***
Они так не веселились с курса…второго. Первого? Определенно, Драко не может вспомнить. Но это не мешает ем валятся на полу мужского туалета за кабинкой, закрывая рот руками и так неистово смеяться в себя, размазывая накопившиеся слезы у глаз на покрасневшем, цвета спелой, раздавленной клюквы, лице, чтобы, не дай бог, его не услышали. Потому что, после такого людям жить в приличном, чистокровном обществе просто не принято. Сначала все начиналось довольно невинно: они просто подтрунивали и шутили над самыми рьяными обидчиками Поттера. Оскорбить перед всеми, подкинуть какую-то вредилку, или наколдовать что-то зловредное — что-то, что бы нерадивый краснел до кончиков ушей, большее напоминая перезревший помидор, молясь провалится прямо сейчас под землю, и поспешно удалялся под смех других учеников и снисходительную улыбку Поттера. План был прост: если дать Гарри почувствовать себя в безопасности, в своей тарелке и создать хоть какую-то иллюзию безопасности. Тогда он расслабится и где-то проколется, да так, что потом можно будет дергать за нитки и узнавать больше подробностей о том, что случилось. Но потом Блейз сделал страшную вещь, которую нельзя делать в слизеринском обществе, а виновнику пора бы уже на законодательном уровне разрешить отрезать язык. Он решил взять «на слабо». И никого угодно, а Панси — девочку, с чертями вместо глаз, и Драко — главную выскочку и высокомерную сучку всего Хогвартса. Вот тут и началось. Сначала у одного из Когтевранцев высмеивающего навыки зельеварения Поттера перед всем учащимся классом, в руках вместо корня мандрагоры, оказался хвост саламандры. И как раз на фразе, что Гарри не только лжец, но и бездарь, неверный ингредиент оказался в котле. Панси клянётся — еще ничего в ее жизни так сильно не смердело дерьмом, разве что шутки Забини, как это варево и не оставляло за собой больше дыма, несмотря на то, что она в одной группе с Симусом Финниганом с первого курса, и определенно знает в этом толк. Гребанный когтевранец после этого боялся на гриффиндорца даже смотреть и правильно делал: Гермиона как бы невзначай отметила у Панси в книге абзац про побочные эффекты слизи тролля, а именно — чесотку. Но у Паркинсон было еще много идей и кандидатов, а Гермиона тактично помалкивала и конечно же, ничего не видела, не слышала и не знала. Дальше, совершенно случайно, непонятными никому, поистине волшебным образом, кружка Крэбба, который начал рассказывать подробности суда над Гарри, явно, услышанными от его отца (что на деле оказались обычными байками: Малфой мог сопоставить правду и наглую ложь), ожила. Цапнула сперва за руку, отчего пухлая туша Крэбба завизжала, резко провернулась на триста шестьдесят градусов и плюхнулась на пол, а потом прыгала за ним весь день, рассказывая всем его интимные секреты: начиная от того, как парень писался в постель в девять лет до того, как его отшила, пьяного подруга в Хогсмите. Крэббу пришлось закрыться в комнате, пытаясь убить эту шуструю тварь (а для кружки он была весьма смышлёной, и явно превосходила Винсета по интеллекту), потому что Блейзу никогда не нравился этот толстяк, а шутка ему казалась очень остроумной. К концу дня весь преподавательский состав бегал в поисках виновников торжества и сорванного учебного процесса, но все их поиски зашли в тупик, когда ими оказались не Фред и Джордж, которые, под угрозой отчисления и компании Снейпа после уроков точно бы что-то рассказали, если бы знали. Но парни, не редко бывающие под преподавательским гнетом, бледнели, больше напоминая лицом мел, и лишь кивали головой как китайские болванчики — рассказать ничего не могут. После мучительного допроса, отойдя от такого натиска, парни резко повеселели и разбросали по Хогвартсу листовки: обещали найти тех ребят, кто устроил такой погром, подарить целую коробку всевозможных волшебных вредилок, и вызвать на шуточную дуэль. Но Драко несомненно вышел победителем. Он срывается и смеётся в голос, слыша в коридоре визг Долорес, что отдается в ушах воплем пораненной свиньи, а перед его глазами картина: Амбридж с распухшим от гнева красным лицом, цвета переспелой смородины, в отвратительном, выглаженном до последней складочки костюме, с голубыми, как у гребной Мальвины, волосами, и Поттер, с слезами на глазах от смеха.***
