The tale of the grim inviting Flame and eternal kingdom Guardian(Повесть о Пламени манящем мрачном и Страже Королевства вечном)

      Три.       Слепящая вспышка в мгновение ока проносится мимо, когда его сердце пропускает всего лишь один удар. Подобная мера, конечно же, не могла остановить его надолго, но даже этих секунд вполне хватило, чтобы Вессель успел перекинуться в сторону той самой, дальней колонны, намеренно уводя брата за собой, в сплетённую, не пойми как и когда, ловушку. Говорят, бога не удержать смертному. Что ж, это, отчасти, верно. Вот только монарх был не простым смертным.       Два.       Сияющий остроконечный символ вспыхивает, отрезая Бога Богов от остальной части этого места, шипя и разгораясь ярче с каждой попыткой пройти сквозь него, или как-то нарушить целостность узоров.       Заклинание, что пахнет нероли. Слишком знакомые рыжие всполохи того, чего не должно было оставаться ни в этом, ни в каком-либо ещё мире. Но оно осталось. Бога не убить смертному. Но вот про оковы, что могли бы удержать силу божества, почему-то, никогда не вспоминали. А зря.       Один.       Когда трескучее пламя алым цветком раскрывается под ногами брата, молодой правитель Халлоунеста уже не видит, преследуя новую цель. Да и не должен, в общем-то. Конечно, он, если и не знал наверняка, то вполне себе мог догадываться о глубине связи потомка Кошмара и младшего божественного брата. Как и догадывался о том, что убить Найта ему будет не под силу. Он и не хотел бы его убивать. Слишком уж глубоко въелось в его кровь это чувство собственного бессилия и отсутствия выбора. Всегда выбирали за него. Бледный Король выбирал. Но сейчас он мёртв, а его бывшее творение, что не должно было выжить, вопреки всему живо. И сделало свой выбор. И Вессель надеется, что он окажется верным.       Монарх бежит быстро, ведь окружение этого монохромного сна ему знакомо до острых шпилек под коготками, и привкуса металла под языком. Он часто видел это в своих грёзах, и также часто эти грёзы накладывались на реальность первое время, когда он оказался в заново отстраиваемом дворце. Можно изменить внешний вид, полностью стерев малейшие упоминания о происходившем в этих стенах. Но воспоминания его никакая иллюзия и перестройка внутри стен этого места не изменит. Это навечно останется с ним, ведь от прошлого нельзя убежать. Нельзя. Но можно попытаться принять его, и жить с ним, делая шаг вперёд. И шаг этот монарх совершил в тот самый миг, когда сделал тот пригласительный жест, предлагая небольшую прогулку по дворцу в тот вечер. Не отослал прочь, не возмутился. Просто позволил составить себе компанию, чтобы немного отвлечься от обуревавших его тогда мыслей.       Ничего не значащий, поначалу, шаг. Из множества подобных, позднее, появилась целая дорожка, и на какой след не ступи – вспомнишь то или иное событие, пусть и кажущееся мелким и незначительным. Кому угодно, но не ему теперь. Всё происходящее меняло его так или иначе, учило чему-то новому, наносило лёгкую воздушную пудру на старые раны, прикрывая их рваные края, срастаясь с ними, и аккуратно сводя между собой. Он был добрым и справедливым монархом – для подданных, дражайшим старшим сыном – для Белой Леди, наследником бледного света и братом, лучше которого понимает, разве что огнеокий потомок Кошмара, – для Найта.       И лишь для одного существа он был просто Вессель. Просто жук, пусть и монаршьих кровей, но всё же. Они менялись вместе, влияли друг на друга, постепенно обнажа скрытые шрамы, на которых ложилась тонкая паутинка чуда, что врачевало их. Чуда, осознание которого пришло резко и неожиданно настолько, что даже тот ливень, заставший тогда их врасплох в столице, показался сущим пустяком.       Тонкий шлейф аромата, словно путеводная нить, вёл его за собой, то почти теряясь среди переходов и колонн, то вдруг становясь слишком сильным, появляясь будто бы из ниоткуда, и едва ли не подталкивая осязаемо в спину, заставляя бежать ещё быстрее. Пару раз Вессель споткнулся, едва удержав равновесие, еще несколько – едва не слетел со ступеней вниз рогами, в спешке. И всегда, всегда далеко впереди маячила такая родная и знакомая тень, к которой хотелось подлететь, схватить, сжав в объятиях, и ни в коем случае не отпускать, не дать исчезнуть. Но она каждый раз ускользала из-под его коготков, обращаясь в дым, и появляясь впереди, маня за собой все дальше и дальше. Он начал слышать чужие голоса, что были ему не знакомы, но которые, судя по поведению тени впереди, были знакомы той, что вела его за собой. «Её семья» - догадался молодой монарх, когда увидел в одной из стеклянных поверхностей, что скользнули сбоку, высокую тень с большими тёмно-зелеными крыльями.       