Реальности

Некоторые вещи замечаешь после того, как обожжешься или втянешь в неприятности близкого человека. Такова жизнь. Начинаешь многое понимать только после того, как побываешь на самом дне. Мы отвергаем все красивое, а осознаем свою ошибку, лишь лежа лицом в грязи. Только узнав, что такое любовь, мы понимаем значение боли, как и тьму мы начинаем видеть только после того как взглянули на солнце. Ничто из этого не глупо и ничто не тщетно. Эти ошибки не смертельны и они не пропадут даром. Из обломков печального прошлого можно сложить лестницу, чтобы подняться наверх. Корзинка Фруктов

Существует мнение, что отчаяние никогда не бывает спонтанным. Иллюзорно всей силой свалившись на голову, оно никогда не откроет своей лживой сущности. Никогда не расскажет, как взрезало тонкие ткани слабых мест, пускало корни, смешиваясь с кровью до полного слияния, что не различить тихий яд, и взрывало вены, оставляя захлебываться в кислоте. Тсуна предпочитал доверять умным людям, логично считая, что отчаяние, как и любой процесс в природе, требует времени для созревания. Различие лишь в одном – оно как заговор, тщательно продуманный хитрой старухой Судьбой персонально для тебя, рассчитанный только под твои слабости и страхи. Болото, сбивающее с толку своей неспешностью и заставляющее поверить, что можно дождаться помощи, что есть еще время, и ты не успеваешь заметить как тебя затягивает с головой. Тсуна верил в это, пока не почувствовал хрупкость маленького тела на руках и черные кудри, крепко опетлившие пальцы. - Ламбо! Ламбо! Вы с ума сошли?! – Тсуна растерянно стер дождевые капли с посиневших губ и чуть успокоился, почувствовав сбивчивое дыхание на своих пальцах. – Он же еще ребенок! - Правила одинаковы для всех. - Играйте в свои игры сами, а его не втягивайте! - Все, Тсуна, успокойся. Ты здесь ничего не решаешь, - сильные руки оттолкнули его в сторону, поднимая обмякшее, словно поломанная кукла, тело вверх. Тсуна заставил себя встать, с трудом отрывая промокшие в холодной воде колени от земли – только бы не упустить слабеющего на глазах Ламбо из виду. Только бы заглянуть в глаза тем, кто шаг за шагом разрушал его мир. - Все в силе, - отрезала девушка, натягивая капюшон на глаза, и двинулась прочь от них, без слов увлекая за собой остальных. Все в силе. Правила одинаковы. Соотношение сил разное, но никого не волнует. И проще было бы сдаться, сдаться в том, что и так не понимаешь, но нагоняло только отчаяние, толкая вперед. Тсуна не готов был встретить его так неожиданно. Любой бы понял, насколько он слаб. А он не знал, как стать сильнее, да и не хотел. Провожал взглядами воплощение своих страхов, укутанных в черные плащи, и невольно сравнивал. Куда им тягаться с ними, защищенными даже от бесконечного дождя? Им, продрогшим до онемения, встречающим новый рассвет с умирающим телом на руках? В любой тесной коробке можно найти отдушину и находишь ее, пока не знаешь, что коробка может стать еще меньше. Так давили каменные груды домов, так пугала ночь в каждом окне, так змеей шипело внутри, подсказывая, что каждый следующий раз может стать последним – коробку раздавят вместе с ним, и не хватит на последний вдох. - Посмотришь на тебя - аж жить не хочется. Так и будешь тут стоять? Тсуна влез в узкий дверной проем, освободившись тишиной от проклятия падающих капель. Сваленные в кучу одеяла – невиданная роскошь для их положения – громоздились прямо в центре, почти полностью подгребая под себя лежащее под ними тело. Белобрысый ежик высунулся из-под теплого убежища – Рехей попытался рывком соскочить с места, но еще больше запутался в плотной ткани, и не сдержал поток грубой ругани. - Это что еще за хрень такая? Что случилось? – быстро проговорил он, переводя взгляд то на Ламбо, то на поникшего Тсуну. Друг плюхнулся рядом с ним, принимая в руки флягу, но открывать не стал, только крепко сжимал