- ...Конечно, черт дери все это происходящее вокруг дерьмо. Неполноценной ты себя чувствовала со мной, ну да. Люди же это, цельными рождаются. Какие там могут быть сопливые половинки и все такое. Нахрена вообще люди женятся, нахрена у них рождаются дети, нахрена они живут вместе до старости и потом, спустя десятки лет, все еще говорят друг другу о какой-то там любви? Нахрена это все нужно?
- Кому-то нужно, кому-то - нет. Все люди разные, Марк, мир огромен. Глупо гнать всех, как овец, под одну гребенку, потому что один будет чувствовать себя хорошо только с любимым человеком и в кругу семьи, а другой может не нуждаться в подтверждении его полноценности методом...
- Человек должен чувствовать себя полноценным без кого-либо рядом, да... - ирония лилась из него рекой, и Вирджнии было противно все это слушать. - Нет, ну, естественно, у него обязательно должен быть какой-то неодушевленный предмет, которому можно поклоняться, да, как же иначе-то. Например, камера. Семьи нам не нужны, любимые люди идут в жопу, потому что я весь такой самодостаточный, только когда ты свалишь, детей тоже рожать не будем, а нахера. Делить человечество на мужчин и женщин нам тоже не стоит, потому что у людей должен быть выбор, да. Мужик два на два с хером до колена скажет, что он чувствует себя хрупкой девочкой и общество должно запомнить, что, Господи, его зовут не Гэри, а Матильда, - Джин напряженно смотрела на него из-подо лба. Причем здесь гендеры? Какое это имеет отношение к его вопросам о ее мотивах, когда она выходила за него замуж? Хотя это же Марк. Он сегодня злой, как черт, благо только, что не такой, как вчера. Сейчас с ним хотя бы можно разговаривать... Не то чтобы адекватно, но можно. - Будем толерантными, товарищи, как Вирджиния МакКин. Это - сегодняшняя нормальность. Это - современный мир. Мы все - современные люди. Мы должны друг друга уважать. У нас должен быть купол, мать его, тишины! - он широким жестом описал вокруг себя очертания этого самого несуществующего купола.
- Марк, - Вирджиния подошла к нему ближе, но он посмотрел на нее с такой злостью, что она невольно отшатнулась. - Не кричи. Пожалуйста, давай поговорим спокойно, если ты так сильно хочешь этого, но поговорим на одну конкретную тему. В других наши мнения не совпадают, ты не готов рассуждать адекватно, я мнения не изменю, а... Не думаю, что кричать - это вариант. Нерисса может проснуться, - Нерисса, в отличие от Моники, глубокая и устоявшаяся сова, уснувшая сегодня в одиннадцать только потому, что, видимо, Марк их обоих сильно вымотал за день. Сейчас ей одиннадцать, да, и она такая с самого детства. Вирджиния, собственно, и не пыталась переломать это. Зачем? Нерисса уже вполне может сама решать такие вещи. В скором времени она перейдет в другую школу, как только там освободится место: Джин будет возить ее на занятия на два часа дня. И вот что бы там кто не говорил... Дети, родившиеся в один день, будь то близнецы или двойняшки, как Моника и Нерисса, не обязаны одеваться в одинаковые вещи и ходить в одну школу. Индивидуальность прививается с детства, и в любом случае две личности не могут быть одной. Ее дочери абсолютно разные по характерам, хотя сильно похожи внешне, и Джин рада, что они не пытаются друг другу подражать. - Ты хочешь, чтобы она проснулась и пришла сюда на... Твой повышенный тон? Мне бы не хотелось.
Марк окинул ее лицо испепеляющим взглядом и с явно хорошим самоконтролем шумно выдохнул, оперевшись о зеленый стол для готовки сзади. Его губы дрожали в безмолвных возмущениях, потому что ему было еще много чего сказать по поводу абсурдных видений мира Вирджинии, куда он с радостью включил бы и ее фанатичную лову с камерой, и желание отгородиться от всех "тупых баранов", не понимающих ее тонких творческих потребностей, и всего прочего, нахрен, о чем хотелось просто орать, орать и орать, потому что это
нелепо.
- Окей. Хорошо. Ладно. Скажи, нахрена ты выходила за меня замуж. С какого такого хрена ты вдруг захотела ребенка. Любишь меня, да? Любила, да? Сильно оч, правда?
Она замолчала.
- И че ты молчишь, любимая? Это не твои слова, не? Не ты это говорила? А хочешь, я скажу вместо тебя, поиграем в угадайку, раз ты молчишь?
- Прекрати, - просипела Джин, сильно сжав ладони; ей не нравилось русло, в которое плавно перетекал их разговор. С чего они, в конце концов, начали? С беспочвенных подозрений Марка в том, что она живет с мужчиной? С его импульсивного, так называемого, "обыска" ее квартиры на наличие этого самого таинственного мужчины? Обвинений непонятно в чем? Они не живут вместе. Даже если бы у Джин и был кто-то, хотя никого нет, это не измена.
