Кошмар Менсиса

Два года назад       Инопланетная кровь несет исцеление. У нее есть цена, и многим она кажется непомерной, но лишь до встречи с последствиями отказа от оной. Мы, мистики Церкви, часто впадаем в сентиментальность, читая утренние газеты, слушая проносящийся над шпилями соборов плачь вдов и сирот. Мы собираемся в роскошных залах и, раздавив пару бутылочек бренди, пытаемся найти способ «спасти Ярнам» от крови. Мним себя героями-моралистами, учеными, толкающими телегу под названием «человечество» к свету.       «Кровь всех нас сделает чудовищами!»       «Обряды привлекают агрессивных детей Рода!»       «Народ страдает!»       Слова эти когда-то были и моими. Ровно до тех пор, пока суровая реальность не ударила меня по лицу тяжелой дубиной ужаса, напомнив о забытом страхе умирания. В тот день, когда я в последний раз навестил Кэрила Бласко. Помню так, будто это было вчера: он сидел предо-мной, по обыкновению покуривая трубку, медленно покачиваясь в кресле-каталке. Сушеный, морщинистый, будто забытый на солнце чернослив. Я смотрел на него, чувствуя страх и отвращение, отказываясь принимать реальность. Пытаясь забыть, что видел его еще молодым парнем с густой каштановой шевелюрой, аккуратной бородой и бойким огнем в глазах. Выдающийся ученый, философ, мыслитель, оккультист, любимец женщин и франт в вечно отглаженном дорогом костюме со стрелками, превратился в развалину. Всего лишь на шестом десятке лет. — Что, давно не видел старика, да? — усмехнулся он.       Отвечать не хотелось. Я бегло бросил взгляд на зеркало, проверяя, не тронуло ли меня чудовищное проклятие времени. Человеческий век краток, и до открытия Целебной Крови большая часть людей не доживала и до сорока. Но те времена давно в прошлом. Кровь течет рекой, и первые морщины появляются лишь на третьем десятке. Я успокоил себя, увидев в зеркале стареющего, но все еще бодрого мужчину, в самом расцвете сил и перевел взгляд на дряхлеющего друга. — Ты не старик, — попытался пошутить я. — Я старше тебя на пять лет.       Кэрил фыркнул, затягиваясь мягким табачным дымом. А ведь когда-то он курил капитанский табак, выжигающий язык к чертовой матери. Я тяжело вздохнул, искренне жалея о визите. Исследования топчутся на месте, дебилы-студенты сводят с ума, и вид гения, умирающего по вине упрямства, вгонял в уныние. От запаха «бабкиного сундука» и переваренной свеклы тошнило, на темно-красную жилетку налип длинный витой волос сиделки. Я снял его и потер меж пальцев, невольно пытаясь заглушить страх и тяжесть мыслей тактильными ощущениями. Не помогало. — Все нормально. Я сам сделал этот выбор, ты забыл? — Но зачем? Зачем, Кэрил? Во имя чего? Ты мог быть молодым и здоровым, совершать открытия еще десятки лет! А теперь ты умрешь. — Мико, вы так ничего и не поняли, — устало вздохнул Кэрил, поправляя повязку, скрывающую пустые глазницы. — Инопланетная кровь исцеляет тело, но поражает душу. Они приняли ее в себя и теперь — рабы оной, и в жизни, и в смерти. Даже ты, со своим путешествием во снах, не свободен от ее влияния. Лишь вопрос времени, когда она заявит на вас свои права. Марионетки с ослабленными нитями. Но их натянут, Мико. Однажды. — А на тебя права заявит естественный ход вещей, — резко сказал я, вскакивая с кресла. Злоба и боль терзали сердце, и сложно сказать, чего было больше. Я был зол, взбешен нелепыми принципами и спокойной уверенностью. Покоем в каждом слове и движении, при осознании близости смерти. — Ты умрешь, и что толку? Ярнаму нужны такие ученые! Особенно сейчас, когда Чума Зверя… — Мико, ну что ты как маленький, — засмеялся дряхлый старик. — Даже до Лоуренса дошло. Чуму Зверя не остановить. То, что мы видим — конец. Медленная смерть от заразы. Укус бешеной собаки. Мой резонатор… голоса Великих многое нашептали мне. — Это не конец, — раздраженно ответил я. — Церковь почти разгадала загадку Чумы Зверя. Пройдет год, может два — не больше, и лекарство будет найдено, люди исцелятся