Улыбки надеваются, как платья, Фальшивы поцелуи и объятья, Фальшивые слова звучат, как сказки, Из-под красивой лицемерной маски. Куда бежать от признанных талантов, Фальшивых и бездарных «бриллиантов», От важности кумиров и царьков, И от пустых надменных дураков?!
***
Февраль начал приближаться к середине. За окном в ночи по-прежнему бушевали метели, не прекращаясь ни на минуту. Весь сад и дороги замело снегом. Лишь в гостиной дома Рифеншталь было тепло. Режиссёр любезно пригласила журналистку к себе, чтобы переодеться и вместе пойти на приём. Обратная дорога в Берлин прошла без приключений, даже немного скучно. Из примечательного осталось только то, что Джервас больше не задавался и теперь относился к Хильдегард нейтрально. Всё-таки понял, что она ничем не хуже его в плане актёрского мастерства. — Посмотри, пожалуйста, мне больше подойдёт чёрное платье или вон то, красное? Лени расхаживала по комнате в домашнем халате и с бигуди в волосах, то и дело подходя к шкафу. Эрна сидела на кровати уже одетая, но будучи при полном параде не знала, для чего она здесь, почему ей оказана такая честь и куда себя деть в этой комнате. Женщина решила сама подобрать ей роскошный наряд и накрасить журналистку дорогущей косметикой, исходя из своих собственных вкусов. Получилось очень даже неплохо — в самый раз для вечера, где соберутся богатые люди. Трюмо и зеркало Рифеншталь были обрамлены вуалью из красного шёлка по моде восемнадцатого века, а полочки в них уставлены множеством коробочек, приготовленных для процедур, вышедших из употребления в двадцатых годах. Всё это имело такой же меланхоличный вид, как и буря за окном. Зато ничто на свете не могло быть ярче и жизнерадостнее, чем бра на стене, заливающая спальню тёплым сиянием. Этот свет отражался в зеркале вместе с силуэтом фрау Рифеншталь. По правде говоря, Эрна не понимала, почему подобные мероприятия проводятся не днём, а вечером, когда так и тянет ко сну. Обстановка комнаты угнетала, Хильдегард еле уговорила себя не уснуть, иначе испортился бы макияж. Потом девушка вспомнила о вопросе режиссёра и, не думая, ответила: — Наверное, лучше подойдёт чёрное. — Хорошо. Надену его. Женщина скинула халат, оставшись в одном белье. Журналистка быстро закрыла глаза, отвернулась и сказала: — Фрау Рифеншталь, напомню, что мы с вами не женаты. Может, мне выйти, чтобы вы переоделись? — Нет-нет, останься! Ты так мило смущаешься. Я всего-навсего хотела попросить тебя затянуть корсет, ничего более. Просто знаю: ты — не одна из тех глупых мужчин, что начали бы приставать ко мне, если бы я их о таком попросила. И, пожалуйста, обращайся ко мне на «ты». Договорились же! — Зачем вам корсет? — пропустив замечание мимо ушей, спросила Эрна. — С возрастом уже не так легко поддерживать форму, знаешь ли. Я довольно заметно поправилась и не хочу, чтобы каждый на вечере высказал мне это при публике. — А я считаю, что у вас хорошая фигура. Да и наплевать, что скажут люди. Всегда ли вас волновали их слова? Опять же, в убеждениях противоречите сами себе. Лени остановилась и вопросительно поглядела на гостью. Её губы тронула радостная улыбка. — Ты правда так считаешь? Очень приятно слышать подобное, особенно от тебя. Я бы и сама с радостью выкинула данное орудие пыток в окно. В этой штуке просто дышать невозможно! Но видимо, всё же придётся надеть для поддержания имиджа молодой и красивой. Помоги, пожалуйста. Дом Краузе был совсем недалеко отсюда. Пожалуй, из окна второго этажа дома режиссёра даже был виден их почтовый ящик, на котором, если подойти ближе, виднелись выведенные явно детским почерком слова: «Для писем». Хильдегард не была уверена, что Маргарет захочет принять её обратно после долгого отсутствия, но Лени обещала, что попросит подругу об этом. Сначала — приём. — Готово? Затянула? Тогда подожди тут, я пока переоденусь. Через несколько минут Рифеншталь вышла из-за ширмы и эффектным движением смахнула непослушные волосы с лица. Её платье с блёстками, отражающими свет, сияло настолько ярко, что пришлось прикрыть глаза. — Фрау Рифеншталь, вы такая… такая… — не находя слов, вымолвила журналистка. — Что? Какая? — ехидно спросила режиссёр, ожидая ответа. Ей понравилось изумление актрисы. — Красивая! Никогда раньше вас такой не видела. Ну, разве что в гостях у фрау Краузе… — Это потому что я могу быть не только кричащей на всех тёткой в сапогах и солдатской шинели, а ещё и женщиной, которая любит косметику, платья и роскошь. Эх, что за люди, которые судят личность по первому впечатлению… Пойдём уже.***
Стены просторной комнаты были увешаны портретами в полный рост в рамках с золотой росписью. Потолок выполнен в стиле барокко, посередине него от какофонии голосов слегка раскачивалась хрустальная люстра. Журналистка сначала даже сама не поняла, куда попала. Этот дом был богаче, пожалуй, даже дома Маргарет. Слева в углу находился большой камин, освещающий вместе с лампой и обогревающий комнату. Посередине стоял большой дубовый стол с массивными ножками, накрытый ажурной белой скатертью. На нём ютились самые разные угощения, чему Эрна подивилась — такой кризис, а здесь всевозможные вкусности: от брауни до муссов, к тому же, можно было брать сколько угодно бокалов с шампанским. Они были тут же среди еды, ожидали гостей, стоя на тонких ножках. Время от времени кто-то отделялся от общей толпы, брал один для себя и второй для собеседника, потом тут же возвращался назад. Справа от стола находился поставец, в котором была выставлена на обозрение ценная посуда, украшенная инкрустациями из серебра. Полы, натёртые к приёму, просто сияли, в них отражался свет хрустальной люстры. Казалось, вот-вот наступишь — и провалишься, словно под лёд. И самое главное — всюду ходили и разговаривали люди из высших слоёв общества. Их здесь было много, охрана тоже присутствовала на случай, если кто-то захочет учредить нападение. Дамы в шикарных платьях со множеством сверкающих колец на пальцах важно сновали туда-сюда, чувствуя себя тут как дома, иногда показушно приближались к мужьям, которые занимали высокое положение в рейхе. Все были такие нарядные, даже официанты во фраках, бегающие от гостя к гостю. Хильдегард, никогда не видевшая такого великолепия, пыталась всё-всё рассмотреть, застыв на пороге. Рифеншталь искренне рассмеялась, наблюдая за её реакцией: — Ну, чего застыла? Привыкай, ты же теперь у нас известная личность! Смотри только, челюсть не урони. — Здесь… просто здесь всё такое богатое и шикарное! И люди такие нарядные! — А, да, есть немного… Я была в этом доме раз десять, уже ничему не удивляюсь. Главное — не показывай своим видом, что в первый раз здесь. Ходи и разговаривай как все. Пусть эти болваны посчитают тебя одной из своих. Правила знаешь? — по растерянному виду Хильдегард Лени поняла, что девушка о никаких общепринятых корпоративных нормах даже не догадывается, и закатила глаза: — Боже, святая ты простота! Запоминай: веди себя тихо. Если подходишь к людям — не перебивай, дай им договорить, а потом представься первая или попроси меня тебя представить. С закусками не переборщи — возьми лишь одну. Ни в коем случае не напейся! В разговоре не упоминай, что стала актрисой месяц назад, не то посчитают тебя недостаточно привилегированной. В основном всё, как обычно. Разговаривать можно на любые темы, кроме обсуждений фюрера, его политики войны и всего, что с этим связано. Лучше, конечно, о финансах и экономике тоже не говорить — посчитают занудой. Хвалить украшения и одежду женщин можно, но сдержанно, не стоит кричать. Запомнила? — Нет! Повторите, пожалуйста, что там