руками почерневший металл. - Накачали и, кажется… Если бы раньше сообразил, может, успел бы… - Тсуна, никто никого не хоронит. Все с ним будет в порядке, сделаю что смогу. - Шамал… - Тсуна всхлипнул, и мужчина покачал головой. - Должен будешь по гроб жизни. Но разревешься сейчас – лысый черт тебе помощник, понял? - Понял… Спасибо… - Шел бы ты лучше домой, не хватало только, чтоб ты тут истерики устраивал, - Шамал кивнул головой к выходу, быстрыми движениями укутывая кудрявого мальчишку. – Давай-давай, топай. Тсуна послушно зашагал прочь, едва сдержавшись, чтобы не подойти к Ламбо и не удостовериться, что все еще живой, что обманчива синева на бледной коже. Страхи превращались в паранойю. Этот Город невозможно не ненавидеть. Сколько бы ты здесь не жил, Город найдет, чем разбудить твою ненависть. Подберет свою уникальную историю, загонит в рамки, когда дышать уже можно только разбитым стеклом, и ни за что не сменит декорации. Те счастливчики, чья история окажется менее жестокой, положат жизнь на борьбу с сумасшествием, когда жизнь проходит на одной странице. Ты точно знаешь, на следующей тебя ждут солнце и шаловливые блики на выбитых окнах – но не перевернут и место действия будет тем же. Под ногами хлюпающая жижа нескончаемой воды, размытая серость неба над головой и чернота полуразрушенных домов по бокам. Лабиринт без выхода – любой поворот похож на предыдущий, расположение зданий почти симметрично, даже завалы не претендуют на уникальность. Попади сюда в первый раз и никогда не найдешь выхода. Город должен растить тебя, приучать к своему зову, тогда он позволит быть. Тсуна был как раз из тех взращенных Городом, таких называли «пропитанными». Такие знали друг друга в лицо, даже не зная имен, и названию существовало определенное объяснение, которому Тсуна до сих пор сопротивлялся. Был в меньшинстве, но считал по-другому и верил своему объяснению. С годами он впитал в себя Город, но все еще разделял границы, где начинался Он, а где его собственное я. Он никогда не терялся в идентичности улиц, шел по нюху, иначе было нельзя. У Города был свой запах, отличимый только живущими и безошибочно приводивший туда, куда нужно. Тсуна толкнул противно скрипящую дверь – ржавые петли сводили с ума, но дождь подгонял быстрее в дом – и скинул обувь, лениво пнув ее подальше. Половицы устало хрипели под ногами, но можно было не бояться кого-то разбудить – в этом доме с рассветом только засыпали. - И что я ожидал увидеть? – недоуменно спросил у себя Тсуна, поднимая крышку с кастрюли на полу. В животе урчало, но съешь он что-нибудь и вырвет же, поэтому он оставил бессмысленные попытки найти что-то съедобное и вышел в другую комнату. Ничего не меняется. Не прибавляется еды в грязной кастрюле, не прекращают скрипеть дверные петли, не кончаются хриплые стоны в темной комнате. Тсуна устало взъерошил волосы и сел в угол на полу, расслабленно прижимаясь виском к стене. Закрыть бы глаза и спать, но жжет в ушах жалобным писком пружин под двумя телами. Можно сбежать, оставшись наедине с мокрыми улицами и мыслями о холодной коже Ламбо, или дождаться. Выбирать не из чего, когда всегда выбираешь одно и то же. Они знали, что Тсуна здесь. Всегда знали и никогда не смущались. Да и приходила ли им такая мысль, когда они были так заняты друг другом? Когда невозможно было выпустить бледное, последнее время слишком худое тело из рук, когда впивались в спину пальцы до багровых синяков, когда открывался и позволял беспорядочно целовать шею и плечи. Оставалось недолго, Тсуна знал – он позволяет такие вольности и забывается в чужой нежности, только когда близок к оргазму. Можно было предсказать по секундам, как выгнется спина и сомкнутся бедра на чужой талии, как приоткроются губы в ожидании самого главного – маленькой белой пластины, бережно положенной на язык. Гокудера быстро оттолкнул смуглое тело и сполз на