Позволите себя ударить раз, От боли тихо вскрикните. Позволите ударить два и три, Глядишь, и вы привыкнете…
***
Хорошие времена на этом закончились. Если в доме богатой Маргарет Эрна могла чувствовать себя в безопасности, то сейчас, на шумной платформе вокзала, она полагала, что ещё секунда — и эти высокомерные индюки прожгут в ней дыру своими испепеляющими взглядами. Лени забрала девушку в назначенное время на дорогом кабриолете с личным водителем. Поскольку шёл снег, верх автомобиля был поднят, а сама режиссёр, подождав, пока Хильдегард сядет на переднее сиденье, развалилась на пассажирском месте с чемоданом около ног. — Не люблю там сидеть, — пояснила она, заметив на себе в зеркале заднего вида мимолётный взгляд журналистки, — как только люди видят меня — сразу приставать начинают, мол, дайте интервью, подпишите фотографию и тому подобное. Лишнее внимание ужасно надоедает! Рифеншталь была права. Сейчас оказаться в центре событий для Эрны было словно выйти на улицу голой. Женщина здоровалась со съёмочной группой и актёрами, чувствуя себя в своей тарелке, а вот Хильдегард было не очень приятно стоять, ловя пристальные взгляды, пока режиссёр не соизволила её, наконец, представить: — Познакомьтесь! Это — Николь. Она теперь в нашей команде, будет исполнять второстепенную роль жертвы… — Что, Лени, безысходность, да? Хорошие варианты закончились? — перебил Рифеншталь мужчина довольно неприятного вида со шрамом, тянувшимся вдоль всей щеки. — Джервас, помолчи, а? Если ты прошёл пробы, это ещё не значит, что ты имеешь право осуждать мой выбор. Николь ничем не хуже тебя в плане актёрской игры! К счастью, актёр, которого режиссёр назвала Джервасом, сразу заткнулся, однако продолжал сурово глядеть на новоприбывшую, отчего та окончательно смутилась. Положение спасла молоденькая актриса весьма маленького роста (норковая шуба доходила ей почти до щиколотки), вдруг закричав остальным: — Ой, нужно скорее садиться! Наш поезд отбывает! К большой радости журналистки, съёмочная группа взяла несколько купе, чтобы не ютиться с «простым народом» в общем помещении. — Ты едешь со мной, — строго сказала Рифеншталь, почему-то взяв Хильдегард за руку, как ребёнка, — так вышло, что осталось одно свободное купе, а человека только два: ты да я. Думаю, ты будешь против. Во-первых, другие актёры, видимо, не очень тебя видеть, да и пока что не знакомы вы с ними. К тому же, я предпочту разделить поездку вместе с тобой, нежели с каким-нибудь заносчивым Джервасом. Зато какой контраст был между тем временем, когда журналистка отбывала заключение в концлагере, и настоящим! Пару месяцев девушка только надеялась выжить, не умереть от ужасных условий или руки надзирателя, а сейчас её главная проблема — недопонимание. И всё же дела наладились. Вместо «кофе» на завтрак, переклички ранним холодным утром и изнурительной работы до ночи — хоть какие-то перспективы, хорошая работа и дорога вместе с самым известным режиссёром Третьего рейха. Лени оказалась очень неглупа. С ней было интересно — женщина действительно могла говорить на любые темы: сналала всё вещала о том, по каким странам путешествовала, как красиво во Франции, а потом резко переключалась на воспоминания о знакомстве с фюрером, о своей свадьбе… Журналистка всё слушала и слушала, подмечая для себя, что решиссёрша очень любит говорить…***
— Стоп! — Рифеншталь раздражённо хлопнула в ладоши и вскочила с режиссёрского кресла. — Всё не так! Люди на съёмочной площадке разом издали вздох разочарования, больше похожий на гул разозлённых пчёл. Сцена никак не хотела получаться, несмотря на все старания актёров. — Господи, переснимаем уже двадцатый раз! Неужели так трудно запомнить? Хелен, встань по-другому… вот, так. Эмоции натуральнее, всё слишком наигранно. А ты, Николь, вообще в обстановку не вписываешься! Удивление просто никакое. Ты же жертва! Не стараешься! Я уже начинаю жалеть, что позвала тебя… Эрна почувствовала, как от этих слов запылали её уши. Ко всему прочему отдыхающие актёры, которые ожидали