Какими бы мастаками на все руки не было серебряное трио, одному из их участков явно не хватало элементарного: смелости. Панси шутливо отмечала этот феномен как: «Малышу Драко иногда ударяет в голову моча, а потом он, покрываясь трогательным румянцем, цвета попки младенца, ее весь оставшийся месяц откачивает оттуда». И в этот раз не стал исключением. Выполз Малфой из мужского туалета совершенно бледный настолько, что мог посоревноваться с плиткой, загибающим синюшные пальцы, скрывая мелкую дрожь в теле, с шальными, бегающими во все стороны, как у кролика, глазами, и пятнами, насыщенного брусничного цвета, поднимающиеся рваными лоскутами на щеки и шею, придающий Драко еще более затравленный и больной вид. Эпопеей всего происходящего, для, уже порядком напуганных, Паркинсон и Забини, становится фраза, на цвета инеях губах: «Да что бы я еще хоть раз». Друзья успокаиваются, выдыхают, убирая руки с его плеч. Блейз никогда не знал, какие приемы использует этот засранец, чтобы быть похожим на труп, даже в самых простых и безопасным ситуациях. Что ж, из них троих именно Драко славился излишним драматизмом, так что, все лавры главного актёра ему. И не только из-за таких сцен. Забини бледнеет, все же возвращая руки на плечи чуть подрагивающего, возмущающегося и яро жестикулирующего Драко, в покровительном жесте, выводя из туалета. Да, несомненно, Малфой отличный актер. Вот только, он умеет не только показательно плакать, ненавидеть, возмущаться. Он так же прекрасно умеет скрывать боль, страх, самоненависть. То, как трудно подниматься по утрам, чувствуя слабость всем телом, и тяжесть костей, как немощный старик; как сложно улыбаться, шутить и огрызаться, когда в тебе сил есть едва ли на то, чтобы идти прямо, и слова даются с таким трудом, что каждая буква цепляется за пересушенные губы липким налетом; как страшно сказать, сделать, даже посмотреть не так, и обвинять себя раз за разом за каждый порез, за каждый вдох, смотря в зеркало и видеть в себе только ошибку. И это пугает. Ведь когда наступит тот момент, когда они с Панси не доглядят? Когда случится тот момент, когда исправить будет ничего нельзя? Но Драко всегда крепился. Панси тоже, хотя по ночам и роняет слезы, цвета стекла на белые простыни, обняв колени. Но всхлипы растворяются в тишине, исчезнув прозрачной дымкой, а на утро она вся та же остроумная выскочка, цвета абсента и эбонита. Да, Блейзу сложно понять какого это. Его мать всегда души в нем не чаяла. Но он будет всегда сильным, навеки их темным рыцарям, только рядом с ними и только ради них. В конечном счете, после долгих дебат, на тему, что им делать с последствиями их же выходок, сопровождаемые активной жестикуляцией напуганного до смерти, побледневшего как еще не застывшая шпаклевка, и смеющейся перезвоном колокольчиков Панси, первое решение было принято. В столовую они точно сегодня не пойдут. Внезапно оказалось, что в воспитании чистокровных волшебниц аристократок, красивых на одно лицо, в свете драгоценных камней, в изысканных кружевах с самого рождения, бархатных платьев и атласных лент, всех цветов, что переливались в глазах юных волшебниц, есть одно огромное упущение, и парни закусывают губы, пытаясь разогнать кровь, заламывая до хруста пальцы от напряжения. Оказалось, Панси хорошо управляется со сковородкой исключительно в боевых целях, а про ее истинное предназначение явно ей было известно только с рассказов матушки, что утирала руки о кружевной платок просто прикоснувшись к пыли. То, что должно было быть супом со свининой, лежало в тарелке, имея цвет дегтя, и запах чего-то явно очень давно дохлого. Съедобность данного продукта была настолько сомнительна, что в голове Драко проскочила шальная мысль, что по консистенции оно напоминает довольно хорошо сваренную настойку «жидкой смерти». Он берет лавровый лист с фарфоровой, молочно-голубой пиалочки, и кидает в варево, от удивления распахнув глаза — лист не сгорает в миске, а это значит, что Панси действительно не собралась никого убивать. Парни смотрели на угольное варево в