Кошмар Менсиса

      Дилижанс продирался медленно, толпы беснующихся горожан растекшейся бурной рекой наводнили улицы, галдя, ругаясь и причитая. Стоило выглянуть в окошко, и становилось дурно от запаха нечистот и немытых тел, от бесконечного потока бледных лиц, искаженных злобой. Кареты и дилижансы не интересовали их — мне на благо.       Слухи распространяются быстро. В большом городе непросто утаить ужас охоты, вышедший из-под контроля. Весь Ярнам знал: Людвиг «Священный клинок» превратился в монстра, а значит все рассказы пропаганды, все заверения о контроле над эпидемией — ложь. А общество, даже такое одурманенное кровью как наше, может простить многое, но не это. Крики и гул почти оглушали меня, толпа ломилась в ворота часовен и церквей, требуя от бледных от ужаса монахов и монахинь ответов и крови. Сбивались с постаментов статуи великих, бились стекла, падая на дорогу.       Я вздрогнул, когда окошко дилижанса взорвалось и осколки стекла засыпали меня. Миг недоумения сменился мрачным осознанием, когда на полу прекратил кататься кусок черепицы. Видимо хулиганы. Кучер что-то заорал, свистнула плеть, и толпа загудела сильнее. И так во всем городе. Мы ехали мимо квартала мануфактур, продираясь через бунтующих рабочих, мимо нижних террас, соседствующих с канализацией, где нищие окружали сестер доброй воли. Владельцы лавок заколачивали досками витрины, у входа в дорогие рестораны появлялись громилы, деформированные кровью, хранящие верность тем, кто дает кров и еду. А прореженная после свержения монархии жандармерия не могла и надеяться подавить этот ад. Город стремительно погружался в безумие. Порожденное ужасом, отчаяньем и жаждой крови.       И я ехал туда, где эти явления возведены в абсолют.       Мы все когда-то были близки. Генри Лоуренс — наш мечтатель и новатор. Путеводная звезда. Я — сновидец, историк и психиатр Бюргенверта, Герман — Первый охотник и Йозефка — основательница клиники. Пять десятилетий назад умер ее отец — владелец больной кожевенной лавки, и она переоборудовала ее в клинику. Долгая жизнь не стерла ее вечно задумчивый взгляд, полный сострадания и потаенной жалости ко всем нуждающимся. Он отдала себя делу врачевания без остатка, отказавшись от мирских радостей и счастья любви. Она жила в клинике, помогая людям в ранне-церковные времена, когда крови еще не хватало на всех, и бесконечный перечень ужасных болезней косили человечество.       Я спешно шел по коридорам, то и дело обруливая каталки и мельтешащих, суетных врачей Белой Церкви. Волнения в городе вновь наполнили палаты ранеными и умирающими. Они стонали, умоляя о порции крови, будто она могла исцелить все раны на их телах. Омерзительный запах едких химикатов, гноя и гангрены выворачивал наизнанку. Миновав операционные, полные вопящих раненых, я поднялся по высокой лестнице, ведущей в личный кабинет хозяйки клиники. У нее было то, что мне нужно. Я постучал. — Я занята!       Мурашки побежали по спине. Я давно не встречался с Йозефкой, но хорошо помнил ее голос. Мне ответила другая женщина. — Я Миколаш Новак, глава Школы Менсиса. Передайте доктору Йозефке, что мне срочно нужно с ней поговорить. — Профессор? Я… заходите. Дверь открыта.       