И вечный бой. Покой нам только снится. И пусть ничто не потревожит сны. Седая ночь, и дремлющие птицы Качаются от синей тишины.
***
— Мама! Мама, меня Маргарет обижает! Неуловимый яркий образ умершей сестры на мгновение возник перед глазами, и Эрна ухватилась за него, как за спасательную соломинку. Журналистка будто бы не была без сознания, а просто спала и видела обычные сны в виде эпизодов из своей жизни. Самые запоминающиеся моменты, от которых было больно в любом возрасте: от детских обид до взрослых проблем. Маргарет, которая умерла от тяжёлой формы дифтерии в восемь лет, сейчас совершенно ясно позвала сестру, заливисто смеясь. — Не догонишь, дурочка. А-ха-ха! И мать, которая никогда не ругала своих дочерей, потому что любила их безумно, протягивает руки к Хильдегард, до боли знакомым голосом шепча: «Добро пожаловать домой». — Почему, мам? Я что, умерла? — хотела спросить девушка, но видение сменилось недавними ужасными сценами. Вот Кристель протягивает в грязной ладошке серебряный браслет и шепчет: «Сохрани его, прошу»… а потом растворяется в пыли и крови. Теперь Эрна слышит свои собственные мольбы остановиться, а потом просыпается. Она обнаружила, что лежит на холодном полу всё там же в ванной. Полотенце валяется рядом. Это всё было неправдой. И мама, и сестра, и живая Ласточка. Ей причинили боль собственные воспоминания. Эрна рвано выдохнула, попытавшись подняться. Она понятия не имела, сколько уже тут лежит вот так? Какое сейчас время суток? Почему ещё жива, а не в крематории среди трупов? В любом случае — нужно было одеваться и немедленно уходить. — Эрна, твою ж мать! — крик ворвавшейся в комнату Греты очень сильно оглушил, а голова закружилась ещё больше. — Что с тобой произошло?! Какого чёрта ты тут лежишь?! — Я поняла, кого мне напоминала Кристель. Мою сестру! — неожиданно произнесла журналистка, хватаясь за дверной косяк, чтобы снова не упасть. — Что? Кто такая Кристель? — Никто. Она умерла. Девушка пошатнулась, но обнаружила, что идти может. Грета неожиданно схватила подругу за плечи с какой-то неведомой силой, несмотря на недостающий палец, и встряхнула. — Может, расскажешь, что случилось? Эрна молчала, застёгивая пуговицы на рубашке. Женщина ожидала ответа, подавая ей одежду. — Сколько меня не было? — спросила, наконец, девушка. — Минут десять. Твоя очередь пользоваться ванной уже закончилась, ты давно должна была вернуться. Вот я и пришла посмотреть, что стряслось. — Он опять был здесь, — разбито сообщила Хильдегард, устремив пустой взгляд на Грету, — надзиратель. Тот, который изнасиловал меня. И, возможно, сделал это снова, я не знаю точно. Он ударил меня чем-то тяжёлым, я была без сознания. Дверь не закрывается, поэтому извращенцу не составило труда… войти, когда я переодеваюсь. — Нам нужно срочно убираться отсюда, пока не пришли эти сучки-надзирательницы с женского блока. Они же контролируют пользование ванной. Нельзя тут долго оставаться. Идём скорее! Грета помогла девушке дойти до кровати, накрыв одеялом, когда та легла. Лицо журналистки не выражало абсолютно никаких эмоций, поэтому женщина сочла нужным оставить её в покое и не донимать расспросами. Эрна пролежала так до утра, пока не взошло солнце.***
Хильдегард начало тошнить. Это случилось в двадцатых числах декабря, когда Третий Рейх готовился к Новогодним праздникам. Фюрер должен был произнести речь тридцать первого числа, а пока вовсю шла подготовка, даже несмотря на военное положение. Девушка связала тошноту со недавней травмой — был задет мозг, наверняка должно быть что-то после этого. Или всё это было из-за некачественного лагерного питания, но Грета, которая проходила через это, сразу поняла, в чём дело. — Да ты беременна, моя дорогая. Эрна вздрогнула, а внутри у неё всё похолодело. К горлу подступил ком, но журналистка постаралась не показать, что боится, и ответила: — Этого не может быть. Глупости какие! — Ты мне поверь, у меня есть ребёнок. Я совершенно ясно помню, как проявлялись первые симптомы. Только для меня это было радостью, а вот для тебя… — Да ты что! Какой может быть ребёнок в такое время?! Я… я не готова к этому! С чего ты вообще взяла?.. — Говори тише, а то услышат. С предположениями лучше повременить, всё начинается немного позже. Ну, представь, тебя ни с того, ни с сего начало тошнить. Что