Гори, но не сжигай

Себастьян улыбается. Это явно не та улыбка, которая могла бы выражать какие-то положительные эмоции — лишь маска, натянутая на череп в попытке изобразить жизнерадостность. Слепая и полусгнившая маска, сделанная из нервных окончаний, вырезанных из ночей, проведённых в одиночестве на кровати в слезах, задохнувшихся бессилием и ненавистью ко всему живому. Счастье — это социальный конструкт. Это чип, вживлённый под кожу каким-то сумасшедшим экспериментатором. Себастьян смотрит на этого неопрятного мальчишку широко распахнутыми глазами, выражающими абсолютное безразличие. На выдохе говорит, что это был не Бах. Что ему понравилось. Прыгает по аудитории, поёт высоким голосом, отчаянной фальшью пытаясь выдавить из себя эмоции. Просит рассказать ему о том странном инструменте, на котором игралась одна из ведущий партий песни. Мальчишка, как ни странно, соглашается. Разбивает окно в консерватории, сбегает, заставляет Себастьяна впутаться в свои сомнительные дела. Стать соучастником кражи. Тот не испытывает ни капли вины — ему безнадёжно и сумасшедше весело. Они решают, что будут заниматься ночью, когда вся семья Швагенвагенсов засыпает, потому что Себастьяна гложет плохое предчувствие. И интуиция его не подводит. Густав кричит. Спрашивает, почему на костюме появилась складка. Одна-единственная, но ведь люди заметят. Люди осмеют перед всем миром, тыкая пальцами, упрекая в неопрятности и неаккуратности, в безответственности и небрежном отношении к вещам. Это деликатная ткань. Его внешний вид должен быть безупречен. Себастьян слышит сквозь туман, что должен уделять больше внимания музыке. Обещает заниматься ею всё лето. Униженный, поставленный на колени, с новыми кровоточащими ссадинами на измученном запястье. Чуть ли не бьётся в истерическом припадке. Одно лишь радует — под половицей таится с каждым днём совершенствующийся макет города, а ночью он сможет постичь искусство игры на гитаре лучше. И под покровом темноты Себастьян сбегает через окно — ждёт этого придурка около часа, боится животным страхом, что тот не придёт, что все его надежды хрупким прикосновением будут разрушены, и склеить их возможности не представится. Но тот приходит. И так тянутся сутки за сутками — при солнечном свете он надевает костюм и играет на скрипке, как прилежный сын, заслуживающий похвалы, а после заката раздирает пальцы о струны электрогитары, чувствуя свободу впервые за многие годы своей жизни. Держится за этот шанс. Держится за того бомжеватого, но такого простого и надёжного парня, который для него теперь — Чес. Привыкает к своему новому имени. Перебинтовывает раны — не только телесные, но и душевные. Круги под глазами становятся всё больше, а улыбка — всё шире. Теперь он не даст себе утонуть. Чес не даст. Музыка не даст. Они так сблизились, что Себастьяну тошно. Дружба — это социальный конструкт, удобный для манипуляции безвольными марионетками, которые наивно верят в то, что нужны кому-то. Он не умеет дружить, не умеет любить. Ему, как сказал бы Чеснок, кристаллически похуй и безмерно до пизды. Чувства изобретены для бездарностей и неудачников. Так считает Густав, и Себастьян согласен. Зачем отдавать свой бесценный ресурс кому-то, если можно приберечь его на крайний случай? Панических атак в комнате и истерик это не отменяет, но слёзы — тоже что-то бесполезное. Чтобы стать совершенным, нужно прекратить чувствовать и думать головой. Холодно и расчётливо. Так, как велел бы отец. Тот бьёт Себастьяна по руке линейкой так, что начинает сочиться кровь. Мать рассыпается в просьбах. Себастьян думает, что заслужил это. В доме пропадает ещё одна точилка, но теперь она используется определённо не для макета города. Лезвие режет слабо, но достаточно, чтобы наказать за оплошность. За очередное проявление эмоций. Поверх старых шрамов вырастают, словно весенние неуверенные побеги, новые раны. Близится время первого полноценного концерта — Себастьян не спит уже будто бы несколько лет.