Никто не смеётся последним

      Усталость расползается по телу, парализует понемногу, забираясь в голову и почти полностью лишая здравого рассудка, однако она приятная, успокаивающая, отпускающая тревоги, что были закручены до предела, словно винтики собранности, из-за которых в любой момент можно сорваться от перенапряжения. Усталость, растекающаяся послевкусием хорошего вина, тоже связывает язык и дарит облегчение.       Всё закончилось…       Да, закончилось. Столькие погибли, столько её подчинённых сложили головы на поле сражения, стольких она не смогла защитить, стольких придётся хоронить, но уже конец. Гаара и Канкуро живы. Она тоже. И необъяснимое счастье заполняет теперь до краёв, отчего губы сами растягиваются в улыбке, а из глаз того и гляди с секунды на секунду хлынут слёзы. Непривычные, кажущиеся эфемерными.       Нет, никто из тех, кто никогда не сражался против настолько сильного врага, кто не был у грани пропасти, имя которой отчаяние, кто никогда не осознавал всей душой, что его личное поражение приведёт к настоящему концу света. Без пафоса, к концу всего, к полному мраку. Кто не знал, каково это — чувствовать на собственной шее холодные противные липкие пальцы Старухи с Косой, заносящей своё оружие дрожащей кровожадной рукой, только и ждущей момента, дабы утащить всё живое за собой, чтобы после настало полное «ничего». Такое ничего, от которого задыхаешься, ибо даже кислорода не осталось.       Тот, кто не чувствовал ничего подобного, ни за что бы не понял переполняющего её солёного послевкусия восторга. Понимают сейчас исключительно те, кто стоит рядом и смотрит на восходящее Солнце с замиранием сердца, те, с кем Темари пережила вчерашний день.       Пережила и начала жить следующий.       Ноги еле переставляются, а она всё равно плетётся на возвышенность, которую видела с поля боя, до которой точно не меньше двух километров идти. Однако хочется увидеть Солнце поближе, будто с крыши резиденции Казекаге. О боже, да, она вновь увидит Солнце. И пусть придётся пару раз повстречаться носом с землёй — нужно дойти и правильно поздороваться с жизнью. Ведь та практически ускользнула. Нужно отдать честь, что она ещё может плакать, получать новые раны и чувствовать боль. Необходимо. Иначе до конца так и не поверит, будет думать — всё, возможно, сплошное Цукуёми.       А он снова пришёл раньше, разорвав картины услужливого воображения, нарисованные в голове, где лишь она одна и новый день. Пришёл и сидит, сгорбившись, закуривает противные сигареты, из-за которых Темари тут же морщится. Отвратный запах. Романтизма в её голове как не бывало.       Умеют же некоторые портить атмосферу…       — Йо, — приветствует парень знакомую, не оборачиваясь. Слово «знакомая» несколько неудобно тут же завертелось в голове наследника Нара, подобно брошенному неверно сюрикену.       Всё-таки странные у них отношения. Не друзья и не товарищи, ибо до подобного статуса, с которым у юноши ассоциировались Ино, Чоуджи, Неджи и другие из Конохи, — Темари никак не дотягивала, не в обиду последней. Не враги, защищаться от девушки порой приходится, но Нара знает, что когда куноичи взмахивает веером в его сторону — то делает это явно вполсилы, а может и в четверть. Они больше чем знакомые или приятели, однако вовсе не любовники, о чём бы там не думал Наруто. Возможно… коллеги?       Да, пожалуй, очень удобное слово. Вместе раньше делили работу, недостаток сна, пугающие Нару хлопоты из-за той самой работы, наподобие сгоревших или потерянных расчётов и планов. Порой, совсем немного, подмешивали друг другу в чашку с утренним чаем утешения из-за более глубоких душевных потрясений, когда он переживал из-за ранений Чоуджи, когда она злилась на то, что Гаара берёт всё в свои руки, подставляя исключительно себя под удар. Подмешивали пренебрежительно, чтобы не ломать стену, воздвигнутую словом «коллеги», она не мешала ему спать и нарочито безэмоционально кидала в напарника будто случайно купленной слишком большой порцией данго, а он водил её по Конохе и с необычной словоохотливостью заговаривал зубы, отвлекая от проблем и переживаний. Вот так и подмешивали.       Из-за чего парень вообще задумался над статусом их отношений — из-за её взгляда, в котором он и сквозь спину чувствовал искреннее сожаление. Жалеет его, прикусывает губу, скорее всего, морщится из-за дыма.       — Хотела посмотреть отсюда на небо, — ноги молят об отдыхе, но девушка опирается на веер и стоит, пусть даже первые подкашиваются.       — Конечно. Не думал уже, что увижу его. И мы с тобой не одни такие, — Шикамару кивает вниз, там люди тоже смиренно внимают Восходу. Радуются, что выжили.       Он говорит «мы», подразумевая — она испытывает то же самое, и не ошибается. В данный момент куноичи спорить с его правотой не будет, неуместно и глупо получится, да и сил почти не осталось, чтобы тратить их на подобную ерунду, хотя ей не нравится, когда её с кем-то ставят под одно слово «мы» без спроса.       И всё-таки он прав, девушка тоже думала — больше никогда не увидит Солнца, не увидит родных бесчувственных мудрых тысячелетних песков Суны, улыбок братьев, товарищей. Пусть сегодня радуется, что она не перечит его словам, а завтра они снова заживут своей обыкновенной жизнью, и Темари будет всячески сопротивляться признанию, что Нара, к сожалению, довольно хорошо её знает.       Сопротивляться, ибо сопротивление — суть её личной заповеди, и никому не позволено думать, что у него есть хоть какой-то контроль над ней, что он хоть немного разбирается в творящемся в её светлой прекрасной голове. Ведь понимание — первая ступень контроля.       «Вряд ли ещё когда-то в жизни мы будем так счастливы, встретив новый день», — думает Нара.       Они пережили Вечное Цукуёми, после которого действительно хочется прочувствовать каждой клеточкой тела время, продолжающее течь и торопиться. Пусть уж лучше так, чем сон без конца; даже если он любит сны, за ними должно быть пробуждение и настоящий, невыдуманный мир. Цукуёми не подарило успокоения, лишь разодрало душу воспоминаниями о дорогих людях, которых не вернуть.       Шикамару слышит, как она тяжело дышит, как скрипит веер и как с трудом её удерживают ноги. Упрямая, ужасная женщина. И зачем создавать трудности, когда можно не создавать?       Парень с усилием поднимается, понимая, что придётся использовать последние капли чакры на что-то столь незначительное, дабы со спокойной душой наблюдать за восхитительным небом. Ну, не может он наслаждаться этими любимыми мирными моментами, когда кто-то другой рядом буквально страдает.       Должно быть, у короны фундаментально тяжёлый вес, ответственность её ношения вечно накладывает ограничения, которые коронованные своими силами нарушить не посмеют. Сколь ни иронично — меньше всего живут по своему усмотрению и желанию более власть имеющие.       — Кагэманэ но Дзюцу! — складывает печать, размышляя о том, что здесь и сейчас они равны, а твердолобая куноичи продолжает придерживаться необъяснимого внутреннего то ли этикета, то ли просто раздражающих правил. Юноше её жизненной позиции и за сто лет не понять.       — Эй, ты что творишь? — Темари против своей воли усаживается рядом с молодым человеком, падая одновременно в ментальную яму, где уже выпучив глаза поджидает удивление. Веер лежит в стороне, техника рассеивается. Она расслабилась из-за изнеможения, красивого вида и не успела что-то предпринять перед столь грубым вторжением в её личное пространство.       Шиноби не ответит на громкие возмущения, всё ведь и так очевидно. Очевидно — высокомерная принцесса ни за что не покажет усталости и не сядет на землю, пусть даже в обморок будет падать от недостатка чакры. Он знает и принимает эту часть её молча.       Молчание — нормальное состояние Шикамару, правда, на сей раз оно преисполнено… восхищением. Вперемешку с горем. Восхищением перед огромным диском горящего шара на горизонте, горем из-за пережитых ранее пары дней. Дней, что забрали чересчур много его знакомых и друзей, забрали дорогих людей, поселив в юноше и его близких одиночество с печалью, которую годами из сердца не выскрести.       Она не собирается его утешать или жалеть, но всё равно глаза то и дело скашиваются на парня, говоря больше, чем то, на что способен язык. Они сужаются, тускнеют, тут же загораются, а после опять потухают, подобно тем словам, которые девушка настойчиво подбирает в голове. Да, она тоже потеряла товарищей, потеряла своих подчинённых, опять встретилась глазами не раз с давно знакомой подружкой Старухой, и всё же… Двое самых дорогих её сердцу людей остались живы, а Нара за прошедшую ночь лишился отца и друга.       