Люди ли так захотели, Вздумалось ли февралю — Только заносят метели всё, Что я в жизни люблю. Что ж ты не взглянешь открыто? Что уж, таи не таи — Белыми нитками шиты Тайны мои и твои.
***
Эрна слышала приглушённые голоса и шорохи. Они появлялись лишь ночью, уже несколько дней подряд; в светлое время подобных звуков не было. И, лёжа в темноте, где каждая вещь кажется кровожадным маньяком, притаившимся, чтобы убить тебя, поневоле начнёшь думать, что здесь завелись призраки. Девушка всё не могла найти, откуда исходят голоса. Это не могли быть Эрика или Вильгельм, ведь они спали в соседних комнатах, а звуки слышались далеко и глухо. Соседи? Тоже вряд ли: слишком явно было присутствие в доме кого-то постороннего. Хильдегард отмела первые два варианта сразу же, а в последний всё ещё не хотела верить. Только теперь уже невозможно было игнорировать столь раздражающий фактор. Актриса с трудом поднялась из уютной постели и в одной ночнушке вышла в коридор. Вообще Эрне не разрешалось гулять по дому в столь позднее время — только если Маргарет или детям что-то понадобится. Правило было негласное, ведь Альберт не предупреждал о таком, но девушка больше не хотела испытывать судьбу и соблюдала приличия. Звуки стали отчётливее. Казалось, они совсем рядом. Журналистка пошла по коридору босиком, чтобы не шуметь, периодически прислушиваясь. Ещё чуть-чуть, и она сможет даже разобрать отдельные фразы! Отчётливые шуршания, похожие на мышиные. Если бы Эрна не слышала голосов, то, верно, и впрямь подумала бы про мышей. Но мыши ведь говорить не могут… В этот момент в районе лестницы резко включился свет, словно по мановению волшебной палочки, и послышался тонкий детский голосок, принадлежавший Эрике. Он напугал полуночницу до смерти. Но девочка тихо напевала какую-то незамысловатую песенку, что всегда была делать горазда: — Жила-была девчонка, совсем одна была. А всё её богатство — напёрсток да игла… Сердце Хильдегард ёкнуло, и она быстро встала за колонну, надеясь, что внучка фрау Краузе её не заметит. В этот момент и сама Маргарет появилась у лестницы в домашнем фиолетовом халате, также шёпотом спросив у Эрики: — Деточка, а что это ты тут делаешь в такое позднее время? Ты уже должна видеть прекрасные сны, лёжа в своей кровати. — Мне не спится, бабушка, — отвечала девочка, крутя верёвочкой от ночнушки, — а ещё я захотела пить и сейчас иду на кухню. — Давай я принесу тебе стакан воды в комнату? Режим сна нарушать не стоит; скоро начнётся школа, нужно будет рано вставать. Иди-ка ты, ложись… Эрна выглянула из-за колонны, чтобы оценить ситуацию, ушла ли Маргарет. Эрика уже развернулась, чтобы уходить, по привычке мотнув головой, чтобы убрать волосы, закрывающие обзор. Фрау Краузе не собиралась идти за водой, ждала, но не говорила при этом ни слова. Девочка запрыгнула на последнюю ступеньку, явно не торопясь снова возвращаться в постель, и вдруг ясно посмотрела в сторону журналистки. Хильдегард прижала одну ладонь к сердцу, чтобы оно случайно не выпрыгнуло (так сильно то билось о рёбра, словно птица в клетке), а указательный палец поднесла к губам, всеми силами стараясь этим попросить не выдавать её. Если Маргарет сейчас увидит девушку — сразу поймёт, что её дорогая помощница посреди ночи свободно ходит и подслушивает, старается узнать семейные тайны. Долгое время ты, Эрна Хильдегард Губер, была храброй, не теряла силу духа, столько всего пережила: и лагерь, и предательство, и смерть, но сейчас всё это испортится, если наивный ребёнок скажет: «Привет, Николь!» Девочка видит широко раскрытые от страха глаза актрисы и чётко выраженные слова на её побледневшем от ужаса лице: «Молчи! Умоляю, молчи!» Эрика делает вид, что ничего не замечает, отворачивается, проходит мимо, размахивая верёвочкой от воротника, и тихо напевает свою любимую песенку: — Жозефина, Жозефина! При дворе жила. Жозефина, Жозефина! Жо-зе-фи-на!***
