***
Малфой еле открывает глаза, когда его начинает тормошить Крэбб. — Драко, вставай, — пухлые пальцы сжимают хрупкое плече и блондину кажется, что еще чуть-чуть и оно треснет под натиском чужих рук, он болезненно морщится, но его продолжают тормошить, совершенно этого не замечая. — А то в столовке все более-менее вкусное съедят. Драко плевать, что там и кто съест; каждая клеточка тела воет от боли и его ломит — он всю ночь прообнимался с унитазом, вспоминая слова отца, чувствуя острую боль в руке и видя, словно наяву перебинтованную руку Поттера и его напуганные, цвета стекла, глаза. Его рвало до того момента, когда он не начал плеваться уже водой и чуть ли не кровью, но холод под его кожей и чувство липкого отвращения, к себе в первую очередь, так и не вытекли с противной жижей из его тела. Он уснул возле унитаза и проснулся только в пятом часу. Никто не удосужился ему помочь добраться хотя бы до постели. Собственно, чему тут удивляться. Выпив крепкого чая, и искупавшись в фиолетово синем рассвете, что приветливыми солнечными лучами падал ему на лицо, он отправился в свою постель, пропахнув влагой и утренним ветром, свободой и чувством чистоты, уснув с улыбкой на лице, и бликами солнца в волосах. И спустя три часа, гребаных три часа, которые Драко провел в спасительном забвении его будит это подобие человека, что сует себе распухшие пальцы в рот, растягивая губы в стороны, делая что-то похожее на гримасу улыбки, и опять собирается жрать. Малфоя после последнего посещения ванной комнаты от одного упоминания еды мутило. Но он чувствует, что кости мягкие как пластилин: одно неловкое нажатие и они раздробятся на куски. Креээб не замечает, как под его пальцами прогибается хрупкое плече, не видит боли на лице, и Драко сдается. Он встанет лишь бы от него отстали. Парень не весело хмыкает. Он делает так всю жизнь. Покорно принимает все, лишь бы его не трогали, лишь бы от него отстали. Ему просто нужен покой и передышка, но всем вокруг него на это наплевать. А они все очень милы, горды, благородны, чистых кровей — они не знают, как Драко устал, по утрам открывая глаза и чувствуя, как пекут свинцовые веки, умоляя не вставать. Когда его вне очередной раз заставляют встать он выглядит мягко говоря паршиво. Это его такая утренняя особенность: больше походить на наркомана на жестких отходах, чем на просто не выспавшегося человека. Драко подходит к зеркалу и сперва ошатывается от него, в очередной, раз не узнав человека по ту сторону зеркальной глади, и только потом до сонного сознания доходит, что это то, до чего он, и его, довели. Синяки под глазами ярким пятном выделяются на светлой, мертвецки бледной коже, а платиновые волосы, растрёпанные во все стороны, сливаются белизной с телом. Да уж, в таком виде точно нельзя появляться в главном зале, он ведь слизеренец и Драко Малфой. А особенно нельзя, что бы утренняя свежесть и запах хвои просочился сквозь гвоздику с корицей, а глаза напоминали горный, живой, мох — его не поймут. Нельзя быть собой, кем угодно, но не тем, кем ты являешься, потому что алые полосы на руках работают, потому что Драко не хочет опозорить свою семью. Крээб и Гойл о чем-то говорят и смеются, пускают пошлые, вульгарные и откровенно говоря, низкие шуточки, которые Малфой просто и довольно безвкусно, на его взгляд, поддерживает, а некоторые парирует или добавляет, но в глазах этих двух такое неподдельное восхищение, будто Драко тут перед ними наизусть прочитал что-то из Шекспира. Хотя так-то он может, но это один из тех навыков, который нужен ему едва ли. Он приводит себя в порядок относительно быстро: идеально выглаженная рубашка с логотипом факультета, мантия, кольцо, подаренное отцом, заклепки с фамильным гербом, укладка волос, лицо, сполоснутое водой и намазанное какой-то мазью, подаренной матерью, что бы ее сын больше походил на живого человека, и конечно же, ненавистный парфюм. Идеальная, фарфоровая кукла готова к исполнению приказов и собственной роли в этом поганом социуме. Драко Малфой к вашим услугам. Мальчик, который может сыграть на скрипке, фортепиано, арфе, говорить на нескольких языках, в том числе русский, читает наизусть стихи, за ночь читает сложнейшие произведения, и крайне неплох в волшебстве для своего возраста, но не может быть тем, кем он хочет. Драко коротко выдыхает, приведя мысли в порядок, клея на себя свою фирменную улыбку. Теперь точно все на месте. В столовой, на его счастье (он даже не знает, какому из всех Богов, которым он молился, согнувшись над унитазом, вознести благодарность) обсуждали не Гарри. Шкуру мальчишки, на которого Министерство натравило дементоров, полило ушатом грязи и у которого чуть не умер брат, оставили на потом. Хоть успеет восстановится, что бы потом можно было рвать не жалея, люди ведь тоже животные, а Поттеру достаточно пустили крови, что бы все озверели. Сейчас он спокойно сидит со своими друзьями и завтракает. Настолько спокойно, как ему позволяет его нынешнее состояние: косые взгляды, пустующие места рядом с троицей, пустой взгляд в тарелку. По горлу Драко поднимается что-то нехорошее, и он заливает это водой. Наверное, не стоило вчера ему открывать рта на Поттера, ему еще достанется. Но это явно не то, о чем стоит думать Малфою, никак нет. Разговоры шли о Долорес Амбридж и запрете на использовании магии во время перерывов. Драко знал, что она из Министерства и отличается особым, лживо-приторным поведением и безграничной верностью этому самому Министерству. Одним словом — цепная собака Фаджа, только пропитанная притворством, способная порезать улыбкой, унизить взглядом и откусить руку по локоть. То, что надо, то ли проблем Хогвартсу не хватало. Пока Крээб и Гойл облизывают с головы до ног «розовую бестию», Драко размышляет о магии. Да, он знает практически всю программу наперед, в Малфой-мэноре отец за этим предельно следил, и его оценки вряд ли упадут, да, те самые, из-за которых