Марк стоял над ней, как коршун, и Вирджиния почти сжималась в комок. Он опирался руками о стол и глубоко дышал, пытаясь себя контролировать, и у него получалось.
Самоконтроль - его сильная сторона. Всегда была. Эта самая сторона тормозила его и отнюдь не редко.
- Нет. Посмотри на меня и скажи. Я хочу услышать твой ответ.
Марк поднял ее голову за подбородок, вздернул его вверх, так, чтобы она смотрела на него, потому что этот вечно опущенный взгляд раздражал его, и нет, только не сейчас. Сейчас он хотел видеть ее глаза. Слышать ее голос, который она какого-то вот хрена не спешила демонстрировать. Интересно, а почему? Не знает, что ответить? Да ну? Чтоб Вирджиния - и не придумала. Это был бы, наверное, серьезный повод забеспокоиться о ее цветущей фантазии.
- Я спросил. Говоришь ты или я. Как считаешь, я угадаю? Или ты боишься, что я угадаю? Тебе не нравится эта тема? Прости, любимая. Мне так жаль.
- Зачем тебе это нужно? Ты считаешь, что это что-то изменит? Если ты так сильно хочешь найти причину для того, чтобы сказать, какая я мразь, так эта причина не нужна. Просто скажи это и успокойся.
- Ты вышла за меня замуж потому, что хотела найти дебила, который будет тебя перед всеми защищать, потому что ты сама была не в состоянии этого сделать? Ты искала, за кого бы спрятать свой зад, чтобы тебя окончательно не задавили? Да? Говори, твою мать, я хочу убедиться!
Когда Марк встретил ее впервые так близко после их расставания, прошло девять лет. Тогда Вирджиния совсем была не похожа на себя, она... Была потерянной. Как ребенок, как маленькая девочка в новом, незнакомом обществе. Джин вся дрожала, когда он обнимал ее, и Марк прекрасно понимал, что это не трепет, не влюбленность и не восторг виноваты - страх. Страх отражался в ее взгляде, в несколько затравленном голосе, тихом тоне, неуверенных движениях и желании спрятаться, уйти, не отвечать.
Она пряталась за него, потому что Марк любил ее, черт подери, и готов был собачиться с каждым, кто возникал насчет "истинной сути Вирджинии МакКин".
На самом деле, он и сейчас бы собачился. Завуалированно, никому в этом не признаваясь напрямую, но... Суть остается сутью. Даже когда ему хочется ее придушить.
- Ты ничего не знаешь о том, что...
- Я не знаю? Чего я не знаю? Как ты послала всех, кто тебя любил, в далекие ебеня, потому что они мешали твоей офигенной комфортной жизке с камерой? Охренеть, как ты там еще не потрахалась со своей камерой? Или я именно этого и не знаю?
- Замолчи, - у нее внезапно задрожал голос. Джин помнила те моменты: они до сих пор отдавались болезненным стуком в висках. - Ты не можешь говорить об этом так, будто ты когда-то был мной, и знаешь, как и когда я себя чувст...
- А ребенка нафига? - Марк задавал вопросы, потому что у него их накопилось слишком много, но не слышал молниеносных ответов: его бесило это нарочное промедление. - Чтоб полностью подточиться под термин "среднестатистический состав семьи"?
Вот этого Марк не понимал. Нет, он отказывался понимать. Какого хрена ей вообще взбрело в голову рожать? Снова потому, что
он хотел? А Вирджиния? Она сама-то... Как считала? Так же, как и раньше? Те же "легкие пути"?
- Ты хочешь, чтобы я подтвердила твои слова? Хорошо. Я скажу. Я всегда чувствовала себя виноватой перед тобой, все это время, с тех пор, как случилось то, чего я не хочу повторить никогда больше, и я жила с тобой, таким хорошим и заботливым, ни разу не припомнившим мне, какая я сука и тварь, что разрушила наши отношения, какая я шлюха и сколько членов через меня прошло, потому что я считала, что легче сделать то, чего от меня хотят, нежели тратить свои нервы на объяснение элементарных вещей, таких, например, что я свободный человек, который не хочет тратить свою жизнь на гребаный семейный быт и выяснение отношений, потому что ты вернулся домой аж на полчаса позже! - на одном дыхании выпалила Вирджиния. Она сделала резкий, глубокий вдох: сказала. - Я чувствовала себя виноватой, я чувствую себя виноватой до сих пор. Я хотела что-то сделать для тебя, я действительно хотела, чтобы ты обрадовался, обрадовался искренне и не мелочам, и я знала, что ты хочешь этого ребенка, ты хочешь, чтобы я выносила и родила тебе твоего ребенка, нашего ребенка, и я сделала это, черт подери, у нас теперь их двое, - Марку на секунду показалось, что она сказала эти слова с отчаянным надрывом, таким, который невозможно подделать с такой легкостью. Он смягчился, слушая, как, по обыкновению, в отстраненно-холодной Вирджинии кипят эмоции, но потом... Потом он вспомнил, почему начал этот разговор. Почему вынудил ее говорить то, чего она, будь ее воля, никогда бы ему не сказала. - Я видела тебя счастливым. Мне становилось легче, когда я видела тебя таким, потому что в такие моменты я... - Джин запнулась. Она не могла сказать. То, что настойчиво рвалось наружу, не имело шанса освободиться. - Но это неважно, - Марк рвано выдохнул. И... Это все? Все, что она может ему сказать? - Ты все равно меня не услышишь.
