Белый флаг

Появление Драко было таким же неожиданным, как и исчезновение, и Гаррри даже сначала не понял, что происходит, пару раз хорошенько обдумав, не сошел ли окончательно сума. Ну, он же мальчик-герой, с ним всякое бывает. Но у Панси и Забини были такие красноречивые лица, с отвисшими челюстями и распахнутыми, огромными, как фары автомобиля глазами, что, нет, он еще в рассудке, что на самом деле, даже удивительно. Драко был слишком…никаким? Такое ощущение, что ничего не изменилось, будто не было тех ужасных дней, когда Панси и Блейз пытались хоть весть получить, когда Гарри купался в вине, как в море, с каждым днем задыхаясь все больше и больше. Малфой будто не замечает этого всего. Он просто проходит мимо гриффиндорского стола, даже не взглянув на золотое трио, даже не взглянув на Поттера, и золотому мальчику кажется, что что-то внутри трещит по швам. Нет, ему нужна ярость, ненависть Малфоя, надо, что бы он накинулся на него с кулаками, что бы они оказались в медицинском крыле, и Драко кричал на него: надрывно и долго, обвиняя в грехах. А то что сейчас происходит, это неправильно. Это больно. Парню хочется вскочить, и подбежать к Малфою, услышать хоть что-то, обнять, получит в нос, но его удерживает Рон. «Не сейчас, Гарри, это будет слишком странно, не сейчас», говорит он. «Я с ним согласна, держи себя в руках», вторит Гермиона. «Та идите нахуй» сказал бы Гарри, если бы он не понимал, что они чертовски правы. Он сидит, и смотрит, как фигура Малфоя плавно садится возле Панси и Блейза, с перекошенными лицами, которые смотрят то на него, то на гриффиндорцев, и Гарри чувствует, как на душе расползаются швы. — Драко, что случилось? — Паркинсон аккуратно касается его плеча, дрожащей рукой, словно ее поразила болезнь ее фамилии, несколько раз испуганно моргает, быстро-быстро, словно пытаясь ресницами подлететь, и смотрит в лицо, выражающее абсолютное безразличие. Девушка вздрагивает. Драко не замечает этого. Ну или пытается не замечать. Он просто пожимает плечами, непринужденно и как-то слишком леденяще спокойно. Забини нервно сглатывает, а Панси кажется, что она вот-вот заплачет, совершенно не помнимая по какой причине. Драко отвечает ей, слишком просто: — Ничего.

***

Проходит время. Много времени, тут же поправляет себя Гарри. Чертовски много времени, еще раз поправляет себя Гарри, чувствуя, как что-то животное поднимается от живота и прямо к горлу. Они ведут себя так, будто ничего не было. Совсем. Ни порезов, ни пистолета, ни выручай комнаты, ни посиделок. На этом всем стоит огромный красный крест, который подсвечивается неоновыми лампочками, и бьет по глазам намного сильнее, чем все огни Нью Йорка. А защищается все это слоем непробиваемого холода со стороны Малфоя который просто есть. Как мебель, как тумбочка в кабинете Амбридж: слишком задумчивый, слишком отрешенный, слишком слишком. Гарри хочется выть. Он спрашивал у Панси и Забини, что с ним, потому что это слишком странно даже для Драко, который, кажется, и придумал это слово, но девочка с бесами в глазах, и темный рыцарь только пожимают плечами. Драко ничего не говорит, кроме того, что произошло ничего. Ничего. И между Гарри с ним ничего, и в Выручай комнате ничего, и говорили они друг-другу ничего. Совершенно. Гарри всей своей душой ненавидит словно «ничего». Гарри чувствует себя преданным в ровно степени столько же, сколько предателем. Он хочет прижать Драко к стенке и хорошенько встряхнуть. Пару раз сидя за партой он представлял, как разукрасит эту смазливую физиономию россыпью черничных синяков, что будут через пару дней галактиками, черно-зеленого цвета на коже. Как кровь будет обагрять лицо и ладони, как будут саднить руки, а потом он будет извинятся, долго-долго, чуть не плача, а Драко кричать, надрывно-надрывно, пока не охрипнет. Что угодно, кроме этого вязкого, противного «ничего», укрощающее тонкий, ледяной профиль, с холодной, бледной кожей, который даже в теплых лучах солнца, остается будто замершим. Слишком неестественный. Слишком не похож на того, кого он чуть не застрелил, того, с кем уже почти породнился. Сейчас это не тот, кто не скажет: «Учишься балету, Поттер?», а лишь тот, кто ответит жгучее, опаляющее ледяным, химическим ожогом, разъедающее все естество: «Ничего». Гарри пытается держать себя в руках. Играть по правилам Малфоя, смиряясь с его выбором; взирать