Грейнджер поджимает губы и чуть ли не плачет, когда видит в итоговых баллах имя Малфое выше своего, но ничего личного: не гнался бы Драко так за этими баллами, если бы его отец не резал заклятием руки. Но навыки — другой вопрос. Кому как не парню знать, что Волан-де-Морт действительно возродился. Ему нужна магия. Им всем она нужна. Под грубый смех и бестолковые сплетни Драко думает: так, можно будет заниматься в комнате старост, скорее всего он сможет договорится, или в Запретном лесу, но если поймают сразу на двух нарушениях, то мало не покажется, Астрономическая башня тоже может подойти, а вот Панси опять нарушает дресскот школы, но эта юбка ей все же идет, хотя и коротковата. Стоп, что? — Хей, два полудурка, вы уже достали мое золотце, пошли на хер. Драко поднимает голову прекратив пялится на отрытые острые колени между юбкой и гетрами и смотрит на обладательницу наряда, уже давно не покрываясь румянцем, не откашливаясь и не прикрывая глаза. Они практически росли вместе, и Драко проследил всю эволюцию ее нарядов, от закрытой до ушей одежды, до коротких, ели прикрывающих зад мини-юбок, и просмотрел всех ее пассий от парней, до девушек, от серьёзных влюбленностей, до симпатий на одну тусовку. Он заглядывает в омут, цвета крепкого виски и находит то, из-за чего они так хорошо и общаются с Панси — бесовские огоньки. Паркинсон — маленький бесенок в твоей душе, говорящий, что еще по одной можно, ничего не будет. Вкус первого выкуренного в твоей жизни косяка, и горькота алкоголя на чужих губах. Незабываемый рейв, громкая музыка, езда на мотоцикле по пустынным улицам и сигарета, выкуренная на краю обрыва. Те мгновения, когда ты просто бежишь, бежишь и бежишь, напиваешься, куришь, целуешься, падаешь в омут и тебе совершенно все равно. Короткие юбки, рваные джинсы, короткие волосы, губы цвета нафталина, черные стрелки, и заразительный смех, что подчеркивает эту всю красоту. Дерзость, заносчивость и бессовестность, но не такая как у Драко, а такая, от которой захватывает дух, настолько искренняя, что хочется плакать. Ей определенно не хватает маленьких рожек, думается Малфою, когда она смотрит на Крэбба и Гойла своим карим омутом, наполненным чертями, и одним только взглядом, рассказывает, какое же они дерьмо и насколько не стоят ее присутствия. — Панси, а не много ты о себе мнишь, малолетняя сучка? — Гойл заходится возмущением, но сразу как-то теряется и тушуется, глядя на ее самодовольную улыбку. Паркинсон лишь хмыкает, еще сильнее оттягивая галстук, словно ей стало душно, оставляя весеть его на честном слове. Рядом с ней Крээб и Гойл, при всей своей напускной крутости теряются, превращаться просто ни в что, потому что притворство никогда не будет ровней искренности. А быть искренней сукой — просто бесценно. — Не много, — огрызается Малфой. Только он имеет право называть свою подругу «сучкой», а кто-то вроде этих двух даже рта своего не имеют права открывать: пусть сначала переживут с ее; Драко задерживает взгляд на бинте на правой руке, что виднеются из-под закатанных рукавов рубашки, прям как у него. — Убрались к черту. Двое парней впадают в ступор и как-то теряют лицо, хмуря брови, но спорить с самим Драко просто на просто бесполезно. К тому же, они знают, насколько хорошие у этих двух отношения. Они даже уверенны, что эта парочка трахается. И то что Панси еще и с Забини не стесняется переспать. И то, что она шлюха. Да к тому же, они самые главные инициаторы сплетен про нее. Но это явно не для ушей Драко. Лучше просто тактично ретироваться. И они уходят, чуть ли не плюя на обладательницу черного каре, что садится рядом с Малфоем, перекинув ногу через ногу и похабно им подмигивает, на что Гойл кривится. Они их оставляют в гордом одиночестве и Паси сразу же выдыхает, упирается локтями в стол и прекращает держать спину настолько ровно, что кажется, палку проглотила. Рядом с собой девушка аккуратно складывает свою мантию. Как никак, красота, красотой, насколько она возможна с ее курносым носом и низким ростом (Малфой говорит, что это мило, но ее кажется уже никто не переубедит в обратном), но ссорится с преподавателями не с руки. К тому же: мать будет в ярости если ее оценки снова упадут. Паркинсон нервно потирает запястье и озорно улыбаясь облокачивается об Драко, спрашивая: — Как ты, мой пирожочек? Говорят, тебе вчера было не важно — Я выблевал в унитаз все кишки, и уснул мордой на толчке, Панси. «Не важно» — это не то словосочетание, — Драко потирает переносицу, вспоминая ужасное чувство рвоты у горла, ярость в глазах Поттера и слова отца о том, что «он ведь магл, его не жалко», и тянет опять блевать, но вместо этого, он просто облокачивается об подругу в ответ. — А Забини напился в Хогсмите и умер на вечер. Никакой помощи. — Феее. Ну не волнуйся, Забини уже получил свое, сейчас он тоже обхаживает тот же унитаз, — девушка хихикает, аккуратным, поставленным движением, прикрывая рот, но в глазах ее плещется горячий виски, что обжигает Малфоя. Она аккуратно заправляет прядь его отросших волос за ухо и на грани слышимости, набирается уверенности и спрашивает: — Драко, мне кажется, последнее время, на тебя слишком многое свалилось, и ты сильно измотан. Твоя рука…знатно досталось? Между ними повисает тишина. Вязкая и липкая, как деготь, смердящая до ужаса гнилью и ложью, до того, что Паркинсон хмурит тонкие брови. Потому что не нужно задавать этот вопрос, это чистая формальность: они понимают, как сильно досталось Драко. Они оба понимают какого это быть чистокровным, быть достойным — знать три языка, разбираться в искусстве, цитировать Шекспира, и до исступления вгрызаться зубами в золотой ошейник, до крови стирая десна. Потому что каждый из них хоть раз чувствовал, что такое слепое подчинение идеалам в очередной раз слушая нотации, в очередной раз послушно кивая головой. Каждый прекрасно понимал, как это под блеском, гордостью и богатством прятать шрамы