пол, утыкаясь в колени, так не вовремя разъезжавшиеся под его головой. - Что-то случилось? На тебе лица нет, - Ямамото сел на пол рядом с Тсуной, шаря ладонью по подоконнику. Чиркнула спичка, съедая пламенем неравный бой между дрожащими ладонями Гокудеры и разъезжающимися в стороны ногами, которые они пытались удержать. - Ламбо попался и его накачали, - выдавил Тсуна, не отводя взгляд от светловолосого парня, внезапно замершего в одном положении. – Что ты ему дал? - Пятиминутку, - Ямамото крепко сжал пальцами мятую серую самокрутку и глубоко затянулся. – Лучше расскажи, что там с Ламбо. Он хотя бы…живой? - Вроде... Шамал сказал, что выходит, но он выглядел как труп. Это все они, понимаешь? Со своей идиотской игрой и правилами, которые я вообще не понимаю и с которыми не хочу иметь ничего общего! - Мы что-нибудь придумаем. К тому времени как Ламбо очнется, мы уже со всем справимся. Точно тебе говорю! - Я не знаю…Они могут поймать и тебя и Гокудеру… - Пускай. Они хотят, чтобы мы играли по их правилам, ну и ладно. - Надерем всем задницы, заберем деньги и поставим бизнес, - хрипло пробормотал Гокудера и плюхнулся рядом, потягиваясь на полу как довольный кот. - Что ты с деньгами-то делать будешь? – Ямамото рассмеялся на недовольный взгляд друга, и заулыбался еще больше, когда парень тут же в отместку выхватил из его пальцев самокрутку. - Уж у меня мозгов больше, чем у тебя будет, - густой дым облизал губы и распустился тонкими лентами в воздухе. – Толкну опиум или лауданум на крайняк, отстегну Шамалу за спирт. И так полгорода на нем сидит, так что дело пойдет. - Это не наши деньги, Гокудера, и я даже знать не хочу, каким путем они их получили… - тихо сказал Тсуна. - Они сами начали эту игру. Какая группировка возьмет рынок, та и срубит кучу денег, и такой шанс нельзя упускать. - Да нет у нас никакой группировки! - У тебя есть мы, - Гокудера потерся лицом о его коленку и поднял глаза. – И у нас все получится. - Я не собираюсь в этом участвовать! И вам не позволю… Больше никаких жертв, никаких бессмысленных стычек – да и переживет ли еще одного друга полумертвым на своих руках. Город не считал трупов, Город хоронил в молчании, но оставлял память, а Тсуна помнил, сколько дыханий стирает новое утро. - Да, мелкий идиот попался и свезло, что выжил, но пока так было только с ним. - Я помню, помню… Рехей выкрутился, но… - Мы с тобой, - слегка покачав головой, Тсуна отвел в сторону протянутую ему ладонь с зажатым между пальцами тлеющим свертком и ободряюще улыбнулся Гокудере. - Шли бы вы спать, ребята. - Какой спать, еще не вечер! - Ага, уже утро, - вздохнул Тсуна, поднимаясь с пола и стаскивая со стола шуршащую ткань. – И мне пора на работу. - Да брось ты ее и гори она в Аду, – пробубнил Гокудера. - Если бы я мог жить также просто как вы... Тсуна обернулся перед тем как выйти и неуверенно улыбнулся – Гокудера отсалютовал ему догорающей самокруткой. То ли прощаясь, то ли предлагая свое решение. Это все было частью его жизни, и Тсуна считал, что не имеет права жаловаться. Центром его жизни были и огоньки дотлевающей бумаги в хрипящей дверными петлями темноте и двое ослабевших от бессонных ночей тел, окутанных серыми петлями горького дыма. Он не помнил себя без них, как не помнил и то, когда сделал их своим миром. Ему еще 16, а он уже не помнит большую часть своей жизни. Оттого и дрожал каждый раз возвращаясь домой – бесконечно боялся увидеть поломанное судорогой тело на полу или белые полосы под веками. Тсуна сделал друзей своим миром, не подумав о том, что однажды не хватит сил их удержать и его оставят наедине с одиночеством сырых стен и скрипом половиц, взрывающих барабанные перепонки мерзкой тягучестью. Каждый шаг вызывал предсмертный стон прогнившего дерева, напоминая о неуверенности – той, которая подвергала сомнению правильность выбора – и Тсуна думал, что нужное решение не в его