Он не оборачивается, но так или иначе чувствует, как девушка скоро в нём дырку своими бездонными зрачками просверлит. Она не смотрит в глаза новому дню, не наслаждается тишиной и спокойствием, не вслушивается в говор песка и пыли под ногами, а продолжает думать, что должна что-то сказать.       «Не должна, глупая женщина. Никто ничего мне не должен».       — Что? — спрашивает, будто раздражённо. На самом деле — находясь в замешательстве из-за пристального внимания, такого несвойственного их нормальным взаимоотношениям. Тем нормальным, что осталось давно в прошлом, за бортом действительности.       Пожалуй, не могут они после пережитого уже оставаться просто «коллегами», а это значит, что у него проблема, что придётся придумывать для неё новую категорию, поскольку отчего-то под табличкой «друга» Темари никак не хотела вставать в его голове, отнекивалась и кидалась попадающимися под руку предметами. Проблемная женщина. Снова устроила бардак, хотя ведь даже веер в руки не брала — а хаос учудила с удивительной чуть ли не пунктуальностью.       Ладно, Нара в любом случае подумает об этом позже. Не сейчас… — Да удивляюсь вот, какой же ты уродец, — новое оскорбление в его словарик «Как Темари меня называет». Шикамару усмехается.       Оно не похоже на её обычные ругательства, можно подумать — она сама не своя и быстро сказала первое, что пришло в голову, оправдываясь. Парень ещё раз усмехается, и между ними вновь повисает тягучее молчание, которое, того и гляди, разорвало бы обоим перепонки, если бы девушка всё же не начала говорить.       Потому что лучше других его понимала, потому что на своей шкуре раньше пережила то же, что и он, потому что Наре это нужно было в данный момент. Пусть ведёт себя как мужчина, пусть скрывает эмоции за сигаретным дымом, от которого она закашливается, уголки его глаз и дрожащая рука выдают истинные чувства с головой.       — Ты куришь, — на её заявление Шикамару пожимает плечами, ожидая следующих слов, сказанных нарочито равнодушно. — Ты на грани, похоже, — прежде чем продолжить, девушка тяжело вздыхает, словно данное решение даётся ей с трудом. — Можешь поплакать, нытик, никто не увидит, — забота, прикрытая грубостью. Забота от Темари. Почти оксюморон.       Да уж, от себя самого скрывать бесполезно, кого она так сильно ему напоминала все годы их знакомства. С самой первой встречи.       — Я просто курю, в независимости от своего настроения, — утверждает обоснованно, сам практически уверенный в своих словах.       — Это пятая сигарета, — Песчаная показывает головой в сторону, где лежат ещё четыре окурка. — Шикамару… — парень не отвечает на искренние попытки помочь, тоскливо усмехаясь.       Прикрывает глаза, собираясь с мыслями. Они стоят прямо у губ, ждут, когда он решится обличить их в слова. Они всё равно вырвутся так или иначе. Всё равно выйдут на белый свет на всеобщее обозрение. И его молчание, боязнь говорить вслух, лишь подтверждают трусость. Чтобы сказать кому-то правду, раскрыть, что лежит на душе, нужна невероятная сила и стойкость. Даже если у Шикамару их нет, он всё же решается побороться с самим собой.       — Не знаю, как скажу матери, — выпаливает вполголоса быстрее, не то после сил и смелости уже не найдётся, а высказаться действительно стоит, иначе позже разревётся стопроцентно. Как тогда, после смерти Асумы. Нельзя держать внутри, отец ведь так учил. Парень вдыхает никотин, выдыхает дым. Раз нельзя, лучше быстрее прийти в себя, быстрее высказаться кому-то. Сабаку но сама предложила. И прожитые часы напряжения дают о себе знать. Юноше действительно тяжело сдерживаться, слова выбегают наружу бушующим потоком. — Она постоянно на него кричала, за любую мелочь отчитывала, столько посуды перебила во время их разборок. Но когда я говорю «их», то имею в виду «её». Отец никогда не отвечал, позволяя ей прокричать ему всё, а потом тихо подходил и обнимал, говорил, мол, не мужское это дело, с бабой собачиться. Она оставляла спать на пороге, если от отца пахло саке, выдёргивала его волосы со злости, ворчала без умолку, стоило тому появиться в комнате. Когда был мелким, думал, что она его ненавидит даже, — улыбается. Невесело улыбается, а взгляд ненадолго открытых глаз не здесь — в том далёком светлом беззаботном прошлом, о котором говорит.       Темари ничего не оставалось, лишь тихо слушать и мысленно удивляться тому, что Нара заговорил, когда девушка и не надеялась. Думала — отправит куда подальше с её утешениями, сказанув что-нибудь грубое. Удивлялась и открытию Шикаку с совершенно незнакомой, светлой и милой стороны. Сейчас юноша впускал её в свой дом, пусть ненароком, позволял увидеть семью изнутри. Это дорогого стоит.       — А отец всё отмахивался и говорил, что рядом с ним она тёплая и добрая. Я думал, он просто спятивший подкаблучник, — очередная затяжка для передышки, спрятать за дымом слегка подрагивающие губы и охрипший совсем не из-за сигарет голос. — И лишь после, когда стал старше, начал замечать то, о чём он говорил. Мать кричала, но ежедневно следила, чтобы он не уходил на работу голодным, готовила его любимый омлет на завтрак, ругалась, но всегда проверяла удовлетворительное ли состояние его одежды и оружия, бранила отца на чём свет стоит, если долго задерживался на миссии. Потому что боялась. Боялась, что он не вернётся, он возвращался — и она бранилась ещё больше, потому что была счастлива. Она готова его была прибить порой, но он обнимал её, и она быстро успокаивалась, — замолчал, вспомнил, как нечаянно стал свидетелем родительских объятий после одной очень сильной ссоры.       Отец гладил спину матери, и она, вся столь непокорная, несгибаемая, жёсткая, упрямая, обмякла и уткнулась ему в плечо лицом, что-то бормоча. Тогда Шикамару увидел его сильную, несговорчивую мать, вдруг принимающую чью-то помощь и показывающуюся перед кем-то слабой. Вспомнил, что отец всё же выше и сильнее её, и она так уютно пряталась в его руках.       «Женщина может быть сильной с не менее сильным мужчиной рядом. И только тогда, когда он ей позволяет», — голос Шикаку прорезал мысли.       — Мать оставила ради отца и меня карьеру. И я не знаю, как скажу ей, потому что никогда, ни разу не видел её слёз, — последнее слово рвётся и падает в обрыв под их ногами. Больше он не выдержит, не сможет ничего добавить, а то и вправду разревётся. Нельзя. Пусть даже хочется, он уже не в том возрасте. Нельзя. И так позволил себе лишнего, куноичи точно потом будет ему это припоминать.       «На самом деле не будет», — думал про себя, удивляясь взявшейся из ниоткуда уверенности в порядочности девушки. Наверное, дело в годах. Года бок о бок.       Внезапный порыв ветра поднимает их волосы, играется с ними недолго, даря Темари время на обдумывание его монолога, и уносится дальше.       «А что я должна ответить тебе? Я действительно дерьмово утешаю, знаешь ли. Чёрт».       — Я… — её голос играет новыми для него нотками. Словно валерьянка с привкусом чабреца. Да, такой же невообразимо ужасный, но желанный компот.       Она обрывает фразу, видя его лицо, взгляд, устремлённый вперёд. Нет, не нужно ничего говорить.       «Давай помолчим вместе и отдадим ушедшим дань уважения и благодарности. Мне нужно помолчать, а то превращусь в нытика, не хочу, не в твоих глазах».       Она отпускает волосы, собирает резинки на руку и подставляет локоны пробегающему ветру. Пусть он унесёт их печали, пусть подарит немного времени для того, чтобы они успели собраться с силами, впереди тысячи несправедливо оборванных жизней и теперь уже бренных бездушных тел, впереди море слёз тех, кто так и не дождётся любимых с войны, впереди горы работы, впереди выживший мир, которому нужна помощь, чтобы оправиться.       Темари не использует никакие техники, только когда юноша тянется за очередной сигаретой, мягко забирает из его рук пачку и прячет в нагрудный карман. И парень не может соврать себе, что её вид не заставляет задавить возражения внутри, очень уж редко приходится видеть, как она подавляет не грубой силой, а духом и выражением лица. Как локоны Принцессы Песков развиваются себе спокойно, свободные от тугих хвостов. Как они блестят на свету, обрамляя красивые черты девушки, как она с подобным серьёзным умиротворённым выражением полностью соответствует званию «Принцесса». Прекрасная и недоступная.       — Я тут скоро задохнусь, Нара, — вновь не использует техник, но он почему-то слышит в её словах немного больше. Сочувствие, сожаление, смирение. Темари непонятно за что извиняется этими словами и почему-то ими же придаёт сил. Какая наглость с её стороны так безбожно лезть в его мысли, забирать его сигареты и нарушать его одиночество.       Священное одиночество, в котором легко сломаться. В котором он желал ненадолго сломаться. Право же. Наглость брать на себя ответственность лишать его одиночества.       А что? Наглость всегда была её коньком — его же коньком было молчание.