Это утро было ужасным. Журналистка не спала всю ночь из-за шорохов и стуков за стенами. Они прекратились лишь к шести утра, не дав возможности хорошо выспаться. В десять часов начавший выздоравливать Вильгельм и фрау Краузе уже ходили по дому. В соседней комнате бодро звучало пианино. Часы тикали монотонно. Спокойствие дома убаюкивало, и Хильдегард хотела снова уснуть, пока не вспомнила о показе фильма, на котором обязана присутствовать. Но стоило Эрне бросить взгляд на часы, как она тут же вскочила. До начала мероприятия всего час! Она безнадёжно опаздывала, к тому же, в кинотеатр на другом конце города пешком идти около сорока минут. Актриса остановилась в ступоре, не зная, с чего начать сборы, но тут Маргарет заглянула в комнату, выглядев весьма обеспокоенно. Её нисколько не смутило то, что помощница была не одета. Женщина лишь бросила: — Николь, дорогая, ты можешь отвести Эрику к преподавателю по фортепиано? Я опаздываю на одну встречу и никак не могу этого сделать! Придётся тебе. «Вот совпадение! Я тоже опаздываю на встречу», — хотела ответить журналистка, но понимала, что не может этого сделать. Фразу Краузе приютила Эрну с условием, что она будет помогать. Стоит сейчас отказаться — и… — Хорошо… — неопределённо ответила девушка, глядя не на хозяйку дома, а куда-то в коридор. Фильм для неё отменился окончательно. — Спасибо! Эрика, если что, напомнит тебе адрес. Ну всё, я побежала тогда! Вернусь через час. Присмотри за Вильгельмом. Маргарет скрылась. Внизу хлопнула входная дверь. Хильдегард осталась одна в давящей тишине комнаты, прислушалась. Звуки сонаты в «до мажор» то приглушались, то ускорялись, а потом и вовсе резко умолкли. Через пять минут дверные петли скрипнули, и в проёме показалась голова Эрики. — Мы уже можем идти? Занятие начинается в половину одиннадцатого. Бабушка сказала, что ты меня отведёшь. — Дай мне минуту, дитя. Журналистка забегала туда-сюда, стараясь найти хоть какие-нибудь вещи. Она уже не надеялась попасть на показ фильма, поэтому одевалась неброско: брюки, подаренные соседкой из общежития, кофта… Всё валилось из рук, голова гудела, девушка была в растерянности. Эрика уже стояла у выхода в своём белом зимнем пальто и ботинках. Хильдегард заглянула к Вильгельму, перед тем, как уходить. Тот лежал на кровати с книгой в руках, однако при появлении ненавистной «предательницы» отвернулся к стене, выражая недовольство и нежелание разговаривать. Решив, что с подростком ничего не случится в запертом доме, на участке возле которого также присутствует злобная собака, Эрна отбросила горькие мысли об упущенной возможности взглянуть на себя на большом экране и собралась выполнить свою обязанность — увести девочку к учителю по фортепиано. Маленькая Краузе тянула актрису за руку, нисколько не опасаясь подскользнуться на льду, который образовался из-за недавнего потепления. Хильдегард шла будто на поводке. Они покинули посёлок и вошли в город. Учительница Эрики жила где-то в районе, где за поворотом начиналась Вильгельмштрассе. — Вот её дом, — девочка остановилась на площади, отряхнув снег с ботинок. — Дальше я сама. Меня там знают. — Мне было сказано проводить тебя до дверей, чтобы ничего не случилось. Эрна слукавила. На самом деле Маргарет такого распоряжения не давала. Просто Эрика казалась очень маленькой на фоне дома, в котором еще неизвестно кто живёт. — Я могу дойти сама, не волнуйся! Тебе нужно будет прийти сюда же через два часа. Девочка убежала, не дав сказать журналистке ни слова. Хильдегард осталась одна на площади под белым небом февраля, окруженная с двух сторон многоэтажными жилыми домами, не зная, что делать. Она растерянно постояла, прошлась вдоль клумб, где в замершей земле стояли поникшие чёрные цветы под слоем снега, и даже не услышала сначала, как сзади со стороны дороги подъехала машина. Скрипнули шины, резко тормозя. — Эй, красотка! — окликнули девушку. Та обернулась. За рулём в кресле водителя сидела Лени Рифеншталь. — Тебя подвезти? Боковая дверь открылась. Журналистка рефлекторно прыгнула в салон, не подумав о том, куда они поедут, и как она одета. Ровный голос женщины подействовал отрезвляюще. Только потом она очнулась. — Что ты здесь делаешь? Машина мчалась по шоссе, управляемая уверенной рукой режиссёра. Эрна упала на сидение, не успев пристегнуться, но всё