Кошмар Менсиса

Две недели спустя. Квартал красных фонарей       Летняя ночь под чистым, звездным небом. Приятный летний ветерок колышет волосы, разнося вдоль переулков голоса толпы и звуки отдаленных выстрелов. Даже здесь, в окружении вульгарного лоска, среди льющегося рекой пойла и вони продажной любви звучит эхо нескончаемой охоты. Рев пламени и свист пуль, вой чудовищ и грохочущие удары мечей-молотов — все это кажется ужасающими видениями, галлюцинациями сумасшедшего пропойцы, слишком много принявшего на грудь. Пахнет сексом, ромом и рвотой, слух режет нахальный крик проститутки, высунувшейся из окна, озаренного огнями борделя. Бесстыдно размалеванная, с умело скрытыми косметикой язвами заразы, она машет алым платком, сверкая обнаженной грудью. Зазывает, манит отчаявшихся ублюдков, примирившихся с ночным ужасом.       Смотрю на нее и ухмыляюсь. Увядающая красота, жалкая, промотанная жизнь, не спасенная даже силой целебной крови. Переулок Фонарей полон таких как она. Тех, то продает себя. Свое тело и душу, отдаваясь десяткам пьяных, воняющих дегенератов за ночь ради очередной дозы. Ради того, чтобы днем, облачившись в платье и изящную шляпку прийти в храм за очередной дозой исцеления. — Эй, красавчик! Хочешь поразвлечься? — смеются шлюхи, зазывно виляя обнаженными прелестями. На лицах похотливые улыбки — в глазах мертвенный холод, жалость к себе и ненависть ко всем вокруг. Яркие платья с бахромой сверкают в свете алых фонарей, отбрасывая зловещие блики на дорожные лужи. Мерзость.       Двери борделя «Алый закат» всегда открыты, а двор забит кэбами. Из раскрытых в летнюю ночь окон звучат стоны и смех, звенит стекло, бъет по ушам противно громкая музыка. Голодные до золота взгляды скользят по мне. По старой жилетке, по грубой куртке и потертым, широким штанам. Для них я — всего лишь еще один измученный сменой работяга, нашедший в дырявых карманах лишнюю монету на измену уродливой жене.       Я вошел в бордель и сел за один из столиков, дожидаясь «бордель-маман» и принялся жадно глазеть на происходящее вокруг порочное безумие. Пьяные работяги и торговцы самозабвенно лапали полуобнаженных девок, заливаясь дешевым алкоголем. Девки разносят пойло и закуски, надрывается неумелая певичка под аккомпанемент шарманки. Вид ярнамских проституток — самых красивых в мире, возбуждал, подначивал к пороку, будил первобытные инстинкты. Бледная шлюха, на вид не старше четырнадцати, в короткой гофрированной юбке и полу платье с обнаженной левой грудью поставила предо мной бутылку вина, бокал и нарезанные яблоки, с запиской. — Вам подарок, — сказала она. — Матрона скоро спустится.       Я кивнул, спешно раскупоривая бутылку. Натянутые, точно корабельные канаты нервы требовали успокоения. Страх жаждал уступить место смелости, сдаться перед самим лучшим из все хлекарств — алкоголем. Я наполнил бокал и вмиг осушил его, закусывая яблоком. Спиртное притупило отвращение к еде, подавило рвотный позыв. — Может быть, пока ждете, вы хотите…       Она бесстыдно изогнулась, предлагая себя. Я кивнул и ударил о стол золотой монетой, приглашая разделить с собой вино. Алкоголь и женщина — что может лучше утолить печали и успокоить расшатанные нервы ученого, с головой погрузившегося в темные тайны двух безумны и гениальных ублюдков. Меня не интересовало имя шлюхи. Я просто посадил ее возле себя и принялся нежно ласкать, осушая бокал за бокалом, глубоко вдыхая запах ее духов, ловко скрывавший вонь дюжин мужчин, покрывших собой каждый дюйм ее нежной, почти белоснежной кожи. Дурман и похоть гасили переживания о ходе экспериментов. Все шло из рук вон плохо и будущее проекта, результат всей моей работы сейчас зависел от воли хитрой и расчетливой женщины, медленно приближающейся ко мне. — Вам нравится Лейла, господин? — звучит нежный тембр откуда-то слева. — Она стоит своих денег. — Прочь, — шепнул я на ухо шлюхе и та, резко спрыгнув с меня, поспешила скрыться, заарканив другого пьяного мужика. Едва слышно скрипнули ножки стула