это значит? Верно… Только, если это правда, тебе рано или поздно придётся идти к лагерному врачу. В Аушвице был гинеколог, насколько помню. Тебе разрешено рожать, поскольку ты немка, а вот остальным это запрещено. Если вдруг… — Грета понизила голос, — вдруг война закончится нескоро? Придётся идти однозначно. — Но тогда у меня заберут ребёнка! И мои привилегии тоже! Я стану ничем для надзирателей, для работы тоже не гожусь. И тогда меня убьют! — в панике Эрна вскочила с койки и стала ходить кругами по пустому бараку. Здесь, кроме них, никого больше не было. — Да тише ты. Мы ещё точно не знаем, беременна ли ты. И… — женщина печально взглянула на Хильдегард, — это всё из-за него. Эта тварь, не умеющая держать себя в руках, использовала тебя. И мучиться девять месяцев тоже тебе, если это правда. — Не пугай меня, пожалуйста, — попросила журналистка, — и так страшно. — Ох, девочка моя… Я предупреждаю тебя, а не пугаю. Ты должна быть готова ко всему, понимаешь? И нам с тобой, кстати, уже пора идти. Скоро начнётся завтрак. — Я готова идти. И, Грета, — Эрна остановилась возле выхода, подбирая слова, чтобы произнести их, пока никто не слышит, — спасибо тебе. За всё.***
Настроение за неделю до Нового года чувствовалось везде. Этот праздник был единственной радостью в сложное время, и люди это понимали. Даже обстановка лагеря сильно изменилась. Надзиратели теперь вместо того, чтобы убивать медленно идущих на работу заключённых, лишь вяло покрикивали: «Schneller, schneller!», что значило — быстрее! Убийства уменьшились вдвое. Даже новоприбывших больше не отправляли на эксперименты, а распределяли либо на работу, либо — в газовую камеру. Менгеле решил взять себе выходной. Но Эрна понимала, что эта обманчивая обстановка будет длиться до Нового года, а потом всё будет как прежде. Грета каждый день уверяла, что поражение Германии всё ближе, и что им в этом лагере пребывать осталось недолго. Из-за подготовки к празднику служанок никто не трогал, и они могли спокойно отдохнуть и поговорить. — Я точно говорю. Война скоро закончится. Пусть не в лучшую для нашей страны сторону, но мы, по крайней мере, будем свободны. Но время шло, и слова женщины приобретали всё большую комичность. Журналистка не могла понять, как её соседка всё ещё сохраняет оптимизм, пока однажды не увидела ту мёртвой. Грета лежала на около крыльца. Снег вокруг пропитался кровью — этакий зловещий коктейль. Сердце пропустило удар, сумасшедший страх захлестнул девушку, и она подбежала к подруге, упав на колени рядом с телом, не обращая внимания на то, что на ногах одни тонкие колготки. Оно лежало здесь, по видимости, давно. На опущенных ресницах блестел иней, а кожа посинела от мороза. — Нет… — Эрна взяла Грету за ледяную руку, но никаких признаков жизни женщина не подавала. Рука безвольно опустилась, будто тряпичная. — Отойдите, — послышался чей-то голос. Журналистка обернулась на мужчину в полосатой робе с тележкой, в которой лежало несколько настолько истощённых тел, что на первый взгляд показалось, будто это скелеты. И тут девушка поняла, что это действительно правда — её подруга убита. Эта мысль словно ударила Хильдегард, и она замахала руками на крематора. — Отойдите же! Она мертва, мне нужно забрать тело в крематорий, — равнодушно повторил мужчина, ожидающе глядя на Эрну. — Нет! Её нужно похоронить! Она не заслужила быть сожжёной! — со слезами в голосе возразила девушка, не давая забирающему тела подступиться ближе к мёртвой Грете. Её руки заледенели и перепачкались в крови, а горло, казалось, вот-вот разорвёт от плача, обиды и холодного воздуха, противно обжигающего внутренности. — Да отвали же ты, тварь мелкая. Меня из-за тебя казнят! — прошипел заключённый и грубо оттолкнул Эрну в сторону. У девушки сработал какой-то рефлекс, и она вцепилась в мужика мёртвой хваткой, не позволяя даже пошевелиться. Тот грязно выругался и замахал кулаками. — Вот паскуда, отцепись! — Оставь его. Пусть выполняет свою работу, — произнёс до боли знакомый голос совсем рядом. На секунду Хильдегард ослабила хватку и крематор вырвался, тут же погрузив тело в тележку. Девушка лишь смотрела на то, как безвольное тело подруги отправляется к груде таких же тел, а потом они уезжают. Потом Эрна обернулась на голос и вздрогнула. На крыльце стоял тот, кто причинил ей