Кошмар Менсиса

      Сомнарий — удивительное сооружение. Ушли годы кропотливой работы и изучения оккультных текстов, прежде чем мне удалось создать его. Он — спальня и механизм, портал и замочная скважина. Место, где я сумел раскрыть весь потенциал осознанного сна и приблизится к черте, отделяющей нас от измерений Рода.       Марию впечатлил округлый потолок, сплошь покрытый резными символами, геометрическими фигурами, и сложными заклятиями, с безупречной точностью воспроизведенные скульптором, нанятым за чудовищные деньги. В зале — ничего, кроме пятнадцати стульев, выставленных кругом, накрытых белой тканью. Шестнадцатый пришлось убрать из-за некротических энергий. Поверх ткани сверкало черненное железо клеток Менсиса, ждущих новой возможности провести хозяев по лабиринтам грез. — Здесь немного темновато, — сказал я, извиняясь. — Обычно мы ставим пять ламп вдоль стены, но сейчас… — Все в порядке, — ответила охотница, не сводя глаз с фигур. — Я уже видела эти письмена. Это птумерианский, да? — Он самый. Рад, что охотничья муштра не выбила мои лекции из вашей головы! Но, кое-что вылетело, я вижу, — засмеялся я, жестом указывая на один из стульев. На нем проводила ритуалы София. Едва ли пол ученицы хоть как-то мог повлиять на ход ритуала, навредить или помочь Марии, но перестраховка не повредит. Я поднял клетку, щёлкнули маленькие замочки, и метал сомкнулся вокруг моего лица, неприятно надавив на плечи. Мария подняла бровь. — Мне… тоже нужно надеть это? — Разумеется. Ткань со стула можете не убирать, если пожелаете. Устройство на моей и вскоре на вашей голове — это клетка Менсиса. Я ее изобрел. — Она железная? — спросила Мария, держа предмет так, будто тот ничего не весил. — Не совсем. Решетки железные, основание чугунное, а макушка — сплав меди и серебра, в железном кожухе. Эта вещь — не блажь и не шлем, леди Мария, а инструмент. Она облегчает проводимость космических энергий из вовне прямиком в мозг сновидца, — я кивнул, когда замочки ее клетки защелкнулись. В который раз отмечаю, сколь нелепо выглядит клетка на женщинах. Внушительный, тяжеленный цилиндр на тонких, в сравнении с мужскими, плечах. — Стабилизирует сон, предохраняет от травм центральную нервную систему и облегчает пробуждение. Незаменимая вещь. Моя гордость. — Ясно. Я не понимаю, что именно должно произойти после того, как я засну? — хмуро спросила Мария, садясь на стул. — Руки на подлокотники, иначе онемеют. Боль повредит сну.       Я сел на свое место и, глубоко вдохнул, приготовился к погружению. Обычный сон — ничего экстраординарного. Вот только мне хорошо известно, как легко он способен превратиться в кошмар. И последнее, чего я желал — оказаться во власти ее кошмаров. — Вы уснете. Я усну, а затем проникну в ваш сон и там мы будем работать, хоть всю ночь на пролет. В комфортной для вас обстановке. — Все равно не понимаю, как это работает. — Ну смотрите: ваш сон — это реальность, создаваемая сознанием и подсознанием. Эта пара — любовники, две части единого целого. Ваше подсознание в момент сна перестает подавляться осознанием и открывает чулан, полный мыслей, воспоминаний и впечатлений. Все переживания разом наваливаются на мозг, вызывая перегрузку. Чтобы избежать повреждения мозга и обеспечить отдых — сознательное, задвинутое на второй план, использует эту мешанину и пытается систематизировать как умеет. Создавая неосознанное, шаткое, туманное и лишенное конкретики измерение. Это сон. Первичный сон. Или «неглубокий», как мы его называем. С таким сном взаимодействовать невозможно, уж слишком он хаотичен. Оттого вторгнуться в чужой сон — невозможно. Можно лишь быть в него приглашенным. Абсолютное большинство людей видит лишь этот уровень сна. И подняться на уровень ниже возможно лишь усилием. И