и тогда… — Что тогда? — Да что угодно. Наука может решить любой вопрос, разгадать любую загадку. Генри тратит гигантские суммы на исследователей Хора и Бюргенверта, я лично видел лаборатории «приюта». От них захватывает дух, Кэрил! Моя работа туманна и не гарантирует результат, но я верю в успех Церкви. Я верю в Генри и ты тоже должен верить в него. Он не раз доказывал, что может плыть против течения и одолевать любые трудности. Ну или… ну или я найду лекарство. Если Великие отзовутся на зов во снах. Уж они то должны знать знать, как спасти человечество. — И велики ли шансы? — ухмыльнулся старик. — Нет. Знать как — половина беды. Я не возлагаю на Школу Менсиса надежды в этом начинании. У нас другие приоритеты. Но я верю в Церковь. Не в институт монахов и проповедников, не в Хор — хоть они и гениальны. Я верю в Лоуренса. — Надеюсь, вера себя оправдает. Правда надеюсь. Но мы оба не дети и все прекрасно понимаем.       Кэрил медленно поднялся с кресла и, подойдя к столу, положил дрожащую ладонь на небольшое устройство, сверкающее черным деревом в свете дрожащего пламени. Дрова в камине трещали, языки пламени отбрасывали на стены зловещие тени, искажая пространство в темных углах.       Лето. В комнате жарко, но меня бьёт озноб. — Мой рунный инструмент. Мой резонатор, — прошептал старик, поглаживая крышку устройства. — Столько звуков не расшифровано, столько слогов не понято. Прими я кровь — звуки исказила бы ее природа.       Старик нежно улыбнулся и медленно опустился в кресло. Из груди вырвался болезненный вздох увядающей жизни. Я заставил себя сесть. — Я не о чем не жалею. Тревожат только мысли… ну, знаешь, о том, что за чертой. Что есть смерть, Мико? Будет ли загробная жизнь? Или безмолвная пустота пожрет разум, не оставив ничего? Увижу ли я жену и дочек, или котлы преисподней, полные вопящих страдальцев? Не смейся надо мной, друг. Я стар, и умру в ближайшие годы. Ученый или нет, но мне простительны такие мысли.       «С меня хватит»       Я резко поднялся и зашагал к выходу. Хотелось как можно быстрее вырваться из тисков кошмара наяву, сбежать от неизбежного рока. Меня не пугала смерть как таковая — много, слишком много ее повидал. Нет, ужасала не смерть, а это медленное умирание, гибель мысли, предсмертное существование в виде сморщенного, бессильного бурдюка, с трудом способного подтереть зад. — Мико, — бросил он мне в след. — Что лучше, как ты думаешь? Жить монстром, или умереть человеком?

***

      Наши дни       Закат предвещает кровь. Холодный воздух врывается в широко раскрытые окна, принося с собой запахи химических реагентов и жженого пороха. Солнце уходит, умирает — да здравствует его величество ужас. Он блестит алой кровью на широких мечах Людвига, на громадных молотах и цепных пилах, горит смертельным огнем в соплах пушек и мушкетов. Он в воплях отчаявшихся. Тех, кто пытается переждать ночь охоты у дрожащего пламени камина, за закрытой дверью. В сиянии алых ламп сердобольных горожан, готовых помочь измученным охотником водой, пищей и бинтами.       Ужас везде. Даже здесь, в квартале Я’аар Гул, хитро затаившимся у дымных городских мануфактур, подперев жирным каменным боком улицу красных фонарей. И, что хуже всего: он в моей голове. Как сонмы оголодавших червяков, как рой паразитов, копошащихся в каждом дюйме воспаленного мозга.       Я устал. Я раздражен, я хочу выпить чего покрепче и, пьяным и безмолвным, уснуть под столом в кабинете, забыв обо всем на свете. Забыть разговор на повышенных тонах, выбросив из головы приказ королевы и просьбу Марии. Забыть смерть ученика и осуждающие взгляды его семьи. В первый раз за десять лет я пожалел о том, что бросил пить.       Наши желания — да кому до них есть дело?       