Он разочаровано замолчал и медленно опустился на диван.
- ...Я привыкла к тебе, мне было почти комфортно с тобой. Но это были болезненные отношения. Для нас обоих. Я не совсем точно могу представить себе, что включают в себя нормальные отношения, но я почти уверена, что все это было не тем, чем должно было стать, - Джин попыталась выразиться понятно. Как бы ей хотелось, чтобы Марк сейчас просто понятливо кивнул и все это закончилось, но она знала его слишком долго, чтобы всерьез надеяться на такой легкий исход.
И с другой стороны, с какой стати он должен понять ее чувства, которые она - она, Боже! - сама не в состоянии выразить? Джин написала больше восьмисот статей, в совершенстве освоила все четыре стиля, годами по ночам строчила эссе и вот теперь, спустя столько лет, она сидит перед Марком, и у Вирджинии бешено стучит в груди, потому что она не знает, что говорить. Не знает, как правильно передать ему то, что гложет ее каждый раз, стоит вспомнить об этом. Сказать прямо? Это все равно что зеленый свет. Он мог подумать, что Вирджиния предлагает начать все это насилие, называемое отношениями, заново, и она не имела желания расхлебывать последствия.
- "Почти комфортно". "Болезненные отношения", - тупо повторил он. - И что это значит? "Болезненное". Ты хочешь сказать, что жить со мной - это была твоя этакая великая жертва мученицы, которая, к тому же, выносила и родила мне, такому страшному Аиду, двоих детей?
Страшному Аиду? Она бы сказала, что это слишком неудачное сравнение. До Марка дошел бы смысл ее слов, будь у него хоть одна несчастная капля воображения. Джин смогла бы справиться с его характером, могла бы, может, смириться, если бы не слишком много "бы".
Если бы однажды он, уставший и просто уже не в состоянии подбирать слова, не дал ей такого явного выбора. Если бы Джин не уловила в том единственном откровенном ночном разговоре ужасающую усталость, когда Марк говорил о их отношениях. Он каждый раз уступал ей. Каждый раз приносил в жертву свои желания. Каждый раз отвергал то, чего действительно хотел. Марк искал компромиссы, брал на себя всю ответственность, рычал на тех, кто в его присутствии говорил о Джин что-то плохое. Марк защищал ее, любил ее и все силы положил на то, чтобы доказать Вирджинии, что стереотипы - это не так уж и плохо, что дети и замужество - это вовсе не страшно и не конец, что в семейной жизни есть свои прелести... У него не вышло. К сожалению. Но, наверное, если подвести итоги, то никто не выкладывался в браке так, как делал это он.
Это разве жизнь? Долго бы он протянул так? Неужели это можно назвать как-то иначе, нежели "насилие"?
Марк - настоящий джентльмен, и, если честно, это не играет ему на пользу. У него все роли заранее расписаны, обыграны и не горят. Это как барьер, как Великая Китайская стена, возведенная между их сущностями, и Вирджиния, как бы сильно ей не хотелось разрушить ее, не могла сделать этого.
Она пыталась идти ему на уступки, но Марк часто пресекал это. Она чувствовала себя неловко, когда он плевал на свои личные прихоти и принимал ее сторону. Вирджиния постоянно хотела что-то сделать для него, пыталась свыкнуться, понять, влиться в эту странную семейную жизнь... Она старалась быть хорошей женой. Что там делают жены? Слушают своих мужей? Готовят? Смотрят за детьми? Работают, не забывая о том, что им надо вернуться домой не позже мужа и приготовить ужин? Вирджиния все это делала. Они ездили вместе отдыхать, они проводили время вдвоем, проводили время все вместе, но, Господи, как же это было натянуто и неловко. Джин неуклюже улыбалась, веря, что со временем все перейдет на автоматику (а этого так и не случилось, почему-то), делала все эти странные вещи, эти обязанности... Как пытка. Ты делаешь это не потому, что хочешь, а потому, что должна.
Женщины находят в этом удовольствие, и в какой-то степени Джин могла их понять. Сильное плечо, поддержка, всегда рядом надежный человек. Да, это отлично, это удобно. С обязанностями, наверное, возможно свыкнуться.
Но это пытка.
- Ты не понимаешь меня.
- А ты меня понимаешь?
- Я - да. Даже твой гребаный сарказм, я знаю, что ты хочешь этим сказать, - она знала, о чем Марк думает, и это совсем несложно предугадать. Вирджинию разрывало изнутри; все двоилось и в то же время было одним и тем же. Иллюзия, очертания, никому не нужные и смазанные, но от них не уйти, не убежать и не избавиться. Они оба видят одно сейчас и видели это одно всегда, но проблема... Джин видела обе стороны. Марк - только одну. И это не его вина, нет, Вирджиния не винила его. Просто существуют вещи, которые не исправить, вещи, отрицающие материальность мысли, отрицающие все чудеса, описываемые в добрых диснеевских мультфильмах, и по обыкновению их называют
несправедливостями.