не маленьким. — Хм. — Ведь, если вы осознаете себя во сне — сознанию придется привести туманный и шаткий мир в более четкую и физически обоснованную форму. Подсознание же не может отойти на второй план, иначе мозг осознает тело в реальности и сон разрушится. Вы проснетесь. Для удержания сна необходим очень вдохновленный озарением Рода разум или, вам повезло, клетка Менсиса. Она ослабит сознательное, усилит подсознание и создаст пусть и гибкую, но устойчивую реальность внутри каши видений. Сон внутри сна. — Эм…профессор… — Далее, на сцену выхожу я, — рассказ увлек. Я не смотрел на Марию, сосредоточив все силы на лекцию, вспоминая былые годы преподавателя в Бюргенверте. Объяснить теорию сна другому ученому и видеть непонимание и шок в глазах — истинное удовольствие. — Я создаю свой сон и, с помощью оккультных заклинаний и клетки помещаю его в ваш сон. Мое подсознание и сознание сливается с вашим, но не полностью, а частично, создавая единый мир, где вы — хозяйка. А я — нудный гость, с минимальной властью над реальностью. — Профессор Новак… — Далее мы начнем систематизировать ваш сон, создавая с его помощью проблемные моменты и стрессовые ситуации. Каждый — отдельный сон внутри общего сна. Каждый уводит нас на уровень ниже, пока не подойдем вплотную к области глубокого сна. Где поют низшие дети Рода — их можно потрогать, они безобидны и дружелюбны. По вашему желанию, естественно. Возможность изменить жизнь во сне или переосмыслить опыт — главный инструмент сомна-терапии. Если бы не трудоемкость — я бы давно внедрил его в инструментарий психиатров сумасшедших домов. В теории, им можно лечить практически любое приобретаемое безумие. От депрессивных расстройств до контузии. От фобий до навязчивых идей. — Профессор! — И… что? — осекся я, глядя в недоуменные глаза Марии. — Я не понимаю. Ничего. Из того, что вы сказали, весь сон будет похож на слоеную булочку? Тесто — внешний сон, снаружи. Варенье — осознанный сон, внутри? Так? — Да. — Ну слава… — И нет. Все сложно. Это слойка внутри слойки, внутри забегаловки «Кондитер Джейме», внутри частного зала в недрах вашего мозга! — Ясно, — буркнула Мария. — И что теперь? — А теперь, моя дорогая, пора спать. Не обращайте внимание на дискомфорт от сидения и вес клетки. Просто закройте глаза и попытайтесь расслабиться. Зал-сомнарий упрощает процесс.

***

      И снова пробираюсь сквозь пелену. Медленно, стараясь не нарушить сон дремлющей охотницы, не превратить его в кошмар. Оцепенение плавно отступило, и я обнаружил себя в полутемной гостиной дома поздне-ярнамской архитектуры. Пахнет пылью, плесенью и вареной репой, над головой покачивается догорающий масляный фонарь. Одинокий огонек за мутным стеклом не справляется, и густые тени будто окружают со всех сторон.       Оглядываюсь, внимательно рассматривая каждую деталь убранства на предмет аномалии. Увиденное приятно удивило четкой симметрией углов и полным отсутствием аберраций. Не смотря на мрак, я отчетливо видел столы и стулья, ряды пыльных книг за стеклом стеллажей, поскрипывающее колесо кресла-каталки и блестящую этикетку забытого у камина бренди.       «Что не так? Почему именно этот дом?»       Напрасный вопрос. Стоило опустить взгляд, и по спине пробежал противный холодок. Пол оказался залит кровью и клоками шерсти. Некоторые балки выдраны, на иных — следы от когтей. Входная дверь распахнута и на окровавленном полу отчетливо виден искаженный прямоугольник падающего света. Сон становился четче, принимая меня как почетного гостя, раскрывая детали, видимые лишь хозяйке. Тишина сменилась лязгом и рокотом, воем и грохотом ружей и мушкетов. Охота идет, ужас идет — бойтесь охотников.       