что гениально, но живо и душевно. Думаю, что и простить ему можно в таком случае непопадание иногда в такт, пусть продолжает учиться. Тем временем возле моей ноги закружился проснувшийся Кант. Я поднял его на руки и почувствовал громкое кошачье урчание. Котенок прильнул своим широким лбом к моей груди и просил ласки. Я почесал его за ушком и мне открылись эти большие зеленые глазищи, которые глядели на меня с любовью и легкой сонной пеленой. — Я разбудил тебя, да? Эта привычка разговаривать с Кантом образовалась сама по себе почти сразу, как он стал жить у меня. Но не сказать, что меня или кота это волновало; чем больше времени мы проводим вместе, тем больше понимаем друг друга. Я знал, что котенок попался нам смышленый и что совсем скоро, когда он достаточно подрастет, станет грозой всех уличных котов, а может даже собак. Пылкий нрав его узнавался уже сейчас: он возмущался, когда что-то ему не нравилось; мог проводить время сам с собой и не требовал постоянного внимания; гонял бабочек. О последнем я всегда вспоминаю с улыбкой. Помню, выхожу я как-то в сад и вижу, как маленькая пантера притаилась в траве в охотничьей позе. Кант инстинктивно прижимался к земле и пружинил задние лапки, чтобы в любой момент атаковать свою добычу — капустную бабочку. Я замер, не желая тревожить его первую охоту, и стал наблюдать. Котенок, может не совсем умело, но старательно начал продвигаться в траве прямо на свою жертву. Он немного покачался и притих… а потом вдруг как прыгнул и разразился своим черненьким тельцем, падая прямо на бабочку и прижимая ее лапой к земле. Это была победа! И я невероятно гордился своим подопечным. А сейчас, этот сопящий комочек в моих руках никак не походил на кровожадного охотника, только на клубочек ниток с ушками, лапками и тонким хвостиком. Наверное, Кант каким-то чудесным образом мог делиться своей усталостью, и моя голова отяжелела, будто просилась упасть на подушку и заснуть. Я мысленно попрощался с комаром, луной и все еще пишущим Ленским в другом окне, и лег обратно в постель, чтобы проспать до самого утра крепким сном без сновидений. А дальше очередное утро. Вновь стояла несусветная жара, а на небе ни облачка. Дядя попросил помочь в этот день ему в огороде, то есть в самый разгар дня я бродил меж грядок и поливал увядающие растения. Давно не было у нас дождя; все листочки опустились и пожелтели от солнца, поэтому моей задачей на сегодня было спасти их. Кант крутился возле меня, пока ему не надоело и он не уснул в кустах малины, ну, а на мне были ромашки, клубника, смородина и прочее. Из бочки я набрал в железную лейку воды и наперевес с ней поплелся к цветам. Пытаясь балансировать по узким дорожкам, я чуть было не облил на себя половину воды, и было бы это позором для меня, ведь где это видано, чтобы здоровый парень лейки не унес! Мой дядя говорил так, а я облил себе ноги. Из-за воды ноги в этих тапочках издавали от каждого шага тот самый скрипучий звук, но что жаловаться, главное, стало прохладнее. Туда-сюда таскался я с этой железной бандурой, поливая на своем пути все, до чего мог дотянуться. Ну, а потом мне остались самые дальние грядки с чахлыми помидорами, которые жили до сих пор только по Божьей воле или из-за редких дождей и, до который пришлось идти по земле. Я сразу оказался весь в грязи и в воде и медленно, но верно начинал раздражаться. Мой дядя никогда не любил сельское хозяйство, а дачу держал преимущественно для того, чтобы сбегать сюда из города, и я понимал его. Только не понимал с чего вдруг под старость лет и под середину лета он решил проявить себя как начинающего фермера и стал носиться с этой рассадой. Возможно, виной этому еще одна наша соседка — Галина Николаевна, но тут уже не мое дело. Как поливать помидоры мне сразу объяснили и поэтому я не плошал. Подливая под каждый куст равное количество воды, я умудрялся вновь и вновь проливать на себя. Под конец этой работы я был по колено в грязи и по грудь в мелких капельках воды и пота. Ненавижу огород. В свободную минутку я пошел к бочке, чтобы ополоснуться. Чем дальше в бочку, тем вода холоднее и я черпал оттуда, пока не отмыл всю землю и грязь. Однако почти сразу мне всучили миску и запрягли рвать бесконечную клубнику, чтобы