Я закрыл глаза и стукнулся лбом о журнал, сосредотачиваясь на прохладе страниц и ребре корешка. Сквозь раскрытое окно дул ветерок, пытаясь сбить заметки со стола, на улице звучали первые звуки выстрелов, смешанные с бесстыдным хохотом шлюх и пьяным гомоном работяг, взявших штурмом городские трактиры. Охота охотой, чудовища чудовищами, а надраться после двенадцати часов изнурительного труда на фабрике — святое дело. Я улыбнулся, чувствуя, будто чья-то незримая, тысячепалая рука вжимает лицо в стол, не давая даже шевельнуться.       С улицы донесся звук бьющегося секла. Взвизгнула молодая девка, загоготали работяги, грязно ругаясь. Пусть пьют, пусть кутят всю ночь на пролет, заливая кошмары разбодяженным пойлом. Их жизнь — счастливый миг, в сравнении с бытом рабочего до открытия Благой Крови. Пятьдесят лет назад они не жили, а существовали, умирая в двадцать пять — тридцать. Их жен уродовало время, болезни и роды, их дети умирали в младенчестве, из их домов денно и нощно звучал тихий плачь, вперемешку с кашлем и хрипами — предвестниками смертельной пневмонии. Больше никто не болеет, детки растут здоровыми и счастливыми, жены рожают без всяких рисков. И, будто этого мало, Благая Кровь еще и насыщает организм, сильно снижая потребность в еде. Работяги повысили свой уровень жизни и нашли отдушину в кутеже, без страха не проснуться на утро.       «Если плюсы так велики, Мико, непомерна ли цена?»       «Я хочу выпить» — Надо понюхать кофе, — пробубнил я, с трудом поднимаясь. Физиономия смяла страницы дневника, размазало чернила на последней строчке. — Черт.       Плюнул на ладонь и спешно принялся стирать чернила со щеки, мысленно ругая себя за ленивые порывы. Хотелось спать, но дело не позволяло оторваться от бумаг. Устало вздохнув, я откинулся в кресле и бросил взгляд на стеклянные шкафы, заставленные редкими птумерианскими артефактами. Свет фонаря отражался от начищенного до блеска шлема и кривых клинков с зазубренными лезвиями.       Раздраженно фыркнув, я хлестанул себя по щеке, заставляя вернуться к бумагам. Оставалось написать еще два письма с инструкциями ученикам. Они должны действовать быстро и четко, дабы успеть уберечь тайны Школы Менсиса от загребущих лап Кейнхерста, если королева решит от меня избавиться. От этой алчной до власти бесполезной демоницы можно ожидать чего угодно, кроме пользы для народа.       Дописав последнее письмо с распоряжениями Софии — самой толковой из учеников, я вновь обратился к минувшему разговору с Людвигом. Ни красноречие, ни долгие монологи о важности исследований сна не пробили «слоновью шкуру» этого охотника. Его вид встревожил. Некогда молодцеватый красавец-мужчина с густой черной гривой и подбородком-подковой казался бледным как смерть и каким-то перекошенным. Он больше не носил облегающих мундиров, отдав предпочтение серым накидкам и мантиям, будто пытался скрыть что-то. И, что куда важнее: он больше не расставался с мечом ни на секунду. Мистическое оружие покоилось в ножнах у него на спине, отбрасывая видимые лишь озаренным космические блики. Я отогнал прочь зловещие мысли. В конце концов, все легко объяснялось депрессией и посттравматическим стрессовым состоянием, вызванным резней в Старом Ярнаме. Немногие могут сделать то, что сделал Людвиг и сохранить трезвый рассудок. Жить с пониманием содеянного, каждый день вспоминая о десятках тысяч сожжённых, расстрелянных, заколотых в одну единственную адскую ночь — тяжело. В миг превратиться из «Священного клинка Церкви» в «Проклятого Людвига», или «Ублюдвига», как его заглаза прозвали церковные моралисты. Отсюда алкоголизм и, возможно, опиумная зависимость.       Вид главы охотников тревожил, но то, что тот говорил: приводило в ярость. Хор счел мои исследования слишком затратными, а перспективы открытий — сомнительными. Нет, о закрытии Школы речь не шла, но и рыболюдов мне не дали, заморозив едва дошедшую до кульминации работу. Я догадывался о том, чего именно добивается Церковь. Они желают повторить удивительный «успех» ректора Виллема и создать свою Великую или Великого. И для этого выделялись просто чудовищные средства и ресурсы. А я… а что я? Любители крови и вивисекции всегда смеялись над нами, сновидцами.       