Я глубоко вдохнул и решительно вышел из дома, чувствуя, как прохладный осенний воздух ночного Ярнама забивается под складки черно-красной мантии. Сон клубился в рыночном квартале, среди десятков закрытых лавочек и ярко горящих придорожных фонарей. Сыро, холодно, противно с непривычки. Я оглянулся, подмечая крохотные изменения в знакомом пейзаже. Память человека — причудливая вещь. Во сне мы видим не реальный мир, а наши воспоминания о реальном мире. Я не без довольного интереса обнаружил: некоторые дома поменялись местами, высокие статуи у дверей часовен утратили свой гротеск, а Астральная Часовая Башня, казалось, стала раза в два массивнее, возвышаясь над иллюзиями сна. Но, в целом, Ярнам остался прежним. Те же многоярусные каменные джунгли. Готические шпили, пронзающие вечно угрюмые небеса чернеют, как и прежде, отбрасывая зловещие отражения на вечно захлопнутые ставни и мутные стекла мозаичных окон. И лишь массивный циферблат Астральной башни горит изумрудный сиянием, уподобляясь луне.       Вдруг нечто выползло из темного переулка. Массивное, окровавленное, неописуемое. Будто человек, волк и кабан слились воедино и, омывшись в крови, явились по мою душу. Я сглотнул едкий ком, выхватывая из внутреннего кармана пальто Авгур. Раковина с космическим слизнем вздрагивает, отдаваясь противным покалыванием во лбу. Тихая песнь древней Дочери Космоса придала уверенности, и я решительно уставился на крадущееся ко мне чудовище. Громадные багрово-черные когти пронзали камень мостовых, сорвавшаяся со спины кожа стала платком плоти, полу-скрывшей черные глаза и пасть, сочащуюся ядом. Оно ощетинилось и ускорило шаги, ритмично стукая массивными когтистыми ладонями. Шлеп. Шлеп. Шлеп.       Я попятился, дрожащие пальцы впились в раковину. Казалось, мне не хватает воздуха, а сердце стремится выпрыгнуть из груди. Сон — не явь, но лишь для бодрствующих. Смерть во сне кажется такой реальной.       Зверь внезапно остановился, когти глубоко погрузились в грунт, хребет выгнулся, пасть раскрылась, сверкнув двумя рядами длинных клыков. Я застыл, воображение тут же нарисовало картину расправы. Когти, выпускающие внутренности, рассекающие печень и легкие. Когтистую пасть, срывающую лицо с костей. Свист крови из разорванных артерий и боль, настолько абсолютную, что можно сойти с ума.       «Я умру и проснусь. Вот только ощущения будут очень даже реальными»       Миг, и кровоглот бросился в атаку, вытягивая длинные руки на меня. Блеск окровавленных когтей ужасал, вопль резала слух, лишая мужества. Но тварь не на того напала. Космический Авгур не подвел, даже во сне.       Я вскинул руку и призвал Ибраитас на выручку. В мозгу что-то вспыхнуло, звезды космоса сверкнули перед глазами, озаряя темные Ярнамские улицы белым сиянием, пополам с огнем цвета индиго. Кровоглот отчаянно взвыл, когда из моей руки вырвался пучок длинных, гибки щупалец, обрушиваясь на него чудовищным кинетическим ударом. Тварь отлетела, вереща и дергаясь в конвульсиях. Едкая, ядовитая кровь хлестанула на стены и окна, кусок «платка» оторвался, оголив искаженное абсолютной ненавистью лицо. — Вот черт, — прошептал я, пятясь. Удар Авгура ранил зверя, но не убил. И теперь чудовище пойдет в атаку с утроенной яростью.        «Зов вовне! — промелькнула лихорадочная мысль. — Нет, слишком сильный выброс энергии. Нарушит сновидение! Лучше умереть и погрузиться в ее сон еще раз. Это будет дьявольски больно»       Раковина обжигала руку, стало противно от медного привкуса крови на языке. Зверь резко вскочил и бросился в бой, вопя так, будто вся ненависть и боль мира воплотилась в этих криках. Я отскочил и едва не рухнул в грязь, уходя от горизонтальных ударов. Чудовище резко развернулось, а затем раздался звон, через мгновение сменившийся хрустом.       