столько боли; тот, из-за кого она страдала и боялась — тот самый надзиратель, чьего имени она даже не знала, но терпела всё, что он творил. — Не бойся, тебя-то я не обижу, — произнёс мужчина, заметив, что Эрна начала потихоньку отползать. — Ты, в отличие от своей подружки, ещё не строптивая, хотя тоже сопротивлялась. — Это… это вы её убили? — с дрожью спросила журналистка, переводя взгляд со своих окровавленных рук на ухмыляющееся лицо надзирателя. Он не был так уж красив — обычный военный, глядя на которого уж точно не сложится впечатление, что он пал до изнасилования девушки без сознания. — Я, — ответил офицер, поражаясь прямолинейности Хильдегард. Не побоялась такое спрашивать. Для него она была симпатичной; надзиратель любил светловолосых смелых девушек, но не умел держать себя в руках. — Она слишком сильно сопротивлялась. А мне не нужны непокорные. — Непокорные… — как завороженная повторила журналистка, созерцая алый снег в том месте, куда упала Грета. Кровь уже впиталась в землю. При ней настали времена, когда за сопротивление при изнасиловании убивают. — Вот что я тебе скажу… — надзиратель спустился с крыльца, — сегодня у меня вроде как выходной, а я торчу в этом отвратительном месте. Вообще атмосфера тут ужасная, согласись. Раз твоя подружка мертва, почему бы нам с тобой не развлечься? Только не здесь, это место на психику давит. У меня есть машина, поедем в город. До вечера вернёмся. — Мне запрещено покидать лагерь, — возразила Эрна, но потом поняла, что появился реальный шанс сбежать. По выражению лица офицера было понятно, что он думает, и девушка испугалась, как бы он не согласился с ней. — П-ф-ф, — наконец ответил тот, — думаешь, тебя не отпустят со мной, с высокопоставленным вооружённым офицером? Что может случиться? Наверное, я смогу справиться с какой-то хилой девчонкой, если вдруг что-то случится. Только мне не нравится твой внешний вид. Так бы поехали сейчас, но придётся, видимо, ждать. Иди умойся, Ирма принесёт тебе нормальную одежду, а не это недоразумение. Эрна попятилась, не отрывая взгляда от надзирателя. Тот махнул рукой, и она побежала, не оглядываясь назад, пока не добежала до своего барака, ворвавшись в комнату, как вихрь. Мысль об освобождении грела её, и девушка была не намерена упустить такой шанс. Эрна подняла матрас на своей койке и достала из-под него браслет Кристель. Путь до умывальников отнял буквально две минуты. Смывать кровь было проблематично: она окрасила ногти в ярко-розовый цвет. Снова начало подташнивать. Только не сейчас. Холодная вода привела Хильдегард в чувство, позволив на минуту забыть о Грете ради собственной свободы. Сейчас судьба после всех ужасов и проблем наконец подкинула девушке хорошую возможность, которой надо было воспользоваться. Когда журналистка вернулась в барак, на её кровати лежало тёплое платье с кружевами — единственная нормальная одежда за всё это время, в которой девушке и предстояло где-то скрываться. Неизвестно откуда такое взялось в лагере; возможно, Ирма Грезе пожертвовала одно из своих личных вещей по приказу старшего по званию, желающего развлечься с симпатичной девушкой. Но его планы будут вынуждены слегка измениться. Быстро переодевшись и наскоро расчесавшись, Эрна надела куртку. С этим местом её больше ничего не связывало, даже с соседками прощаться не хотелось, иначе они что-то заподозрят. Журналистка постаралась покинуть барак незамеченной.***
Машина уже ждала её у ворот. Двое солдат, получивших приказ, надели на девушку наручники, проводили Хильдегард и открыли дверь со стороны заднего сидения. За рулём сидел надзиратель, на поясе у него Эрна сразу же заметила пистолет. Возможно, ещё был нож, и девушка знала, что при любой удобной возможности он им воспользуется. Дверь за ней закрылась, и автомобиль тронулся с места. Ехали молча. Журналистка лихорадочно размышляла. Сколько ей было прочитано детективов, где сыщик запросто обезоруживал преступника, направляя на того пистолет и парируя: «Легче на поворотах, приятель!» — не счесть! Но сейчас почему-то в голову ничего не шло из того, что могло реально пригодиться. Даже тот факт, что её так просто выпустили из Аушвица только потому, что так захотел надзиратель, немного смущал, и девушка окончательно растерялась. Она не знала, в какой город они едут — немецкий или