- Да ну? И что же?
- Что я потратила твое время. Что ты одиннадцать лет жил с женщиной, которая тебя не любила, что тебе обидно, что ты, как олень, защищал такую срань, как я, что ты так и не смог добиться взаимности, что я снова прогнулась под тебя, потому что мне так легче жить, и что я на самом деле совсем не изменилась со своих двадцати шести, что я...
- Ты смотри. Потрясающая проницательность.
Вирджиния на это только горько усмехнулась. Марк сверлил ее тяжелым, осуждающим взглядом.
Так прошло секунд тридцать. Сорок. Пятьдесят.
Странно и забавно. Любовь - не всемогущий эликсир. Зачем тогда растить детей на этих сказках? Зачем воспитывать в них ложные ожидания с самого детства? Почему бы кому-нибудь не снять
правдоподобный мультфильм? Пожалуй, если бы кто-нибудь решился воплотить задумку в жизнь, Джин была бы первой, кто сначала с огромным энтузиазмом поддержала бы идею, после - профинансировала и в конечном итоге показала бы своим детям.
Просто так было бы правильно.
- Что еще, Марк? - совершенно, казалось, убитым голосом спросила у него Джин. Какой же бесполезный, идиотский, никому ненужный разговор. Они ведь уже даже не женаты. Они больше не сойдутся. Они будут, как и раньше, видеться не чаще трех раз в полгода, и если Марку удобно ненавидеть ее, то... Это его выбор. И этот выбор почему-то способен был опустить ее ниже, чем она, да, находилась сейчас, не зная доподлинно, о чем говорить. Вирджиния надеялась, что если это и так, что если Марк действительно уже дошел до того самого переломного момента, когда любовь превращается в отягчающие обстоятельства, а нежность - в желание сделать больно, он не скажет ей об этом в лицо. Вирджиния надеялась, но она не была уверена, что имеет на это право.
- Зачем ты сказала, что любишь меня?
Вопрос, на который ей отчаянно хотелось ответить в стиле Аддингтонов.
- Затем, что я мразь и хотела рвать по живому, чтобы тебе было больнее, - невидящим взглядом уставилась на Марка Вирджиния и, поджав губы, мрачно кивнула в подтверждение. Бесполезная, колкая манера речи, которую ей бы по-прежнему ненавидеть, но... Хах. Иногда больше нечего ответить. Неужели все используют сарказм, как защиту от вопросов, на которые серьезного ответа просто
нет? На вопросы, предложения, слова, в ответ на которые нельзя молчать? В ответ на то, на что
больно отвечать
правдой? На что
невозможно отвечать
правдой? Если так, то... Вирджинии жаль, что в мире столько болезненных тем.
- А серьезно?
- А ты знаешь такое слово?
- Зачем, - тихо, сквозь сжатые зубы повторил он, и Вирджиния медленно, удрученно прикрыла глаза:
еще одна попытка. Попытка, которую она бы без зазрения совести назвала бы бегством. Да, именно так. Так, как было бы
проще.
Она невольно вспомнила, как Марк каждый раз разрешал ей не отвечать, когда говорил о любви, и Вирджинии это
действительно облегчало жизнь.
Она старалась всегда говорить правду, потому что не видела смысла во лжи, но в этом случае... А считалась бы взаимность - ложью? Считалась бы взаимность, но только другая, не такая, какой все так от нее жаждали, необъяснимая ему взаимность - чем-то инородным? Наверное, да.
Что предполагал Марк, говоря о любви? "Я счастлив, что ты моя жена, я хочу видеть тебя постоянно, я хочу построить с тобой семью, я хочу теплых семейных вечеров на кухне, я вижу только тебя в роли своего партнера, нас теперь связывают обручальные кольца, я так рад, что ты сказала мне "да", я рад, что у нас родились дети, я чувствую себя счастливым, засыпая и просыпаясь вместе с тобой в нашей спальне".
Что предполагала бы под этими словами Джин? "Я чувствую себя счастливой, когда
ты находишься рядом со мной". "Я уважаю тебя, я хочу, чтобы ты был счастлив, я даю тебе право выбора".
Марк всегда пытался сглаживать для нее острые углы. Все одиннадцать лет он их сглаживал, и Вирджиния почти не ударялась. А вот он был весь в синяках. Он позволял ей не отвечать. Он всегда был рядом. Он не оставил ее, когда она заболела, превратившись в скелет, когда не могла есть и с трудом передвигалась по квартире. Марк мог бы просто уйти. Марк мог бы не отвозить ее на аборт, потому что всегда был против абортов. Марк мог бы упрекнуть ее в том, что она сама виновата в своей болезни, потому что это было правдой, но он не сделал этого.
Марк любил ее, и Вирджиния всегда чувствовала его любовь.