же смогла удержаться за спинку кресла. — Маргарет отправила меня отвести Эрику на фортепиано. А ты откуда тут? — Проездом. Тут, на площади, вообще-то удобнее разворачиваться, но будем считать, что это судьба снова нас свела. — Мы едем туда? — Хильдегард сделала ударение на слове «туда», вспомнив о дресскоде и резко помрачнев. — Да, и уже опаздываем, между прочим! — Я не пойду на показ. — Страх быть осмеянной публично взял верх, и журналистка попросила: — Останови машину, я вернусь домой. — Почему это не пойдёшь на фильм? — Я одета, будто прямиком из барака Аушвица… — Неправда! Брюки, вижу, хорошие. Италия? — Не нужно меня успокаивать. Все будут в вечерних платьях, а я… как деревенщина. Рифеншталь резко крутанула руль, вжала педаль газа в пол, как-то ещё умудряясь давать краткие комментарии по ситуации. Впереди замаячило здание Берлинского кинотеатра с алыми флагами на крыше. Оно неумолимо приближалось с каждой сотней метров, и девушка предприняла ещё попытку, снова обращаясь к режиссёру на «вы»: — Фрау Рифеншталь, я одета неподобающе! Остановите машину, я выйду! — Всё нормально, не бойся. В темноте тебя никто не увидит! Автомобиль промчался по Вильгельмштрассе и свернул налево. Свежие шины завизжали на расчищенной дороге, когда была нажата педаль тормоза. Девушка ударилась плечом о переднее кресло, и машина остановилась. — Выходи! От меня так просто не отделаешься, — Лени потянула молодую актрису ко входу. — Стала актрисой, снялась в фильме — считай, никуда не денешься. На парковке было людно. Большинство из собравшихся — поклонники фильмов Рифеншталь. Это стало понятно по характерным воплям, когда Лени показалась в поле зрения толпы. Народ бросился к режиссёру, не замечая ничего на своём пути, но женщина оказалась проворнее и быстро заскочила в здание кинотеатра, увлекая за собой Эрну. В коридоре было гораздо тише, однако снаружи ещё доносились восторженные крики, просящие известного режиссёра подписать фотографию или другую вещь. — Видала? Это они тебя заметили. Ты уже знаменитость! — Неправда, фрау Рифеншталь. Вы специально меня отвлекаете этой глупой лестью. Всем ясно, что это ваше появление так взбудоражило толпу, а не моё. Они сняли верхнюю одежду и оставили её в гардеробе. Само здание кинотеатра внутри имело несколько больших помещений с проекторами и специальными белыми стенами для просмотра фильмов. Обычно здесь нельзя было встретить толпу простого народа, а во время войны так и вообще все перестали сюда ходить, даже обеспеченные граждане. Только когда выходили новые пропагандистские картины, все связанные с этим занятием люди собирались в данном месте и обсуждали тему фильма. В помещении уже было полно народу. Рифеншталь вела актрису за руку, пресекая возможность сбежать. Было темно, но фильм пока не шёл. Обменявшись с каким-то силуэтом приветствиями, женщина протиснулась на первый ряд через стоящих у стен людей и вынудила Эрну сесть рядом. Их появление в зале будто бы стало своеобразным сигналом, и проектор тут же включился, чего не сделал ни минутой ранее. Сюжет начался, но Хильдегард не смотрела начало. Её мало интересовало то, как Джервас и Хелен, обладающие большим экранным временем, исполняют свои роли. Девушка вертела головой по сторонам, стараясь разглядеть присутствующих, но в темноте было видно, лишь тех, кто попадал под свет проектора, но и то были незнакомые лица. Зато гораздо интереснее стало, когда в кадре появилась она. Со стороны было необычно смотреть на себя, бегущую босиком по мерзлой земле, а с другой — в сравнении с другими актёрами была видна неуверенная игра, резкие жесты и стеклянная мимика. Два часа, как шёл фильм, показались мучительной вечностью. Когда свет включился, журналистка, сгорая от стыда, постаралась поскорее покинуть зал, чтобы не видеть того, как все будут смотреть на неё, ведь Джервас, Хелен и остальные актёры должны были тоже присутствовать. В коридоре её всё-таки догнали. Лени, будучи на каблуках, с удивительной прыткостью подскочила и схватила девушку за руку. — Куда собралась? — Мне нужно скорее уходить. Я не могу в такой одежде… — Ты