Тень пред ним вздрогнула, явно стараясь миновать это видение как можно быстрее, и Вессель, почти что собственным хитином, почувствовал тот леденящий душу холод, что почувствовала тень перед ним. Она до сих пор ненавидела и боялась своего отца. Впрочем, зная, какую участь он готовил для неё, Вессель не мог винить Тинею в этом. Настолько это напоминало ему его самого с той лишь разницей, что старый король был теперь над ним не властен.       Всё дальше по тропе воспоминай, всё больше острых крючьев под рёбрами, и ледяной воды в глотке, что мгновенно превращается в колкие кристаллы, царапающие изнутри. Даже шипы с Троп вряд ли могли вызвать подобные ощущения хоть на чуть-чуть. Столько боли.       Вот она почти рядом, он даже может коснуться её плеча. Но новое видение отгоняет его, относя слабо светящуюся изумрудным тень далеко вперёд, и подбрасывая вверх, куда он мгновением позже, почти на пределе своих крыльев, взмывает, прорываясь сквозь плотный янтарный туман, и замирает, в растерянности оглядываясь по сторонам. Это не могло быть правдой, это не должно было повториться в его грёзах снова.       Янтарные оковы на шее, звенящими кольцами спускающиеся и соединённые с браслетами на обеих парах лапок. Этот пустой и отрешённый ото всего взгляд, в котором среди изумрудов застыли мертвым блеском серебряные осколки, что когда-то были живым светом. Этот ядовитый янтарный пар, что облачком кружил между золотистыми усиками, что были чуть приподняты у самой головы, но ниже безвольно опадали за спину.       Острая корона из шипов, что хоть и поблекла, но всё ещё узнаваема. Перистое тело, что теперь уже даже не белое, а грязно-серое, пробитое во множестве мест, и зияющее открытыми ранами, края которых опалены чернотой. И два сверкающих глаза, взирающие из темноты провала под остатками пуха и перьев на лице. Последняя воля мёртвого божества. Божества, что даже в этом слабом отголоске внутри чужого разума, всё также рьяно ненавидит его, кляня в прошлых ошибках его создателя. Однако, что-то в этом отголоске не так, что-то ощущается совсем по-другому, когда Вессель, останавливаясь в нескольких шагах от Тинеи, зовет её. И хоть взгляд мотылька, что поднят был на него, всё ещё пуст, но вот глаза отголоска Лучезарности становятся узкими щёлками, а сам он будто бы отлетает на пару шагов назад и замирает, будто бы ожидая чего-то. Последняя воля старого божества не нападает, не пытается как-то навредить наследнику бледного света, хотя тот и чувствуется её ненависть к нему. Нет. Она просто ждёт, будто бы давая шанс.       И, видя, как все прочие «декорации» этой грёзы опадают, оголяя абсолютную черноту и пустоту вокруг, в которой лишь этот небольшой островок и остался, Вессель понимает, что шанс у него будет только один.       Всё или ничего. Он часто слышал это от младшего брата, но смысла предпринимать что-то подобное после того, как появился Новый Халлоунест, не видел. Что ж, всё когда-нибудь меняется. И рано или поздно приходится преступать определённую черту. ------------------------------------------------------------------------------------------------------------ - Уходи!       Когда его сначала почти волоком тянут куда-то сквозь плотную пелену очень холодной тьмы, а, после, также резко отпускают, отталкивая от себя, Алый ненадолго впадает в ступор, тихо прищёлкивая кончиком языка. - Да уходи же, наконец, чего встал?! - Актиас сорвался на крик, махнув лапкой в сторону символа среди колонны, увитой гроздьями мелких угольно-чёрных цветов, чьи лепестки будто бы пылали, выделяясь ярким красным среди всего монохрома. - Актиас? - Кошмар не понимает, но мотылёк выглядит настолько решительно, что огнеокий пожимает плечами, проходя туда, куда ему указали.       Мотылёк даже не смотрит на то, как чёрная мантия скрывается за колонной, крепко сживая кулаки на обеих парах лапок, и, кажется, почти не чувствуя, как коготки больно впиваются в ладони. Он ожидал подобного исхода, хотя и в меньшей степени желал развития именно этого варианта событий. Монарх и принц переиграли партию, а монарх, к тому же, теперь оказался вовлечен в ядовитый сон, сродни тому, который, когда-то, пережил сам мотылёк. Вот только тогда за ним пришла его сестра, а сейчас пришли уже за ней. Но которое из божеств, в итоге, заберет её с собой? Он бы хотел поставить на короля, но прекрасно знает, насколько сильно влияние даже крохотной частицы Старого Света, что делили они с сестрой.       