тарелках, под сожалеющий взгляд Добби, который, правда, выпучив фисташковые глаза, как мопс, предлагал, что бы кухней занялся он, ведь даже при всей его нелюбви к чете Малфоев, травить детей явно было не в его компетенции, та и совесть вряд ли бы позволила. Добби, оставшийся в Хогвартсе после освобождения от службы у Малфоев, грустно-грустно, пуча зелёные, огромные, кажущимися стеклянными глазами, взирал на прежнего господина, и уже в уме подсчитывал, сколько ударов плети, не раз прошедшимися рубиновой полосой разрывающихся жил и волокон по его спине, ему бы пришлось пережить, если бы, при службе в мэноре, младший из рода испробовал подобное естество. Добби морщит нос, и кривит губы в изломанной улыбке, что выглядит как сорванные обои, держащиеся только на честном слове. Мэнор для домовика, здание выполненное в изумрудно-черном, всегда имел красный свет: плеть на спине — рубиновые полосы; огонь в каминах, обогревающее темное, холодное здание, чье количество внушало страх — цвет пламени, бликами лижущие измученное, жилистое тело; мозоли и стертые руки, и снова, стекающая, как клюквенный сироп, по пальцам вниз, густая и теплая кровь; бинты, и простыни, что он выносил из покоев Драко, под отсутствующий взгляд младшего Малфоя — старые пятна, цвета жженой охры, новые, оттенка киновари. Добби был простым домовиком — его не во что не ставили, и ничего не ожидали, кроме исправного выполнения работы. Именно поэтому он знал порой слишком много. Именно поэтому Добби всерьез волновала судьба юного Драко Малфоя. Панси кусает губы, съев всю помаду и слизывая маленькие, выступившие, гранатовые капельки, и прячет за спиной перебинтованные и заклеены смешным пластырем мелкие царапины и ожоги, пятнами идущие по белоснежной коже. Парни тут же берут себя в руки, заставляют сердце и желудок протестовать менее заметно. Драко пару рас приглаживает свои волосы, а Забини прекращает судорожно перебирать пальцами тонкую, плетенную ткань скатерти. Они приступают к трапезе и пытаются себя убедить, что оно не так уж и плохо, и Паркинсон светится как новогодняя игрушка, скрестив руки в замок, на уровне груди, перед собой. Парни считают свою жертву вполне оправданной. И Добби улыбаться, отвернувшись к шифоньеру, украдкой, закрывая костлявыми руками свое дряблое лицо, пряча глаза. Ему нельзя что бы чистокровные господа видели его чувств, но он продолжает раз за разом их ощущать и учится их выражать. Добби уверен, что когда-то будет в этом силен, и сможет рассказывать о своих ощущениях, таких не привычных, и очень осторожных, даже самому Гарри, того самого, чьей голос он слышит из коридора. Внезапно уши домового расправляются и начинают вслушиваться. Он щурит свои огромные, словно стеклянные глазищи, и подходит ближе к двери, потирая руки, вникая. — Хей, что там? — Забини замечает копошение Добби первым; его голос не звучит вежливо, а от рычащих нот и того мороз по коже, но эльф привык, за столько лет службы, и такое обращение было весьма тактичным. Шум становился настойчивее, превращаясь скорее в гул: голоса отдавались этом в узких коридорах, доходя до маленькой подсобки рядом с кухни лёгкой вибраций в руках, что щекотала кончики пальцев. — Слизерин, мистер Блейз, — серебряное трио непонимающе, и Добби тут же поправляет себя, вспомнив, с кем говорит. — идет какой-то спор между учеником Слизерина, мисс Грейнджер и Гарри Поттером. Добби не ожидает, что слизеренцы тут же подскочат с своих мест, и кротко подбегут к двери, выглядывая в тоненькую щель, теснясь в крошечном коридоре, разглядывая происходящее, чуть не наступив на бедного домового, тихо ойкнувшего и хмурящего тонкий нос: все же серебряному трио точно не хватало такта. Но по крайней мере его никто не пнул, и это можно считать прогрессом для избалованной кружевами, камнями и дорогими подарками шпаны. Панси, ближе всех расположившаяся у дверного проема, прищурив один глаз и смотря в дверную щель, пыхтя и кряхтя, терпела то, как парни прижимали ее пышной грудью к дереву, будто пытаясь расплющить, все время толкаясь, вороша ее идеально прямые волосы, пихаясь, и укладывая локти и руки на ее плечах, голове, спине, будто не могли найти более