И он, по сути, имеет право спросить, ради чего он бился одиннадцать лет. Только вот Вирджиния не могла обрадовать его.
Она сейчас до отчаянного, до скрипа в зубах желала, чтобы он сказал то же самое, что и всегда. Чтобы позволил ей не отвечать.
Джин не хотела делать ему больно. Она
правда не хотела делать ему больно.
- Слушай, а классная у тебя беспроигрышная позиция. Если я объясню - ты перекрутишь мои слова так, как тебе удобно, а если не объясню, то ты заявишь, что я сказала это потому, что хотела себя оправдать в ситуации с Кортни, или, например, потому что все еще была не в состоянии морально твердо стоять на ногах... А, еще можно сказать, что я специально выбрала эти два варианта, потому что один из них - обязательно правда. А, и еще. Если я скажу тебе так, как есть на самом деле, ты скажешь, что я пытаюсь оправдаться. Все варианты назвала? Если да, то все сводится к одному, - она не совсем умело пыталась в тот же спасительный сарказм, но Марк почему-то не менялся в лице. - Наори на меня, обозви, если очень хочешь - ударь, и покончим с этим. Пожалуйста, Марк.
Это была та самая маловероятная, последняя попытка, когда Вирджинии еще было что сказать. Когда она могла ухватиться за что-нибудь, лишь бы перевести тему. Попытка, которая могла сработать, потому что раньше, когда они еще были вместе, это работало.
Но с их развода прошел почти год.
И теперь она не сработала.
- Я хочу, чтобы ты сказала мне. Четко. Я хочу это услышать. Я хочу понять, какого хрена ты мне сказала эти слова, если спустя пару месяцев до тебя чудесным образом доперло, что нам лучше все-таки расстаться, - Марк почти рычал и его разве что не потряхивало. Его нереально бесили ее хождения вокруг да около, которые здесь нахрен никому не сдались. - Мы здесь что, играем в гребаную молчанку?
Она упиралась до последнего: слова стали шершавым, осознанным комом в горле, и Вирджиния коснулась ладонью своей шеи, будто бы помогая себе проглотить его. Ну что же. Это очередное подтверждение тому, что чудеса - это ничто иное, как удел мультфильмов для наивных малышек. Вирджиния запретит девочкам смотреть их чаще, чем два раза в неделю.
Боже. Джин должна
сказать?..
Она была уверена в том, что услышит после. Она знала, что он не поверит. А если и поверит, то... Не поймет. В лучшем случае его это сильно не заденет и он молча уйдет, пытаясь переварить все это, но в худшем... В худшем он просто пошлет ее. Скажет, а какого хрена тогда все эти одиннадцать лет. Перевернет ее слова с ног на голову и спросит: "Какой свободы? Что это, нахрен, такое?" Да. Джин может передать его реакции дословно.
А самое худшее здесь... Она не может не говорить того, чего добровольно никогда бы не произнесла вслух. Просто потому, что на это в очередной раз всем наплевать. Марк хочет услышать, что она на самом деле соврала под наплывом эмоций. Или не соврала.
А их брак разрушился ни с хера.
Ни то, ни другое не спасет их отношения, а возможно, вообще закончит все здесь и сейчас. Но ладно. Она скажет. Она просто скажет это, как и все говорят друг другу. Почему для них это так просто? Почему кому-то попадаются
свои люди? Почему это все так несправедливо расставлено, почему?
Кто-то любит
правильных людей.
Своих людей.
А кто-то тех, с кем невозможно жить. Тех, кто никогда не поймет и не примет, хотя отвечает взаимностью и это вовсе не его вина. Ты любишь, но в итоге эта любовь бесполезна. Эта любовь оказывается заперта, не выражена и одинока, но что самое страшное, самое дерьмовое, так это то, что ты не забываешь о ней со временем. Она почему-то не перетекает плавно в ненужный хлам и самый пыльный угол.
Она
есть. И она
мучает. А вы, вы оба - ничего не можете с этим сделать.
Кто-то злится, как Марк.
Кто-то позволяет срывать злость на себе, как Джин.
А потом вы оба начинаете друг друга ненавидеть.
- Потому что я... - она прикрыла глаза, чувствуя, как дрожит собственный голос, - боялась потерять тебя. Это впервые было не чувство вины. Не чувство вины вынудило меня сказать те слова. Я...
...боялась, что ты начнешь относиться ко мне, как и все, боялась, что ты однажды скажешь, что ненавидишь меня, и я просто сломаюсь из-за этого, потому что именно ты построил меня заново, именно ты стал тем человеком, которого я действительно, искренне полюбила, но не так, как все привыкли воспринимать эту любовь... И, что самое обидное, как ты привык ее воспринимать.
Я боялась. Я рыдала возле твоей кровати, как сумасшедшая, потому что ты разрушался на моих глазах, и я, если бы могла, взяла бы эту боль себе, но я тогда даже не представляла, что происходит на самом деле. Прости меня, пожалуйста, прости, я говорила тебе это тысячу раз и готова сказать еще столько же, потому что на моих плечах лежит огромная глыба вины перед тобой, Марк.