чего? Уходишь? Даже не вздумай! Тут такие люди! Ты просто обязана с ними познакомиться! Это твой шанс обрести успешную карьеру, о которой ты всегда мечтала! — А откуда вы знаете, что я мечтала о том, чтобы построить карьеру? Вдруг нет? — Все об этом мечтают — догадаться, впрочем, нетрудно. Не упирайся и не будь такой занудой! Пойдём наверх. Тебе понравится там, обещаю. Уверенная в том, что мечты всех людей на свете сводятся к деньгам и карьере, Рифеншталь снова потащила упирающуюся журналистку за собой, на второй этаж. Перед ними открылась большая комната с балконом-лоджией, который выходил на улицу Вильгельмштрассе и парковку, занятую дорогими автомобилями. — Не стоило тебе меня брать в состав. Я всё испортила… Эрна, занятая мыслями о своём внешнем виде, к тому же была смущена своей актерской игрой в «Погоне за смыслом», поэтому не могла даже думать о том, чтобы насладиться прекрасным видом, тишиной и компанией фрау Рифеншталь, проигнорировавшей её жалобу. Вдобавок внизу шумел народ: поклонники, готовые продать душу за автограф любимого актёра, и просто любопытные зеваки собрались под окнами кинотеатра, но внутрь попасть не могли по мерам безопасности даже при желании, так как там находились важные люди. Лени, скрываясь за шторой, дабы не сеять безумия снаружи, беззаботно сказала: — Внизу раздают вино и разные закуски в честь нашего фильма. Я пойду, возьму нам чего-нибудь. Тебе что принести? — Без разницы. Я не очень голодная, разве что можно один бокал красного вина… — Тогда стой здесь. Никуда не уходи. Эрна осталась одна. Снова. Она закрыла лицо ладонями, вспоминая, как ужасно сыграла, но оживлённые голоса и гомон мешали думать о плохом. Захотелось посмотреть на людей, толпящихся у входа в ожидании, и ноги сами подвели девушку к балкону. Она осторожно шагнула вперёд и была встречена приветливыми возгласами и поднятыми в приветствии руками. Народ приветствовал актрису, пусть даже ещё не очень известную, и это было так искренне, что Хильдегард даже ненадолго позабыла о своём неподобающем для важного мероприятия внешнем виде. Сзади послышались шаги, приглушённые ранее ковром в комнате, и журналистка обернулась, ожидая увидеть Лени, Хелен, Джерваса, других актёров, да кого угодно, только не рейхсминистра. Он увидел еле заметную улыбку на лице актрисы и тут же спросил: — Вам нравится признание людей? Вот они, внизу, под балконом, уже готовые следить за вашими появлениями в других фильмах, отдающие свои сердца вам, как кумиру. Разве не прекрасно? Заметив Геббельса, народ закричал ещё громче, но тот отреагировал спокойно, уже привыкнув к подобной реакции. — Довольно приятно, когда тебя любят, — честно призналась Эрна, отходя за зону видимости поклонников. — Только вам следует быть осторожной. Со славой приходят и новые неприятности, соперники, даже враги. — Я понимаю, — тут же вспомнилась та страшная ночь, когда по задумке Рифеншталь Джервас душил её. Но разговор не принимал никакой формы и был просто бессмысленным, поэтому девушка тут же перевела тему: — А вам понравился фильм? Что скажете? — Фильм весьма неплох. Можно сказать — наравне с другими творениями фрау Рифеншталь. Я уже одобрил его выход в свет. Гарантирую, скоро мир узнает о «Погоне за смыслом»! — пропагандист выдержал паузу, а потом добавил, казалось, из вежливости: — И вы тоже, кстати, неплохо сыграли. — Только жаль, что я больше не собираюсь нигде сниматься, — вместо благодарности на нечто вроде комплимента Эрна отвернулась и взглянула на серое небо. Порой она не боялась быть грубой, не боялась показаться невоспитанной или нетактичной, даже если до этого сильно волновалась о том, как одета. Всё зависело от ситуации. — Быть известной личностью — нелёгкая работа. Мне по душе сидеть в спокойной редакции, работать с документами, иногда просить интервью, задавать вопросы людям, если нужно как-то потратить эфирное время. Конечно, день журналиста тоже без беготни не обходится, но всё-таки… — Что ж, вы очень кстати упомянули об этой профессии. Раз уж вы остаётесь без работы, не хотите поработать в Министерстве? — «Сейчас начнётся разговор на два