Сны — не явь, и живой Великий, способный стать еще одним донором инопланетной крови для бесконечных храмов Церкви — куда более жирная добыча, нежели долгие монологи с мудрейшими из Рода. Меня задвинули на второй план. Но встревожило не это. Вернее, не только это. Королева Аннализа — этот бесполезный пережиток прошлого, лицо отмирающей тирании, потребовало к себе глав всех научных групп с отчетами о ходе исследований и ситуации в городе. Список «гостей» четок: Миколаш Новак — глава оккультной Школы Менсиса, баронесса Мария Ленге — глава научной группы Астральной Башни, Людвиг Ван Бетвехт — глава Церковных охотников, Логариус Сиджис — глава боевого крыла Церкви Исцеления, Виллем Чемберли — глава Бюргенверта, Амелия Раймси — викарий Церкви Исцеления. И из всего списка лишь ректор Бюргенверта не может явиться.       Я не знал, для чего на самом деле королева звала нас на прием. Скорее всего — ради очередной дешевой демонстрации контроля. Аннализа лелеет иллюзию власти над Церковью Исцеления. Ее глупость — но как же она раздражает. Само существование монархии кажется мне нелепой ошибкой истории, рудиментом почившей эпохи. Ярнам — промышленная империя, оставившая позади дремучие и необразованные века, с феодалами и крестьянами-рабами. В новой эпохе — веке машин, капитала и свободы нет места правителям по праву рождения. Тем более таким одиозным, как Аннализа. — Что-то я притомился, — буркнул я, потирая закрытые глаза подушечками пальцев. Веки налились теплой кровью, захотелось долго и протяжно зевнуть. — Ладно, пора спать.       Я аккуратно убрал письма в стол и, сладко потянувшись, встал из-за стола. Меня ждал неосознанный сон — набор смутных, неразличимых иллюзий вне контроля. Пустая трата времени, но без нее нельзя. Стук в дверь заставил вздрогнуть и тихо выругаться. Я резко убрал со стола сверкающую раковину — Авгур Ибраитас и крикнул: — Войдите!       Дверь раскрылась и в проеме появилось бледное, немного угрюмое лицо Софии. Плечи напряжены, губы поджаты, взгляд хищной птицы — верный знак напускной решимости. Нам явно предстоял неприятный для нее разговор. — Профессор Новак, разрешите? — А, умница моя! Как раз «к столу». Вот, — я постучал пальцем по конвертам с письмами. — Если со мной случится… несчастье, Школу Менсиса возглавишь ты. Это, — палец лег на белый конверт. — Это тебе поможет принять дела и наладить полезные связи в Церкви. А это, — я положил ладонь на черный конверт. — А это не вскрывать, даже если ад сойдет на землю. Передашь черный конверт охотнику по имени Мадарас. Или его брату. Они знают, что делать.       София застыла, изумленно глядя на меня широченными глазами. — Я… я не знаю, что сказать. Спасибо за доверие, мастер, но… мои навыки не так хороши, как ваши. Да, я почти что ваша ассистентка, и много работала во снах, но управление Школой — это политика. Я не думаю, что… — Ты умеешь практически то же, что и я. Пару десятков лет — и будешь на моем уровне. А что до политики — то не бери в голову. Хуже чем я все равно не будешь, — засмеялся я. — Напоследок дам хороший совет: Выходи замуж за простака без связей с Церковью. И старайся со всеми дружить. Особенно с церковниками. Не повторяй моих ошибок, — усмехнулся я. — Я им последую, мастер. Даю вам слово, — засмеялась София, поправляя волосы. — Правда, брак меня не интересует. Я — женщина науки.  — Ну это пока что. Рано или поздно захочется и семьи, и деток. Поверь врачу психиатру, умница. Итак, с чем пришла в столь поздний час? — Поздний? — София изогнула бровь. — На часах пять минут девятого. — Любой час поздний для того, кто не спал вторые сутки, умница. Клянусь, еще пару часов работы и мне явится кровать на паучьих ножках и силой заставит уснуть. И тем не менее? — К вам тут женщина пришла. На встречу. Вы просили предупреждать, чтобы без спроса… — Что за женщина? — Она не представилась. Сказала: «вы знаете, кто она. Вы назначили встречу». — Волосы белые? — Что?       