Я не знаю, почему решила, что психотерапевт поймет меня лучше, чем ты.
Я вернула себе уверенность, благодаря тебе, я вернула себя, благодаря тебе, потому что ты единственный человек из всех, кто продолжал верить в меня и любить, слыша, что каждый день говорят обо мне другие. Я почти уверена, что кто-нибудь другой на твоем месте уже сломался бы.
Тогда, в тот чертов день, когда ты наконец осознанно посмотрел на меня, я ощущала твою боль, как свою, и до сих пор, возвращаясь к этому, я ненавижу себя за то, что так виновата перед тобой. До сих пор виновата. Я всегда буду чувствовать себя именно так, и это одна из немногих вещей, которые заставляют меня плакать. Я не могу сказать тебе это, я не могу выразить это доходчиво для тебя, не могу доказать тебе то, что я на самом деле чувствую, но я чувствую это.
Я не умею открываться. Никогда, в конце концов, не умела. Я не могу заставить себя сделать многое, что вроде бы обычно, но я точно знаю, что чувствую к тебе. Я люблю тебя. Я сказала правду. Но у меня все еще нет желания быть замужней и с головой провалиться в быт. Я знаю, что тебе тяжело это понять, и пока никто не сделал этого, но я, как бы там ни было, хочу быть честной с самой собой. Я проясняю это для себя, и, возможно, однажды ты прочитаешь, о чем я думала в ночь с двадцать первого на двадцать второе октября. На случай, если все же прочитаешь... 22/10/2057.
Ты - важная часть моей жизни. Я никогда не хотела ссориться. Я не хочу забывать, что нас связывало, я не хочу делать тебе больно и возвращаться к той пытке под названием "брак", в котором ты постоянно находился в напряжении и неведении, потому что я не могу сказать тебе в лицо того, что пишу здесь - для себя и, возможно, тебя тоже, да и не спасло бы это, потому что ты не веришь мне. И даже если бы верил, ты бы не понял, у тебя бы не вышло. Я уверена, что ты бы сделал попытку измениться, но еще больше я уверена, что это выглядело бы очень смешно: ты бы каждый раз путался, что можно делать, а что нет, ты бы все равно сочинял себе какие-то рамки, которых на самом деле нет, и в итоге все снова распалось бы к чертовой матери.
А еще... Еще ты считаешь, что я развелась с тобой из-за того, что ты мешал мне, но это совершенно не так.
Да, Марк, я могу быть счастлива в одиночестве.
Я чувствую себя полноценной, когда меня ничто не сковывает, и это самый главный аспект той жизни, которую ты не выбираешь.
Я умею смеяться. Я умею находить радость в мелочах. Я умею любить.
Но для этого я должна быть свободной. И дело не в том, чтобы со мной рядом никого не было, понимаешь?
Я бы хотела, чтобы ты проще воспринимал меня и не пытался задвинуть в рамки семейного счастья. Если бы ты просто принял этот факт, если бы поверил и попытался понять... Но я знаю, что ты не сможешь...
- ...ладно. Просто... - Вирджиния рассеянно вглядывалась во все, что попадалось под руку, чтобы не смотреть на Марка, неотрывно наблюдающего за ней, - все случилось так, как случилось. Я сказала это, да. Я... Я просто была рада, что с тобой все хорошо.
Вирджинии захотелось нервно рассмеяться, потому что, Боже, как же жалко это прозвучало. Она никогда не умела врать, и она никогда за это не бралась. А теперь пришлось. Пришлось ляпнуть что-то почти бессвязное, странное и похожее на манеру речи подростка, провалившего годовой тест по математике.
- Забавно же, - демонстративно задумчиво поджал губы Марк, когда прошло не меньше минуты, и Джин уже подумала, что он решил ничего не отвечать. - Тогда я должен говорить эти слова всем своим пациентам, потому что я действительно рад, что с ними все хорошо, и рецидив прошел стороной. Как думаешь, им понравится?
- Думаю, понравится, - абсолютно скованно ответила она. В глазах появилась вполне себе знакомая пелена, пришедшая вместе с жутким тремором. Она сидела здесь, в своей собственной кухне, переживая, что расплачется... Хах, Господи, ну ради чего были все эти нервы? Она ведь даже не пересилила себя. Она не смогла сказать ему, не смогла объяснить, хотя так решительно начинала.
Вирджиния спрятала ледяные, дрожащие руки в длинных рукавах вязаного кардигана... Да, она снова начала носить их. Просто сегодня почему-то не удержалась и купила. Странно, по прошествии стольких лет, да? Они слишком уютные.
Сейчас бы латте с молоком. Или без молока. Капучино. Только не слишком крепкий.