на руке, и угасать с каждым днем, просыпаясь уже уставшим. — Гарри выиграл в суде. Он разрезал все по самый локоть. Малфой выдыхает, и кажется, что от его морозит — он зябко ведет плечами, потирая пораненную руку. Он морщится от запаха гвоздики и корицы, его ведет от холода, сжирающего изнутри, но нужно держатся. Он черт возьми Драко Малфой, а не кисейная барышня, засыпающая в слезах под романы. Ему нужно держатся. Панси лишь цокает языком, и прижимается все плотнее, будто успокаивая. Она упирается об него, опаляя запахом не менее отвратительных духов чем у него — розмарин и цитрус. Ее родители явно хотели легкую на подъем девочку-отличницу, с превосходными манерами. Драко улыбается, складывая свою голову на ее макушку. Так ему нравится намного больше. — Теперь ты в Хогвартсе, — Панси, тот самый черт, который не стесняется слухов и пьет в три горла, мягко, по-матерински нежно проводит холодными пальцами по пульсирующей ране, поглаживая, и Драко только не мурчит от удовольствия, и незатейливой ласки подруги. — Волен делать что хочешь. Снейп и мы с Забини если что прикроем. — Спасибо. Остаток завтрака они проводят за легкими разговорами, шутками и с полуприкрытыми глазами. Весь шум столовой проходит будто сквозь них: они не слышат смеха, они не чувствуют взглядов. Все смешивается в какую-то диковинную какофонию, которая помогала забыться — мысли путались, хватаясь одна за одну и растворялись в шуме. Драко поглубже втягивает носом запах пряностей, чернил, пыли и пробивающиеся ноты ночного ветра, сквозь розмарин, покрепче обхватывая ладонь подруги. Вот он и дома.***
— Какая-то она… — Сука. Ругательство легко слетает с губ подруги, и Драко даже не морщится, от того, насколько лаконично и естественно оно звучит в речи Панси. Но не может не согласится. Долорес Амбридж — конченная. Окончательно и бесповоротно. Она как никто другой должная знать о Темном лорде, она как никто другой должна защищать интересы школы и обучать детей оборонятся. Но нет, Министерству слишком страшно — им удобнее не верить в то, что Он не возродился и продолжать этот фарс. Малфой оглядывает том книги который лежит перед ним и брезгливо отодвигает в сторону, кривя нос. Бесполезная макулатура. От нового преподавателя ЗОТИ веет притворством и наигранной добротой, настолько лживой что сводит зубы. В кабинете пахнет розами и жжённым сахаром, и сознание Драко сразу вырисовывает картину гниющих цветов, под карамельной коркой, поедаемой мухами. Сладкий голос, розовый берет и костюм, ровная походка, подчерк с игривыми завитушками. Мнимое дружелюбие и тихий скрежет зубов. Панси смотрит на Долорес из-под прикрытых век, с длинными нарисованными стрелками и Малфой видит, как подруга царапает ручкой парту. Не только он чувствует за розами и сахаром гниль. Амбридж на замечание Грейнджер говорит только то, что им не нужно использовать магию в ее классе и парочка друзей кривит носы, чуть слышно выдыхая. Кончено, не нужно. Именно поэтому все чистокровки, что имеют хоть какое-то отношение к Министерству в панике обучает своих детей защищаться. Панси пишет Драко короткую записку о том, что она в первые на все сто поддерживает Грейнджер и Уизли, и не в крови дело, а в здравом смысле. Сзади слышится мат и ругательство Когтевранцев. Слизерениц вдыхает жжённый сахар, запоминая его сочетание с розами и, чтобы невзлюбить раз и навсегда. Но тут в игру входит Поттер и сердце Драко решет сделать передышку. — Если на нас нападут, мы должны уметь ими воспользоваться. В глазах Поттера стеклянная отрешенность мешается с твердостью, и Малфой готов выть, и лишь с силой оттягивает волосы назад. Куда же ты полез, Поттер? У Малфоя совершенно не остается не одного вопроса по поводу инстинкта самосохранения Гарри, поскольку, о Мерлин, ты только из-под суда, не лезть, пожалуйста, побереги свою шкуру. Драко слишком много знает обо всем, намного больше чем вся Академия и, возможно, сам Поттер и его дружки. И от этого собаки скребут все сильнее и сильнее, закапывая остатки тех тлеющих углей, что являлись самим Драко. Поттер не боится. Его глаза покрыты пеленой, какой-то совершенно иррациональной, неживой, и холод проходит по позвоночнику. Взгляд человека, которому на все глубоко уже наплевать, которому совершенно нечего уже терять, человека, который угас. Ему на секунду кажется, что от криков этой розовой, пухлой жабы, парень измученно, мимолётно улыбается. Драко усилием воли заставляет себя не скулить и выть — это не тот Поттер, которого он знает, не тот, который не протянул руки ему в знак дружбы, не тот, что веселится со своими гриффиндорскими шестерками, и морщит нос на все его выходки. Что-то внутри сломано, порвано и оставлено так гнить, и от этого еще хуже. Не так много людей заставляет Драко чувствовать, что либо, напоминает, что он все еще живой человек, а не фарфоровая кукла. Один из них угасает прямо перед носом надменного слизеринца, и он оттягивает волосы назад, пытаясь не кричать на женщину с запахом жженого сахара, что добивает его окончательно, слово за словом. Это так эгоистично, желать Поттеру спокойствия только ради ощущения собственной жизни, но Малфой по-другому просто не умеет. — Как бы прискорбно это не было, гриффиндурок прав, — из этого странного транса его выводит Панси, опять и опять, впрочем, как всегда. Она потирает уставшие глаза и немного размазывает чёрную подводку и зелёные тени, но взгляд ее все такой же пронзительный и твёрдый — сука суку за километр видит, и мурашки бегут по спине, когда Малфой замечает еще один острый взгляд на Амбридж. — Нам так всем придёт конец. — Полная лажа, — констатировал слизерениц, чуть ли не ломая перо. В кабинете стало душно, и повисла полная тишина, в наэлектризованном пространстве. Крик Долорес смешался с тихой, усталой мольбой Гарри, прекратить этот фарс и взяться за голову, так и не найдя отклика, повиснув в воздухе. — Может начать тусоваться с