часа!» С этими словами девушка приготовилась к худшему, а пропагандист продолжал: — Германия нуждается в поддержке со стороны культурного просвещения и пропаганды. Нужны новые сотрудники. Можете выбрать отдел прессы, если это вам ближе, хотя есть ещё множество вариантов: сама пропаганда, радио, театр, литература, искусство, музыка, туризм… Всё-таки работать нужно, а тут уже готовый вариант, причём, прошу заметить, весьма престижный… — Благодарю, но нет. Вот закончится война, всё наладится, я встану на ноги и устроюсь в обычную газету. Так будет спокойнее, правда. А чем престижнее место работы, чем выше должность, тем больше ответственности ложится на плечи. — Возможно, я сейчас покажусь вам странным и подозревающим каждого в измене государству, но вы не уточнили, что война должна завершиться в нашу пользу. Сейчас это немаловажно! — Мы все на это надеемся, доктор Геббельс. Всё это — просто наглая ложь, и рейхсминистр это прекрасно понимал. Ещё бы, он ведь отнюдь не глуп. Тотальная война была тотально проиграна, правда пока неофициально, но надеяться на победу продолжали теперь лишь идиоты. А что могла сказать журналистка? Что рейх точно выиграет? Возможно, кому-то покажется неправильным отказываться от такой хорошей работы. Но Эрна уже осознала, какие проблемы могут возникнуть, если кто-то узнает её историю, и потому не решилась идти в Министерство. Летом она бы согласилась моментально, даже не узнав условий, но за пройденное через испытания и страдания время невольно начинаешь понимать, что спокойствие всё-таки лучше материальных благ, хоть в это сначала действительно трудно поверить. Кажется странным сам факт того, что ты стремишься к успеху всю свою сознательную жизнь, мечтаешь построить блестящую карьеру долгое время, пытаешься найти способ заработать много денег, а потом за день или два всё летит кувырком, взгляды меняются и хочется лишь одного — спокойствия. — Но всё-таки подумайте о моём предложении. Это… Геббельс не договорил и резко повернулся к двери, где показалась Рифеншталь с двумя бокалами хорошего французского вина и с тарелкой каких-то закусок. Она смерила взглядом рейхсминистра, отдала бокал Эрне и всё же заставила себя улыбнуться, сказав при этом: — А, господин министр, добрый день! Вам понравился фильм? Намечался банальный светский разговор, обсуждение фильма, игры актёров и прочих скучных вещей, к которым невольно привыкаешь с обретением известности. Но тут журналистке стало плохо — она вспомнила про Эрику! И тут же заторопилась. — Мне, кажется, пора. Я пойду. — Как? Уже уходите? — рейхсминистр весьма скептически глядел на Хильдегард, предполагая, что она просто испугалась и избегает разговора. Девушка отчаянно искала поддержки во взгляде режиссёра, но не найдя в нём ничего, кроме ненависти к занимающему хорошую должность Геббельсу, добавила: — Нужно забрать Эрику с занятий, фрау Рифеншталь! Я должна идти! — Хорошо… — как-то неопределённо проговорила та. — Иди. Ещё увидимся. Тебя подбросить? — Нет, я добегу сама! — Может, возьмёшь мою машину? Водить Эрна не умела и не пыталась после того случая, как разбила автомобиль отца, перепутав педали газа и тормоза. — Нет, спасибо, справлюсь. Я побежала! До свидания! Журналистка впопыхах оделась, стараясь не обращать внимания на весёлые голоса, доносящиеся из зала. Она опять оставалась одна в ответственный момент, без всякой поддержки. Здесь главное — не растеряться и не пасть духом. А ещё — иметь здоровые лёгкие и сильные ноги, потому что бежать от кинотетра на Вильгельмштрассе до дома преподавателя фортепиано — далеко. Девушка пересекла это расстояние в рекордные десять минут. Пожалуй, она бежала так быстро только когда убегала от машины мёртвого надзирателя. Эрна вихрем ворвалась во двор, пробежав по льду, словно по красной ковровой дорожке. Метнулась к двери подъезда — закрыто. Огляделась по сторонам — никого. И знакомого белого пальтишка не видать. Только дети немного помладше бегают где-то вдалеке и играют в снежки. Стоило только лишь обойти дом вокруг и заглянуть в соседние дворы, как окончательно стало ясно…Эрики нигде нет.