Кошмар Менсиса

Три недели спустя       Ушедший с головой в работу, я впал в странное оцепенение души, явившееся холодным, полным зловещего цинизма безразличием к чужим страданиям. После убийства Кэрила и его внучки я был подвержен страху перед самим собой. Мне казалось: нечто ужасное должно произойти с душой и характером после этого злодеяния. Но дни сменили недели, а я остался тем же и даже лучше. Стал настойчивее, целеустремлённые, продуктивнее в работе. Будто уродливая, безобразная, но такая родная часть меня встала на свое законное место, вернув разуму целостность.       Я мог сутками сидеть в кабинете, сверяя руны и чертя символы древних заклинаний, не нуждаясь ни в сне, ни в пище, ни в отдыхе. Мог без всякого намека на усталость проводить операции на мозг Джонатана, вживляя все новые и новые пары глаз. Поступление коих встало на поток, спасибо охотникам-похитителям. Пока город горит, погруженный в хаос, никто не замечает таинственных исчезновений людей.       Антал собрал прекрасную команду отъявленных мразей, подкупив их обещаниями роскошной жизни и богатства. Пятеро подельников, один колоритнее другого. Здоровый громила с ручной пушкой и штык-ружьем — бывший «пороховой бочонок», придурок, охотящийся полуобнаженным в железном решетчатом шлеме, двое близнецов — стрелок из ружья-штыка и любитель тонитруса. И что лучше всего, Мартин Блекмор. Его я знал много лет, как одного из талантливых студентов Бюргенверта, ставшего охотником. Он мастерски владел оккультными техниками и оружием покойного Арчибальда. С ними я легко нашел общий язык.       Все отличались свирепой жестокостью, аморальностью и искренней, достойной воспевания поэтами любовью к легким деньгам. И я потакал их слабостям, как только мог, приковывая их к Школе. София не солгала — я получил громадный список людей, подходящих для опытов. Мужчины и женщины разных возрастов, разного достатка, объединённые лишь одной мелочью: страданием от озарения. И ими Антал, Блэкмор и их ублюдки занялись вплотную. Меня не интересовали методы моих похитителей, пусть некоторые ученики и пытались «открыть мне глаза». Я знал, что они забавляются и грабежами, и изнасилованиями похищенных девушек, и пытками без всякой цели. Но пока они приносили пленников в клетки, а ведьмы рвали глаза, обеспечивая мозг Джонатана регулярной прибавкой озарения — жертвы казались уместными. К чему пустая сентиментальность, если мир на грани гибели, а пленников все равно ждет смерть? Я не мог отпустить их, рискуя раскрыть цену экспериментов общественности, не мог и пристроить всех на службу — от слепых проку немного.        Блэкмор придумал, как использовать ослепленных в интересах Школы. Милосердием было бы просто умерщвлять, но он предложил использовать их как материал для обрядов призыва. И я дал на это согласие.       Мне очень понравился этот парень. Деятельный, энергичный, с вечной улыбкой на мужественном лице, украшенном идеально подстриженной черной бородой. Глаза его горели, ноги постоянно несли заниматься делами. Я искренне жалел, что он не подготовлен к работе во снах, иначе давно бы поставил подле себя, как идеальную замену Софии.       Я поднял взгляд на мозг Джонатана и задумчиво пригладил волосы. Почти сто две пары глаз идеально прижились, наделив мозговую жидкость колоссальным потенциалом озарения. Воздух вокруг дрожал и переливался, будто сам космос стремился разорвать в клочья хрупкую границу между сном и явью, выплеснув все сотворенные мной кошмары на головы смертных. Сам мозг серьезнейшим образом преобразился. Глаза деформировались самым разным образом. Первая пара увеличилась более других, будто бы став основной. Ткань мозга так же изменилась, покрывшись слоем крохотных посланников — существ, более прочих льнувших к маякам озарения. Часть мозговой жидкости отпало и приобрело очертания руки с длинными когтями. Эти перемены тревожили, но я решил, что их причиной является переизбыток озарения. Остался всего один вопрос, одна загадка и все — дело Школы Менсиса подойдет к своему логическому финалу. Я встану там, в центре клубящегося