Один проснулся я и — Вслушиваюсь чутко, Кругом бездонный мрак и — нет нигде Огня. И сердце, слышу я, стучит в виски… Мне жутко… Что если я ослеп! Ни зги не вижу я; Ни окон, ни стены, ни самого себя.
***
— Хорошо, вы можете задать вопрос, но я не понимаю, почему именно меня хотят допросить, а не кого-то ещё? Неужели в больнице больше никого нет? — спросила Эрна, с трудом скрывая волнение. — О, не волнуйтесь. Это не займёт много времени. Устройтесь поудобнее. Итак… — оберштурмфюрер включил записывающее устройство. — А это зачем? — Чтобы мне не пришлось переспрашивать два раза. И чтобы вас потом не тревожить, если, конечно, не появятся сомнения… Начнём с лёгкого, чтобы подтвердить правдивость. Сколько вам лет? — Двадцать четыре года. — Хорошо. Второй вопрос. У вас есть братья или сёстры? — Нет. Ни братьев, ни сестёр. — Вы живёте в этом городе? — Нет; я приезжая. — Когда вы сюда приехали? — В начале войны. — Где вы живёте? — В центре, — уклончиво отвечала девушка. Это лишь позабавило оберштурмфюрера. Он переспросил: — Где именно? — У своих родителей. Тут молодой человек не выдержал, отключил диктофон и приблизился к журналистке на непозволительное расстояние. Их лица находились до невозможности близко, Хильдегард даже могла чувствовать его дыхание. Но тут оберштурмфюрер схватил её за руку и закатал рукав больничной ночнушки выше локтя, увидев то, что хотел — номер-татуировку. — А что если я скажу, что вы вчера днём сбежали из концентрационного лагеря под названием Аушвиц, жестоко убив одного из надзирателей? Я буду прав? Эрна молчала, опустив взгляд вниз и комкая одеяло в руках. Мучитель прошёлся по комнате и проговорил: — Вы ведь журналистка, да? Если вы и правда профессионал в своей сфере, то должны знать, какое наказание у нас предусмотрено для предателей… и для сбежавших из лагеря заключённых тоже. Я знаю о вас всё. У меня есть все документы, досье, медицинская карта из лагеря. Вы, Эрна Хильдегард Губер, просто предатель своей родной страны. Вы ведь помните, за что попали в лагерь? Здесь написано: сотрудничество с врагом; предательство. И знаете, что можно сделать, имея все эти данные о вас? — Это угроза? — тихо спросила девушка, не поднимая глаз. От такой наглости оберштурмфюрер даже рассмеялся. Впервые жертва так смело спрашивает, угрожает ли он ей! — Ждите гостей, фройляйн Губер, — наконец сказал молодой человек и быстро покинул больничное помещение. После его ухода Эрна ещё лежала пять минут, прислушиваясь к звукам в коридоре, а потом откинула одеяло и кое-как встала. Её ноги были покрыты резаными царапинами вдоль и поперёк. Некоторые уже зажили и превратились в шрамы, а некоторые только-только покрылись корочкой. В глазах потемнело, и девушка ухватилась за спинку кровати, чтобы не упасть. Именно в этот момент вошла медсестра. — Ой, что вы, что вы! — залепетала она, подбегая к Хильдегард, — вам нужно лежать! Вставать противопоказано! — Всё в порядке. Я чувствую себя лучше, мне просто надо в туалет. Журналистка оттолкнула девушку и на ватных ногах зашагала к выходу. Голова, казалось, вот-вот расколется напополам. Пришлось поспрашивать у других пациентов и медперсонала, где находится туалет. Обитатели этой больницы были совершенно разные: от бегающих туда-сюда детей с красными браслетами на руках, до стариков, с трудом передвигавшихся на костылях. По указаниям людей добравшись до туалетной комнаты и закрыв дверь на задвижку, девушка включила холодную воду, умылась. Отражение в зеркале казалось чужим. Как давно она не улыбалась! Щёки впали, под глазами залегли тёмные круги. Картину дополняли шрамы, уродуя когда-то красивое лицо. Серые глаза теперь приняли блеклый оттенок, будто состояли из стекла, и в них больше никогда не будет радости. Голова заболела с новой силой, и Хильдегард стошнило. От боли на глазах выступили слёзы, но девушка быстро вытерла их, выключила воду и вернулась в палату, где всё ещё находилась медсестра. — Я принесла вам обед, — сообщила женщина. — Вам нужно поесть. — Я не особо хочу… — Эрна снова легла в кровать, не укрываясь. — Вам нужно поддерживать силы! Вы здесь и так два дня и ничего не ели! — настаивала медсестра, пододвигая поднос с едой. — Два дня?! — вскричала Эрна и вскочила. Это означало одно: её вовсю ищут и уже, по всей видимости, нашли. — Да; два дня. Вас привезли без сознания. Документов в карманах не нашли и личность