не портилась, и я снова попрощался с чистыми ногами. Но как бы то ни было, грех жаловаться. Я и так пинал балду все это время, теперь нужно поработать на благо семьи! Именно так я успокаивал себя, пока перебирал клубничные листья в поисках не перезревших ягод. В глазах периодически темнело, и пальцы все были красными и липкими от сока клубники, но я не сдавался. Не сдавался до тех пор, пока кто-то не окликнул меня. Я раздраженно обернулся и увидел, как нечто под именем Владимир Ленский несся ко мне по траве босиком. — Женя! Женя! Представляешь, мне сегодня разрешили ничего не делать и отпустили на все четыре стороны! Правда, до этого пришлось с самого утра дорвать те дорожки, но не важно, — он уже добрался до меня, когда сказал последнюю фразу. — Показывай мне моего любимого ребенка! Я вымученно вздохнул и поднялся, подпирая уставшую спину руками. Вероятно, мое лицо было ужасным, раз Владимир резко притормозил и пробежался по мне недоверчивым взглядом. — Это что Евгений Онегин тут в огороде копается? Во даешь, — он не удержался от смеха, а мне даже спорить не хотелось. — Ну, надо же кому-то работать. Ответственность, все такое, — я вновь обратил внимание на его босые ноги. — А ты чего так? Володя фыркнул было на мое первое слово, а потом тоже глянул на свои ступни. — Вообще, я же детство в деревне провел и там-то научился не бояться мелких камушек и теперь могу хоть в горы пешком. — Грязным в дом не пущу. — Ой, ну Жень! Лучше покажи, что ты делаешь? Я продемонстрировал ему наполовину полную (ни в коем случае не на половину пустую) миску с клубникой. Он присвистнул. — Давай помогу. Теперь дело должно идти быстрее, не так ли? А вот нет. Если поначалу мы с энтузиазмом устроили гонки, кто соберет больше ягод, то потом эта затея нам наскучила, и мы просто ели клубнику сразу. — Они же грязные, Володь. — Так вкуснее, поверь мне. Но если что-то зашевелится у тебя во рту, ты главное не останавливайся и жуй быстрее! Я скривился, а он звонко рассмеялся. Шутка удалась, правда, Карма настигла вскоре и его. Ленский продолжил собирать клубнику, припоминая мне мое же лицо, которое будто «увидело стаю медведок на ягоде» и ни о чем не подозревал. Как вдруг внезапно из кустов и прямиком ему на рубашку выпрыгнул серенький лягушонок. Володя взвизгнул и от неожиданности подался назад, падая в другие клубничные кусты. — Блядь! — стоит ли говорить, что впервые я услышал от него подобные восклицания. — Полно вам, Владимир, как некультурно! — хохотал я, пока смотрел на упрыгивавший зеленый кошмар. Настал мой черед для шуток. — Это не смешно! Мне пришлось помочь ему подняться. Все шорты его были измазаны в земле и траве, а коленка расцарапана из-за грядки. — Бедолага, лягушек боится, — мой голос звучал слегка издевательски. Именно так, как разговаривают с маленькими дети или около того. В самый раз. — Ага, я посмотрю на тебя, когда она доберется до тебя ночью! — Ну, во-первых, сейчас-то день, а во-вторых, это что угроза? — Только предупреждение. Он отряхнулся и поглядел на царапину. Недолго думая, я сорвал рядом растущий чистотел и впихнул ему. — Ну, хоть не подорожник, — Володя насупился, но все-таки взял растение и замазал ранку его соком. Совсем скоро мы забыли и про лягушек и про то, что нужно собирать клубнику, а не просто есть ее. — А где Кант? — спросил Ленский, оглядываясь. Он походил между грядок и вскоре нашел котенка под малиной примерно там же, где я видел его в последний раз. Владимир принялся обнимать и целовать его, гладить и говорить всякие нежности, а тому и хорошо. Мурлычет маленький. Подставляет спинку под каждую ласку и тянется за новой. Только один я остался сидеть у этого полупустого ведра без надежды и без сил. Через время и эта мука закончилась, а ведро до краев наполнилось сладкой красной ягодой. Дядя позже пояснил, что повезет ее часть моим родителям в город, поэтому его не будет денечек. Ну, моя задача была следить за помидорами, чтобы они вовсе не сгорели. Я воодушевился мыслью о полностью свободном доме и, почти не мешкая, напомнил Ленскому о нашем плане нарваться на приключения. Но, пока я все еще был в огородном плену, нам пришлось дальше бродить по участку и собирать всяких ягод, какие только могли найти.