удобное положение. От этих копошений у нее сползла лямка по острому плечу, и Паркинсон сделала себе мысленную пометку посильнее в следующий раз затянуть бюстгальтер. У нее заныла грудь, спина, и сполз по молочного цвета колену один из гетров, подтверждая обрадованной этим фактом девушке, что она сбросила где-то около двух килограмм, набранных на бабушкиных эклерах летом. В крошечном отверстии, в котором парням едва ли что было видно, она разглядывает, как кто-то в слизеринской форме, бранясь и совершенно наплевав на правила приличия, уверяет, что маглы жить не имеют право, и если бы не его глупые родители, то давно бы прикончил своего брата и кузину, которым дар магии так и не достался. Грейнджер горячо, прижимая руки к сердцу, смахивая с трогательно покрасневшего лица пшеничные кудри, парировала, не отставала от парня по высказываниям, и в пылу ссоры, он схватил ее за запястье, приказав заткнутся. На сетчатке глаза Панси отображается, как ногти слизеринца проходятся по идеально гладкой, загорелой коже Гермионы, оставляя багровые полосы, и ноздри девушки опасно раздуваются, как у быка перед родео. С громким, артистичным: «Ах ты падла», Паркинсон отворяет дверь, на диво только-только примостившимся парнем, по обе стороны ее выпяченного зада. От такого действия они чуть не заваливаются вперед, чудом удержавшись за дверной косяк, простецки чертыхаясь, на что своевольная подруга просто оставляет эту парочку неудачников за своей спиной. Она одним легким движением возвращает спавший куда-то к щиколотке один из гетров, заставляя парней вокруг нервно сглотнуть и оттянуть галстуки, и подлетает к ученику Слизернина. Им оказывается малолетняя выскочка, курсом младше, и Панси, указывая тоненьким пальчиком, с ногтями цвета нафталина, на значок старосты, кроет непутевого парня всем на чем свет стоит. Речи с напоминанием, что именно из-за таких как он факультету снимают баллы, о его словарном запасе, настолько скупом, что его заболтала обычная гриффиндорская грязнокровка, и, особенно, вопрос о том, куда смотрят его родители, как всегда, работает безотказно. А когда паренёк, с дрожащей губой и слезящимися глазами пытается возникнуть, то к поучительной беседе, после которой парня точно надо вести к Мадам Помфри за успокоительным, подключается Блейз, выдавая с трех фраз пропуск в Мунго, прямиком в психиатрическое отделение. Рон, стоящий неподалеку, даже начинает жалеть непутевого паренька. Ну, разве что совсем капельку. И так же совсем капельку восхищается этой парочкой, и желать пропустить с Блейзом по стаканчику-второму, так, для интереса. Но едва ли он кому-то в этом признается, даже сам себе. Рядом с ним стоит Гарри, и Малфою кажется, что он уходит куда-то под землю, что под ним рушится кафель, а ему совершенно не за что ухватится. Перед ним стоит Поттер, и его лицо…пугает. Драко сглатывает вязкую слюну, но не может никак проглотить — она становится у него по среди горла, сбиваясь в тугой ком, так и не стекши по гортани. Взгляд золотого мальчика напоминает стекло от бутылки — внутри такая же пустота, и от такой же острый, хоть бери, и режь себе вены, лучше любого лезвия, любой бритвы. Взгляд, под которым хочется умереть, задохнутся, впитать чужой яд и упасть замертво, навсегда закрыв веки и не видеть этого мрака в чужих глазах. Суженые зрачки, превратившиеся в одну чернильную точку, в совершенно серых, напоминающих туман глазах, сначала хватаются за дрожащего под криком Забини парня, а потом начинает шально бегать, словно отбиваясь от век, и на бледном, зеленовато-сером лице, с черными тенями под глазами расцветает улыбка, и Драко хочется испуганно вскрикнуть и зажмурится. Гарри облизывает цвета инея губы, пряча за спиной дрожащие руки, и на распев произносит: — Рон, я скоро вернусь, — не успевает Уизли к нему повернутся, как Гарри отворачивается и уже уходит по коридору. Он чувствует, как оскал растянулся на его губах, как глаза судорожно бегают, пытаясь ухватится за что-то. Он знает, как сейчас выглядит, — Забыл кое-что в комнате. Но Драко видел все. Он видел белые губы, он видел ухмылку, от которой мурашки бегут по спине и лед впивается, разрывая жилы, одна