своего выхода, играя в перерыве в карты, начинали недовольно на неё поглядывать, а некоторые одобрительно закивали словам режиссёра, что, мол, правильно, зря она здесь. К горлу подкатил ком. Девушка хотела ответить режиссёру: «Я не актриса! Я не училась этому!», но Лени её опередила, устало добавив: — Смотри, не разочаруй меня совсем… Ещё дубль давайте! Теперь Рифеншталь уже не была той дружелюбной собеседницей из купе на двоих, которая только и болтает, что о путешествиях и светских приёмах; не была подружкой богатой дамы, являющейся на ужин раньше назначенного времени в дорогом и блестящем вечернем платье; нет. Сейчас она была настоящим руководителем, режиссёром фильма для сильной пропаганды, лидером этой съёмочной площадки. Актёры безоговорочно выполнят то, что она скажет; операторы направят камеру на человека, что выберет она; даже сценарист изменит чью-то реплику только потому, что Рифеншталь она не понравилась. Сейчас, пусть даже немного с уставшими, но горящими от восторга и предвкушения глазами, резко взмахивая тонкой рукой, точно дирижёр невидимого оркестра, в широких брюках и мужской шинели с чужого плеча, Лени создавала новый фильм — чью-то новую жизнь. Она творила историю, была ей! И Эрна увидела, почувствовала тот азарт режиссёра, когда нерадивая Хелен выполнила всё идеально. Женщина незаметно машет ей рукой — молодец; свободна, и объектив камеры переходит на журналистку. Все замирают в ожидании, в воздухе зависает напряжение — все ждут. Справится? Нужно только подобрать интонацию, произнести реплику и сделать смелый шаг вперёд. И Эрна знает, что медлить нельзя. Свет со всех сторон ослепляет девушку, а от душного воздуха и напряжения делается тошно. Она бросает взгляд на Лени, стоящую за спиной оператора, набирает воздуха в лёгкие, но всё ещё хриплый от волнения голос ломает хрупкое равновесие идеального дубля, обстановка сходит на нет, и со стороны режиссёра слышится ещё более разочарованное и раздражённое: «Стоп!» — Всё испортила, — слышит журналистка за спиной и даже не хочет оборачиваться, потому что знает, кому принадлежат эти слова. — Ну, как говорится, — в семье не без урода… — Да уж, тут такой хороший дубль бы вышел… Сдаётся мне, Лени теряет хватку, раз позволяет таким присутствовать на съёмках, — вторит голосу Джерваса другой невидимый дискант, женский. — Так, на сегодня, думаю, закончим, — Рифеншталь без тени огорчения спрыгнула с помоста, где стояла камера, — все устали, да и поздно уже. Пойдём в отель, выспимся, а завтра попробуем снять этот дубль ещё раз, с новыми силами. Все свободны! Актёры расходятся, и никто в этой суматохе не замечает, как Эрна, едва сдерживая слёзы, выскакивает за дверь чуть ли не самой первой.***
Придя в отель, девушка, не переодеваясь, упала на кровать, забывшись беспокойным сном, всё же заставив себя не плакать перед этим. У журналистки даже не было времени полюбоваться видом из окна или выпить шампанского, которое всем актёрам принесли в комнаты в честь начала съёмок. Может, оно и к лучшему: не придётся слушать, как в соседнем номере Джервас развлекается с молодой наивной актрисой. Съёмки завершились поздней ночью, когда не хотелось больше ничего предпринимать — лишь забыть все тревоги и погрузиться в сон. В два часа Эрна всё же проснулась из-за того, что в другой комнате что-то зашуршало. Совсем тихо, другой человек не проснулся бы, но даже такой звук больно полоснул по ушам чутко спящей девушки. Хильдегард резко перевернулась на спину в постели, открыла глаза, и тут же её лицо оказалось плотно прижато подушкой. Нос, рот, глаза — всё мгновенно перестало выполнять свою функцию. Ни дышать, ни кричать журналистка не могла, да и увидеть обидчика тоже не успела; могла лишь только, ослеплённая и оглушённая, издавать звуки, похожие на мычание, которые всё равно никто не слышал. Сердцебиение участилось, и наступила нежеланная ужасная паника, при которой последний запас кислорода в лёгких начал заканчиваться. Страх захлестнул девушку с головой, и она задёргалась всем