стойкости, а в набитой горечью измятой бумаге, лежащей на бледной ладони. Мысли заставляли его бежать, бежать туда, где продолжалась его жизнь, прочь от белого пороха на влажной коже и протяжных стонов, пропитавших влажные стены. В Город. К промокшей вате серых облаков и воющих о безысходности улицах. Тсуна душил свою панику и шел вперед, зная, с каким удовольствием пожирает его следы грязная вода, как разбиваются холодные капли на его плаще, но Тсуна только ниже тянул капюшон и искал заветное место, замыкающее его жизнь в окружность, из которой, уже проверенно, не было выхода. Разбитые камни дорог, захлебнувшиеся в толще дождевой воды, неизменно приводили к ржавому забору и узкой болотистой дорожке, тянувшейся прямо к главному входу. Фабрика. - Доброе утро, - скорее, себе пробубнил Тсуна и, с трудом захлопнув тяжелую железную дверь, двинулся вдоль нагромождения коричневых коробок. Тяжелое брюхо фабрики душно хрипело, выплевывая жар из чугунных котлов – переварить грузную массу железа было ему не под силу. Люди медленно плелись к гремящим конвейерам и станкам, уже рефлекторно устраиваясь на местах и сонно потирая глаза перед долгой работой. - Доброе утро! – весело зазвенело у уха. Тсуна моргнул и уставился на источник такого радостного вопля – его напарницы уже стояли у конвейера, приветливо махая рукой. - Как спалось? - Вообще-то не очень… - неуверенно протянул Тсуна, а, увидев обеспокоенный взгляд Кёко, и вовсе поник, - Ламбо накачали… - Как так?! Да, в такие моменты совсем неуместна радость и лучше бы постыдиться за такие мысли, но Тсуне было радостно. Кёко и Хару как всегда готовы были поддержать и волновались о любой ситуации, которая его касалась, поэтому Тсуна был рад таким друзьям. К тому же, они были единственными, кто захотел с ним общаться на фабрике – остальным было или глубоко плевать на него или плевать вообще на все. - Возникла небольшая проблема, но вы не волнуйтесь! – затараторил Тсуна, заметив панику в глазах девочек. – Он сейчас у Шамала, вам-то он точно разрешит его повидать. - Мы обязательно сходим! – бодро сказала Хару. - Может, найдем чего вкусного? - Конечно! – Кёко закивала, улыбнувшись смущенному Тсуне. - Эй, вы там! Закрыли рты, вытащили руки из задницы и работать! Девочки сразу опустили глаза, и Тсуна несмело посмотрел через плечо, но также быстро вернулся к конвейеру, заметив недовольный взгляд смотрителя. Между собой все называли его надзирателем - тучный мужчина не стеснялся размахивать тростью, иногда «случайно» попадая по склоненным над станками спинам, и сверкал покрасневшими глазами не хуже взбешенного быка. - Вы слишком медленно работаете, товар забирают уже утром, - процедил он. - Извините, что-то с цепью… - тихо пробормотал Тсуна, опускаясь на колени и заглядывая под еле ползущую ленту конвейера. Механизм тихо хрипел в ответ, показывая, что никак не может двигаться быстрее. - И они называют это промышленной революцией…Да он же на ладан дышит, - прошептала Хару, присаживаясь рядом с Тсуной. - Ты что-то сказала, девочка? Парочка медленно повернула головы и вздрогнула от яростного взгляда смотрителя. - Нет-нет, она имела в виду, что мы будем побыстрее работать! – закивал Тсуна и облегченно вздохнул, когда мужчина отошел от них. Хару прижала палец к губам и подмигнула – стало легче дышать, ведь любой знал, что делают с теми, кто отлынивает от работы, и страх держал в напряжении до самой последней минуты грохота станков. Кто знал – никогда не рисковал попасться под горячую руку. Знал и Тсуна, поэтому скорее поспешил к самому началу ленты. - 1200 рукоятей. - Это…100 связок?! – ошарашено обернулся Тсуна на голос своего напарника. Хотя сложно назвать напарником того, кто с тобой почти не разговаривает. - Хватило мозгов посчитать, надо же. - Да мы даже 80 в прошлый раз не успели! – Тсуна проигнорировал подколку, уныло уставившись в размеченное