Я промолчал, сердито глядя на ученицу. Она прекрасно расслышала вопрос. — Да, белые. — Пусть зайдет.       Но ученица не спешила уходить. Она мялась, взгляд метался по кабинету, тонкие пальцы нервно теребили подол черной мантии, небрежно накинутой поверх традиционной формы Бюргенверта, подшитой под женскую талию. — Профессор… Виктория очень просила спросить у вас разрешения на кое-что. Я сказала ей, что просьба абсурдна и вы будете рассержены, но она была… исключительно настойчива. Я бы не сказала, что мы прям подруги, но я у нее в долгу и… в общем, просьба… — А сама Виктория почему не спросит? — Она боится вашего гнева. Виктория в Школе всего год и ее разум еще не готов к таким потрясениям. — Ладно. Хотя я не помню, чтобы гневался последнее время. — Постоянно. Вы постоянно гневаетесь, — хмыкнула София. — Но это не проблема, мастер. Все в Школе взрослые мальчики и девочки. Все понимают важность и сложность работы. Я слежу, чтобы так продолжалось и дальше. — Ты моя умница. А вопрос то какой?       Ученица замялась. — Хм… можно… можно ей покинуть Я’аар гул в это воскресенье? — Зачем? — На… похороны Томаса.       «Начинается»       Она, верно, всерьез думала, что я начну орать. Иначе не объяснить, почему ее и без того лишенное краски лицо побелело сильнее, когда я расхохотался. Все знают: Миколаш Новак — вспыльчивый человек, но ничто не придает ситуации большую комичность чем преступная глупость. А уж сантименты ее породили или нет — не важно. — Нет, что за вздор?! — сказал я. — Эта дура что, хочет оказаться в толпе любопытных родственничков и шпионов? И что она им будет говорить? Как объяснит смерть этого болвана? Я от его родителей еле отбился, и думаешь, они на нее не насядут? А где толпа родственничков, там и шпионы Кейнхерста, Школа Менсиса — секретное научное подразделение. Она что, не знает значения слова «секретно»? — Я… — Мой ответ — нет! Донеси его до этой дуры. А теперь, Софи, закрой дверь с той стороны и позови Марию. И если я еще раз услышу от кого-нибудь из учеников подобную просьбу — вырежу мозг и вышвырну на помойку, к чертям собачьим! Конверт не забудь. — Я им передам, — хмыкнула София. — Простите, что побеспокоила. Нам готовится к погружению в сон? — Пока отдыхайте. — Не дали подопытного? — спросила она. Весь ее вид выражал крайнее разочарование и грусть, не уступающую моей. — Нет. А теперь — Марию. Будь любезна. Конверты не забудь!       Ученица скрылась и я, тяжело вздохнув, рухнул в кресло. Ярость отступала, уступая место уколам совести. Разум ворчал, осуждая вспышку гнева. С каждым месяцем гнев все настойчивее пытался занять место в числе моих личностных качеств. Я не мог это исправить, и оставалось лишь мириться, да купировать вспышки. По возможности.       «У кого ключ — тот и доктор, — пронеслась мысль, когда я достал из тумбочки пузырек с инъектором»       Пламя потолочного фонаря отражалась от желтоватого стекла причудливыми зайчиками. Редкая артериальная кровь. Дорогая вещь — но я могу себе такое позволить. Многие мистики предпочитали для исцеления исключительно менструальную кровь девственниц, отмеченных прикосновением Ибраитас, но я держался от нее подальше из-за риска закончить как Лоуренс. Дело в одержимости Великих в продолжении рода через смертных женщин. Каждый Великий, в том числе и Бесформенный Идон пытаются оставить потомство. У них не выходит, насколько я знаю, но попытки сильно влияют на половую систему влияемых. Скажем так, вымываемые с менструальной кровью яйцеклетки — частично оплодотворены Великим, а значит, попадая в кровь с инъекцией передают десятикратно больший заряд космической энергии. Я вколол ее себе лишь раз, десять лет назад. До сих пор из памяти не выветрилось чувство безграничной силы и бодрости. Но как когда-то сказал проректор Виллем:       «Чем ярче горит костер — тем быстрее прогорает топливо. Бойся бледной крови»       Я уже давно не трачу все свободное время на женщин и кутеж, но терять человеческий облик и становиться «посланником небес», все же, в планы не входит. Все, сидящие на менструальной крови члены Хора в той или иной степени мутировали. Кто-то полностью, как «посланники небес», кто-то частично, потеряв глаза и конечности.       «Самое трудное — не разбить инъектор»       Я едва не вскрикнул, когда бодрящая кровь попала в организм через бедренную артерию. Сердце больно йокнуло, перед глазами поплыли черные круги, в ушах противно зазвенело. А затем пришло то, ради чего многие готовы вырвать сердце родной матери — эйфория крови. По венам будто растекся горячий мед, усталость разом исчезла, и я резко выдохнул, чувствуя, что улыбаюсь до ушей. За пару мгновений из истощенного, усталого и мучимого нервными расстройствами ученого, я превратился в бодрого и бойкого парня, готового и желающего плясать всю ночь напролет, в обнимку с молодой красавицей. А то и с двумя сразу.       Я услышал стук ее сапог задолго до того, как Мария вошла в кабинет. Не ожидал, что придет, не ожидал, что решится, но почувствовал приятное разочарование, увидев знакомый охотничий наряд и волчью треуголку. — Можно? — Конечно, конечно! — весело сказал я, указывая на свободный стул напротив стола. — Я был уверен вы не придете. Как же радостно бывает ошибаться!       Мария не улыбнулась и, бросив угрюмый взгляд на лежащий на столе инъектор, села, закинув ногу на ногу. Пальцы впились в колени, изумрудная брошь на гофрированном белом платке, повязанном вокруг горла, сверкнула изумрудным светом. За окном что-то вспыхнуло, а затем раздался громоподобный взрыв. Стекла задрожали. — Взрывчатку «бочонков» не утилизировали? — хмыкнул я, глядя на зарево. — Ей взрывают кровоглотов, профессор. — Ну славно, — я весело хлопнул в ладоши. — Что-ж, предлагаю переместить нашу беседу в более подходящее для этого место. — Куда?       Я пододвинулся ближе и ответил: — Вам в голову. В сон, если серьезно. — Подопытных у меня нет, исследования стоят, зал-сомнарий как раз свободен. Не беспокойтесь, там все продезинфицировали. — А можно поговорить здесь? — нахмурилась Мария. — Я не горю желанием погружаться в свои сны, профессор. — Ну, в принципе, можно и здесь, но это контрпродуктивно. Психиатрия — наука молодая, и многие механизмы работы сознания и подсознания нам, ученым, пока непонятны. Приходится работать вслепую, полагаясь только на искренность больного. А больной всегда врет, даже когда говорит правду. Как минимум — самому себе и не злонамеренно. Традиционный способ — если это слово применимо, займет недели и месяцы постоянного анализа. Сны же значительно упрощают процесс. — Вы можете просто посоветовать что-нибудь от кошмаров? Успокоить нервы, заглушить боль? Без всего этого «психоанализа» и прочих погружений мне в голову?       Я покачал головой. — Нет. Проблему это не решит. Если уж совсем не хочется — можете уехать из Ярнама куда-нибудь на ферму. Здоровый сон восемь часов в день и сексуально активный любовник поправит вам здоровье. И сон, и любовник — обязательны. Что? Нет нужды так смотреть на меня, моя дорогая. Мужчине я бы посоветовал бокс, но вы — не мужчина. Вам куда больше пользы принесет нормализация именно женского гормонального фона. Избыток тестостерона вам больше вреден, чем полезен. Ах да и необходим полный отказ от целебной крови. Полный отказ, леди Мария.       Мария поджала губы, пальцы впились в колени до побеления костяшек. — Я не могу бросить пациентов, — холодно ответила она. — Я никуда не уеду. — Тогда ответ один — сон. Не волнуйтесь, я уберегу вас от кошмаров, — добродушно сказал я. — Сон — не явь. Вы в любой момент сможете проснуться. Но если вы хотите три месяца каждый день приходить сюда, рассказывая обо всех мелочах вашей жизни — то давайте займемся традиционным психо… — Ладно, — резко ответила она. — Если это поможет. — Это поможет, — сказал я, вставая из-за стола. — А вот насколько эффект будет силен — зависит от вас. Идемте.