Он чувствует её даже сейчас, будто бы она не умерла. Когда-то старый Вереск рассказывал ему про «блуждающие огни» и мир, в котором оказываются некоторые души, чьи владельцы уже не живы в одном мире, но и не перешли за грань другого. Когда-то, он даже показал ему один из таких миров. И, во имя всех богов, мотылек ни за что не хотел бы оказаться там снова. Уж лучше смерть.       Когда сзади его глаза закрывают уже знакомые чёрные изящные пальцы, и хриплый голос, от которого у него под хитином пробегают мурашки, тихо шепчет ему несколько слов, немного опаляя дыханием пух у уха, мотылёк не может сдержаться, и оборачивается. Лишь на миг он видит этот притягательный и опасный взгляд, и острые, длинные, алые рога.       Хлопок, сладковатый аромат серы, смешивающийся с ветивером – его видение исчезло также быстро, как появилось, он даже коснуться его не успел. «Ещё вернусь за тобой»       Когда монохромные лоскуты облетают, превращаясь в пыль, что утягивает куда-то вниз, он даже не предпринимает никаких попыток сбежать из этого места или хоть как-то спастись. От богов нельзя убежать.       Под ногами хрустит, крошась, земля, и вазоны, в которых раньше росли большие серые цветы, трескаются, раскалываясь пополам. Наверное, по ту сторону грёз, у этих цветов совершенно другой цвет. Вот только он их, навряд ли, потом сможет увидеть.       Он хотел бы раскинуть свои крылья, падая в эту пропасть, да только это клятое чувство самосохранения, что ещё осталось, до звона в ушах, запрещает, заставляя плотнее прижать их к телу под накидкой. Хотя чего беспокоиться об этом? Целые или нет – он не сбежит отсюда. Уже поздно. Да и не нужно. Свою роль он выполнил, так что можно с чистой совестью освобождать сцену для других героев. Жаль только, что лишь теперь он осознал, что добрую половину из сделанного можно было переиграть, и, возможно, что-то сложилось бы совсем по-другому.       Он играл с силами, что были древнее самых древних цивилизаций. С богами, что владеют грёзами и их изнанкой. И глупо и наивно было полагать, что всё пройдет, как он задумал. В конце концов, так почти никогда не случалось.       И наивно было с его стороны надеяться удержать дикое пламя в стеклянном шаре. Ведь рядом с пламенем всегда будет верная тень. И тень всегда будет искать своё пламя, как бы далеко оно ни находилось. Даже если в финале поиска один не узнает другого… ------------------------------------------------------------------------------------------------------------       Скарлет смотрела на младшего брата, что едва ли не волком выл, меряя шагами пол от одной стены пещеры до другой. Он снова просил, умолял, едва не срывался на крик. Но она не могла решиться на то, о чём он просил её. Ладно бы ещё сама – в ней-то сил хватит, но Чирр всего лишь простой сверчок. Глупый, опрометчивый, упрямый.       Увлечённый.       Когда-то она была такой же. И тоже совершала глупости, будучи очень увлечённой тем, кто больше никогда не будет с ней. Она любила. Хотя вряд ли то, что испытывает Чирр по отношению к этому мотыльку можно назвать так же. Просто очень сильная увлечённость.       «Пока что» - слышит она тихий шепот Сериф у своего левого плеча. Они привыкли, что часто одна заканчивает фразы за другой, даже если они не произносятся вслух. Видимо, на лице настолько хорошо читается. - Отпусти его, - жучиха с рыжими глазами гладит одного из паучков, что жмуриться в её лапках, - нельзя удержать в силках ветер. - Риф, он же не сможет, - алоглазая хозяйка труппы крепко прижимает к себе лапки, - он всего лишь обычный жук. - Ты не сможешь оберегать их обоих вечно, - стражница снисходительно улыбается, отпуская паучка, и кладя лапку на плечо подруге, - ты и сама знаешь, что если не с твоей помощью, то вопреки твоему запрету, он всё равно найдет способ.       Скарлет смотрит на поникшего Чирра и вздыхает, кивая в ответ. Да, этот точно сможет. И ведь даже не задумается о возможной опасности, или о том, что из-за его выходок сходит с ума Крикет, едва ли не каждый раз, как он что-нибудь вытворяет. Нет, сверчок не был ветреным эгоистом или кем-то в этом роде. Он просто слишком увлечён. И даже сам Кошмар ему не указ, наверное.       Скарлет тихо хихикает, прикрывая ладошкой рот, на что удивленно смотрят оба сверчка, что до этого о чем-то спорили. Их старшая сестра так редко улыбалась с тех пор, как они ступили на эти земли.       