и бордель-маман заняла место напротив меня, оценивающе глядя из-под длинных ресниц, подведенных черной тушью. Широкое платье из алого бархата с корсетом будто бы горело в приглушенном пламени фонарей и ламп, пухлые, алые губы изогнулись в ухмылке, серые глаза сверкнули зловещим огнем. Я улыбнулся и, прикончил полупустой бокал. — Никто не сравниться с вами, мадам. — Вы много пьете в последнее время, — подметила она, кивая на полупустую бутылку. — Я думала вы — убежденный трезвенник, Мико. — И вы были правы. Я действительно не пил, — засмеялся я, наполняя бокал новой порцией. Кровавая жидкость блестела, отбрасывая на пальцы забавные блики. Язык приятно немел, жар раскаленной лавой разливался по венам, убивая страх перед этой без преуменьшения ужасной женщиной. — Хм, самая страшная глупость в моей жизни. — Я передала ваше послание, — ответила она, продолжая зловеще улыбаться. — И? — я подался вперед, пытаясь прогнать хмель. — Они согласились с вами встретиться, но с условиями. Вы должны понимать — это будет непросто устроить. Они с радостью помогают избавиться от глаз измученным видениями клиентам нашего заведения, но вы… вы часть Церкви, профессор. Милейшие дамы справедливо недолюбливают церковников и не доверяют ни вам, никому бы то ни было. — Разумно, — фыркнул я, откидываясь на спинку стула. — Я так понимаю, вы потащите меня к ним с мешком на голове? Или как-то так?       Бордель-маман ухмыльнулась, поглаживая густые русые волосы, рыжим огнем ниспадающие на шею. Она казалась относительно молодой, не старше двадцати — но видимый возраст обманчив в Ярнаме. Ее имя Патриция и она знает все, имеет связи с каждым элементом теневой жизни города, манипулирует похотливыми политиками и банкирами и, по слухам, подкупает некоторых охотников, используя их как наемных убийц. Теневая королева, царица шлюх. Такого не достичь за краткий, полный боли и тягот жизни смертной дурочки. Нет, Патриция наверняка не младше меня, если не старше. Она будто бы уловила мои мысли и многозначительно кивнула. — Вы боитесь? — спросила она. — Грешен. И тем не менее если это необходимо — я пойду на такое. Можете хоть в бочку меня засунуть, если это приведет меня к ним. Мое дело не может ждать и вознаграждение… — Да-да, им известно, чем вы занимаетесь. Прежде чем я озвучу условия, нужно кое-что уточнить. Вы осознаете последствия? В вашей организации есть шпионы Хора и… — Нонсенс. Я знаю своих учеников много лет, некоторых с самого рождения. Среди них нет шпионов. Вы переоцениваете Хор, моя дорогая, — усмехнулся я, прикончив бокал и съев яблоко. — Они слишком заняты интригами, политикой и дурацкими опытами. Им не до Школы Менсиса. Ученые Приюта относятся к моей работе с пренебрежением. — И тем не менее они следят за вами. Милейшие дамы хотят гарантий, что Хор не доберется до них. Не наложит лапы на секреты Хемвика, как они уже неоднократно пытались. — Об этом я поговорю с ними лично, — резко ответил я. — Вам же достаточно знать, что я намерен компенсировать «милейшим дамам» риски. — В каком объеме? — ехидно спросила она, чуть подаваясь вперед. — В каком им будет угодно. — Это именно то, что я хотела услышать. Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, насколько высокой будет эта компенсация? Милейшие дамы, так получилось, имеют исключительно острую нужду кое в чем, и вы… и только вы можете ее утолить. — Что за нужда? — Понятия не имею, — пожала плечами Патриция. — Узнаете у них. Встреча пройдет завтра в полночь. Будьте на погосте. Там, где вы обычно бываете в минуты размышлений.       Я кивнул и бросил хмурый взгляд на пустую бутылку. — Желаете остаться? Наше заведение многое может вам предложить этой страшной ночью охоты. И Лейла пока еще не занята. — Нет меня ждет работа, — сказал я, вставая из-за стола. — Спасибо за содействие, дорогая Патриция. — Всегда рада, профессор. Не забудьте, кто помог вам, когда добьётесь успеха.       Не было нужды напоминать. Я никогда не забываю тех, кто помог. И не прощаю врагов.