не смогли опознать, но не бросать же вас было. Есть подозрения на сотрясение мозга. Был передний вывих плеча, но его уже вправили. Переломов нет, и это просто какое-то чудо! Вам очень повезло. «Такое себе везение», — хотела сказать Хильдегард, но вместо этого спросила: — Сколько мне ещё здесь примерно находиться? — Всё будет зависеть от вашего состояния. Десять дней; может, девять. «Десять; может, девять…» Это прозвучало как приговор, но Эрна лишь вздохнула. Медсестра собралась уходить. Когда она уже была возле входа, девушка ещё спросила: — Вы знаете, что за человек в форме приходил? И зачем? — О, их было несколько. Право, не знаю, зачем они приходили. Откуда мне знать? Наверное, кого-то искали. А теперь мне нужно идти. Отдыхайте.***
Несколько дней Хильдегард валялась в кровати абсолютно разбитая своим текущим положением. Даже в снах самые худшие страхи не покидали девушку. При падении от взрыва Эрна сильно ударилась головой. Её тошнило, но журналистка не была уверена, что это от травмы. «Да ты беременна, моя дорогая…» Рядом не хватало подруги, матери… или хотя бы того, кто даст совет, поддержит, успокоит. Эрна была абсолютно одинока и понимала, что не выдержит, сломается. Здесь нельзя было говорить о беременности, ведь не все имели право рожать. Хильдегард запуталась и была в смятении; не знала, кому доверять, кому нет. Не хватало Греты, которая временно заменила девушке мать. Но Грета умерла, хотя иногда являлась мимолётным образом в кошмарных снах. Всё смешалось в кучу; все последние воспоминания. Эрна боится, боится даже своих собственных снов. В них всегда всё заканчивалось чьей-то смертью. И журналистка знала, что как только её голова коснётся подушки, глаза закроются, а она всё же уснёт, то посреди ночи проснётся от собственного крика в ушах в холодном поту, созерцая лишь окутавший комнату сумрак холодного утра и отражение серого неба в стеклянной створке шкафа. Ей виделись несколько сцен. То были расстрел Кристель и её последние слова: «Нет, глаза не завязывать», мёртвое замёрзшее тело Греты в непонятной позе около крыльца и снег вокруг него, принявший алый оттенок. Немой вопрос в глазах подруги и иней на её ресницах. А ведь тем же утром Хильдегард говорила с Гретой и благодарила её за все… Снился отряд Гестапо во главе с оберштурмфюрером и его слова: «Ждите гостей», а затем направленное на неё дуло пистолета и собственная смерть. Или серая комната с операционным столом и столиком для инструментов рядом с ним. Высокомерный смех Менгеле и занесённая рука в белой перчатке, держащая острый скальпель… Однако сотрясение мозга у Эрны не подтвердилось, а прогнозы медсестры не оправдались. Уже через шесть дней журналистку выписали из больницы. На то было несколько причин; главная из них — в результате бомбардировок появилось множество раненых, чьё состояние было гораздо хуже состояния Эрны. Палата, в которой девушка поначалу была одна, постепенно заполнилась, а потом её место понадобилось кому-то ещё. Когда Хильдегард уходила, видела ещё живых людей без конечностей под белыми простынями. У них каждая секунда на счету, один шаг — и можно не успеть. Журналистка сама была рада покинуть это место, куда в любой момент могли нагрянуть Гестапо, где могли разузнать о её беременности и где снились самые ужасные сны. От оберштурмфюрера не было вестей. Никто и не знал, что Хильдегард скрывается здесь, в Кракове, поэтому пока что девушка могла спокойно жить. Нужно было лишь сказать медсестре, что её дом пострадал от бомбардировки, а документы сгорели, и вот у Эрны уже есть убежище — общежитие, где жили лишившиеся жилья люди. Здание выглядело серым, маленькие окошки снаружи указывали на размер комнат внутри. Вахтёр записал Эрну под вымышленным именем: таким образом выдавать себя было бы глупо. Все комнаты были заняты, кроме одной, где было уже трое человек при максимуме четырёх. Потом девушка стояла, ожидая, пока вернётся вахтёр. После всех операций, предвкушая, как ей не обрадуются, журналистка постучала в нужную дверь, томительно ожидая ответа. Ей открыли… — О, девочки, у нас новая соседка! Заходи, милости просим! В одной комнате жили две немки и одна полячка. И несмотря ни на что они понимали друг друга. Полячка скрывала ребёнка, так что можно было считать комнату уже полностью заселённой. Младенец лежал на столе и глядел на всё с любопытством, так что ему была интересна новая жительница. — Нам о тебе сообщили! Мы рады новым соседям. Как тебя зовут? — сказала за всех немка. — Я… меня зовут Анна, — вспомнила Эрна, под каким именем сюда заселилась. — А вас? — Приятно познакомиться, Анна! Я Марта, а это Бритта и Зофья. Зофья понимает по-немецки, так что мы можем общаться без проблем. Расскажешь немного о себе?***