Я недоуменно пожал плечами. Дернув за ручку, я решительно вошел в пропахший книгами и химикатами кабинет старой подруги и замер, удивленно глядя на нее. Йозефка стояла у чистого операционного стола, проверяя уровень крови в капельнице. Такая, какой я ее запомнил. Серебристые волосы, чистая, белая кожа, одеяние белой монахини с длинными медицинскими перчатками. Она посмотрела на меня с грустной, и меж тем пугающе многозначительной улыбкой. Серые, знакомые глаза блестели в свете ламп, медленно покачивающихся на столе. И это хуже всего. Я точно помнил: у Йозхефки карие глаза. — Йоззи? — Ага, — ответила она голосом Софии. — Она обещала вернуться через минуту. А вы какими судьбами, профессор? Ищите ученицу?       Вопрос в лоб выбил меня из колеи. — Ее схватил Хор. — Это точно, — улыбнулась лже-Йозефка. — Схватили. Что случилось с Эдгаром? Разве он не должен был убить вас в кошмарном сне бедняги Джонатана? Рада, что не вышло, но все же…       Я догадался, но не мог поверить глазам. Женщина, стоящая у стола, не была Йозефкой — это точно. Узнал ее голос, ее строгие, сверкающие космическим огнем серые глаза и сосредоточенно поджатые губы. Поза, жесты, голос, взгляд — не было сомнений. — Софи? Неужели… Она грустно улыбнулась. — Простите, профессор. Я теперь занимаюсь совсем другими исследованиями. Биология и хирургия — интереснее, чем я ожидала, — она отстранилась, когда я попытался обнять ее в порыве чувств. — Профессор, не надо. — Что с тобой случилось? — Ну, с чего бы начать? Эдгар подослал ко мне громил из числа черны охотников. Мерзавец, я думала он имеет ко мне нежные чувства! Меня оглушили, а очнулась я в Приюте. Привязанной к столу, обнажена как нерв. Надо мной люди в белых одеждах, заляпанных кровью с железными ножами, щипцами и иглами.       Я слушал, не в силах сказать ни слова, печальную историю моей самой талантливой ученицы. Сердце обливалось кровью от описываемых ей ужасов. Она не жалела моих чувств, пересказывая с детальной точностью ученой все, что с ней вытворяли вивисекторы Хора. Она кричала так, что вопль эхом проносились по безмолвным коридорам тайных лабораторий, она умоляла о смерти, но ученые Хора отказывали ей в ней. Они пытались ускорить процесс формирования плода вивисекцией и вливанием ударных доз инопланетной крови. Инъекция сменялась многочасовыми пытками, на грани болевого шока — лишь бы довести возможности организма до пиковых границ. Вместе с ней были и другие девушки, разделившие эту страшную долю. Всего тринадцать подопытных, запертых в тайной лаборатории Приюта, без надежды на спасение и избавление от ножей палача, методично, неумолимо терзающих плоть такими способами, от коих даже моя кровь стыла в жилах. Опыты увенчались успехом у всех, кроме нее. Двенадцать девушек, ставших в конце опыта кровоточащими, агонизирующими инкубаторами, родили сформировавшихся младенцев-полукровок и умерли. Но Софи не смогла. Ее плод так и не развился, что бы не делали палачи Хора. Они пытались, снова и снова, но результата так и не достигли. Виной ли тому уровень озарения и сила разума Софии? Или истощение от постоянной работы во сне сделало ее организм крайне нечувствительным к внешним травмам — они не знали. После недели ужасных опытов, когда она едва не сошла с ума, Хор сдался и прекратил бесплодные попытки. Ее сняли с вивисекторского стола, исцелили кровью и провели две дюжины пластических операций. — Они сделали меня такой же, как она, — сказала София, касаясь пальчиками едва заметных шрамов у подбородка и за ушами. — Чтобы я помогала ей работать. Две Йозефки — то, что нужно в наше время. Оригиналу тоже нужно спать, хоть иногда. — Ты можешь вернуться в Школу, — сказал я, подходя к ней. — Прямо сейчас. Хор не посмеет… — Профессор… я не хочу. То, что они делали со мной и другими девушками… увлекло меня. Они открыли мне некоторые тайны, и я очень хочу проверить их опытным путем. Например, вы знали, что человека можно превратить в посланника-полукровку хирургическим путем? Насильно, даже если у него вообще нет «озарения». Потрясающе, правда?! — глаза Софии горели огнем маниакального безумия. — Я видела, как они это делали. У них есть целая орава этих созданий, снующих то тут, то там, среди подсолнухов. Представляете?! Взять человека, со всем его убогим несовершенством, слабоумием и… и… прочим и сделать близким к Роду! Я хочу попробовать! Йоззи не знает о моих планах, но ей и не нужно.       