Гриффиндором? Они-то точно не прогнутся под это дерьмо. Паркинсон заглушает мелодичный, отрепетированный смех ладонью, считая это довольно забавной шуткой, на периферии сознания понимая, что факультеты скорее в гробу перевернутся, чем допустят такое. Но в оглушающей тишине кабинета ее хихиканье слышит весь класс, и звучит он слишком громко. Со стороны это даже немного смахивает на истерику, но никто из студентов не в силах выговорить и слова или хотя бы осудить — не каждый день у всех на глазах поливают грязью мальчика из пророчества, не каждый день вам не дают колдовать в школе волшебства. По правде говоря, тут каждый бы рассмеялся, истерично всхлипывая. Долорес смеряет Панси уничтожающим взглядом, и жжённый сахар ударяет резким ароматом в нос — близь сидящий Драко немного боязливо пожимает плечами, и морщит нос. Но Паркинсон лишь хитро лыбится, стрелял чертями из глаз, заставляя весь гонор розовой бестии улетучивается, а розы гореть. Малфой не раз удивлялся способностью Панси доносить мысль просто взглядом: унижать, ставить на место, делать комплименты, благодарить и смешивать с дерьмом. Та, за которую точно не нужно боятся, и та, от страха за которую подкашиваются ноги, одновременно. Но тут случается то, чего не мог ожидать никто. Пара слов, и студенты вытягиваются по струне, опасливо прижимая к себе руки: — Так же, на рассмотрение выставлено предложение запретить магам использовать волшебство на переменах, чтобы обезопасить вас от непредвиденных травм, — женщина отводит взгляд от Панси, что расплывается в улыбке еще больше от чувства победы в этом маленьком поединке, и Долорес начинает мерить кабинет медленными шагами, на коротких ножках, прикрытых розовой юбкой, приторно сладко вещая, наклеив на себя самую дружелюбную из всех улыбок, — поэтому просьба сдать ваши палочки, до принятие решения… — Я отказываюсь. В кабинете повисает гробовая тишина, и народ резко оборачивается, не веря своим ушам на источник звука. У Амбридж выпучиваются глаза, как у мопса и с каждой секундой грозятся вывалится из глазниц все больше и больше, а в ее руках, побелевших от хватки трещит сжатая до боли палочка. Ни преподаватель, ни студенты не могут выговорить ни слова, а тишина начинает давить на уши. Это как-то неправильно. Панси роняет челюсть, еще немного и она грозится уронить ее на пол. Ее зрачки расширяются, как у наркомана под дозой, и она несколько раз театрально хлопает ресницами, не в силах выговорить не слова. Девушка несколько раз обводит вокруг себя пространство рукой, рабочая, выкрашенная в чёрный, плоскость ногтей игриво переливается под дневным светом, а Паркинсон так и не смогла ничего проговорить. Драко немного словно сжимается под взглядом однокурсников, поведя плечами и обхватив тонкими пальцами рукоятку палочки, упершись взглядом куда-то в нафталиновые цвета лак, отдающий бликами, пытаясь деть куда-то мысли и глаза. Он сам не знал, как это произошло, просто сорвалось с языка. Так легко и непринужденно, так до хохота естественно. Черт, как же не вовремя спрятанное, процарапанное до кости, искалеченное до последней клетки, и практически мертвое «Я» решило себя проявить, и сейчас удовлетворённо хихикало где-то между ребрами. Малфой знает всю программу наизусть, ему бы, наоборот, молчать, вести себя тише мыши, не высовываться и принести все баллы своему факультету. Ну нет же. Да и уже поздно отступать — мурашки бегут по спине от всех этих изумленных взглядов и вытянутых рож, и дать сейчас попятную, это опозорить себя и сове имя. К тому же: Поттер вздрогнул, и тоже обернулся. Словно в замедленной съемке, очень неуверенно, но его плечи, напряженные до предела, вытянутые по струне, впервые за все время расслаблено опустились, а со взгляда впервые сошел лед. Он наконец-то видел то, что пытался увидеть в Гарри с самого начала — себя. Значит, не все потерянно. Значит, нельзя сейчас проебатся. Малфой, немного припускает галстук, чтобы наконец-то нормально вдохнуть под взглядом розовой бестии, пытаясь учуять в тесном и душном кабинете хоть что-то кроме сахарных роз, и сжимает под партой руку Панси. О Мерлин, помоги. — Палочки в моей семье, как и во многих на моем и других факультетов, ценится как семейная реликвия, как только попадает в наши руки, — Драко уверен, такой херни он не рассказывал со времён младшей школы, и, о Господи, что может звучать более неубедительно, в купе с его неловкой запинкой вначале, и нарочито гордым голосом, но Паркинсон успокаивающе сжимает руку, заставляя верить, что все хорошо. — В семьях чистокровных магов отдать свою палочку считается высшим оскорблением своей Магии. — И в таком случае: высшей степенью грубостью, и унижением для всех чистокровных магов в этой аудитории, — Малфой чуть ли не закатывает глаза от облегчения. Его подруга — лучшее что с ним случалась. Вот эта бестия, с чертями в глазах, запахом виски, черными стрелками, сразу понимающая, когда он начал проседать, а это — почти в самом начале. Простите, в храбрецы не записывался. — И вы, как министр Магии должны знать об этом. Или же вы только что намеренно хотели оскорбить своими действиями всех присутствующих? Амбридж надувается, как воздушный шар, а по ее шее ползут багряные пятна, и откровенно говоря, это выглядит слишком комично, чтобы парочка друзей-интриганов не заулыбалась. Гарри прерывисто выдыхает, и чуть преоткрывает от удивления рот. С каких пор сопротивление оказывает Слизерин? Но это и не важно, потому что хоть кто-то, и Мальчик, который выжил, не один на этом поле, не один против, не один понимает, чем это чревато, и его глаза блестят, впервые после пробежки с Дадли — на радужке глаз отпечатывается надежда. Поттер слишком вернулся свое прежние состояние, что бы малфоевское самолюбие не начало ликовать, выплясывая где-то на уровне легких. Что не его тупые дружки смогли вернуть Гарри, того Гарри, который терпеть не мог Малфоя, который отвратительно готовил