Устраивались спать все в одной комнате. Девушки — на раскладушках, младенец — на столе. Эрна сквозь сон слышала, как Зофья поднимается каждый час и подходит к сыну, если тот вдруг просыпается и начинает плакать. Набитая шелухой гречихи подушка теперь казалась особенно мягкой, а колючее мерзкое одеяло — самым уютным. Когда Хильдегард проснулась — был уже день. В комнате находилась только Зофья, укачивающая ребёнка; Марта и Бритта ушли за покупками. Зато теперь у Эрны появился шанс всё подробнее рассмотреть. Обои порядком подкоптились и потеряли былую белизну, потолок местами тоже почернел, а люстра казалась солнцем среди серых туч. На тумбочке стояли в ряд несколько бутылочек с молоком для младенца, здесь же находились фотографии семей девушек. Все вещи находились в шкафах, а у Эрны вещей-то особо не было, лишь платье Ирмы Грезе, от которого журналистка пообещала сама себе избавиться, когда появится возможность купить другое. В ящиках для посуды было ровно четыре тарелки, четыре вилки, четыре ложки, четыре стакана и один нож. Довершал всё стоящий на подоконнике порядком увядший цветок — алоэ. Довольно простое убранство комнаты, всё нужное и ничего лишнего. — Зофья, как зовут твоего сына? — спросила Хильдегард у полячки. Та если даже понимала немецкий, всё равно плоховато на нём говорила. — Милош. Это значит — прославленный. — Почему ты его не зарегистрируешь? Зачем скрываешь? — Он незаконнорождённый. Его нельзя зарегистрировать. Только никому не говори, пожалуйста. — Конечно, не буду! — пообещала Эрна. Ближе к вечеру вернулись Марта и Бритта с продуктами. — Достали всё, что смогли, — сообщила Марта, выкладывая купленное на стол. — В обычный день-то ничего почти нет, тем более, сейчас! Ну, будем готовиться? — А к чему готовиться? — спросила Эрна, на что получила удивлённые возгласы от всех четверых, в том числе и от Милоша, который, похоже, опять намеревался закричать. — Ты забыла, что ли?! Новый Год скоро! Война войной, а праздники никто не отменял, верно, девочки? Все поддержали хозяйственную Марту, которая уже вымыла руки и, закатав рукава, нарезала хлеб тонкими ломтиками. — Чтобы подольше хватило, — сообщила она. — Анна, будь добра, достань с верхней полки наши припасы. Я кое-что разумно сохранила, хотя Марта была против, — попросила Бритта, подмигнув Хильдегард. Когда девушка встала на табуретку и полезла доставать продукты с верхней полки, у неё в руках оказались банка зелёного горошка, несколько консерв и бобы. — Давай сюда. Девочки, что пить будем? — А у нас есть выбор? Чай, конечно. Возьми в шкафу.***
Ближе к двенадцати часам после долгих разговоров Бритта включила радио. Оно ненавязчиво шумело где-то далеко, пока девушки расставляли на импровизированном столе скромный банкет. Шторы специально не стали задвигать; хоть на фейерверк никто не надеялся, всё равно на улице был красивый снегопад. Даже младенец почувствовал атмосферу праздника и не кричал — лишь хлопал глазами. — А давайте споём? — предложила вдруг Бритта и затянула: — Auf der Heide blüht ein kleines Blümelein…* — Und das heißt Erika, — подхватили Марта и Эрна. Зофья не понимала слов, но тоже пела вместе со всеми. И тут Эрна не выдержала и разрыдалась. Все бросились её успокаивать. — Пожалуйста, не надо, у меня сердце разрывается, когда кто-то плачет. Особенно сейчас, когда праздник, — попросила Марта. — Что-то случилось? — Да нет, девочки, ничего. Просто… просто всё как-то навалилось на меня. Это от нервов, — улыбнувшись сквозь слёзы прошептала Эрна и тут услышала голос молчаливой Зофьи. — Глядите! Там фейерверк! Девушки бросились к окну. Полячка поднесла к стеклу младенца. С третьего этажа было плохо видно, но над крышами соседних домов взлетел красный огонёк, а затем рассыпался на тысячи таких же ярких точек. За ним полетели ещё и ещё. — Вот это да, — зашептала Марта. — Да и впрямь праздник какой-то получается! — Это потому, что мы все здесь вместе собрались, — проговорила Хильдегард, смахивая последнюю слезинку. — Спасибо вам.