косыми царапинами железо ленты. Страшно было не успеть, ведь вслед обязательно последует наказание, и вряд ли он сможет отделаться обычными нравоучениями. Ему везло не попадаться под трость смотрителя только благодаря своей несообразительности. Остальные называли это проще: «тупость» - шептались за спинами, а иногда смеялись в глаза. Но только так ему позволялось оставаться на полировке рукоятей, более серьезное доверить боялись. А Тсуна радовался – по доброй воле подойти к очагам, плюющим красными стрелами раскаленного металла, он бы никогда не решился. Как и не решился бы подойти к ленте, провожающей уже готовые лезвия для ножей. Больше, чем не успеть разделаться с таким количеством рукоятей, Тсуна боялся клинков. А если признаться честно, то любых колюще-режущих предметов. Не знал, откуда взялись его фобии, и откровенно стеснялся того, что, помимо боязни воды, страдал и такими заморочками. На фабрику по производству ножей загнала необходимость, и Тсуна зубами вцепился в возможность быть от них как можно дальше. На позиции, где лезвия соединялись с рукоятью, стояли Кёко и Хару, и, конечно же, было стыдно оставлять на них такую тяжелую работу, но наступить на себя и раздавить фобию не хватало смелости. - Продрали глаза, работаем! Тсуна вздрогнул и замотал головой. Истерический визг размыл серую массу перед глазами, возвращая относительную четкость. Взять, проверить, отполировать, отложить. Вторая линия. Еще раз. Столько же по 11 – связка. Веки предательски смыкаются. Поплыл цвет, и скрежет цепи под лентой выстроился в мелодию, будто в сломанной годами музыкальной шкатулке. Круг бесконечной цепи вместо потрескивающих шестеренок и 54 связки на замену танцующей балерине. Или 55? Взять, отполировать, отложить. Забыл проверить. Почудилось или была трещина? Только бы не заметили. - Савада! - Д-да? – Тсуна резко разогнулся, едва не охнув. Спина заныла, отзываясь колючими выстрелами на малейшее движение не хуже открытой раны. - Слишком медленно! - Исправлюсь! Взять, проверить, отполировать, отложить. Полировочный круг затер кожу до маленьких красноватых сеток, но боль расплывалась по рукам, отдавая в напряженных суставах. Рукоять выпала из ладони – пальцы не желали разгибаться и Тсуна, обернувшись и не обнаружив лишних глаз, с силой ударил рукой по ленте конвейера. Протяжный скрип потонул в громком кашле очагов, и Тсуна быстро размял руку, которая гарантировано опухнет через 15 минут. Еще 15 минут ускоренной работы – только бы смотритель не затянул, только бы… - Все, сопляки, перерыв! Облегченно вздохнув, Тсуна поплелся прочь от ленты, оставшейся мутными серыми вспышками в глазах. Добраться бы до коробок и вздремнуть хотя бы пару минут. - Эй, Тсуна! Девочки зазывающее махали ему, устроившись на тех самых коробках, о которых Тсуна мечтал как об идеальном месте для сна. Кто знает, может, болтовня отвлечет и не даст уснуть? -Ты голоден? – Тсуна робко заглянул в подставленный Кёко тряпочный мешок и чуть не подавился слюной. - А то я случайно взяла слишком много, сама я столько не съем. - Где ты их взяла? – спросил Тсуна, кивая на маленькие яблочки. - Ну…Город, может, и запретный, а найти можно все, если очень захотеть, да, Кёко? - подмигнула Хару, протягивая Тсуне хлеб. - С погодой только не везет, - закивала Кёко. – А яблоня у меня за домом. Кроме меня яблоки никто и не срывает. Троица обернулась на грохот – лохматый парень, терявшийся в одежде, едва не спадающей с костлявого тела, врезался в ящики и сполз на пол, суетливо развязывая маленький мешочек. Ладонь обсыпало словно пудрой, и парень жадно втянул носом белый порошок. Тсуна уже видел, как это бывало – сейчас расползется по холодному полу как чучело, набитое соломой, и забудется в искусственном счастье. Но произошло быстрее, чем можно было предсказать, резко запрокинулась голова, и парень ничком упал на пол. Так ломало и вскидывало