телом, будто в судорогах, замахала свободными руками, стараясь попасть в лицо убийце, чтобы тот ослабил хватку, но на ощупь хватала лишь воздух — безрезультатно. Подушку прижали с новой силой: агрессивно и яростно, явно желая, чтобы мечущаяся в одеяле и бьющая наугад журналистка поскорее умерла. Прежде чем как задохнуться окончательно, зрачки Эрны расширились. Она вспомнила всю свою жизнь. Пусть скучную, серую, местами несправедливую, иногда интересную, в последнее время отягощённую войной… Но это была её жизнь, чёрт возьми, со своими радостями и печалями, и Эрна Хильдегард Губер, журналистка из Берлина, просто так с ней расставаться не собиралась. Девушка, словно за спасительную соломинку, ухватилась за призрачный шанс, маячащий вдали, как бледная луна на тёмном небе, решила, что этого шанса ей вполне хватит, из последних сил изловчилась, изогнулась, как могла, и ударила ногой в живот невидимого мучителя, попав точно в цель. Тот, видимо, согнулся пополам от боли, отпустив на мгновение свою жертву. Однако даже столь короткого отрезка времени журналистке хватило, чтобы с ненавистью отбросить подушку, будто та была во всём виновата, сделать спасительный глоток воздуха, вынырнув из поглощающей тьмы, и, два раза чуть не упав, путаясь в одеяле, в два прыжка добраться до двери, пока маньяк всё ещё оправлялся от удара. По обе стороны кровати и на столе горели ночники, которые, скорее всего, зажёг убийца; непривыкшие к свету глаза приняли их за пятна. Хоть бы только успеть выбежать в коридор! Хоть бы добежать до стойки регистрации, чтобы те вызвали полицию! — Помогите! — голос сорвался на отчаянный крик. — Помогите! Но трясущиеся от страха и напряжения руки не могли открыть замок. В полутьме было не очень видно цепочку. Где-то здесь должен быть рычаг для включения света, совсем рядом! Эрна судорожно шарила по стене вслепую. Выключатель обнаружился возле двери в ванную, но подоспевший мучитель перехватил руку девушки, сжав с такой силой, что жертве показалось, сейчас она сломается. В свете ночника лицо убийцы показалось смутно знакомым… Это был Джервас. Знакомый шрам, разрезающий бровь и заканчивающийся посередине щеки, только подтверждал печальный факт. Во взгляде журналистки застыла мольба, смешавшаяся с ненавистью и немым вопросом: за что? Неужели актёр так возненавидел её, что решил убить? Устраняет конкурента? Или он настолько пьян, что просто так, без злых намерений вломился в номер к коллеге, а остальное вышло случайно? Эрна начала вырываться, но пальцы мужика сомкнулись на её горле, прижав к стене и намереваясь завершить начатое: не получилось задушить подушкой — получится руками. От страха, застилавшего глаза, Хильдегард замотала головой, схватив убийцу за руку. Джервас приподнял девушку за горло над полом, и от удушающей боли журналистка разбила локтем зеркало, стараясь вырваться; пнула вешалку, где висело пальто, и та с грохотом повалилась. Осколки серебряным дождём посыпались на пол. Из раненой руки, наверное, закапала кровь, но Эрна не видела этого и не ощущала боли. Все чувства обострились и были направлены сейчас на борьбу за жизнь. В глазах потемнело. Одними губами Эрна в последний раз хрипло прошептала: «Помогите…», и тут послышалось спасительные, характерные для Лени Рифеншталь, слова: — Стоп! Снято! Джервас отпустил журналистку, как бы извиняясь за проделанное, но ничего не говоря. Хильдегард медленно осела на пол, всё ещё не понимая: что произошло? Взаправду ли это? Режиссёр и оператор с камерой вышли из своего укрытия. — Молодец! — похвалила актрису Лени. — Вот это я понимаю, с первого дубля, не то что вечером! Джервас, тоже отлично, ты весьма натурально сыграл маньяка! Так держать. — Ч-что происходит?! — откашлявшись, но всё ещё пребывая в шоке, спросила девушка, стараясь говорить спокойно (хотя у неё это не вышло). — Что за чертовщина здесь творится?! — Свободен, — Рифеншталь указала оператору на дверь. Актёр тоже вышел, оставив женщин наедине. Режиссёр подождала, пока дверь за ним закроется, а потом