за другой. Он видел гребаную повязку на руке, под которой расцветали пятна макового цвета, что одновременно завораживали, и пугали, потому что Драко знает, что это такое. Он знает, что такое боль. Малфой видел глаза, цвета тумана, вместо ясно голубого, речного, неестественно блестящие, отображая тот же цвет, что и чернильные синяки на коже, небрежно открывшейся отогнувшемся воротником, и слизеринец все же срывается на бег — за ним, за Гарри. Драко страшно. *** Гарри чувствует, как адреналин колет язык, и он размазывает горькую слюну по бледным, синюшным губам, очерчивая кончиком кривую, изломанную улыбку, похожую на рубиновый порез на коже. «Иди сюда гребаный выродок!» Он не идет, он бежит: ноги отдают тянущей болью в икрах, и спазмами в и так измученных за последние несколько месяцев мышцах, но еще не до конца сошедшие синяки, россыпь галактики где-то под ребрами, черничные мазки на тонкой и практически прозрачной, как целлофановый, белый кулёк, небрежно оставленные на исхудавших бедрах и руках, пекут с новой силой, отдаваясь иглами под кожей, и воспоминаниями. Разум гаденько смеётся, вторя: ты попался, Поттер. «Вы оба не достойны жизни! Ни ты, не твой братец! Будешь его защищать? Защищать эту магическую тварь?!» Гарри чувствует знакомый запах: кислый, тяжелый, дурманящий, отдающий металлом под языком, и пытается смахнуть с лица наваждение, обтерев рукой сухое, серое лицо, и пальцы тут же пачкаются в вязкой, липкой жидкости. Парень смотрит на свои руки и понимает: он еще не спятил, у него пошла кровь из носа. Перед глазами картина: разбитое лицо, треснутые ребра, абсентовые синяки россыпью идущие по рукам и шее… С обескровленных губ Гарри срывается смешок. И еще один. «Я убью вас! УБЬЮ!» Кровь отбивает рваный ритм в ушах, и Поттер смеётся, ловко пробегая коридоры, небрежно размазывая кровь по лицу, и вдыхая ее снова и снова, полной грудью, потемневшими, стеклянными глазами уставившись на входную дверь в гостиную Гриффиндора. Ему смешно, до сорванных связок, до боли в горле, и сломанной гортани, что должна проткнуть тоненькую, словно пергамент шею на куски, мерзко хлюпая алой жидкостью, пахнущей металлом и кислотой. «Гарри, беги, беги, я справлюсь!» Картины рваными фотографиями мелькают перед глазами: аптека, больница, гроб…не правильно сказанные слова — кровь словно клюквенный джем стекает по бледному, как мартовский снег лицу, пачкая покалеченные руки; неправильный шаг — россыпью синяков, что отображаются маковыми, чернильными и нефритовыми мазками на коже, словно работа неумелого художника; не успел, не смог, не доглядел — трещинами на ребрах, болью, что красным терракотовым пятном отображается под веками, и слезами, что перламутром падают на пол, так и оставшись без внимания. Взболтать и выпить залпом: работает лучше любого яда, разьест вас изнутри, мистер Поттер, не оставив от внутриностей ни следа. Гарри улыбается. Дадли бы мог застрелить любого мага. И не только он. Железо приятно холодит руку и впервые за долгое время Поттер чувствует умиротворение — оружие буквально пульсирует у него под рукой успокаивая разгорячённую кожу. И только разум гаденько вторит: «Вот ты и попался, Поттер». И затихает, оставляя за собой лишь липкую, отдающую пульсацией вен под черепной коробкой, пустоту. Он идет словно загипнотизированный, прокручивая в голове слова незадачливого слизеринца, о том, что тот бы убил своего брата и кузину магла. И улыбка еще раз касается его безмятежного, серого лица, обрамленного глазами, покрытыми туманной дымкой, с расширенными, практически затопляющими радужку зрачками. Он идёт, шаги отдают стуком, разносясь эхом по пустынному коридору, и отбиваясь в голове рваным ритмом. Он представляет, как заряжает оружие, как он его возводит, Гарри чувствует приятный холод метала и покалывание на кончиках пальцев. Но его раздумья тут же грубо перерывают, и визг стоит в ушах неприятным гулом, заставляя тело вздрогнуть, а руку автоматически зарядить пистолет. Кто-то заводит его резким движением за угол, и Гарри тут же пригвождает одним, отточенным до мелочей движением наглеца к стенке. Зрачки расширяются, готовясь к атаке, а улыбка сползает, словно