Казалось, я вот-вот заплачу от понимания, во что Хор превратил ее.       «Господи, Софи… что они с тобой сделали» — Не надо смотреть на меня так, будто я сошла с ума, Миколаш, — нежно прошептала она, обняв меня. — Весь этот мир сошел с ума. Вы, я, Хор, все! — От тебя пахнет… — Грязной кровью, — усмехнулась она и, прильнув губами мне к уху, зашептала: — Они сделали из меня охотника. Вы должны знать: посланники могут разговаривать с Великими. Одному члену Хора удалось вознестись, став таким. Он в Великом Соборе, разговаривает с Ибраитас. Но он не отвечает. Хору нужно больше посланников — цена значения не имеет. Я видела… сотни сине-головых гуманоидов, рядами бегущих по лестницам, волочащих на тонких плечах рваные, окровавленные обноски. О, Миколаш, никто не сохранит рассудок после этого. Простите, что подвела вас и поверила Эдгару. Мне не следовало доверять никому, кроме вас.       София резко прижала меня к себе с силой, доступной лишь охотнице и обняла. Я не смог ей помешать, да и не хотел. Чуть отодвинувшись, я нежно поцеловал ее в лоб и прижал к груди, чувствуя биение ее измученного безумием сердца. — Все мы чудовища, профессор. Слабые, алчные, предельно тупые и жестокие друг к другу, — прошептала она, глядя мне в глаза. — И у Великих нет для нас ничего, кроме презрительного молчания. Вы погибнете, или станете сумасшедшим, как я — это неизбежно. Но я знаю: вы никогда не сдадитесь. Просто… просто помните, когда придет и ваш час: вы не одиноки в своем безумии. — Я запомню. — Рада. Но, хм, зная вас могу предположить, что приехали вы за услугой. Что вам нужно от нее? — тихо спросила она, не выпуская меня из объятий. — Только честно? — Доступ в архив. Мне нужны списки жалующихся на видения. — Озарение? Глаза сработали как надо, так ведь? — Да. Лучше, чем мы ожидали. Я создал разумных существ в кошмаре, и они взяли в плен Эдгара. — Отлично. Будь я он проклят о веки веков, мастер. Я достану списки. Мой человек принесет весь нужный архив к воротам в одиннадцать вечера. И не говорите «ей» о том, что я ваша ученица. Это усложнит наше общее дело. — Спасибо, Софи, — ответил я, чувствуя, как слеза течет по щеке. Даже такой, после всех пережитых ужасов, она продолжает помогать мне. — Как бы я хотел разделить кошмар с тобой, девочка моя. — Км… профессор?       Я вздрогну и отпрянул от бывшей ученицы, глядя на стоящую в дверном проеме Йозефку. В ее глазах читалось искренне недоумение, а у меня не было сил скрыть захлестнувшие чувства. — Мико, попрошу не лапать моего двойника в мое отсутствие. Ты совсем не изменился, — добродушно усмехнулась она. — Милочка, как тебе не стыдно флиртовать с профессором в моем обличии! Это ставит под удар нашу с тобой репутацию! — Простите, госпожа Йозефка, — смиренно охнула Софи, лживо потупив взгляд.       Йозефка тяжело вздохнула, покачала головой и сказала:  — Уничтожь, пожалуйста, документы по новым охотникам. — Они все-таки свернули программу? — спросила двойник, подняв бровь. — Они свернули программу. И пошевеливайся, будь любезна. У нас сегодня полторы сотни новых пациентов.       