кошмара, среди черных руин широкого амфитеатра и, озарённый светом луны, призову Великого. Или погибну, пытаясь. — Профессор! — весело окликнул меня Блэкмор, входя в зал-сомнарий. Он не переодевался, нося все ту же черную толстую фуфайку, штаны и перчатки, подбитые дубленой кожей. Одежду сделали по моему особому заказу знакомые кожевники, по типу кожаных кирас старых времен. Почти бесполезных против когтей и клыков чудовищ и полностью бесполезных против тайных ударов инопланетной магии, но прекрасно защищающих от кулаков, ножей и топоров перепуганных горожан. Охотники сменили цели и теперь ставили силки на опаснейшее животное на этой планете — человека, — Я знал, что застану вас здесь! — Блэкмор! — добродушно улыбнулся я, крепко пожимая протянутую руку. — Ты вовремя! Наша работа идет очень хорошо, я почти закончил приготовления. — Я заметил, — хмыкнул он, глядя на мозг. — Внушительная штука. — В ней целое измерение. Я почти довел Кошмар до ума. Осталась только одна деталь: мелодия. — В чем проблема? — Ну, «проблема» — сильное слово. Меня смущает суть мелодии. Понимаешь, Майкл, это колыбельная. Послушай сам.       Я быстро подошел к механической шарманке и, активировав механизм, запустил проигрывания расшифрованных нот Кернса. Шестеренки защелкали, создавая тихую, нежную мелодию. Блэкмор нахмурился, скрестив руки. — Пам-пам-пам пам пам-пампам… Колыбельная Мерго, — сказал я. — Я думаю это триггер. — Триггер к чему? — мрачно спросил Блэкмор. — К появлению Великого, конечно! Это может показаться безумием, но я убежден: мы находимся на верном пути. — Профессор, можно вопрос? — Давай. — У вас бывают галлюцинации?       Я застыл, точно пораженный громом. Вопрос застал врасплох, лишив дара речи. Хотелось солгать, придумать байку, лишь бы не нарушать убежденность последователей в моем психическом здоровье. Но Блэкмор… его обманывать не хотелось. И все же я заставил себя солгать, сказав «нет». Невозможно предугадать, как этот талантливый парень воспримет весть о том, что директор Школы Менсиса каждую ночь видит куклу Марии, облаченную в красивое красно-коричневое платье со шляпкой. Она является, принося с собой сонмы посланников и завихрения космической энергии, чтобы поддержать меня. Я не отвечаю на ее слова, борясь с психозом, но голос будто бы звучит в самой подкорке мозга. Некто одобряет мои действия, некто ждет от меня успехов. Я на верном пути.       И уж тем более ему не следует знать о странностях в Кошмаре, лежащих вне моего контроля. Я не признавался, и ученики не догадывались, что странные призраки в черных капюшонах с длинными клинками, и причудливые ожившие манекены — не моих рук дело. Угрозы для нас они не представляли, и страх перед ними уступал желанию во что бы то ни стало закончить работу. Меня трясло в предвкушении долгожданной встречи с Великим. Стоило чудовищных усилий откладывать судьбоносный обряд и возвращаться в реальность, чтобы без устали добавлять глаза на мозговое полотно. — Впрочем неважно, — отмахнулся Майкл. — Я взял на себя смелость оборудовать верхние уровни тюрьмы под обрядовую и нанять скульпторов для постройки статуй Амигдал. Если ваша работа подходит к завершению, я бы хотел заняться независимыми исследованиями на почве Школы. — И что именно объект твоих исследований? — Звонари. Я научился призывать их, — с неподдельной гордостью ответил он. — По моей теории с их помощью можно создать нечто потрясающее. Это, конечно, не такой глобальный труд, как у вас. Но все же… — Хвалю, — сказал я, похлопывая ученика по плечу. — Какого дьявола ты не пришел в Школу раньше, Мартин! Из тебя мог бы получиться отличный сновидец. Пока твои опыты не мешают общей работе и не ставят под угрозу дело Школы — занимайся чем хочешь. У тебя карт-бланш. — Спасибо, профессор. Так… когда вы отправитесь в сон? — Скоро! — воскликнул я. — Скоро, Блэкмор! Дело моей жизни, результат всей работы, судьба всего мира решится завтра! Никто нас не поймает, никто нас теперь не остановит! «Никто»