про разговоры о политике было? — Рифеншталь протараторила негласный свод правил так быстро, что Эрна ничего не поняла. Журналистка остановилась, судорожно пытаясь запомнить все нормы этикета, но женщина схватила её за руку: — Ах, да пойдём уже, зануда! По ходу разберёшься. Они пробирались через толпу. Рифеншталь иногда останавливалась и здоровалась с гостями. Для неё здесь было много знакомых лиц, для девушки же — ни одного, кроме режиссёра, ведущей её за руку. Хильдегард ощущала себя не в своей тарелке среди всего этого кричащего богатства, в то время как Лени чувствовала себя здесь как дома. Она тихо говорила своей спутнице: — Я тоже когда-то была такая, как ты — неуверенная в себе девочка. Тоже боялась. Боялась этих влиятельных людей, всего этого пафоса. Потом что-то щёлкнуло, и я перестала. Привыкла, наверное. — Лени… — от испуга Эрна назвала режиссёра не «фрау Рифеншталь» как обычно, а по имени. Женщина остановилась от неожиданности, поглядела на девушку. — Да? — А здесь может быть фюрер? — Ну что ты! — Лени опять засмеялась. Хильдегард вздрогнула. — Что ты! Конечно, нет! Он слишком важная персона, просто так на приёмах не появляется. Война же, политика… В общем, все дела, в которых мы ничего не смыслим. Но вопросы дурацкие, конечно, у тебя. От страха, наверное, такое говоришь. Успокойся наконец! Всё в порядке. Я рядом, если что. Это всего лишь приём! — Мало ли, что может произойти. Я всегда чувствую себя ужасно в новой обстановке… — Говорю же — привыкнешь! Фюрера здесь точно нет, но помнишь, я обещала тебя кое с кем познакомить? Мы как раз ищем его. Уже должен был явиться, почему я нигде не вижу… ага! Режиссёр снова потянула за собой журналистку, та поплелась за ней неохотно, уже желая оказаться дома подальше от всего этого. Пробравшись через толпу беседующих, они оказались возле скрытого от чужих глаз ещё одного столика с алкоголем. Отсюда официанты разносили напитки по всему залу, а назад приносили бокалы для мытья. Рядом стояла коробка с пустыми и чистыми фужерами, а также закрытые и завёрнутые в фольгу бутылки с шампанским и вином. Знать об этом месте мог только человек, который много раз здесь бывал и был лично знаком с хозяйкой. Лени неожиданно отпустила руку Эрны, и та оказалась перед невысоким человеком в костюме, который показался ей знакомым, хотя они никогда не виделись ранее. — Герр Геббельс, здравствуйте, — бесшабашно мотнув головой, женщина ткнула девушку локтем в бок, напоминая, что нужно поздороваться. Хильдегард опомнилась и, не придумав ничего лучше, протянула рейхсминистру руку для рукопожатия. Тот с интересом взглянул на журналистку и перехватил её запястье, легко поцеловав тыльную сторону ладони. — Какая встреча, фрау Рифеншталь! — Что же вы, герр Геббельс, не празднуете со всеми? — ехидно спросила та, явно стараясь задеть самолюбие пропагандиста. — Там слишком шумно. Общение с народом, конечно, хорошо, но порой нужно подумать в одиночестве. Зато я слышал, вы недавно завершили работу над новым фильмом? — Да, уже даже смонтировали, пока в Австрии находились. Думаю, вам понравится! Всё получилось в соответствии с правилами министерства. — А это фрау из актёрского состава? — Пропагандист кивнул в сторону Эрны. Всё это время та стояла ни жива ни мертва, про себя подмечая, что даже она выше рейхсминистра. — Это фройляйн Адэнауэр. Она пока не фрау. Её зовут Николь, и вы совершенно правы — она актриса второго плана. — Простите, ошибся. Просто подумал, что она замужем. Несмотря на неприметную и даже неприятную внешность, Геббельс говорил очень грамотно, его хотелось слушать. Но последние слова в какой-то степени задели Хильдегард. — Вы будете на показе фильма послезавтра? Уверяю, вам понравится! Было бы здорово, если бы у вас нашлось время на это, — не моргнув, спросила