Ученица грустно улыбнулась мне напоследок и поспешила оставить наедине с доктором. Когда дверь захлопнулась, Йозефка тяжело и устало вздохнула, падая в мягкое кресло. Закинув ногу на ногу, она подняла на меня хмурый и немного насмешливый взгляд, осуждая за «флирт» с двойником. Я не стал оправдываться и, пожав плечами, сел напротив нее, благодушно и невинно улыбаясь, как в те далекие года нашей юности. Когда я еще не был женат, а ее муж пропадал в бесконечных торговых разъездах. Йозефка вышла за него по воле отца, и не любила его — достаточное оправдание для порочной страсти двух врачей, слишком уставших от ужасов мира, слишком очарованных грядущими переменами и идеями Генри Лоуренса. — Я догадался. — Ага. И тем не менее ты ее лапал, Мико. Я думала твое либидо поутихло, на девятом десятке. — Нужно ведь иногда расслабляться, «монетка», — усмехнулся я. — Увидел «тебя» и потерял голову от страсти. Бедная «двойняшка», наверное, вне себя от смущения.       Доктор засмеялась. — Ах если бы. Клянусь, ее очень тяжело смутить. Она мне нравится, она полезна, но… знаешь, немного пугает меня. Есть в ней что-то дьявольское что ли. Или это усталость так сказывается, что я становлюсь сварливой бабкой. Мне стоит быть благодарной ей и Хору, хотя бы за возможность спать целых три часа в сутки. — Ты не меняешься, — сказала я, улыбаясь.  — А ты — да, — строго сказала она. — Я слышала, ты опять начал закладывать за воротник. — Откуда ты знаешь? — Да все уже знают! Тебя видели в квартале красных фонарей, пьяным и с проститутками, прости меня Господи. Не мне давать советы психиатру, но тебе бы отдохнуть. Мне больно знать, что Кейнхерст так тебя ранил. Там было очень страшно? — Хм. Ад сошел на землю в замке Кейнхерст, Йози. И этот ад — не причина возвращения к старой привычке. Я много работаю и нуждаюсь в расслаблении. — Алкоголь — депрессант, Мико, — сочувственно сказала она. — От него не расслабляются. — Спорная теория, — засмеялся я. — У нее много критиков. — И все они — алкоголики. Зачем ты пришел? Тебя не было три года, с тех пор как… — С тех пор как меня перестали приглашать на обряд трансформации охотников. И я не желал настаивать на присутствии, Йози. Церковь окончательно сокрализировала обряды и теперь… — И теперь их больше не будет, — улыбка слетела с лица Йозефки. — Охотники… их больше нет. Церковь официально закрыла трансформации. Больше ни одного нового контракта, ни одного переливания мутагенной крови. Охота окончена. — Вот как? — изумился я. — А как же чудовища? Кто будет сражаться с ними на улицах, если охотников нет? — Церковь делает ставку на боевых гомункулов. Охотники, оставшиеся в живых, будут их прикрывать — но не более. Ты не ответил.       Я пришел за списком и тот скоро окажется на рабочем столе. Но совру, если скажу, что не желал просто поболтать с ней. Вспомнить юность, былые, солнечные годы, когда чудовища числились единицами, и все вокруг казалось таким простым. Но Йозефка — занятая женщина, а я — занятой мужчина. И ни она, ни я не потратили бы целый день на такие разговоры. Пришлось назвать единственную причину, способную привести меня в клинику. — Как там Людвиг, Йози? — с искренней горечью спросил я. — Тебя ведь к нему допустили?       