***

      Свержение монархии имело свои последствия. Я узнал от друзей в политике о том, что заговор зрел достаточно давно, и кружки антимонархистов революционеров только и ждали удобного момента для удара и захвата власти. В первую же неделю после «смерти» Аннализы Парламент раскололся, и верные ей аристократы и богатеи подняли остатки армии в штыки, надеясь удержать гибнущий строй, что еще недавно обеспечивал их власть и благосостояние. Однако многие солдаты не любили королеву и презирали монархию, вдохновленные речами либералов и агитаторов о республике. Армия раскололась, третий и двадцать восьмой фузелерские полки захватили Ноттингхем одной молниеносной атакой взяв под контроль административный центр страны. Те лоялисты, кто не сумел сбежать от ярости заговорщиков, были прилюдно казнены на городских площадях. Их напомаженные головы, еще недавно носящие дорогие цилиндры, покатились с гильотины под свист и улюлюканье толпы, нашедшей в старой власти источник всех своих бед и несчастий. Верные королеве города вспыхнули в огне всеобщей революции, когда бунтовщики из парламентариев дали отмашку законспирированным ячейкам. Даже Ярнам — считавшийся тихой гаванью, далекой от большой политики и священным местом кровослужений, не избежал этой участи. Сразу шесть городских кварталов вспыхнули, став полем битвы. Констебли Вальтера оказались бессильны против озверевшей толпы, внезапно доставшей спрятанное до поры оружие. На улицах выросли баррикады, свистели пули и ядра. К счастью, пламя это угасло после третьей же ночи, когда вооруженные люди перебили лоялистов и верных королеве чиновников и оказались наедине с чудовищами. И тут явился, во всем своем великолепии, Людвиг со своим ополчением. Власть монархии обратилась в пыль, власть Церкви в городе стала абсолютной. Агитаторы во всех бедах обвинили Кейнхерст.       Сидя в рабочем кабинете, склоняясь над разрывающими разум трудами двух гениев, я часто ловил слухи и шепоты учеников, обсуждающих эту изящную дезинформацию. Пепельная кровь — болезнь, поразившая Старый Ярнам и появление чудовищ, и нищета, и нехватка целебной крови — во всем обвинили монархию. Под окнами постоянно орал агитатор от Хора, внушая жаждущей откровений толпе правдоподобную ложь. Он кричал, что всю кровь забирали аристократы и армия, что деньги и лекарства интересовали Аннализу меньше, чем бесконечные, никому не нужные войны на востоке и западе. И что теперь, когда грязь монархии пала, все заживут как в раю.       Они верили в Церковь Исцеления и ошибались. После «гибели» Логариуса Хор объявил перевыборы понтифика, назначив лидером слишком юную и наивную Амелию, присвоив ей новый титул, какой ранее носил лишь Лоуренс. Возможно чтобы польстить ее самолюбию или сыграть на все еще тлеющих углях любви, но они нарекли ее Первым Викарием, взвалив ношу, заведомо неподъемную для монашки, неискушенной в политике и интригах.       Я же, верный слову, продолжил работу над мозгом Джонатана. Ученики оказались рады моему возвращению. Еще бы, они готовились стать под начало какого-нибудь наглого выродка из нечистокровных, а по итогу получили назад своего мастера, да еще и с драгоценной книгой еретика в придачу. И только Софию тревожило мое состояние. Ее, видите ли, беспокоила моя новая страсть. — Я не пьяница, — говорил я себе, бросая очередную бутылку в ведро. — У меня тяжелая работа. Разуму нужен отдых.       