Марк поднялся и медленно пошел к выходу, к круглой арке, чтобы наконец выйти из ее кухни. Вирджиния, точно знающая, что чудес все-таки не бывает, не прекращала молиться о том, чтобы Марк вышел молча, чтобы не подходил к ней, чтобы ничего больше не спрашивал. Она была бы не против, приди он завтра, к девочкам, тем более что суббота, и Джин просто ушла бы на весь день в какую-нибудь теплую кафешку... Кофейню... "Таверна Фронса" или, например, "Комфорт-хаус". Как насчет прогулки по парку? Господи...
- Знаешь что, Вирджиния, - он обернулся к ней, все-таки обернулся, и Джин мимо воли задержала дыхание. Пожалуйста, пускай он скажет быстрее, пожалуйста. - Вирджиния, - Марк снова повторил ее имя, и в этом тоне, каким он никогда с ней не разговаривал, она услышала то самое, что боялась услышать с самого начала. Конечно. Марк говорил спокойно, даже как-то слишком спокойно, и этот вкрадчивый, насквозь пропитанный угрозой голос, не принадлежал ему, - я хочу, чтобы ты знала. Возможно, ты думаешь, что я не способен на это. Думаешь, что у меня не хватит совести и все такое прочее. Но на самом деле, - с совсем не присущим ему цинизмом продолжал он, - если я узнаю, что ты привела в дом к моим дочерям какого-то ублюдка и живешь с ним... Или с ней, или с "оно", я уж не знаю, кого ты там больше предпочитаешь, - Марку почему-то без труда дались эти слова; наверное, он бы даже сказал, что с удивительной легкостью. Он не находил в этом странности и не собирался разбираться, что резко произошло, потому что он, в общем-то, и не блефовал. Ему не пришлось. Приятный сюрприз, ага. - Тогда я заберу у тебя девочек. Любыми способами, но я выиграю это дело. Можешь не сомневаться.
Он, наверное, ждал, пока она ответит. Но этого не произошло, и спустя ровно двадцать девять секунд Марк захлопнул входную дверь.
Вирджиния уронила голову на руки и разрыдалась.
***
- ...Время смерти 14:52. Множественные переломы, открытая черепно-мозговая, закрытая травма грудной клетки, разрывы легочной артерии, резаные раны...
- Фарш?
- Плохо перемолотый.
- Скажи ему, что она умерла сразу, - Джастин напряженно посмотрел в сторону каталки, на которой лежал труп, и его отчего-то передернуло. Он видел в своей жизни достаточно трупов для того, чтобы эти куски мяса (а иначе-то и не скажешь) не вызывали в нем брезгливости, отвращения и, в общем, всех подобных чувств, которые испытывают люди, не имеющие с этим дела.
А этот... Джастин еще не видел. Это нужно было сделать для галочки, чтобы заполнить документы, да и понятно, что все, пришедшие сегодня сюда и сидящие на данный момент в коридоре, принесли с собой надежду, что это какая-то ошибка. Да, конечно, ошибка. Хрена с два это ошибка, вот что Джастин сказал бы им.
Дико хотелось обломать, потому что, черт возьми, это тупые надежды. А, и самое главное! Она заслужила такой смерти.
- От чего?
- Скажи, скажи... - Господи Боже мой, что надо такое выдумать, чтобы этот олень не повесился еще с горя? Джастин не понимал его трагедии. Да, автокатастрофа, да, погибла, но с их развода прошло восемь лет. Пора бы и перестать страдать по тем бесполезным дням. Между прочим, при другом раскладе Марк мог бы здесь уже не сидеть. И за-за кого, угадайте? Ага, да. Это наверняка несложный вопрос. - Шею свернула. Шок. Тяжелая черепно-мозговая. На свой вкус, - он отмахнулся и, тяжело вздохнув, подошел к каталке. Руки почему-то дрожали; Джастин, недоумевая, что происходит и какого хрена они дрожат, если ему так насрать на эту смерть, медленно расстегнул черный мешок.
Да. Вирджиния. Хорошо, что ей закрыли глаза.
Спасибо, Гарри. Спасибо, Господи.
- Ну что?
- Это фарш, чувак. Абсолютный и бесповоротный фарш.
- Она не сразу умерла, - Гарри невозмутимо снял перчатки, черкнул что-то на бумаге и поджал сухие губы. - Хочу, чтобы ты поручился.
- За что это? - Джастин поскорее застегнул мешок обратно, чертыхнувшись, когда в замок попали ее волосы, и решил оставить все так, как есть. Ему не хотелось к этому прикасаться. Он зыркнул на Гарри, задумчиво сверлящего его напряженным взглядом чуть косящих к переносице глаз, и нервно пригладил седые волосы. Что там еще этому сукиному сыну надобно?
- Что вскоре я не буду вскрывать Марка или кого-то из его дочерей.
Джастин побледнел.
***
...понять. Я не назову эти чувства желанием отношений, в них вообще нет желания. Но да, я люблю тебя.
На бумаге это сказать легче.
Люблю, люблю, люблю.
22/10/2057.
"Нельзя ни о чем жалеть." Время прошло, время упущено и так или иначе оно нас чему-то научило, это время.
Мы, возможно, что-то теряем, но в итоге всегда приобретаем на это место что-то другое. Привыкаем, меняемся, учимся тому, чего не знали до этого момента. Становимся сильнее, ломаемся или пополняем свой список болезненных тем.