людей только после удара молнией – Тсуна знал, но не было молнии, да и не трогал его никто! - Говорят, завезли только недавно, - Хару удержала Тсуну за локоть и отрицательно замотала головой. – Мало кто знает, как он действует, но, говорят, много его нельзя. Тсуна прикусил губу. Сам понимал, что не поможет, а кинется спасать, то и вину свалят на него. Правила фабрики были просты: на территории ничего не принимать и ни с кем не делиться. Но мало, кто слушался, и мало, кто следил, а сливали на тех, кто случайно оказывался рядом. - Я не хочу, чтобы так было, - Тсуна окинул взглядом фабрику, отмечая посеревшие губы и мутные, пустые глаза. Некоторые приняли до работы, другие – сейчас. Но приняли все. - Каждый обедает по-разному, - тоскливо отозвалась Кёко, обнимая свои колени, - кто яблоками, а кто опиумом. - Сейчас еще и эта белая чертовщина, а кто ее банкует неизвестно, - подтвердила Хару. - Неужели нельзя ничего исправить?.. - А как, Тсуна? – спросила Хару дрожащим голосом. – Когда большая часть города сидит на этой заразе, а тех, кто еще остался в здравом уме, можно пересчитать на одной руке? Когда мы все здесь – и ты знаешь это! – не по своей воле? Тсуна повернулся к окну – он выбрал ящики не только потому, что бессонная ночь выбила из него все силы. За пыльным окном лежал Город. Нет, их Город, заключавший в себе сотни несчастных, был лишь далеким эхом, тусклой тенью того, настоящего Города, лежавшего за высокими ограждениями. Там, где вдоль широких улиц тянулись светлыми полосами дома из светлого дерева, где бегали дети, не впитавшие в себя запах сырых тупиков и инстинкт прятаться в темных подворотнях, где не хрустело под ногами стекло и пахло свежим хлебом из окон. Конечно, Тсуне хотелось так думать, ведь он никогда там не был. И не мог быть. Хару была права, все живущие здесь были не по своей воле. Их мир оканчивался высокой оградой и, куда бы ни вели их ноги, дорога обрывалась стеной, иногда дополняясь недовольным возгласом охраны. Охраняли тех счастливчиков, которым повезло оказаться по ту сторону стены. Охраняли от них – пропитанные, заразные, грязные шавки… Названий было много. Город вздохнул свободно, когда всех, кто оказался под малейшим подозрением, всех, кого посчитали зараженными неизвестной болезнью, выселили в запретную зону. Выселили, создав для них маленький город. Казалось бы, успокоили население, испугавшееся эпидемии, и заодно создали условия несчастным. А на самом деле не было никакой болезни, никто не умер при загадочных обстоятельствах, никто не страдал от недомоганий. Только слушать не стали и выпустить не решились, и отчаявшиеся жители запретного Города нашли свой выход. Умирать стали чаще, только болезнь была другой – эту ты принимал добровольно. Здесь начинался твой мир, каким ты хотел его увидеть. Тсуна отказался от этого мира раз и навсегда, предпочтя иллюзорной свободе настоящее заключение, и постепенно перестал считать на улицах трупы не вернувшихся из того мира. Тсуна верил, что его жизнь делится не только на тех дорогих ему людей, которых случалось видеть каждый день. Был и еще один человек. Можно было верить в его существование, словно он был призраком, воплощенным страхом, живущим в подкопченном от давнего пожара доме, где в окнах никогда не горел свет, а за забором, сплетавшим тонкие прутья в изящные петли, не было слышно ни звука. Не верить было невозможно, поэтому верили все. Верил и Тсуна, но никогда не решался дернуть полукружье кованой ручки и неизменно застывал у ворот. По изломам желтоватой бумаги прошлись холодные пальцы, распрямляя небольшой листок. «Реборн, Я пас. Эти игры не для меня. Тсуна» Сложить листок, убрать карандаш в карман и оттряхнуть пальцы – графит привычно облизал пальцы мягким черным языком. Погнутая крышка железного ящика хищно улыбнулась Тсуне и с удовольствием проглотила маленькое письмо. Над головой опасно