зелья, и все время с ним перепирался, того самого, что вселял в Драко настоящие, неподдельные эмоции. Это была заслуга слизеринца и его глупой выходки. Но что в этом плохого? — К тому же, дополняя слова Драко Малфоя и Панси Паркинсон, хотелось бы добавить, что Хогвартс проводит политику толерантности ко всем магам, с любой чистотой крови, которую проповедует Министерство Магии, — грязнокровка вышла первая из состояния шока, что демонстративно принесли слизеренцы на блюде, вместе с надеждой на то, что у них может получится. — В Хогвартце одинаково равны и чистокровные, и полукровки. Ваше решение может рассматриваться не только как оскорбление учащихся, но и как нарушение идеалов министерства Магии, что в вашем случае, недопустимо, и к тому же, будет расцениваться как расизм. Слово за слово, фраза за фразой, и пламя разгоралось все сильнее. Драко не разу за столько лет не видел, что бы студенты так друг за друга держались, впиваясь побелевшими пальцами в самой дороге — палочку. Начать сложно, Драко понял это по себе, но, когда нападаешь толпой: шутки от Панси становились все жёстче, Когтевран полез в правила школы, Гриффиндор рычал громче всех. А Гарри же…он откровенно говоря, веселился. Впервые за все дни. Драко хитро ухмыльнулся, хихикнув себе под нос. Ну, такие выходки можно проводить и чаще. — Оставьте палочки себе, — Амбридж, к изумлению, всех, действительно сдаётся. Она говорит на грани слышимости, четко поговаривая каждое слово, угрожающе выставив палец на учеников. Но все молчат, до конца все еще не веря, что у них получилось. — Но, использовать их вам будет в большинстве случаев запрещено. А с вами, Драко Малфой, мы поговорим следующим разом. Или не чаще. Лучшее вообще забыть раз и навсегда о том, что он тут только что устроил. Цвет лица Драко стремительно приближается к сероватому оттенку бумаги, и улыбка сползает с лица Панси — она приобнимет его за плечи пытаясь уберечь и помочь, но едва ли можно укрыть человека от собственных мыслей. Запястье жжет с новой силой, и кажется кровь опять хлынула на белые бинты. Его отец узнает об этом. Когда занятие заканчивается, класс вылетает под радостное улюлюканье. Драко выносит вместе с развеселой толпой, подхватив этим ураганом смешков, похлопыванию по плечу, и улыбок, и Драко как-то отводит глаза и заправляет волосы за ухо от такого, не по-слизерински лестного внимания. Ему бы хотелось, как Панси: подставлять руки под поцелуи, хохотать и подмигивать на предложения встречаться или сходить выпить в Хогсмитт. Но Малфой только отводит глаза, что-то коротко и неуверенно отвечая. Дайте уверенности, настоящей, а не напускной, подаренной отцом, через книги и порезы на руке. Ну пожалуйста. Поттер теряется из виду, но Малфой уверен, что все хорошо. Теперь все хорошо. Когда он своими глазами увидел, что все может быть, как раньше. А вот у него самого — тот еще вопрос. Весь Слизерин заглядывает рот, девчонка из соседнего факультета пригласила на свидание, щеки невольно покрывается коралловым цветом, и Драко оттягивает галстук. Он убеждает себя — ему просто жарко. Вот только бледная кожа Панси как снег, а Малфой жмется к стенке все сильнее. Не то что бы это не лестно, просто…непривычно. Нет уж, больше таких выходок не будет. — Эй, да вы красавцы, заходите как-то в Хогсмит, — кто-то из Когтевранцев, самый буйный, который орал, защищая свои права громче всех, еще на выходе потрепавший Малфоя по голове, активно размахивает руками, — выпьем, за победу студентов! Кстати, кто-то из вас идет на физику? И Драко цепляется за это как за спасательный жилет. Точно, факультатив. Магловские, зачастую, общеобразовательные предметы. Отец просил его податься на курс всемирной истории. Нужно выполнять. Он извиняется, сославшись на то, что на его курс много желающих и он не хочет опоздать. С его отметками это звучит правдоподобно, и Драко удаляется, под ехидную улыбку подруги, что скользит по алым пятнам на щеках, прекрасно понимая, что лучше всех Малфой обманывает именно себя.***
В коридорах мало людей и Драко наконец-то выдыхает. Это крыло Академии днем зачастую пустует: здесь достаточно темно, что бы младший курс ходить сюда боялся, достаточно часто ходят преподаватели, что бы парочки искали более удобное место для уединения, и достаточно тихо, чтобы подумать. Свет слабо пробивается через стеклянный, разноцветный витраж, оставаясь цветными зелено-синими бликами на полу. Наступив на красный отпечаток света, слишком выделяющийся из общей картины, Драко поднимает голову, осматривая витраж. Мальчик, с темными волосами, и дрожащей слезой на щеке лежит в гробу, уже не видя, как его последнее ложе обвила, скорбя змея, держа в зубах посмертный подарок — кроваво-красную розу. По спине Малфоя бегут мурашки, но он не удерживается и прикасается подушечками пальцев к холодному стеклу, любуясь искусной работой. Мальчик, с темными волосами безмолвно лежит на своей перине, и Драко не покидают мысли, о том, что он тоже знает одного мальчика, который смиренно идет к своему гробу, даже когда уходит прочь, огладив витраж. Мальчик Герой. С пустыми глазами, вытянутой спиной, кожей практически трупного цвета и повязкой на руке. Тот, кто не возвращается к себе, даже когда находится рядом с друзьями. Тот, кто разучился доверять своему же факультету. Тот, кто гаснет прямо на глазах. Малфой хмурится и сжимает до боли глаза. Что-то в этой картинке не так. А если быть точнее — все не так. Как-то…совсем плохо. Не то, что бы он был экспертом, но разве это все как-то не…слишком? Да, у него чуть не умер брат. Да он видел смерть товарища. Но вот только — Гарри Поттер всегда отличался тем, что очень сильный. Он убил своими руками Василиска. Он пережил смерть родителей, и призрение со стороны Малфоев. Неужели, его и вправду сломали? Или может история недосказана? Может что-то другое превратило человека, с самой яркой улыбкой, в пугливого зверя? Почему последнее