***

— Тебе не терпится, но все же… ты стоишь здесь?       Я не знаю, что произошло с лесом. Гнилостные миазмы отравили все, и даже погост — некогда спокойное место, тронуло разложение. Попасть сюда оказалось непросто, но я нуждался в этом маленьком обряде. Стоя у поросшей черным мхом могильной плиты, я молча смотрел на высеченные в камне буквы и думал.       Иногда это полезно. Сказать «стоп», остановиться и посмотреть на творения рук своих со стороны. Осознать пройдённый путь и подвести итоги, прежде чем сделать последний шаг на встречу судьбе. Холодный и влажный ветер несет из чащобы зловоние трухлявой древесины и гниющих змеиных шкур. Слуха касается отдаленное шипение.       Я видел их, заполонивших некогда мирные лесные тропки. Целые орды пресмыкающихся тварей, выползших из подземных нор, сбивающихся в клубки, источающие яд. Кто-то из фермеров говорил о призраках среди листвы, о громадных алых глазах и клыках, размером с человека. О маньяке с замотанными глазами, промышляющем каннибализмом. Безумие ли, или есть в этих сказках доля правды — для меня больше не имеет значения. Сплетники видели то, что недоступно глазу простого человека, а значит пополнили контингент моей клетки. Десятки, многие десятки мужчин, женщин и детей стали жертвами моих экспериментов и кровь их, подобна тропе кровавой луны на темных водах озера Бюргенверта. Тропе, что ведет меня на встречу с судьбой.       «Кем я стал? — пронеслась мысль, вместе с воспоминаниями»       Последний месяц все, что я творил — это кошмар и злодеяния. Бодрствуя пытал, мучил и проливал кровь, упиваясь скорым успехом, игнорируя без всякой жалости вопли и мольбы о пощаде. И день сменялся ночью, а та, опутав паутиной сна, погружала в царство подвластного мне кошмара. Целый мир у моих ног, но даже там я не сотворил ничего, кроме кошмаров и всевозможных демонов, ненавидящих все, агрессивных ко всему живому, кроме их господина и его марионеток. Я и не пытаюсь отрицать теперь: нормальный человек не может совершить нечто подобное и не испытывать выжирающего душу чувства вины. Ответ прост: я — ненормален, безумен, возможно болен Чумой Зверя, оригинальным образом преобразившей не тело, а душу.       «Если она у меня когда-то была»       Минуты самокопаний и сентиментальных терзаний на могиле путеводной звезды ученого мира. У тленных останков идеала, более всех в этом мире достойного почитания. Мне хотелось верить: он все понимает. Он поддерживает меня, бредущего дорогой абсолютного зла.       Перед глазами пронеслись лица, искаженные ужасом. Вопль, хруст глазодеров и кровь под лезвием скальпеля. Новые глаза. Еще глаза. Больше глаз! Ненасытный демон в железной клетке, я раскрашивал созданный мной кошмар подобно сумасшедшему художнику. Скалы стали лицами в агонии, тропы наполнились серебряными чудовищами — из тех, кто едва не сожрал меня в чаше Лорана. Большие гомункулы с длинными руками и лицами дегенератов встали на стражу, играя с валунами. Я творил сонмы пауков, зимних фонарей, поющих во тьме тихие мелодии. Пауки везде, выдранные глаза с лапками, торчащие из стен, свисающие с потолков на тонких паутинках. Архитектура Кейнхерста слившаяся с травмировавшей душу птумерианской. И над всем этим ужасом возвысился спящий образ великого мозга, способного мощью озарения свести с ума любого, чья воля недостаточно сильна.       Может, в этом все дело? Может, отсутствие раскаяния и чувства вины исходит от кошмара? Я создал ужасающий «мир», перенеся туда все свои страхи, все чаяния и мечты. Оставил там все, и остался пустым, точно яичная скорлупа. — Как давно ты спал?       Кто задает вопрос? Генри или мое воспаленное подсознание? Я на погосте один, и лучше бы не опускать взгляд ниже могильной плиты. Там — лужа, а в ней отражение. Пугающий тощий человек с черными кругами под глазами и взглядом психопата. В костюме и с неаккуратно сбритой бородой. Ходячий мертвец, позабывший о еде и спокойном сне, снимающий чудовищный стресс и переутомление кровью и пойлом. Алкоголь пропитал, въелся в кожу, прожег насквозь. Я уже не мог не пить каждый вечер по две бутылки бурбона. Все во мне требовало новой дозы «успокоительного», грозясь убить остатки разума.       «Алкоголик, садист, чудовище. Что будет, когда опыт увенчается успехом? Что останется от тебя, Миколаш Новак?» — Почему ты молчишь, Мико? — Я не знаю, что сказать, — ответил я, прижимаясь лбом к плите. — Я почти достиг цели, но теперь, мне кажется, это будет моя последняя работа, Генри. Я понимаю это. — Ты спокойно спишь? Ты винишь себя за то, что делал? — Нет, спасибо кошмару, — усмехнулся я. — Вся моя вина, вся моя ненависть к себе за то, что натворил — все там. Я выдрал целые куски своего подсознания и поместил туда. Так что, в какой-то степени я и Джонатан — одно целое. — Тогда в чем проблема, дьявол? — Я зашел слишком далеко. Я найду лекарство, но… мне кажется это будет последнее, что я сделаю в жизни. Я так давно держался морали, Генри… так давно отказывался жертвовать душой во имя науки, что сорвался и кажется: пожертвовал всем. Все, что я из себя представляю сейчас, все, чем живу и к чему тянется душа — там. Я призову Мерго в кошмар Менсиса, но дальше… я не знаю, что будет дальше. — Нет никакого лекарства, — раздался тихий, хрипловатый голос женщины.       Я медленно обернулся и замер, чувствуя подкрадывающееся безумие. Ледяной ветер трепал волосы, зловоние нарастало, я попятился, прижавшись спиной к могильной плите и та, прогнив от времени, обломилась. Вопль вырвался из груди, я рухнул, разрезав ладонь обломками монумента, не в силах оторвать глаз от нее. От женщины в белом, парадном одеянии, залитом кровью. Белое, точно снег лицо с черными глазницами обращено на меня, на лице страдание. — Но мы ждем, что вы положите этому конец, — сказала она и растаяла в белесой дымке. — Сами, или с его помощью.       Я резко вскочил, с трудом удерживаясь на ногах. Зеленоватая, осклизлая грязь надгробия измазала костюм, вода лужи стекала по щеке. Я лихорадочно оглянулся, оглушенный биением сердца и замер.       Могила Генри Лоуренса разбита, надпись неразличима и шипение ядовитых змей все громче и громче. Ярнаму конец, миру конец и единственный, кто может его спасти — в одном шаге от безумия. Мог ли я спасти мир? Или просто лгал себе, отказываясь сделать то, что сумел когда-то Кэрил? И теперь, глядя на расколотый камень надгробия, я вновь мысленно обратился к беседам с тем, чей изуродованный череп украсил церковный алтарь.       «Какая разница, хороший я или плохой? Дьявол я, или герой? Спаситель или палач? Человек — изворотливая скотина, готовая пойти на все, ради выживания. Бороться со стихией, с враждебными факторами, себе подобными, самой природой, стремясь к абсолютному возвышению тела и духа — в нашей природе. Мы создали орудия труда, чтобы меньше голодать, выковали мечи и отлили пули, чтобы убить врагов и хищников, создали медикаменты и медицину, чтобы дольше жить. Кровь — всего лишь еще одно орудие в бесконечной погоне за идеалом бессмертия и совершенством бытия, друг мой. Я не боюсь того, что со мной случится и смеюсь в глаза тем, кто называет меня монстром. То, что я делал… что мы все делали — это в природе вещей, это естественно для нашего вида. Пересечь любую черту, истребить все живое, не оставив даже камня на камне, по пояс в крови — ради пути к совершенству. Это. Все. В нашей. Природе. Ты не веришь, но однажды поймешь. Человек. Есть. Чудовище. Миколаш. Все мы монстры в душе. Моралисты могут это отрицать, пускаясь в пространные монологи о ценности жизни. Но правда в том, что любой способен пересечь черту и освободить внутреннего зверя. Просто на данный крохотный отрезок времени не нашлось достаточно убедительного оправдания. Но оно найдется, рано или поздно. Даже у тебя. Особенно у тебя. Почему я уверен в этом? На твоих плечах бремя ответственности за этот мир. Такие либо умирают людьми, испугавшись последствий волевых решений, либо смело шагают в пламя ада, искренне и пылко веря в то, что их чудовищные деяния и великая жертва принесет благо человечеству. Я знаю тебя как облупленного. Решение ты уже принял, осталось лишь смириться с ним» — И ты был прав, — сказал я разбитой могиле. — Как права и София. Все мы — монстры.       До единого.