Тварь взревела, и я весело вскрикнул, заметив охотницу на ее спине. Мария спрыгнула с крыши и парой резких ударов перерубила хребет и плечевые суставы зверя. Потоки яда хлынули из ран, но женщина успела спрыгнуть и, приземлившись, продолжила рубить тварь молниеносными ударами «райкуйо». Раздался гром, и голова кровоглота взорвалась, а после из переулков вышли старые охотники. Они разделали зверя за пару мгновений, превратив в сплошное месиво кровоточащей плоти. — Валлар, Генриетта, оцепить квартал! — послышался знакомый властный голос. Я улыбнулся, заметив Германа во главе охотников. Выглядел тот паршиво, но куда лучше, чем после той резни в рыбацкой деревне. На стареющем лице — мрачная решимость, на лезвии косы — запекшаяся кровь. — Потрясающе! — воскликнул я, глядя на женщину с добротой и сладкой патокой на сердце. Другие охотники не обращали на меня внимания. — Охотник остается охотником, даже во сне! — Профессор Новак? — удивленно спросила Мария, стирая с клинка кровь. — Вы что здесь делаете? Немедленно уйдите с улицы!       Я не мог сдержать улыбки, глядя на Марию. До нее начинало доходить и это — самый прекрасный момент в осознанном сновидении. Понять и осознать нереальность происходящего — незабываемое чувство и я искренне завидовал Марии, испытавшей его. В полной мере. Все, что от меня требовалось — усилить нереальность происходящего. — Герман, скажи ему. — Да, Герман, скажи мне, — весело усмехнулся я, театрально разведя руки. Старый охотник не ответил. Старые охотники делали свое дело так, будто меня и не существует вовсе. Будто я — причудливая галлюцинация отравленной женщины. Мария нахмурилась, крепче сжимая рукоять двойного клинка. — Этот кровоглот был сильнее других, — сурово сказал Герман. — Нам нужны еще люди. — И куда теперь? — мрачно спросил Ямамура. — К акведукам, потом на погост. Мария, ты в порядке? — Герман, профессор Новак… он… Ох, — охотница закрыла глаза и нервно помассировала виски. Моя улыбка раздражала ее, но сдерживаться не было сил. — Они не видят вас, потому что мы во сне. Я поняла. — О да.       Мария раскрыла глаза и болезненно посмотрела на Германа, уводящего отряд охотников с улицы. Миг, и ночной гул охоты сменился приятной тишиной. Охотница подняла руку и коснулась прутьев клетки Менсиса, точно возникшей из неоткуда. Герман и охотники скрылись и мне бы успокоиться, но что-то хлестануло по мозгу сомнением. На миг мне показалось: у самого поворота в переулки Герман едва заметно обернулся и посмотрел… на меня.       «Это бред, — подумал я, отгоняя наваждение» — Но почему чудовище напало на вас? Оно вас видело. — Не совсем. Чудовище действует согласно своей роли. Оно должно напасть на человека, и оно напало, — я указал на лежащий среди пыльных ящиков растерзанный труп. — Реалистичность моей схватки с кровоглотом обусловленная незнанием вами того, что произошло в переулке до вашей атаки. Вы точно знали, что делали и что говорили охотники, потому они и не отходят от сценария. Оглянитесь, леди Мария. Все это. Ярнам, кровь, зверь, ночь охоты и даже моя схватка — все это у вас в голове. — Значит, все нереально, — изумленно прошептала она, убирая клинок в ножны. — Более чем реально. — Но вы сказали… — Я сказал: «сны — это не явь». Я не говорил, что сны — это не реальность. Вопрос лишь в том, КАКАЯ это реальность. Позвольте мне создать для вас подходящее место для бесед.       Создание сна — задачка, не допускающая спешки. Время во сне течет иначе, то ускоряясь, то замедляясь, а бывает, и сворачиваясь в спираль. Из-за стресса Мария не могла создать что-нибудь легкое и позитивное, потому основную работу пришлось проделывать мне.       