Бабочка раскрывает яркие алые крылья, жестом подзывая младшего брата к себе. Она знает, что его упрямство не позволит ему отступить даже на полшага назад. И она, и правда, не может ему запретить следовать за тем, что его увлекло. В конце концов, кто-то же должен принести с собой свет сквозь объятия тьмы туда, где он нужнее.       Где все они нужнее сейчас.       Сверчок мирно посапывает, укрытый теплый одеялом на пару с сестрой. Немножечко не рассчитала она, когда создавала это заклинание из нот и огней. Ну кто ж знал, что затронет обоих? Правда, в отличие от брата, Крикет никогда даже близко не могла подобраться к тому, чтобы ходить по снам. Да и не хотела никогда, в общем-то. Собственно, и сам Чирр в одиночку бы вряд ли смог подобное. Но пламя Кошмаров знает, когда и кому из своих слуг даровать милость, что будет выгодна обеим сторонам.       Бабочка прислоняется спиной к стене, завернувшись в одно из одеял с импровизированной постели, которая состоит из нескольких жёстких матрасов и пары подушек. Она останется по эту сторону грёз, и будет наблюдать. И ждать. Её подруга же села у костра, прикрыв глаза. Она тоже чувствует всё, что происходит за завесой яви. Ведь, как ни крути, а где-то там сейчас есть крупица того, что ярким янтарём застыло в её глазах очень и очень много лет назад. Лишь малая крупица. Но этого вполне достаточно. ------------------------------------------------------------------------------------------------------------       И снова пепел и угли. Совсем холодные и давно потухшие. Всё здесь словно застыло в едином миге, повинуясь воле создавшего сон. Вот только его самого он до сих пор не нашел, хотя и очень старался. Сверчок оббегал все кострище, а оно было отнюдь немаленьким, все пещеры облазил, даже самые дальние и настолько узкие, что едва можно протиснуться. Мотылька не было нигде. Но раз его сон еще цел, значит, и сам Актиас должен быть где-то в нем, иначе бы Чирра сюда не забросило.       Дар Великого Пламени, конечно, силен, но, в случае с ним, не настолько, как у той же Скарлет. Только если совсем рядом, сверчок может ходить по чужому сну. И только если тот, в чьем сне он оказался, знаком сверчку. В противном случае, Чирр будет просто спать, как и все обычные жуки.       Уголья тихо трещали и распадались на хрустящую крошку и пепел, уносимый куда-то ветром. Ветер…       Чирр резко вскинул голову, поведя усиками, и прислушался. Ветер звучал иначе, и направление имел совсем другое, нежели при других его визитах. Сверчок поднял с земли горстку пепла и мелкой крошки, слегка подбросив в воздух и смотря, куда её унесет. За дальние скалы, туда, где под большой сетью корней какого-то старого дерева нет ничего, кроме тьмы и пустоты. Он уже смотрел там, но, почему-то сейчас, отчаянно позвало туда снова. Пламя не обмануло бы его, оно никогда не обманывает тех, кто верно ему служит.       Он не умел летать, зато очень хорошо прыгал. Собственно, здесь большего, как оказалось, и не нужно было. И, разумеется, он просто не заметил лаз под самыми корнями, что уходил под землю, и выводил к самой дальней части островка, куда он бы ни за что не смог попасть. Потому как даже не знал о его существовании.       Высокие, черно-серые, блестящие своды из спёкшегося обсидиана отражали бы всё вокруг, если б тут было хоть чуточку больше света. Ни огонька, ни уголька – ничего, кроме всё того же остывшего пепла.       Возможно, будь это в реальности, другой бы просто прошёл мимо большой кучи пепла, на которую ветер наносил новые и новые частицы. Возможно, так ничего и не увидев за ней. Но Чирр знал про изнанку снов достаточно, чтобы понять, в чём тут подвох. - Какой же ты глупец, - сверчок стряхивал пепел и сажу, горестно качая головой, видя, во что превратились яркие некогда цвета, - так просто забыть и сдаться. Такой яркий сон, и такой мрачный финал. Разве ты этого хотел тогда, много лет назад?       Хоть лаз и был узок, и прошлось большую часть пути проделать, цепляясь накидкой за шершавые стены, а после, рискуя сорваться с корней, подтаскивать бессознательного хозяина сна наверх, но сверчок, и вправду, был полон решимости довести начатое до конца.       Когда потускневшие изумрудные глаза, наконец, открылись, сверчок склонился над мотыльком, легонько касаясь своим лбом его пушистого, перепачканного в саже, лба. Актиас хотел было его оттолкнуть, но сил сейчас у него не было. На запястье нижней правой лапки блеснула узкая металлическая золотистая полоска. И, судя по ощущениям, она бы вряд ли исчезла как всё прочее из сна. - Пламя ждет достойного финала, - устало прошептал Чирр, отстраняясь сам, - твоя партия ещё не закончена.