"Нельзя ни о чем жалеть."
Об этом твердят на каждом углу, стоит только прислушаться. Прошлое прошло, будущее не наступило и не гарант, что вообще наступит. Живи настоящим, давай, живи. Выпрыгни из собственной кожи, переломай свои же кости, поднимайся, когда не хочется, поднимайся, когда воешь от боли. Воешь? Пожалуйста, захлопни свою хлеборезку.
И живи, да.
Ну и что, что у тебя болит, ну и что, что не хочется, какая разница, что ты чувствуешь. Ты не должен этого чувствовать. Тебе вообще не должно быть больно, ты что, ненормальный? О чем ты говоришь? Пф, это было целых четыре минуты назад, это уже в прошлом. Че ты как лох-то, не видишь, что ли, как все остальные живут? Что? Не живут? Нашел с кого брать пример!
Ну, чего не живешь-то? Жить надо. Настоящим жить надо.
Давай, на полную катушку.
- Марк... Марк... Пожалуйста, Марк, скажи что-нибудь. Ты можешь мне сказать. Но если ты... Если ты не хочешь, не можешь, я пойму. Просто кивни, Марк, пожалуйста, я хочу увидеть, что ты... Ты... Марк... - Женевьева сидела перед ним на корточках, рыдая и умоляя сказать хоть что-нибудь, но он молчал. Сидел, обхватив голову руками, и глядя в мраморный пол под собой. Ева видела стеклянные глаза, но не видела слез, которые должны быть, да, плевать на гордость, они должны быть, потому что она знала, что ему больно. Ева чувствовала, видела, как у него дрожат руки, губы, и не могла остановить свои слезы.
Ей позвонили всего полтора часа назад, когда они с Дэном ехали к его родителям. Он развернулся, и через двадцать минут Ева уже была в больнице... Дэн тоже. Он не отпустил ее одну.
Женевьева ждала отца и Мэри, которые приехали сюда пятнадцать минут назад, и надеялась, что папа оставит свой сарказм при себе. Он не любил Вирджинию, она ему не нравилась; Ева боялась, что он скажет Марку то, что нельзя будет исправить, и Марк сломается окончательно. Но он не должен сломаться. Он должен жить, жить дальше. Ради девочек, ради, в конце концов, себя. У него есть Аннелин. Они могли бы пожениться...
Боже, пожалуйста, Марк не может сломаться. Пожалуйста, только не он.
- Марк. Марк, - Ева не могла не плакать. Слезы быстро стекали по ее лицу, скрываясь в воротнике белой футболки. Женевьева прикоснулась к его руке, одна из которых была сжата в кулак, но Марк не отреагировал.
Мертва. Мертва. Мертва.
Она. Вирджиния. Джин... Джин.
Его Джин.
Марк как-то безумно, криво улыбнулся, и горло как будто сжали чьи-то цепкие руки.
Он плевать хотел на эту их фразу. Идиотская, абсурдная, абсолютно тупая.
Он жалел о прошедшем. Очень сильно.
Ему не хотелось жить, потому что
она больше не живет. Марк больше не сможет передумать, если вдруг, как бывало за эти восемь лет без нее рядом, ему захочется пойти к ней, свалиться на колени и извиняться за что-то, уткнуться в ее живот и пообещать выполнить все, что она захочет. Жить так, как она захочет, только вместе с ней.
Марк сжал кулаки и еще сильнее губы. Жить. А ведь она... Она больше не живет. Его трясло и душило. "Нельзя ни о чем жалеть". Эта фраза была на заднем стекле
ее машины.
- Девочки... Не знают еще? - Аннелин спросила это очень тихо, едва слышно, чуть касаясь его плеча. Она сидела здесь, рядом, да, но она не знала, что можно ему сказать.
- Нет, не знают! - неожиданно для себя повысила голос Женевьева. У нее была почти истерика.
- Ева. Ева, послушай меня. Ева, пожалуйста, успокойся, - Дэн поднял ее и взял за плечи. Он вглядывался в перекошенное от боли лицо жены и не мог больше этого выносить.
- Марк... Он не отвечает, Дэн, Марк, почему он не отвечает...
- Он справится. У него есть вы. У него есть дочери.
- Нет, Вирджиния... Дэн, ее больше нет, понимаешь, ее нет...
Марк прикрыл глаза. Он пытался убедить себя, что выпрыгнуть из собственной кожи и жить - это не так уж и сложно, только вот... Не получалось. Мо и Нерисса не знают, и Марк не сможет сам сказать им. Что будут чувствовать они? Как взять себя в руки, заткнуть свою хлеборезку и успокоить своих детей? Что им сказать? А он, вообще-то, черт подери, сможет открыть рот и сказать хоть что-то, кроме
ее имени?..
"Нельзя ни о чем жалеть".
...И как же, нахрен, он жалел.
Жалел, что отпустил
ее. Жалел, что не сказал
ей.
Своей Джин.
22/10/2065.