кто-то сорвал обои со стены. И все для того, чтобы ошеломленно опустить руки, отступив назад, завидев огромные, блестящие в свете факелов, глаза, цвета хвои, что испуганно мажут по его лицу. Драко кажется под его руками сейчас слишком маленьким, и взгляд Поттера на секунду проясняется, вернув родной, голубой блеск ручья на солнце. — Что ты делаешь? — маленький змеёныш шипит, и это выглядит даже умилительно, при том факте, что глаза его совершенно стеклянные и испуганные шально бегают по исхудавшей фигуре золотого мальчика, то цепляясь за его удивление в глазах, то за металлический блеск пистолета. — Ты совсем спятил? — Малфой, какого… — Это моя фраза! — он его перебивает, громко взвизгнув, на что Гарри немного морщится, как от легкой пощёчины, а Драко испуганно прикрывает рот — не хватало бы, что бы кто-то заметил их, при таких условиях. — Какого черта, Поттер? Это огнестрел, это ебучее оружие, в стенах Хогвартца! — Брось, у нас каждый тут носит оружие в стенах школы, — Поттер парирует слишком легко и естественно, незаинтересованно скользя по зеленоватому лицу слизеренца стремительно стекленеющим взором, от чего в жилах от холода застывает кровь, но только для того, что разогнаться потоком горячей ртути — Драко морщит нос, чувствуя, как ярость коралловыми пятнами вот-вот начнет подниматься по шее. Поттера хочется взять за плечи и хорошенько встряхнуть, что бы вся дурь вылетела, да пусть и со остатками ума, ну хоть что-то, что бы он начал походить на живого человека, а не на статую, с пустыми, мраморными глазницами. — Но не сраный пистолет! — Гарри ловит себя на мысли, что не может понять: Драко, стоящий открытой грудью прямо перед человеком с заряженным оружием выглядит трогательно милым, или пугающе похожим на самоубийцу. — Ты не пройдёшь ни шагу дальше. Что-то внутри Гарри с громким хрустом ломается, и он чувствует, как сознание утекает сквозь пальцы. В голове так пусто, что не грех испугаться, если бы Поттер мог. Но он даже не хватается за остатки своего сознания, пока оно покрывается мраком. — Малфой, отойди. Драко вздрагивает от этого тона, и по его лицу идет судорога чистого испуга. По позвоночнику проходит ледяной пот, и от внезапного прилива ярости остаётся только липкое чувство где-то в области гортани, комом собравшись у горла. — Н-нет, — голос предательски дрогнул, но Драко не может себя за это корить, настолько в глазах напротив ничего. — Я не позволю — Пошел вон. — Это преступление, Проттер, — Малфой ловит себя на том, что его голос уже не звучит ни как угроза, ни как упрек, ни как хоть что-то похожее. В нем чистые ноты мольбы, немой просьбы, попытки достучатся от того, что не покрыл мрак в сознания Гарри. — Убийство если ты не помнишь. Ты будешь гнить за это в Азкабане до конца своих дней, и сдохнешь не как герой, а как помойная крыса. — А тебе-то какое дело? Или чистокровная сучка не хочет, чтобы я занимал ее камеру? — Драко тут же замирает и чуть не падает как от подчищены, пораженно распахнув глаза, захлебнувшись воздухом. Да они были с Поттером не лучших отношениях, но все же…это Поттер. Он не мог просто взять и сказать такое. — Не волнуйся, я буду хорошим соседом. — И что дальше? — Малфою почти смешно. Ему пожелал отправится в Азкабан золотой мальчик, и ему правда интересно, что дальше. — Застрелишь меня? А я безоружен, Поттер — Да, если ты будешь стоять на моем пути. Они встречаются глаза в глаза. Туман напротив изумруда. Отрешённость, против нездорового интереса. Полный набор скелетов в шкафу разных форм и размеров, ссадин и порезов на руках, синяков на теле и под глазами. Только повязка, идентичная: на одной и то же руке, с расцветающими бусинами крови под бинтами. Драко себе совершенно не отдаёт отчет в том, что делает. Это происходит по инерции, совершенно неосознанно, и как-то слишком инстинктивно. Ни Малфой, ни Поттер не поняли, что произошло, но оно просто осталось, и растворилось в воздухе как факт. Просто Драко слышит в коридоре шаги, вспоминает что рядом с ними есть выручай комната, и затаскивает туда Гарри вместе с собой, не забыв помолится. Просто Гарри не понимает, за пеленой, что происходит, взводит курок и стреляет.