И видит Оедон — это правда. Пока горела страна и свистели пули, я погружался в ужасающие откровения Виллема и Кернса, периодически уходя в сон исследовать мозг. Сознание Джонатана оказалось удивительно податливым для сторонней работы. В нем не осталось ничего человеческого, никаких воспоминаний, ни тени личности, лишь голод и страдание. Нам удалось погрузить его в постоянный сон и создать там вторую реальность. Точно команда искусных художников, мы наполняли чистый разум Джонатана мысле-образами, формируя целый мир, наполненный деталями и страхами. Мы выстроили замок куда, как я надеялся, сможем призвать Великого. Проблема, как и прежде, состояла в ограниченности мозга. Каждая новая постройка, каждый образ или живое создание усиливало стресс Джонатана, и тот постоянно впадал в полудрему, разрушая труды сновидцев. Ему критически не хватало озарения, гениальности, связи с Бесформенным Идоном. Я не мог убедить дегенеративный разум сесть и почитать на досуге труды мистиков и оккультистов, или принять участие в кровослужении с молебном. Я не мог рассказать ему о мудрости Рода так, чтобы он понял хотя бы одно слово из моих речей. Оставался один единственный путь — тропа, проложенная мастером Виллемом. Усилить озарение мозга искусственным путем.       Я не знал, как это будет происходить и как это повлияет на сон и способности Джонатана, но был полон решимости довести дело до конца. Передо мной стояло две сложные задачи: выстроить надежную, устойчивую «платформу» сна. А затем пригласить туда Великого для вожделенной беседы. И, если первую мне поможет решить Виллем, то по второй неожиданным помощником стал покойный Кернс. Из его трудов стало ясно, что та мелодия, высеченная на алтаре — ни что иное как любимая соната некого Мерго — Великого. И с ее помощью можно призвать часть его силы в реальный мир. Руки ломило от желания поскорее проиграть музыку в готовом кошмаре.       Но прежде чем я это сделаю, нужно найти людей. Записи Виллема не оставили неясности: с ведьмами Хемвика или без, но глаза нужно как-то добывать. Нужно найти людей, тронутых озарением, желательно измученных им, а затем…       «Похитить»       От мысли стало не по себе, но внутренний голос заглушил муки совести. Да, лишать людей зрения, пусть даже и такого искаженного — жестоко, но куда более жестоко отказаться от работы и обречь Ярнам на гибель. Школа Менсиса и ее исследования — единственная надежда города… нет, всего мира на спасение. Ради этого можно пожертвовать парой-тройкой человек. Мораль неуместна, когда на кону миллионы и миллионы человеческих жизней, пополам с наследием Генри. — Черт, — буркнул я, вставая из-за рабочего стола. — Руны и пентакли в записях Виллема уже начинали сливаться — первый знак переутомления. Покачнувшись, бросил взгляд в раскрытое настежь окно, откуда в комнату влетали звуки бесконечной охоты, эхом и рокотом несущиеся над шпилями готических храмов. Там, над россыпью горящих окон, сиял изумрудный циферблат Астральной Часовой башни. Массивные стрелки отмеряли три часа ночи, минута в минуту.       «Она наверняка тоже не спит, — подумал я, выходя из кабинета. Эхо разносило мои шаги по всем залам и коридорам спящей Школы. Почти все лампы не горели, и лишь одинокая лучина в руке освещала путь по знакомым до боли местам, мимо бледных гомункулов, провожающих меня пустыми взглядами»       Я не видел Марию после резни в Кейнхерсте. Говорили, что она очень плохо пережила этот удар и с головой погрузилась в работу, пытаясь облегчить страдания своих пациентов. Мне бы навестить ее, но чутье подсказывало: она не хочет меня видеть и наверняка возлагает часть вины за резню. То, что я едва не лишился дела всей жизни и самой жизни из-за нее, давало моральное