на яркий крест, что выжигает глаза, и стойко выносить боль. Но собака срывается с золотой цепи, и он не выдерживает. — Куда он пошел, Панси? — он ее ловит на выходе с библиотеки, совершенно уставшую и не соображающую, последнюю замученную посетительницу, и пару раз хорошенько встряхивает, на что она просто смотрит сквозь, пару раз заторможено моргая, совершенно не понимая, что от нее хочет этот полоумный, а Гарри уверен, сейчас он выглядит именно так. — Ну же! Он прикрикивает, и сам поджимает плечи от того, как это было громко: по коридорам эхом проносится его голос, несколько студентов с интересом выглядывают из коридора, пытаясь понять, что там происходит, но Гарри совершенно плевать, ему нужно знать, где ловить этого мерзавца; того самого, что сумел залезть в душу играючи, перевернуть все верх дном, вывернуть наизнанку и отгородится ледяной стеной, украсив ее алым знаком «Стоп», понадеявшись, что Гарри это так оставит. Хрена с два. Дайте Золотой мальчик хоть раз поступит как герой в своей жизни. Крик приводит Панси в какое-то подобие чувств, она пару раз моргает, уже более быстро, ничего не говорит, но меняется в лице, и Гарри на ее лбу читает всю свою биографию в худшем свете, и подытоживает это все огромными буквами, складывающимися в лаконичное «Пустоголовый кретин». И да, он согласен. А теперь скажи, куда пошел Драко, и можешь так называть его до конца жизни, без любых посягательств на ее целостность. Панси меняется в лице еще раз, только теперь в обратную сторону: едкая улыбка и хитрый прищур, с бесовским огоньком, и Гарри чувствует, как его обжигает. Видимо последние две фразы Поттер ненароком сказал вслух. — Похуй, — подытоживает ситуацию парень еще раз, и Панси расплывается в улыбке еще более блаженной, словно сирена, утопившая очередное судно. — Так где и куда? — Астрономическая башня, — Гарри срывается на бег тут же. Он успевает только коротко кивнуть девушке, и ноги его сами несут в сторону астрономической башни, да так быстро, что парень едва цепляет, что ему говорит Панси, сквозь шум в ушах, и сердцебиение отбивающее рваный ритм. — Будь нежен с мои мальчиком, пустоголовый кретин! А студенты ведь в коридоре никуда не делись, и он слышит пару смешков. На следующий день будет очень много слухов, и Драко его наверняка убьет (не Панси же, этой мелкой сучке, отгребать от Малфоя, в самом деле). Вот и отлично: пусть злится, бесится, кричит, и ломает ему нос в сотый, тысячный раз. Это будет планом «Б» если этот не сработает. Гарри забегает на астрономическую башню, хватаясь у самого входа за перила, чтобы не упасть, поскользнувшись на последней ступеньке, и видит худощавую фигуру, обнимающую себя за плечи. Ветер беспощадно бьет в лицо, но благо нет снега, иначе тут было бы совсем невыносимо. Перед тем, как чуть не заехать мордой в пол, спасшись только благодаря реакции и поручню, Гарри успевает выкрикнуть имя стоящего, и ухватить взглядом письмо в руке Малфоя. Потом идет темнота: Гарри понимает, что давление наверняка не оценило марафон длиною в половину Хогвартца и решило запротестовать шумом в ушах, и темнотой. Но не так надолго, вскоре Поттер может сделать вдох, нормальный, а не рваный глоток, и ясность возвращается, а шум становится настолько тихим, чтобы не мешать. После этого он видит его, того, за кем бежал, с первыми эмоциями на лице, за последние пару дней, кроме безразличия и отрешенности: удивление, и совсем немного, испуг. Они смотрят друг на друга, и Малфой медленно моргает, будто на пробу, пытаясь просто осознать. Гарри повторяет движение. Между ними повисает тишина, и только ветер игриво треплет волосы, и завывает. И Гарри понимает, что никакого плана толком-то и не было. И не могло быть. Потому что это Драко. Их жизнь, их общение, их стиль, это спонтанность, необдуманный сгусток эмоций где-то рядом с сердцем, глупость, вспышки слепых и ярких, как фейерверки на Новый год, ощущений, рваные движения, сбитые руки, сигареты в Выручай комнате, смех с запрокинутой головой, шутки, такие едкие, что скулы сводит. В этом все они: в глупости, безрассудстве, в своей боли и мыслях, со своими проблемами и страхами. И Гарри просто пришёл. Не потому что надо, потому что он облажался, и потому что виноват. Нет, не только поэтому. А потому что он хотел. Потому что невыносимо смотреть на красный крест, невозможно дышать в