время все его мысли о Поттере? Что это — вина, интерес, собственная выгода?.. С транса его выводит так не вовремя подвернувшаяся дверь прямо перед носом. Малфой простецки ругается, впечатавшись носом в дубовую, лакированную поверхность, и отморгав слезы, с тихим стоном, эхом пронесшимся по коридору, складывает руки лодочкой у лица. Этот день явно не задался, и при том с самого начала: от Крэбба, поднявшего в рань, до мыслей, которые никак не могут отстать от проклятого (во всех прямых и переносных значениях) Поттера. У Драко искры сыпятся из глаз — господи, он дегенерат, как можно не заметить открытую дверь в пустом, мать его, коридоре?! Но рука, порезанная по самый локоть, неприятно зудит, а кровь, липкая и густая на бинтах и рубашке, неприятно пристает к набухшей коже, и Малфой тут же исправляется. — Какой дегенерат оставил дверь открытой, в пустом, мать его, коридоре! — слизерениц ловко огибает дверь, и еще раз обтерев лицо, надеясь, что последние непрошеные слезы ушли, уверенным шагом заходит внутрь. Но встречает его только тишина. В пустынном, пыльном, светлом кабинете, стоит немой человеческий скелет, пустыми глазницами устало смотря вперед, словно заранее осуждая за шум. По комнате расставлены банки с органами и какими-то существами, заполненные формалином, в котором игриво рассеиваются лучи солнца, на стены — плакаты, подписанные словами на латыни, и весь нрав Малфоя сразу куда-то улетучивается. Он не сразу понимает где находится — в этот кабинет их никогда не водили, и он поглубже вдыхает пыль книг, запах спирта, формалина и трав, закатывая глаза от удовольствия. Он быстро проходится взглядом по корешкам книг, и чуть не взвизгивает — это класс анатомии и физиологии человека. В подверженнеи его мыслей парень находит табличку на столе, с лаконичными, выписанными не самым аккуратным подчерком «Факультатив медицинского дела». Слизерениц сразу же забывает про нос, и только носится среди стеллажей, вычитывая названия, строки, разглядывать экспонаты, и зарисовывать в маленьком блокноте схемы и диаграммы на стенах. Пытливыми глазами запоминать и главное понимать. Как никогда у него не было с историей. Лучи солнца приветливо бьются в окно, ласково щекоча щеки и нос, а Малфой только хмурится и радостно жмурит глаза. Драко тут не место, он знает — в нос ударяет запах его парфюма: гвоздика и корица, но он не может противится — подходит ближе, касается руками, смотря глазами, цвета мха с изумлением на картины, экспонаты, вдыхая запах книг. Он знает, ему тут не место. Он знает, его не простят. Он все это знает. Рука невыносимо болит, в голове набатом бьют слова отца. Драко аккуратно берет перо со стола и на пергаменте прямо под сорокой «Вступление на медицинское дело» свое имя и фамилию, что золотыми буквами припечатываются к бумаге. — Не думала, что встречу тебя…тут. Женский голос заставляет вздрогнуть всем телом, и Драко роняет перо, поймав его только у самого пола. По его лицу идет будто бы судорога, но он тут же берет себя в руки — голос знаком до каждой визжащей и приторной ноты, и он не собирается показывать такую свою сторону ей. — Не думал, что грязнокровка может увлекаться чем-то подобным, — Малфой поворачивается не спеша, сперва аккуратно положив на стол перо, не выражая никакого интереса к стоящей неподалёку Грейнджер, подпирающей дверной косяк, — мне казалось, что ваш разум ограничен. — Твоей галантности, не идет быть мразью, хорёк, — она парирует тут же, словно задетая и выпрыгнувшая пружина и Драко ухмыляется, думая, что это хорошо: да, пусть девчонка не зазнается, и завидев его прямую спину готовится к нападению. — Да и к тому же, такие чистокровки как ты не занимаются чем-то таким грязным как копаться в кишках. Так, что мы тут делаем? И тишина. А что тут ответить? Ведь и вправду: какова вероятность встретить чистокровного мага, чьи родители считают медицину грязным делом, в кабинете анатомии? А каков был шанс, что именно Малфой окажется этим магом? Очень хороший вопрос. Все это, все, то к чему он прикасался с живым интересом, святящимися глазами, оно все не его, по праву крови, по настоянию семьи и рода. Драко оттягивает галстук, но легче не становится: он не может вдохнуть, потому что золотой ошейник давит на гортань, и легкие опаляет жаром. — То, что ты сделал на ЗОТИ, — внезапно голос Грейндер меняется. Словно место пружины теперь перед ним стоит самая обычная ученица, и у них самые обычные отношения, на которые Драко и никогда не претендовал. По правде, он и не знал, что это такое. — Это было…неплохо Ее взгляд — слишком мягкий для Малфоя, слишком спокойный и неестественный, такой, от которого легче становится дышать, но по ту сторону ребер скребут кошки. Это все слишком неправильно. Так быть не должно. Между кем угодно, но не между Слизерином и Гриффиндором. Не между ним и Грейнджер. — Я просто хотел отстоять свои права, — в глазах безразличие, но не больше, и Драко клянет себя последними словами: та брось, ты учишься на Слизерине и не можешь выжать из своей актёрской игры больше? Но в кабинете тепло, лучи приветливо и ласково лижут его пепельные волосы, и, кажется впервые за столько лет ему не хочется никому, ничего доказывать. Себе в первую очередь. — И свою семейную реликвию. — Но, если бы ты не набрался храбрости начать этот разговор, все бы промолчали, и мы бы лишились палочек, — лицо девушки озаряет легкая улыбка и липкое, теплое чувство оседает на гортани — да, ему лестно внимание. Но он не привык к такому роду внимания. Слишком не по-слизеренскому. Слишком не по-малфоевскому. — Поэтому я все равно хочу сказать тебе спасибо. Хоть это и не отменяет того, какой ты меня бесишь. Да и практически всех. — Ты тоже была неплоха. Хоть это и не отменяет того, что ты поганая гразнокровка. Они обмениваются взглядами, и впервые за все время, кажется, не хотят перегрызть друг другу глотки. Она легко обходит стол, пока Драко, запрокинув