Йозефка резко помрачнела и кивнула. Тонкие, белые пальчики впились в подлокотники кресла — верный признак защитной реакции на болезненные воспоминания. Она любила Людвига. Искренней, честной любовью фанатки, идеализирующей образ достойнейшего из мужчин, часто посещавшего клинику. Ходили слухи об интрижке между ними, но я не желал в них верить. Не из ревности, вовсе нет. Просто я знал Людвига лучше многих. Знал имя его истиной, беззаветной любви: «меч лунного света». Доктор тяжело вздохнула и заглянула мне в глаза, выражая желание закрыть тему и выговориться одновременно. Пересилив себя, она ответила: — Чудовищно, — внезапно она засмеялась, искренне и горько. — «Чудовищно», Господь милосердный, что за каламбур? Я слышала: ты помог его схватить. — Да, помог. Ну так, а что с ним? Он сильно…хм, трансформировался? — Очень. Мико, как врач скажи: мне станет легче, если я расскажу тебе все в красках? — Возможно. — Господи. Его трансформации не такие как у Генри. Он почти такого же размера, но… будто превращается не в ликантропа с рогами, а в некое, немыслимое сочетание человека и лошади, с пучком глаз на месте правого плеча. Его лицо исказилось, он почти потерял рассудок. Цепи удерживают его, лекарства и инъекции замедляют мутацию, но уже поступило предложение вкатить в зал Астральной Башни пушку и оборвать его страдания и… Боже, Мико, я проголосовала «за». Его убьют… усыпят через три дня. Многие охотники сошли с ума, многие предали контракт после того, что с ним случилось. Остались лишь самые верные и те, кому больше некуда податься. Многих охотников убили ярнамиты, обвинив в распространении заразы. Жители теперь охотятся на них как на зверей. Я не знаю, что будет дальше, Мико. С каждой ночью число чудовищ растет. Выжившие твари прячутся в стоках и трубах акведука, забивая его. Нечистоты и кровь на мостовых и все больше и больше появляется заразившихся «пепельной кровью». — Церковь опять бодяжит?! — нахмурился я. — Трагедия в Старом Ярнаме должна была положить конец преступной экономии и… — Мико… ну что ты как маленький. Церковь бодяжила всегда. Последствия проявились только сейчас. И я вижу эти последствия на лице каждого нового пациента. В глазах с деформированными зрачками, в нездоровой растительности на лицах, в ногтях, рвущих мясо подушечек пальцев. Городу конец. — А как же политики? Парламент? Ярнам — центр экономической мощи королевства, Йоззи. Вряд ли новая власть позволит ему так просто взять и погрязнуть в Чуме. — И что они сделают? — зло спросила она. — Вот что они сделают? Пришлют фузельеров? Введут на переполненные озверевшими чудовищами улицы регулярную армию? По-моему это и есть живое воплощение фразы «городу конец», Мико. — Я найду лекарство, — сказал я, вставая с кресла. — И не только его. Вот увидишь, Йоззи. — Мико, — по щеке Йозефки прокатилась слеза. — Мико нет никакого лекарства. Чума эта… чудовищность… она внутри нас. Внутри каждого из нас. Мы можем лишь пытаться спасти, кого сумеем и ждать неизбежного рока. Прости…прости, я просто очень сильно устала. Давай… поговорим в другой раз, хорошо? — Как в старые добрые времена? — с болью в сердце спросил я. — Встремся у меня дома у горящего камина, с бокалом вина за половину нашего жалования. Посидим отчаянно. Поболтаем до утра. О новых идеях. О высоких материях. — Обязательно, — солгала она.  — До встречи, Йози. — Прощай, Мико. Оставайся человеком, даже когда надежды не останется.       «Слишком поздно, — пронеслась мысль»       Хорошие слова. Но этого, к величайшему сожалению, я не мог ей пообещать. Нельзя сделать то, что я планирую сделать и остаться в полной мере человеком. София была права: все мы монстры. Мне оставалось лишь верить, что чудовище по имени Миколаш Новак, «Хозяин Кошмара» Школы Менсиса, принесет больше пользы, чем вреда.