Рифеншталь. — Разумеется, я буду там. Все ваши сюжеты — весьма великолепные творения. Надеюсь, этот будет не хуже и даже лучше — станет новым шедевром. А теперь… прошу меня извинить. Кажется, кто-то из зала произнёс мое имя довольно громко, и я ему нужен. Хорошего вечера! Министр, прихрамывая, ушёл, не забыв захватить ещё один бокал с шампанским. Лени обиженно фыркнула ему вслед, будто передразнивая: — Не хуже будет! Надеется он… еще бы! Да мои фильмы — лучшие в рейхе! Правильно же? Она развернулась, ища поддержки у журналистки, но увидела, как та стоит бледная, словно мел, и озабоченно спросила: — Что с тобой? — Мне нехорошо. Эта обстановка угнетает. — Давай выйдем на улицу, подышим! Метель уже закончилась. В гостиной наверху должен быть балкон… Рифеншталь накинула на девушку своё пальто с меховым воротником, они вместе вышли на воздух. Снизу еще доносились голоса, разговоры и смех, но как только дверь закрылась, всё затихло. Свет из гостиной падал на снег, и тени приглашенных отражались в нём. Здесь был словно портал в другой мир. Желанная тишина после шума. Эрна сразу же ощутила себя лучше, а потом почувствовала, как режиссёр обнимает её. — Фрау Рифеншталь… — Тихо! Я согреть тебя пытаюсь, зануда. — Давайте уедем, — тише предложила Хильдегард, чем очень озадачила Лени. — До конца вечера я не продержусь, это точно. Просто очень непривычно. — Ты уверена? — Да. Если вам будет не трудно… — Не трудно. Поехали. Погоди, скажу только хозяйке, что мы уходим, и извинюсь. Всё ради тебя.***
В машине девушка думала. Как так произошло, что она несколько месяцев назад могла только мечтать о том, чтобы выжить, а сейчас уезжает с шикарной вечеринки вместе с самым известным режиссером Третьего рейха? Резкий контраст между этими временами не укладывался в голове. Вот рядом с ней тот самый режиссёр. Рифеншталь то ли дремала, то ли просто утомилась — сидела с закрытыми глазами, положив голову на плечо журналистке. Шофёр вёл машину ровно, снег летел мимо окон, дворники мерно жужжали. Ночью было очень спокойно: двое возвращались домой. Как вообще получилось, что журналистка умудрилась ввязаться в такую историю? Эрна и сама не помнила, с чего всё началось. История брала начало далеко не с русского разведчика, а заходила дальше, в прошлое. Судьба распорядилась справедливо: после черной полосы и всех испытаний, сохранив силу духа и не потеряв себя, Хильдегард получила заслуженное. Некоторую славу, деньги, знакомства. Но были ли эти блага для неё желанными после всего, что пришлось пережить? Хотелось ли ещё взять интервью у кого-то известного? Погулять по Берлину, не скрываясь? Или после всех тех фальшивых улыбок, ослепительных нарядов, лживых слов, любезностей, обещаний и напускной роскоши, от которой стало тошно, захочется всё же что-то переосмыслить? Машина подкатила к дому фрау Краузе. Лени очнулась, что-то пробормотала и, когда Хильдегард вышла, легла на сидение в полный рост, вытянув худые ноги в проход. — Иди-иди, — бросила она сонно, — я написала Маргарет письмо, она тебя примет, не волнуйся. Ну, ещё увидимся. Дверь захлопнулась, и автомобиль уехал, оставив свежие следы от шин на тротуаре. Эрна зашла на участок. Собака на поводке, завидев её, залилась лаем, прыгая и стараясь оторвать цепь, которая так и звенела, наверняка перебудив всех вокруг. Из дома выскочила Эрика в одной ночнушке, бросила животному большую кость и позвала журналистку. Внутри было очень тихо. Непривычно тихо, как в гробу. Скорбь витала в доме. Маргарет актрису не встречала, её вообще не было видно. И Вильгельма тоже. — Эрика, а где все? — шепотом спросила девушка, стаскивая с себя колючий вязаный шарф. — Почему так тихо? Кто-то умер? — Нет, ты что! Сплюнь! Вильгельм просто сильно болеет, у него жар. Кашляет ещё. Доктора