Усилием воли я выстроил парк Бюргенверта, в его золотые годы. Скамейку, в тени ветвистых древ, приятной тенью заслоняющих нас от палящего летнего солнца. Зеленый ковер аккуратных газончиков радовал вкраплениями розового и алого — пышных букетов цветов. Пахло сочной листвой, бутонами алой розы и едва уловимым ароматом свежей выпечки, принесенным ветром из булочной Матильды. Сон выбил Марию из колеи. Она молчала, глядя на работу мастера, периодически задавая вопросы о ходе работы, искренне не понимая, как ночь стала днем, осень — летом, а промерзшие улицы Ярнама — декоративным садом университета. — Я всего лишь использую свои мысли и образы. Свои воспоминания, — сказал я, материализуя группу студентов младшего курса, играющих в крикет. Не было необходимости в таких деталях, но уж очень хотелось произвести впечатление. Не из порочных побуждений, а из профессиональной гордости ученого. — Я часто сидел на этой скамье, отдыхая от лекций, и хорошо помню каждый элемент антуража. Вы тоже проводили в этом парке много времени, и легко принимаете созданную мной реальность. Создание сна — увлекательная задача. Позволяет посмотреть со стороны на собственные заблуждения. Я научу вас.       Я рухнул на скамейку, жестом указав на россыпь ярко-красных цветов. — Создайте пчел над этими цветками. Вы ведь помните, их было много.       Марии удалось усилием воли материализовать трех пчелок, сидящих на листьях. Никаких сложных действий, никакого полета и движения. Ничего удивительного. Создание динамичных объектов из воспоминаний в чужом сне — сложная задача. Многие мои ученики до сих пор испытывают проблемы с этим. Легким усилием воли я оживил насекомых, и те моментально улетели прочь. Мария мрачно хмыкнул, опуская взгляд на руки. Перчатки охотницы все еще покрывала кровь кровоглота. — Тот сон, почему я оказалась в нем? — спросила она. — Ночь охоты. Я не помню, чтобы мне он когда-нибудь снился. В последний год я вижу лишь кровавую луну и рыбацкую деревню. И никаких других снов. — Это не так. За ночь вы видите не один, а дюжину разных снов. И почти все они забываются поутру. Но кошмары и самые яркие сны — оставляют смутные обрывки воспоминаний. Ночь охоты — так же была одним из ваших снов. Неосознанных, не удерживаемых в памяти. — Ясно. Профессор… вы точно не знаете, что именно произошло в рыбацкой деревне? — серьезно спросила она, глядя мне в глаза. Вопрос смутил. — Я знаю, что произошло. Пока я и мои ученики спали, что-то случилось с Кос. Она погибла и тело выбросило на берег. Рыбо-люды взбесились и напали на нас. А что? — Это не вся правда.       От горечи в голосе пошатнулся сон. Солнце стало тускнеть, в летний день ворвался холодный ветер, побивая цветы. Я смотрел на ее бледное, измученное лицо, не понимая, о чем она говорит. — Вы не представляете, какого это, — сказала она. — Знать, что случилось на самом деле и молчать. Я знаю, что он сделал. Что МЫ сделали, профессор. — Вы про Виллема? — Мы все всё видели, — продолжила она, не обращая внимания на вопрос. — Видели и закрывали глаза. Виллем злоупотребил гостеприимством рыбо-людов, профессор Новак. Он счел их мутации — процессом возвышения и хотел узнать их природу. Он… да не только он, но и Церковь похищали жителей деревни. Их животных, их мутировавших женщин-улиток и препарировали…       Я слушал зловещие откровения охотницы, и паззл трагедии выстраивался в голове. О многом из рассказанного догадывался, кое-что доносили шпионы, но размах злодеяний поразил. Стало ясно, почему все попытки Школы Менсиса вступить в контакт с Кос во сне не увенчались успехом. Пока дрема опутывала нас, а молитвы звучали вне осознанных измерений, на части рвалась плоть, лилась кровь и крики боли уносились в небеса. Мария описывала зверства ученых в таких красках, что кровь стыла в жилах. Солнце посерело, летний ветерок стал промозглым ураганом, студенты теряли симметрию, превращаясь в уродливые фантомы.       Кошмар приближался.