громыхнуло, и Тсуна со всех ног рванул вдоль домов, изредка ныряя под длинные навесы для передышки. К его счастью, до дома рукой подать, иначе никакой плащ не выдержал бы тонны воды, рухнувшие с неба за доли секунды. - Чертов дождь… - пробурчал Тсуна, хлопая входной дверью за собой. - Будто бы он в этой помойке когда-то заканчивался надолго. - Гокудера! Парень тепло улыбнулся, стаскивая потяжелевший плащ с дрожащих от холода плеч Тсуны. - А я тут яблочек принес, Кёко мне… - договорить не успел, и ощущение тяжести насквозь промокшего мешка сменилось нежностью языка на губах. Это ощущение не променять ни на какое другое. Тсуна недоверчиво отстранился и расплылся в улыбке, увидев долгожданную ясность глаз. На губах лишь едва ощутимая горечь, лицо спокойное, слегка недоуменное – неужели и правда ничего не принимал? Тсуна счастливо закинул руки за шею парня и прижался к губам, позволяя вжать себя в дверь. Дождевые капли проникали за шиворот, отчаянно пытаясь отвлечь, но как это возможно, когда кружит голову от ласковых поглаживаний языка и губ, целующих невыносимо медленно, когда уже не понимаешь, дождь ли шумит за дверью или кровь в ушах. Таешь под его руками и без боя отдаешься надежде, что не вернутся в пропахший горечью, дымный ад, что можно спастись. Что хочет спастись. - Г-Гокудера… - с трудом оторвавшись от желанных губ, пробормотал Тсуна, - Я не могу, мне на работу завтра, а я и так всю прошлую ночь не спал… - Это ты на работе так? – Гокудера осторожно приподнял по-детски маленькую ладонь, легко касаясь губами опухших пальцев. - Ударился…случайно. - Брось ее. - Работу? – Тсуна замотал головой. – Я не могу, Гокудера, мы и так едим что придется. - Мы что-нибудь придумаем. Твоя безопасность мне важнее. - А если… - в голове всплыла идея. Только бы согласился… - Если я брошу работу, ты перестанешь принимать наркотики и… - слова давались с трудом, но переживать это каждый раз было в разы сложнее, - больше не будешь спать с Ямамото, договорились? - Это другое. - Другое?.. – прошептал Тсуна. Как вынести его виноватый вид, как вынести еще хоть раз этих двоих вместе, на одной кровати? - Я только твой, ты ведь знаешь. Только твой. Тсуна обреченно замотал головой и вырвался из объятий, исчезая в комнате. Кровать тихо скрипнула и прогнулась под тяжестью тела – уснуть и забыться. Толькой мой, да? Здесь ничего не поменялось. Тюремная клетка с прутьями, дразнящими жертву – можно протянуть руку по плечо, но никогда не выйти за пределы. Тихий вой ветра в каменных стенах заглушил всплеск воды, отдаляясь разбитым звоном эха. Тсуна привычно поднялся с колен и, опираясь на прутья, нашел глазами знакомый силуэт. - Мне когда-нибудь перестанет сниться один и тот же сон, а, Мукуро? - Ты каждый раз с такой уверенностью утверждаешь, что это сон…Мне нравится, - мурлыкнул парень, поднимаясь с тюремной койки и отставляя в сторону свечу. - Может, мне кажется, но… Здесь что-то поменялось? – Тсуна осмотрелся. Потолок стал выше, исчез длинный коридор, упирающийся прямо в клетку. - Как поменялось и место, в котором ты сейчас находишься, - кивнул Мукуро, внезапно прищурившись. В полутьме его лицо смотрелось почти зловеще. – Ты это заметил, но до сих пор ничего не помнишь, верно? - И до сих пор не понимаю, что должен помнить. - Бедный Тсунаёши… - Мукуро наигранно вздохнул, - Я не могу ничего тебе сказать, и если бы не твоя глупая упрямость, ты мог бы слиться со мной и узнать все, что хочешь. - Нет, спаси… - Знаю-знаю, - широкая ухмылка в свете свечи напоминала оскал, - за это ты мне и нравишься. Хорошо, я пошлю тебе помощницу. - Зачем это? – удивился Тсуна. – Да и как я ее найду, если ты всего лишь мой сон? - Она сама тебя найдет. Кажется, тебе пора. - Что? Куда? - Твой любимый дружок в опасности, - Мукуро протянул руку сквозь прутья, накрывая ладонью удивленные глаза, и зашептал: - До встречи, Тсунаёши.