ледяную стену, когда ты раньше чувствовал тепло. Привыкание может быть не только к сигаретам. Гарри давно не чувствует вкус и удовлетворение от никотина, потому что нет рядом того, кто пошутит про дерьмовые сигареты, нет того, от чего действительно ломает. Драко замирает как чертово изваяние, а потом пытается, слишком прытко для куска льда, ускользнуть в дверь, воспользовавшись усталостью Поттера, но нет. Парень тут же кидается наперерез Малфою, припечатывая его к стене, внимательно смотря за каждой эмоцией, и удовлетворённо проводит языком по небу, когда Драко что-то рычит, ударяется головой об камень стены и хмурится: уже неплохо, у него получилось развести ледяную принцессу хоть на какие-то чувства. Гарри ударяет рукой рядом с головой Малфоя, для закрепления эффекта, и чуть не расплывается в улыбке: змееныш кривится, будто в отвращении, свирепо стреляет на него взглядом, сощурив ясные глаза, в котором разгорается что-то опасное, и делает этот коронный вдох-выдох, который служит для успокоения, но приносит Драко ровным счетом ничего. Как на протяжении всех курсов до этого. Прекрасно, десять очков Гриффиндору, вы прошли меньше чем за минуту от позиции «я без понятия кто такой Поттер, и чего вы ко мне с ним пристали», перешли на отметку «школьные враги», к которой шли все эти годы. Теперь задача за столь же короткое время привести глыбу льда в чувство. — Никуда ты не пойдешь, — Гарри рычит низко и зло, сам удивляясь своему голосу, и нисколько не удивляется, когда чувствует на вороте рубашки чужие пальцы. — Что тебе от меня надо? — взгляд у Драко колючий и неприятный, но гриффиндорцу наплевать: это хоть что-то кроме всепоглощающего и выедающего ничего. Так лучше. — А ты мне ничего не хочешь рассказать? — А ты мне? Повисает тишина. А что Гарри должен ответить? Да, хочет. Очень хочет. Хочется плакать и кричать, лупить стены и выть, как зверь, долго, надрывно, заламывая пальцы и размазывая сопли по лицу, как в детстве, но ты сейчас совершенно не маленький зарёванный мальчик. Ты герой магической Британии. И всем все равно, что ты умираешь от беспокойства за родного человека, где-то там, в маленьком поселении, где о магии слышали едва ли, где холод стен и ужас, перемешанные с металлическим привкусом под языком и горечью таблеток. Рассказать, как перевел часть золота во франки, чтобы хоть как-то помочь; рассказать о том, что ты уже не можешь жить нормально, что тебя просто разъедает. Но звучит лишь тишина. — Вот и поговорили. Не подходи ко мне. Драко начинает уходить, и Гарри даже кажется, что тихое «нет» все-таки слетает с губ. Он не может, он не хочет, чтобы Драко уходил. Он все чаще и чаще чувствует себя и вправду маленьким, заплаканным, капризным ребёнком, который не хочет отпускать то, что полюбилось, то что дорого, и которого трясет от какого-то вечного, иррационального страха, но отпустить Малфоя сейчас ему кажется самым худшим решением. Гарри вспоминает смех, разговоры, сигареты, руки, даже тот идиотский танец, прокручивает фразу «Учишься балету, Поттер?» в сознании как на заезженной пластинке, и просто не готов его отпустить. Гарри ищет за что уцепится, что бы не ушел, не отделался так просто, не отмахнулся как от надоедливой мухи, и к нему в голову приходит просто худшая мысль, как ее сразу окрещает Поттер, но за неимением другой тут же осуществляет. Он хватает Драко за руку, за, больную, черт подери, руку, как раз там, где у него расцветала россыпь шрамов после стычек с отцом, и притягивает к себе, успев проклясть себя несколько раз. Потому что после такого Драко не просто уйдет, он будет в ярости, и к красному, сияющему ярко алым кресту, прибавится еще и бетонная стена. Но вместо болезненного вскрика, к которому Гарри с замиранием сердца уже приготовился, следует короткое «ой», и Малфой роняет письмо, которое все время держал в руках. Оно плавно скользит за ограждения астрономической башни, и улетает куда-то восвояси, последний раз махнув белым пергаментом. Драко недовольно цокает. Гарри не понимает ровным счётом ничего. Он притягивает к себе руку и оголяет запястья, но не замечает там ни бинтов, ни крови. Только старые шрамы и ни одного нового. Поттер несколько раз вдыхает-выдыхает, пытается что-то сказать, глотая воздух как рыба, и только потом понимает, что Драко все еще не забрал руку. — Но ведь твой отец… — Гарри поднимает