13-ый элемент

      Тухлый, как рыбная лавка на улице О-Фер, вечер плавно перетёк в ночь. Пока уважаемые люди от науки чесали заплетающимися языками, а затесавшийся среди них Дориан засыпал под убаюкивающие сказки Тайад-Эспинаса про летальный флюид, Жан-Батист спокойно набирался сил в своей постели, свернувшись блаженным клубочком.       Когда ночь перетекла в утро, Тайад-Эспинас наконец-то вернулся домой, а Гренуй на тот момент уже собрал свои вещи и покинул Монпелье. На пути в Грас он не раз вспоминал тот свежий запах, запах кожи Дориана Грея, его суть. Более того, он не мог его забыть.       При первом обонятельном впечатлении в салоне Жан-Батист намеренно не раздробил запах, чтобы запомнить его цельным. Уже в дороге он занялся восстановлением аромата в деталях. Гуляя по главной площади Гро-дю-Руа в ожидании грузового парусника, он улавливал пряный дурман, доносящийся, как он догадался, со стороны крытого рынка. Качаясь в паруснике на волнах, он задыхался от запаха воды и представлял, как морские капли таяли бы на коже Дориана, оставляя после себя терпкую соль. В марсельском порту его накрыло воспоминание о той смеси, что лежала в основе аромата юноши: чувственный аккорд белого мускуса, бобов тонка и амбры.       Гренуй никак не мог избавиться от ощущения присутствия Дориана, прекрасно понимая, что это не так, что это галлюцинация.       Миновав Тулон и Канн, он шёл пешком. На одном из склонов Жан-Батист зарылся в лесную чащу, чтобы упиться древесными нотами, и с удовлетворением осознал, что обонятельный портрет Дориана Грея завершён: пряности, вода, белый мускат, бобы тонка, амбра, дерево. Осталось лишь одно «но»: все эти запахи — лишь подобие оригинального. Всего-то и нужно, что отобрать у жгучего брюнета его благоухание, которое по очарованию было подобно жизненным сокам девушки с улицы Марэ. Всего-то и нужно, что дойти до Граса и усвоить технологию кражи запаха.       Абрикосовые и миндальные деревья Граса стояли в цвету, теплый воздух был пронизан ароматом нарциссов, а Гренуй упивался другими запахами. Запахами, застрявшими в его голове. Он читал по ним, как цыганские девушки читают судьбу человека по линиям на ладони: юн и чист, сирот, но не одинок, жизнерадостен и так же свеж, как его запах. Запах, которому предназначено было быть зафиксированным. Человек, чья личность была настолько захватывающей, что если дать ей власть, она могла бы поглотить всю природу, всю душу другого человека. Капризный, по-детски эгоистичный, ангельски красивый.       У Гренуя кружилась голова, его немного шатало, когда он входил в город, думая о запахе Дориана. «Найти парфюмера, освоить технику, найти Дориана, — стучало в его голове. — Парфюмера, технику, Дориана. Найти парфюмера, технику, Дориана. Дориана, Дориана». Он не знал, как он найдёт Дориана Грея, чей обонятельный след давно простыл. Он даже не представлял, откуда Дориан взялся. Единственное, что он был не в силах забыть, — единственное, что он знал, — так это имя и запах. Имязапах.

***

      Недалеко от заставы Фенеан, на улице Де-ла-Лув, Гренуй обнаружил маленькое парфюмерное ателье и спросил, нет ли работы. В ателье вдовы, мадам Арнульфи, быстро нашлось дело для Жан-Батиста. Он был отдан на попечение подмастерья Дрюо, который впоследствии научил его всему, что знал сам.       Каждый день, проведённый в парфюмерном сердце Франции, был посвящён Дориану.       Добираясь до цветочных полей, чтобы купить сырьё, Генуй думал о Дориане. Охватывая взглядом ровные ряды цветущих кустов, он думал, каким бы взглядом смотрел на них Дориан; он думал, как тот заставил бы Жан-Батиста собственноручно оголить как можно больше веток, чтобы потом быть орошённым этими бутонами, падшими бы в конце концов к его ногам. И Гренуй сделал бы это. Запуская руки в корзины жасмина, дыша ароматом свежего урожая цветов, он представлял, как осыпает Дориана жасминным снегом с ног до головы, плетёт ему венки из жасмина, купает его в ваннах, в которых вместо воды были бы эти нежные цветы. Пока он договаривался с юной девой, предоставившей ему образчики, он почти видел, как Дориан берёт её смуглые плечи, притягивает к себе и как эти двое источают острый пьянящий запах при поцелуе.       Работая с ночными гиацинтами, он снова думал о Дориане. Прикасаясь к маленькому цветку, погружая палец в узкую впадинку, он думал об изящно извилистых ушах Дориана. Он трогал цветы, трогал его уши. Нежные, чуть розоватые, мягкие. Было что-то интимное, чарующее и загадочное, искушающее в том цвете, в том сорте гиацинта, с которым он имел дело. Гренуй то и дело представлял шёлковые простыни именно этого цвета, хотя шёлк трогал лишь однажды, да и шёлка такого цвета никогда не видел. Однако ничто не мешало ему вообразить эти простыни, а на них — Дориана. Каким-то удивительным образом это были одновременно простыни и кожа, шелковистая кожа Дориана. Жан-Батист касался её, тёрся о неё щекой, поглаживал, щупал, кусал, целовал... Это были долгие часы, часы работы с гиацинтами и мацерационным жиром.       Во всём Грасе не было такого количества пальцев, по которым можно было бы сосчитать, как часто Гренуй думал о Дориане. Потребовалась бы целая долина пальцев, чтобы это сделать. И не было на свете портрета более гениального, чем обонятельный портрет Дориана.