приходят три раза на дню, но пока никто не понял, чем болен мой брат, предполагают, что просто грипп. Мне запрещают играть на пианино, хотя очень хочется. Я не могу жить без гамм и нот, но пока приходится. Бабушка ходит туда-сюда, почти ничего не ест, переживает. Всё-таки она нас очень любит, — девочка кратко перессказала журналистке, что та пропустила. Хильдегард представила, что и в самом деле было бы печально, если бы Маргарет ходила по дому в своей белой ночнушке, словно печальное привидение под «Лунную сонату» Бетховена. — А где твоя бабушка сейчас? — Наверное, в кабинете. Она тебя ждала. Ты вообще некстати уехала. Сходи и скажи ей, что вернулась. Из детской раздавался сухой кашель кашель неугомонного прежде подростка. Теперь, по крайней мере, он не задавался и не угрожал, что вступит в СС и убьет девушку. Шаги гулко раздавались в тишине, эхом отлетали от стен. Маргарет сама вышла из кабинета навстречу, услышав их. Её глаза были покрасневшие и мокрые от слёз. Она ничего не сказала, только вручила Хильдегард два конверта. Один из них был вскрыт и был… жёлтого цвета с какими-то официальными знаками. В груди неприятно ёкнуло от предстоящих неприятностей. Женщина быстро ушла, оставив журналистку одну в просторном коридоре. Эрна решила начать с того, что был закрыт и, видимо, предназначался ей. В строке «получатель» было четко указано её поддельное имя, в строке «отправитель» было: «От гауптштурмфюрера Герхарда Краузе». Не выдал всё-таки, не указал её настоящего имени. А Маргарет, как человек чести, не стала вскрывать чужое письмо и терпеливо дождалась, когда актриса приедет. Неприятное предчувствие сковало движения, во рту пересохло, но девушка разорвала конверт и заставила себя прочитать строки, посвященные ей:«Дорогая Николь,
с Днём рождения! Как кстати, что он у тебя пятнадцатого числа. Заодно можно и поздравить с прошедшим Днём святого Валентина, хотя у нас в Германии это по большей степени, день сумасшедших, ведь создатель этого праздника был тем ещё шизофреником. И ты, и я — мы все немного сумасшедшие. Ты — потому что спорила со мной; я — потому что видел в тебе слабую девчонку, не способную за себя постоять. Ну, ошибся я, с кем не бывает. Простишь идиота?»
«Извещаем вас, что оберштурмфюрер Краузе был убит в бою, застрелен врагом. Германия никогда не забудет своего героя. Он пал смертью храбрых ради общего блага. Награжден посмертно званием гауптштурмфюрера за храбрость и особые заслуги…»
Далее шли подписи, стояла печать, подтверждающая, что всё официально. Равнодушный голос в голове командным тоном повторял, делая паузу и акцент на каждом слове: «Убит. В. Бою. Награждён. Посмертно.», неумолимо напоминал о конечности жизни снова и снова. И Хильдегард ощутила при этом смешанные чувства. Облегчение, смятение… и тоску? Она не хотела признаваться себе в том, что этот отвратительный по характеру человек ей нравился в какой-то степени. А первое письмо, выпавшее на пол из рук девушки, стало его предсмертной запиской. Каково же было бедной Маргарет, которая безумно любила и была привязана к нему?.. О чём же ты думал, Герхард Краузе, когда писал это письмо остро заточенным карандашом, потому что на фронте не было чернил? Ты настолько привязался к этой неприметной девчонке, что захотел заранее поздравить её? И правильно сделал — позже не успел бы, ведь через день тебе выстрелят в спину, столкнут с холма, и ты покатишься, полетишь в бездну к своим товарищам, которые умерли в сорок втором и давно дожидаются тебя во тьме, играя в карты, сидя на ящиках из-под фронтовых продуктов. Вы вместе сядете, как раньше, споёте солдатскую песню, выпьете шнапса. Только они — солдаты, а ты — гауптштурмфюрер, важная персона. Награждён посмертно. И это было твоей целью, Герхард? Достигнуть предела и умереть?..