право не испытывать ни жалости, ни сочувствия ни вины по отношению к Марии Ленге. Но сердце — странный механизм. Не знаю, что вызывало эту странную, противную боль вины. Нарушенный ли долг психиатра, отказавшегося продолжить лечение пациентки? Или простая, человеческая жалость к женщине, потерявшей все. Абсолютно все, и оставшейся наедине с десятками изуродованных несчастных, не имея ни знаний, ни возможности помочь. Я представлял, как она медленно обходит лаборатории, как и я в тишине глубокой ночи. Как не может поднять глаз от мозаики пола, сжимая и разжимая кулаки, а бледные гомункулы, дремлющие в колбах, провожают ее взглядами лиц, лишенных глаз.       Я остановился напротив гомункула и заглянул в его черные глаза. Он смотрел на меня, без всякой мысли в искаженном кровью черепе. Длинный, почти на четыре головы выше меня, с непропорционально длинными руками и тощим, но чудовищно крепким торсом. Идеальный страж, бдительных охранник и свирепый цепной пес на службе Школы. — Наша жизнь ничего не стоит, Стенли, — сказал я. Легонько хлопнув того по предплечью. Гомункул едва заметно вздрогнул. — Важно лишь то, что мы оставим после себя. Наши труды, благо для общества, что мы принесли.       Добродушно хмыкнув, я продолжил путь через мрак. — Мерго, — шепнула Мария.       Я резко остановился, чувствуя, как рой ледяных муравьев бежит по спине. Голос звучал из-за спины. Резко обернувшись, едва не вскрикнул. Там, где минуту назад стоял гомункул, оказалась одетая в скромные одеяния женщина, подозрительно, пугающе похожая на Марию. — Мария? Что ты… о нет, — прошептал я, пятясь. Белая, фарфоровая кожа блестела в свете лучины. Неподвижные глаза смотрели на меня, пальцы с видимыми сочленениями едва заметно теребили подол платка. Кукла, тот самый подарок Генриетты, следила за мной и улыбалась. — Он ждет вас, добрый профессор. Не сдавайтесь. Вы на верном пути. — Кто ждет? — Он рассчитывает на вас, — кукла добродушно склонила голову, от чего мои поджилки затряслись.       Миг, и видение растаяло. На месте зловещей куклы как и раньше возвышался гомункул, глядя на меня пустыми черными глазами. Лучина в руке дрожала, сердце рвалось из груди, липкий, противный пот пропитал рубашку. Судорожный вздох вырвался из груди. — Господи. Чертовы галлюцинации. К ним невозможно привыкнуть.       Ноги сами принесли меня в зал-сомнарий, переоборудованный под изучение мозга Джонатана. Гибель Кейнхерста дало нам время полностью подготовить помещение, увеличив его почти в два раза. Огражденный крепким стеклом и решетками, мозг висел на железных цепях, пульсируя и сочась сияющей слизью. Он спал и видел сны, нами построенные. Я не без удивления заметил у ограждения Софию. Девушка смотрела на мозг, сложив руки на груди и что-то едва слышно шептала. — И что ты здесь делаешь? — спросил я, вставая возле нее. Ожидал, что та испугается и вздрогнет, но ученица лишь тяжело вздохнула, переводя на меня измученный взгляд. Она заметно похудела, под глазами темнели круги — последствия усиленных погружений в сон. Состояние не смертельное, я собирался дать ей и остальным отдых в пару дней, как только договорюсь с ведьмами. — Я, кажется, приказал тебе отдыхать. — Я просто пытаюсь понять. — Да? И как успехи? — Как можно сотворить нечто подобное с человеком? Я чувствую… ему тяжело. Ему больно. Мне так его жаль. — Чувствуешь? — удивился я. — Поподробнее. — Я не знаю, как это объяснить, но… профессор… — она опустила взгляд, сжимая кулаки. Губы дрожали, черные волосы налипли на лоб. — Что происходит, София? — Я беременна.       