голову, греется в лучах солнца, блестящих на белых, жемчужных волосах. Он слышит звук пера, выводящего буквы на пергаменте, и клянется себе, что обойдет эту заучку по всем баллам. Грейнджер, пока Малфой не видит, тихо фыркает себе под нос. Как кот, ей богу. Она впервые видит его таким спокойным: с разглаженными морщинами на лбу, растрёпанными волосами, а не зализанными до абсурда, с губами, изогнутыми в легкой усмешке и опущенными плечами. Если так подумать, то именно сейчас он не кажется столь опасным, столь заносчивым и столь невыносимым, как всегда. И оглядывая золотые буквы «Драко Люциус Малфой» и у нее проскальзывает мысль, что возможно, они ошиблись. Возможно, все просто началось не так, как должно было. Но едва ли она кладет перо, и силится открыть рот что бы задать вопрос, раздается крик. — Берегись! Малфоя прошибает пот, и он буквально ощущает, как его зрачки маниакально сужаются, а по телу бежит холод, льдинками впиваясь в позвонки. Панси. Грейнджер видит, как его лицо бледнеет, а губы поджимаются в одну тонкую, обескровленную нить. Он срывается на бег, и Гермиона кидается следом. Слишком испуганно звучал голос Паркинсон, и слишком неестественно. Как сильно бы гриффиндорка не любила эту выскочку, и как бы сильно не раздражало ее заносчивое и вульгарное поведение, она все еще живой человек, который в Хогвартсе умудрился найти проблем. А кому как не Гермионе знать о том, насколько серьезны могут быть проблемы найденные в Академии. — Твою мать, какого…?! Все происходит слишком быстро и отпечатывается на сетчатке глаз ярким пятном, вместе со страхом и застывшим в ушах криком. Вот внизу стоят Рон с Гарри, слишком отвеченные разговором, что бы заметить и среагировать, как со второго этажа на них летит огромный стеллаж с книгами, по дороге роняя все свои бумажные сокровища; запоздалый крик Панси и Забини, так не вовремя вышедшего поговорить с подругой, эхом разнесшийся по коридору; две вспышки заклинаний, сорвавшихся из слизеринских палочек — одна в нападавших, другая — в несчастный стеллаж, что в щепки разлетается над головами четверых, попавших под удар людей, и хоронит их под своим весом. Драко спирает дыхание, и руки бьёт дрожь, холодом застывшая в жилах. Он кидается к завалу, похоронив уже виновников события несколько раз, сразу найдя черноволосую макушку девушки, и потрёпанную мантию Забини с нашивкой Queen, и чувствует, как ртуть закипает в крови, когда видит на бледном лице подруги кровь, стекающую от брови к подбородку, и морщащегося от боли Блейза, что не может выбраться из-под балки, из-за разодранной, и вполне себе, возможно, сломанной ноги — В этой махине килограмм сто, не меньше, как они вообще ее передвинули? — Панси размазывает кровь по белоснежному лицу, стирая идеальные черные стрелки, поднимаясь с разодранных коленей, чуть дрожа от боли, упираясь на Драко, и тот поджимает губы, прижимая ее ближе к себе, аккуратно придерживая за плечи. — Боже, Гарри, ты цел?! — слышится знакомое девичье щебетание, и Малфой не сильно разбирается, что там происходит, пока поднимает балку с ноги Блейза, благодарно улыбающегося, но с напряжёнными плечами и сморщенным лбом. Ощущения определенно не из приятных. — Да-да, цел, ничего серьёзного, — Поттер и вправду отделался малой кровью, пара ссадин и разбитый нос, но Драко сейчас явно не до этого, и голос гриффиндорца звучит как жужжание мухи, пока он занят тем, что усаживает Забини к стене и стиранием крови с лица Панси, что несмотря на ужасную боль в голове и коленях остается держатся молодцом. — Могло быть и хуже. А вы, все целы? — Могли быть целее, — не выдерживает Паркинсон, и выглядывает из-за плеча Драко, застывшего с перемазанным в крови носовым платком, — если бы за тобой пол школы в припадке не гонялось, Поттер! Гарри тут же гаснет как лампочка. Беспокойство в глазах сменяется пустотой и отрешенностью, и он больше похож на оболочку из костей и плоти, чем на живого человека. Его взгляд лижет обломки стеллажа и людей, приваленных им: на разодранные руки и синяк на щеке Рона, на Блейза, которого Малфой бережно усаживает у стены, на Панси, утирающую кровь с белоснежного лица, украдкой шмыгая носом, и сам не замечает, как пару капель скатываются по его подбородку, тонкой струйкой стекая с носа, как Гермиона аккуратно размазывает ее пытаясь стереть, как в глазах Рона плещется беспокойство. В ушах стоит крик женщины, с трупно-зеленой кожей и покрасневшими белками глаз, что звалась Петуньей. Она кричала в его сторону, что Гарри заслужил. И теперь он вспомнил почему. Потому что он все время все разрушает. Потому что все, кто находятся рядом с ним, обречены на несчастья. — Что здесь происходит?! Я жду объяснений! Гарри не удерживается и закатывает глаза. Ему кажется, что еще чуть-чуть и они закатятся до той степени, что уже обратно в норму не вернутся. К крови на щеках, скулах и подбородку добавляется смрад роз и сахара, и Поттеру кажется, что кровь закипает. Чего им только не хватает, так это Амбридж. Она кричит на детей, что понуро размазывают кровь по лицу, и морщатся от увечий, совершенно не замечая этого, будто бы перед ней стоят не раненые ребята, а толпа бездушных, сломанных кукол. — Они ранили учеников! — гриффиндорец улыбается, из-за чего лицо Амбридж становится еще более красным, а сосуды на глазах лопаются, заполняя белки алыми пятнышками: о да, именно Филча, так не вовремя услышавшего шумиху им и не хватает. Возле каждого дерьма найдется. — Троих мальчишек из Когтеврана. Какое-то бесовское заклинание — лежат, с пустыми, стеклянными глазами, с перебитыми руками и слезы льются из их глаз. Гарри сразу понимает: кто-то из слизеринцов перестарался. Определенно. Но их винить сложно: что-то болезненно сжимается внутри и ухает вниз, когда Поттер цепляет взглядом Панси и Блейза, морщащихся от боли, и искаженное лицо Малфоя, с нахмуренными бровями и тонкой линией бледных, поджатых губ, что прижимает