пояснила, пройдясь по комнате: — Спрашиваешь, что происходит? Это киноиндустрия, детка! Мы делаем фильмы! Здесь нет места нытикам, слабакам, несчастным, униженным, обиженным и оскорблённым. Я увидела в тебе зачатки таланта и решила их развить. Если ты не можешь нормально вжиться в роль на съёмочной площадке, я устрою сцену в более неформальной обстановке. — Но такой сцены вообще в сюжете нет! Я чуть не умерла! Я могла просто задохнуться под этой долбаной подушкой! — Хильдегард всё сидела на полу, с содроганием рассматривая посиневшее запястье, на котором остался след от руки Джерваса. Кажется, он, в силу своей неприязни к новой актрисе, переусердствовал, применив больше силы, чем нужно было. Ночная рубашка девушки в районе локтя стала алой от выступившей крови при порезе осколками. — Нужно предупрежать, мать вашу, о таких вещах! — Ой, успокойся! Сценарий читала? — усмехнулась женщина. — Эта сцена следующая, где ты участвуешь. Ну да, согласна, я слегка забежала вперёд. Это фактор неожиданности! Настоящие способности раскрываются тогда, когда ты сам не ожидаешь… Я отлично знаю об этом факторе. Люблю естественность, не удержалась, попросила оператора и Джерваса прийти сюда для дубля. И сейчас, когда твоей жизни угрожала опасность, ты показала реальные эмоции, ухватилась за своё существование руками и ногами. О, этот страх был натурален и прекрасен, а ещё… как ты звала на помощь — просто нечто! В любом случае, извини, если вдруг всё было слишком ужасно, но сцену мы сняли замечательную, с первого раза прямо как и нужно. Со второго, думаю, получилось бы не очень или вообще бы не получилось… Хотя Джервас обещал не переусердствовать. Всё было под контролем, мы бы всё равно не убили тебя… — Хоть на том спасибо! — ядовито огрызнулась Эрна, потирая запястье. — Не убили… Он душил меня реально и вполне ощутимо. Я не успела даже воздуха набрать! Мог и вправду убить! Джервас из-за наших не очень хороших взаимоотношений прилагал больше сил, чем нужно. Вот, ещё и зеркало разбила, руку порезала… и синяк теперь от его хватки будет! — О, зеркало — пустяки! Деньги есть, оплатим ущерб. А руку я сейчас тебе перевяжу. Лени вскочила и принялась ходить по комнате, открывать шкафы, ящики и что-то говорить себе под нос. Сон ушёл: этой ночью журналистка могла о нём забыть, поэтому Хильдегард просто сидела на полу и следила за действиями режиссёра. — Так, в каждом номере должна быть аптечка. Где же она… А, вот! Рифеншталь приблизилась к девушке с бинтами и дезинфицирующим средством в руках. Её пальцы как бы невзначай пробежались от плеча до локтя журналистки, а потом взялись за запястье. — Сейчас… Режиссёр умело перебинтовала рану, будто ей приходилось часто сталкиваться с подобным, дольше, чем нужно, задержавшись на непозволительном расстоянии от лица Эрны. — И всё же ты такая удивительная… — растягивая слова, произнесла Лени. На её лице играла полуулыбка, — и смелая. Я тобой восхищаюсь. Ну и пусть этот Джервас тебя не любит, зато я… Она пододвинулась ближе, потянулась к губам девушки, однако потом ещё добавила: — Я сразу поняла, как увидела тебя: вот это моя девочка! Надо её взять в команду. А я делаю то, что хочу. Всегда. Никто не смеет мне указывать. Даже мой глупый муж. Наплевать на него. Я захотела — я получила. — Фрау Рифеншталь, — боязливо заговорила Хильдегард, подняв голову выше, — это неправильно. Вы нарушаете закон. Это… это запрещено. Режиссёр, видимо, не ожидавшая такой реакции, отстранилась. Эрна слегка дрожала от волнения и пережитого страха. Эта женщина вдруг стала казаться ей не такой уж доброй и смелой. Вот так просто зайти в комнату с камерой и попросить актёра задушить подушкой спящего человека… — Вот как! Уже «фрау Рифеншталь»! Мне нравится. Но… ты же никому не скажешь? — Нет! То есть, не надо… это незаконно. Вы сами знаете. Не нужно этого делать. — Как знаешь. Женщина с сожалением выпрямилась, как ни в чём не бывало разгладила несуществующие складки на брюках и бросила, уже уходя: — Готовься. Завтра будет трудный день.