Меня словно молния поразила. — Что?! — изумился я. — Вот как? Хе-хе, поздравляю, моя дорогая. И кто счастливчик? — Никто, — ответила она, глядя на меня взглядом, полным чудовищной муки. — Я девственница. — Не понял. — Я была в клинике Йозефки. Простите, но я не решилась просить вашего разрешения. Я должна была выяснить я… я должна была. Она обнаружила процесс формирования плода, и он… он не развивается, будто нечто… будто нечто тормозит его. — Маать твою, — протянул я, опираясь на решетку ограды. — Замечательно. Только этого мне еще не хватало. Тебе следовало сперва поговорить со мной! — Я испугалась, — виновато всхлипнула она. — Я все рассказала Эдгару и он убедил меня прийти в клинику. — Эдгару? — ухмыльнулся я. — И он убедил… ясно. — Это началось после Кровавой луны. Помните — те слова из книги Кернса? «Когда в небе вспыхнет кровавая луна в чреве появится дитя Великого»? — Поздравляю, дорогая моя, — издевательски усмехнулся я. — Похоже, кто-то из Великих счел тебя исключительно привлекательной и оплодотворил ненароком. А может и сам Оедон, если Йози не врет. — Профессор, мне не до шуток. Я знаю как это все звучит и… что мне делать? — чуть не плача спросила она. — Йозефка предложила аборт, но… но я боюсь. — Исключено. Во первых — это опасно. Твой организм пока что слишком слаб для таких операций. Знаешь что? Давай не будем делать из этого странного явления трагедию. Ты хорошо себя чувствуешь? Ну, помимо перегрузки во сне? — Она кивнула. — Вот и славно. Раз уж такое дело — от сновидений я тебя отстраняю. — Профессор… — Это приказ. На пару месяцев — как минимум. Будешь помогать в реальном мире, по мере возможностей. Если плод так и не продолжит расти — вернешься к работе. — Профессор, а если все-таки сделать аборт? Йозефка сказала, что мой случай не первый и в Церкви такие операции уже проделывали и не раз. Я… я не хочу остаться за бортом сейчас. Я хочу продолжить работу!       «Да неужели? — подумал я. — А я что-то не слышал о таких операциях. Нужно серьезно потолковать с Йозефкой на досуге» Я очень хотел, чтобы Софи продолжила работу. Видит Бог она — самый талантливый из учеников Школы. Для нашего общего дела было бы выгодно успокоить ее и вернуть в сон, но все нутро протестовало против такого решения. Измученный, болезненный вид молодой девушки раскаленной спицей пронзал сердце, вызывая чудовищный приступ вины от одной мысли о подобной эксплуатации. К тому же, я не был готов вот так сходу отмести теорию об оплодотворении Великим. Это маловероятно. Это практически исключено, но все же, прецеденты были. История королевы Ярнам — яркое подтверждение оных. — Запрещаю. Абортировать эту штуку очень опасно. Софи, — я нежно обнял ее и прижал к груди. Девушка тихо заплакала, пропитывая мою жилетку слезами, смешанными с косметикой. Сердце йокнуло от жалости. Страшно представить, какой ужас испытывает моя лучшая ученица. Нежелательная беременность сама собой не подарок, а уж от сверхъестественной сущности — тем паче. — Ну-ну, все будет хорошо, моя дорогая. Это безумный мир.       Она легонько отстранилась и коротко кивнула, утирая слезы. — Простите, — всхлипнула она, утирая слезы. — Это… это просто слишком для меня. В последнее время столько всего ужасного случилось. Все этих погромы, чудовища и вы… мы вас едва не потеряли. — Да. Но теперь я здесь и не потерплю паники и хандры. Прекрати гипнотизировать беднягу Джонатана и ложись спать. У тебя все признаки истощения. Нужен отдых. На утренний сбор не приходи — спи, сколько позволит организм. Это приказ.       