чуть дрожащее тело подруги, что бы она не упала из-за головокружения — Это нападение на учащихся! За это исключают! Немедленно ответили мне, кто из вас… Чихать Гарри на это хотел. Он видит, как Рон прячет перебитые руки манжетами рубашки за спиной, и мажет по ним алой жидкостью. Как тот хмурит брови, и кривится, когда его мимика цепляет не маленький синяк на скуле. Гарри хочется выть. Протяжно и долго. До сорванных связок, и болезненных хрипов, потому что с приездом в Хогвартс не стало легче — потому что, изменив место прибывания, нельзя изменить самого главного — себя. А везде, где есть Поттер — есть и его проклятье. Гарри закрывает глаза, и на сетчатке глаз отпечатывается бездыханное тело Дадли, дрожащие руки Петуньи. Страх в глазах учеников, недоверие учителей, презрение министерства. Ему здесь не место. Отныне нет. Поттер готовится сделать шаг, и отрыть рот, чтобы сказать свои последние слова как мага, потому что, если кто-то и заслужил быть изгнанным из Академии — это он. — Это я. Гарри резко распахивает глаза и замирает как изваяние, не веря своим глаза и ушам. Его опередили. Малфой выглядит таким маленьким и зашуганным перед Амбридж, и оставшимся без поддержки своих друзей, что лишь могут с немым ужасом смотреть на спину парня, не в силах, что-то сказать. — Это я мадам, — Драко немного запинается, и глотает вязкую слюну, что с трудом проходит вниз по горлу, а по средине глотки застревает противный горький ком. Он определенно об этом пожалеет, но если сравнивать состояние всех присутствующих, то уж лучше это будет он — Малфоя уж точно не выгонят. — Стеллаж пролетел прямо над моей головой, я испугался и использовал магию. Я не думал, что попадёт по ученикам, хотя эти ублюдки и заслужили. — Да как вы, мистер Малфой, смеете! — парень еще сильнее сжимается под криком Долорес, но сразу исправляется, выравнивая спину, и надевая маску безразличия. Ему надо защищаться, а невосприимчивость для него сейчас главное оружие. Он хотя бы должен сделать вид, что ему все равно. — Я смотрю, ничему кроме дерзости вы не научись. Ваш отец вложил в вас столько сил, а вы…! Немедленно в мой кабинет! Драко идет за ней, как на эшафот: в самом начале спотыкается об завал, заламывает пальцы, и пожимает губы, а походка, его привычная походка, легкая, грациозная и пружинистая, сменяется совершенно деревянной и неживой, с напряженными плечами, и ровными в коленях ногами. Гарри хочется схватить его за руку, прижать к себе и не отпускать — он знает, как эта розовая бестия наказывает учеников. Он хочет поменяться с Драко местами, потому что, нет, так не должно быть, это слишком абсурдно, Малфой не должен отвечать за всех, это ведь гребаный Малфой, чье самомнение затмевает небеса и солнце. Гриффиндорец как наяву видит тот день, когда увидел перевязанную руку парня и ему хочется кричать — Амбридж причинит ему боль, как причинила Гарри. И что-то внутри истошно кричит, что с Драко хватит, что он не заслужил. Но он молчит, не в силах проронить не слова. И под внимательный, колючий, ледяной взгляд слизеринца уводят, а Гарри не может забыть каким же маленьким выглядел Малфой перед Амбридж, и что-то между ребер болезненно ноет, наказывая за слова: несказанные, растворившиеся в воздухе.***
Драко выходит из кабинета Долорес, и давит в себе желание скатится по стенке, прижать ладони к лицу и жалобно заскулить. На руке красной отметиной зияет: «Я должен быть достойным». Золотой ошейник давит на горло, и Малфою кажется, что он сейчас рухнет на пол от нехватки кислорода: он задыхается, стерев руки об золото сдавливающее горло, его голова невыносимо кружится, а тело слабое и вялое, вот-вот упадет наземь. Потому что нет, он не будет достойным. И никогда не был. Потому что, что бы из него не лепили, какие бы узоры его отец не вырезал на руке, какими бы духами он не пользовался, Драко так и останется бракованным. Красивой фарфоровой куклой, но совершенно ни на что негодной. Потому что его имя золотыми буквами отпечатано на пергаменте с названием «медицинское дело». Потому что, по утру он чувствует запах хвои и снега, а не гвоздики и корицы. Потому что его глаза цвета мха, а не изумруда. Потому что он это он. Из транса его выводит прикосновение к плечу. Робкое и практически неощутимое, больше похожее на ветер, и Драко даже сперва кажется, что ему почудилось, но он все равно оборачивается. И застывает как каменное изваяние. Поттер стоящий перед ним кажется совсем эфемерным и надуманным больным разумом. Совершенно бледный, потухший и…испуганный? Малфой теряет дар речи и только пару раз то открывает, то закрывает рот. — Эм… — они стоят еще где-то пару секунд даже не представляя, что сказать, а потом Гарри резко хватает его за ладонь, и не успевает Драко вырваться, как Поттер быстро туда что-то вкладывает и сам отходит. Малфой несколько раз моргает, а потом смотрит на странный «подарок». Ею оказывается мазь. — Она отличная, на себе проверял. Маги используют для такого магию и эликсиры, но маглы тоже преуспели в медицине. Мунго, говорят, даже что-то закупает у них…говорят. С такими ранами ведь не пойдёшь в травмпункт… В общем, держи, можешь не возвращать, пригодится. И это…спасибо. Но не стоило. Правда не стоило. И уходит. Чуть ли не бегом срывается с места, оставив Драко стоять самого, не в силах сказать ничего, будто ничего и не было. Вот так просто. — Да не за что… Слова тонут в пустом коридоре, и Малфою требуется несколько минут понять, что у него не бред, и все происходит на самом деле. Что он окончательно не сошел сума и Гарри, тот самый который на дух его не переносил, притащил ему мазь. Помог своему школьному врагу. Драко медленно меряет шагами коридоры, идя в комнату Слизерина, растирая новоприобретённую мазь по алым отметинам, улыбаясь как дурак, и пугая пару первокурсников своей редкой, практически маниакальной улыбкой. Возможно, Драко ошибался. Возможно, его выходки многого стоят.