взгляд на слизеринца, и там только мягкая улыбка и взгляд, цвета хвои; Драко отрицательно кивает головой, все хорошо, и Поттеру кажется, что он задыхается. — Я так за тебя испугался, когда ты исчез, мы все испугались, Драко, все, Панси, она все время плакала, а Блейз, он, он пил, понимаешь… — Я знаю. — И…и я боялся, что ты не вернёшься, что с тобой что-то случится, ужасно, действительно ужасное, и я просто боялся, все время, я ходил от угла в угол, не знал куда себя деть, потому что, это моя вина и… — Гарри. — Орден феникса разоблачили, я сначала подумал, что это из-за тебя, такого наговорил, думал, начищу тебе лицо, если вернёшься, а потом узнал про Амбридж и Люциуса, господи, мне так жаль, Драко, я правда не хотел… — Гарри! Малфой раздраженно хватает парня за плечо, впившись ногтями, и хорошенько встряхивает. Это отрезвляет лучше, чем слова: в их совместной азбуке больше жестов, чем слов и гриффиндорец рад, что Драко понимает его без слов, практически всегда. Слизеринец кривится, будто его заставили присматривать за вечно пищащим ребенком, и еще раз встряхивает для закрепления эффекта. Очки сползают на нос, а пуговица на рубашке рвется, отлетев куда-то к краю и последовав за письмом. Можно их считать почти квитами. — Не в этот раз, — Драко переводит взгляд на руку, и Гарри устремляет взгляд туда же, теперь уже мысля совершенно ясно: ни одного нового. — Он был в ярости из-за анатомического класса, сказал, что хочет лишить наследства. Фамилии. Сказал подумать над этим, и прислать свой ответ. — Что? — Гарри пару раз заторможено моргает, и чувствует себя полным идиотом, когда Драко театрально закатывает глаза и цокает, но ничего не может с собой поделать: такое ощущение, что разум просто отключился в одно мгновение. — Никто не знает, про Орден феникса, про то, что мы тут провернули. Ты тут совсем не при чем. В голове Поттера что-то щелкает и все шестеренки становятся на место. Он истерически, сдавлено хихикает, чувствуя себя чертово облегчение. До него наконец-то доходит, что Драко не навредили. Что он цел. Что никто не причинил ему боль. — А это, письмо, это… — Ответ. Я все это время думал, решался, мне просто нужно было время, и… — Драко несколько секунд мешается, отводя глаза, а потом на грани слышимости выдает. — Фамилия Малфой мне никогда не шла. Из груди вырывается смешок. Еще один. Гарри чувствует себя окончательно спятившим, ну и черт бы с ним, он просто кидается одним движением вперед в сторону Драко, конечно же, Малфоя, никак иначе, и обнимает его. Крепко, настолько крепко, что буквально ощущает, как хрустят кости под его руками, а тихий писк тонет где-то в области плеча. Он нервно хихикает, ощущая, как его трясет, от этого всего, как влага скапливает у глаз потому что, наконец-то, вот он Драко, тут, и все на местах. Будто пазл, которому не хватало одной детали, и вот она наконец-то нашлась, целая и невредимая, после стольких дней. — Нет, нет…прекрасная фамилия, тебе отлично подходит, — выдавливает из себя Поттер где-то в районе плачей Драко, не представляя, какая может быть у Малфоя еще фамилия. — Подожди с ответом, не торопись. Может он остынет. — Гарри, ты дрожишь, — парень чувствует руку на своей спине, которая аккуратно проводит сверху вниз по дрожащей спине и плечам, успокаивая, и гриффиндорец опять прикрывает глаза. Хорошо. — Да-да, я знаю, — пелена облегчения сходит, оставаясь приятным теплом под кожей, но возвращается ясность, и Поттер понимает, что это слишком: висеть на Драко и обнимать его, даже если тот не грозится разбить ему нос. Необходимость в этом жесте сходит на «нет», и парень спешно отстраняется, протягивая пачку уже начатого Parlament в бело-синей упаковке. — Курить будешь? — Да, буду, когда я это отказывался от подобного, — Драко просто и непринужденно пожимает плечами, подхватывая тонкими пальцами, аккуратным движением, сигарету, делая вид, что ничего не было, и Гарри тут же делает пометку: о да, Малфой мастер делать вид, что ничего не было. — Но ты мне задолжал кое-что рассказать. — Тогда я требую объяснений, почему это тебя, засранец, Люциус пощадил. С порывом ветра раздаётся смех, который тут же в нем и растворяется. Во мраке мягко чиркнула зажигалка, и дым устремляется вверх с ускользающим дыханием. Они стояли, и курили, и Гарри наконец-то, за все эти дни, вдыхает, не чувствуя удушья. Все на месте.