Она кивнула, но не спешила уходить. Будто хотела сказать что-то, но слова застревали в груди. Я устало вздохнул и поднял бровь. — Ты еще что-то хочешь сказать? — Я… нет, — она отвела взгляд. — Хотя постойте, я должна сказать. Я изучила записи и мне кажется, что Мерго вызывать нельзя. Кого угодно, только не ее. — Почему же?       Я нахмурился, ожидая откровений. — Если этот Великий связан с королевой Ярнам… он может быть угрозой. Может оказаться злом… быть опасен для вас. Вы лучше меня знаете трагическую историю королевы. Что если это ошибка? — Иди спать. Я обдумаю твои слова.       Девушка благодарно кивнула и поспешила уйти, оставив меня наедине со спящим подопытным. Слова Софии вышибли последние остатки сна, наполнив мозг мрачными, тягостными мыслями. История Ярнам… Почти два десятка лет я изучал культуру Птумеру, собирая по крохам обрывистую, призрачную как утренний туман историю погибшей цивилизации. Но о последней королеве почти не было сведений, и лишь труды Кернса проливали свет на ее судьбу, пусть и не без сравнительного анализа. Если еретик вел Аннализу по пути Ярнам, значит птумерианской королеве удалось родить «дитя крови», или, как минимум, приблизиться к этому. Кернс писал, что такое дитя будет обладать чудовищной силой и властью как над измерениями сна, так и над материальным миром и сможет провести человечество через астральные слои, позволив вознестись, как когда-то вознесся Род. И Мерго с этим как-то связана. Но как, и кто она такая вообще? Или Мерго — это «он»? Тот самый Великий, кто заделал дитя Ярнам и Аннализе? — Бред собачий, — устало буркнул я, глядя на пульсирующую плоть мозга. — Нужно больше информации.       Беременность Софии — вот это штука. В сказку про оплодотворение Великим верилось с большим трудом. Были более разумные объяснения, превращающие недоумение в ярость. Не исключено, что мою ученицу кто-то изнасиловал, пока она спала, а та и не догадывается. После долгих часов осознанных сновидений мозг сильно устает и обычный сон может быть почти беспробудным, крепче алкогольного и опиумного забытья. Пока исследования не завершим, в бордели я никого не отпускаю, а София — красивая юная девушка. Возможно, кто-то из учеников воспользовался удобным моментом утолить плотскую страсть и остаться безнаказанным. А что до заморозки процесса развития — то это вполне может быть обычной патологией. Плод не растет, потому что умер, а целебная кровь препятствует некрозу его тканей. Я не большой знаток в этих делах, но всякое может быть. Но у меня не было ни единой мысли, кто мог совершить нечто подобное. Единственный мужчина, кто, помимо меня, пользовался ее благорасположением — ее старый друг Эдгар. Но он, если память мне не изменяет, гомосексуалист. В нем я уверен.       «Нужно приказать Эдгару расследовать это. Наверняка он уже этим занимается, но разговор, все же, стоит провести»       А что до операций — то я решил не торопить события. Пусть девочка хорошенько выспится и, если плод начнет вредить здоровью, пригласим Йозефку со всеми принадлежностями и уберем его. Конечно был небольшой, крошечный шанс что все ее слова — правда и ее действительно оплодотворил кто-то из Великих. В таком случае аборт может разгневать «счастливого папашу», и поставить под угрозу жизни всей научной группы. И этот вопрос необходимо разрешить.       «Придется навестить Йозефку, если время будет. Она сказала: «такие операции уже проводили». Интересно, что бы это значило?» — Слишком много всего, — буркнул я. — Нужно выпить.       На дне бутылки нет ответов, но судьба любит ищущих, так ведь?