польский, но бежать надо было в любом случае. Наручники сидели на запястьях плотно, а возможности снять их не было никакой. Эрна думала. Совершать побег, не доехав до города — плохая идея, ведь она не знает, куда идти. А если опоздать, то убежать тоже не получится. Нужно было чем-то обезоружить надзирателя, но как назло — в салоне была идеальная чистота. Ничего, ни одной бумажки. Это начинало сильно беспокоить журналистку. Она заметила, как офицер поглядывает на неё в зеркало заднего вида. Извращенец! Но Эрна улыбнулась ему, стараясь скрыть отвращение, и продолжала отчаянные попытки что-нибудь найти. Выйти из машины на ходу — тоже не вариант, можно и разбиться. А если выживет — всё равно он догонит её. Под сиденьем девушка нащупала ногой пустое место. Там обычно хранились инструменты на случай, если машине понадобится починка, остальные запчасти находились в багажнике. Сердце забилось часто-часто, трепыхаясь от страха, словно птица в клетке. Хильдегард опустила обе руки в наручниках под сиденье, стараясь не привлекать внимания, но вдруг после долгого молчания водитель заговорил, отчего она вздрогнула и выпрямилась. — Позвольте спросить, а вы какой алкоголь любите, фройляйн? — Ну, я… — Эрна растерялась. Нужно было срочно что-то выдумать. — Люблю светлое нефильтрованное пиво. А вы? — Только виски. Значит, когда приедем, угощу вас пивом, а потом снимем номер в отеле, и… Дальше девушка не слушала. Она снова попыталась достать что-нибудь из-под сидения. Там был целый ящик с инструментами, но до него не дотянуться. Наручники резали запястья, а журналистка глядела прямо, будто и не пытается ничего предпринять, даже не шипела от боли. За окном начали мелькать первые строения — признаки города. Потом показались небольшие домики, фермы, поля, засаженные только наполовину из-за нехватки семян. Всё это почти не тронула война и бомбардировки. Люди этих мест продолжали жить своей жизнью, также трудились и заботились о семье, как и до войны. Им было неизвестно, что в этой машине сейчас едут высокопоставленный ни о чём не подозревающий офицер и ни в чём не повинная девушка, волей судьбы заброшенная в лагерь. Эрна уже наплевала на водителя и только молилась, чтобы он смотрел на дорогу, а не на неё. На дорогу ведь может выбежать стадо овец, а с ней здесь ничего не случится. Наручники натёрли запястья до крови, но журналистка лишь прикусила губу, чтобы не закричать от боли, и наконец что-то нащупала, схватившись за ручку инструмента. Осторожно выпрямившись, Эрна откинулась на спинку сидения; офицер так ничего и не заметил. В руках у девушки блеснула шлицевая отвёртка, посланная самим Богом для освобождения. Зажав острый предмет в руке так сильно, что костяшки пальцев побелели, Хильдегард стала ждать. Фермы и маленькие домики понемногу сменяли более внушительные строения. Автомобиль въехал в город. Народ расступался перед ним, а играющие на площади дети остановились и смотрели на машину, словно на большую редкость. — Вот мы и приехали, фройляйн, — сообшил надзиратель, развернувшись к ней, совсем не замечая сумасшедшую улыбку на лице девушки, а затем припарковал машину в переулке возле пивной, где было безлюдно. Тут Эрну словно молния ударила: она метнулась вперёд, зажав отвёртку в кулаке, и с размаху воткнула её офицеру в шею по самую рукоять. Девушка сама поразилась тому, как она легко это сделала — убила человека. Надзиратель потянулся к пистолету, но не успел это сделать, его рука замерла на половине пути. Кровь горячим потоком хлынула из места ранения. Испугавшись, Эрна словно ошпаренная дёрнула ручку двери и вывалилась на мостовую, ободрав руки и колени. Её всю трясло, то ли от холода, то ли от страха; кровь стучала в висках маленькими молоточками. Она — убийца! Заколола человека, пусть даже плохого, но всё равно — это был человек! Обернувшись назад и увидев предсмертную гримасу на лице надзирателя, девушка вскрикнула и едва смогла подняться, желая оказаться где угодно, только не здесь. Нужно было бежать. Куда угодно, только не оставаться на месте. Рано или поздно кто-нибудь найдёт машину с мёртвым офицером внутри и заявит куда следует. На подкашивающихся ногах, с наручниками на запястьях Эрна быстро, как только позволяло её состояние, покинула страшное место. А сердце внутри неё билось и радовалось: «Свобода!»