Влюбиться за пять актов

Репетиция, или то, что, в теории, она должна была из себя представлять, казалось, тянулась бесконечно. Феликс отметал все мои идеи: музыку выбрал сам, в хореографии постоянно находил, к чему придраться. И уж точно не упускал возможности окунуть меня лицом в помои, лишний раз указывая на то, что я не отдаюсь музыке должным образом. Хотя, что есть «должный образ»? У наставника было свое представление о нем, и он совсем не был похож на прежнего преподавателя. Да даже всерьёз его я не мог воспринимать, однако злобу и возражения приходилось проглатывать. Терпение — хорошее качество, но и ему когда-то приходит конец. Ближе к вечеру, я уже не мог сдерживать в себе целый шквал чувств. Не всегда позитивных и наивных. — Вы бы еще жёстче приземлялись, точно проломили бы пол, — колко вбросил Феликс в очередной раз. На улице уже начинало темнеть, да и конечности предательски изнывали после часов тренировок. То ли наставник, то ли я сам не дал себе и минутку продыху, но усталость давала о себе знать, и элементы выходили тяжёлыми и обрывистыми, — и это мы еще даже не приступили к программе, — он пролистал блокнот в своих руках, пальцы на которых напоминали длинные паучьи лапы, и снова скрестил руки на груди. Эта его особенность, читай: привычка, уже изрядно стала раздражать, как и все его особенности в целом, что греха таить. Повторив в который раз прыжок тан леве, который, по правде говоря, вышел бездушным и сухим, я в очередной раз словил на себе насмешливый взгляд. И если идеальность, безукоризненность Феликса в самом начале вызывала интерес и нездоровый азарт, то к шести часам стала раздражать, в моих глазах превращаться во что-то неприятное, уродливое и приторное, да в таком количестве, что сводило скулы. Я агрессивно посмотрел на мастера и понял в тот момент, что достиг той самой точки кипения, когда молчать и подчиняться становится просто невозможно. Оно подкатывало к небу и вызывало отторжение. Метнув на Феликса недовольный взгляд, я резко подорвался с места в сторону своей спортивной сумки. Какое-то время даже обрадовался, что ничего мне в спину не говорили: я уже вдоль наслушался этот голос за нескончаемый и тяжёлый день. Но не тут то было. — Что, побежишь жаловаться родителям на некомпетентность нового преподавателя? — не в силах сдерживать недовольство, я сжал в руках ручку от сумки, в любой момент готовый воспользоваться ею в качестве неплохого приспособления для битья оборзевших выскочек, — я же сказал, о тебе многое говорят. Кажется, сотрудники совсем не кичатся личной информацией о своих подопечных. Пешка в руках организаторов, вот, кем я стал после смерти преподавателя. Меня буквально вручили, как продукт, наказали подготовить представление, где, дёрни этот продукт за верёвочку — он поскачет по сцене. Точно нет у него души и своего личного мнения, видения… Точно не он — главное лицо проекта. Складка залегла между моих бровей. Когда я бежал из дома тем самым прохладным утром, в глубине души надеялся, что смогу стать самостоятельным человеком, избавиться от следа, который оставили мои родители. От их влияния. Но то, что авторитетность моего предка поставили превыше моих чувств, было последней каплей. Я беспомощно испустил раздражённый выдох, выплюнул: — Спасибо за мастер-класс, — заученная вежливость, в тот миг прозвучавшая настолько ядовито, насколько вообще могла прозвучать фраза оскорбленного человека. Не дожидаясь реакции наставника, я шумно направился к выходу. В конце концов, кто он такой, чтобы быть для меня авторитетом? Премьер какого-то Большого театра? Влиятельный юный артист, о котором птичка донесла директору и его приближенным? Все смешалось в голове, поэтому более ничего разумного и остроумного я сказать не смог, ускорил шаг под уж больно ровное: — Завтра в семь часов, и только попробуйте опоздать. — на это я брезгливо фыркнул, сворачивая в бесконечно-темные коридоры со скрипящей половицей. Новое знакомство оставило неприятный след, от которого так просто не отойти. Однако, я все равно целенаправленно двинулся в сторону кабинета руководителя театра. К тому, кто и отобрал меня и еще нескольких студентов из академии искусств, сделав начинающими балерунами достаточно популярного театра балета. Он хорошо общался с Ким Балле, поэтому, вероятно, был обо мне хорошего мнения, и то, насколько беспардонно я ворвался в его кабинет с красными от злости щеками, ввело его в безмолвный ступор. Поняв, что слегка погорячился, я тихо закрыл за собой дверь, отвесил небольшой поклон и виновато сдвинул брови, словно и забыл, зачем пришел. — Тиен-аджощи, — мой голос дрогнул, когда я более ли менее пришёл в себя, осмелившись посмотреть директору в глаза. — Хёнджин, — передразнил меня по-прежнему удивлённый мужчина и сам посмеялся над своей иронией, слегка подался вперёд, вопросительно выгибая бровь, — это было ожидаемо, — он пожал плечами, — я догадываюсь, зачем ты здесь. — Новый наставник, Ли Феликс, кажется… — Наставник? — глаза мужчины в секунду округлились. Я же в ступоре повторил за директором, шумно сглатывая, — наставник… ну да, вроде бы менеджер что-то говорил об этом, я особо не слежу… — он посмотрел на меня немного выжидающе. — Но Тиен-аджощи, я даже не знаю, кто он… — Хёнджин, я могу доверять своим сотрудникам, и уверяю тебя, наставник твой авторитетный и опытный, если уж прошел собеседование, — вежливая улыбка скользнула на скуластом и тронутом возрастом лице, директор прижал к себе копну каких-то бумажек, постукивая ими по столу. Я же шумно выдохнул. — Видали мы уже таких «авторитетных» и «опытных». — лёгкая нотка невесомой боли дребезжащей струной прошлась по моему голосу, я отвел глаза. Осознание о том, что я сбежал из дома, накатило с головой и в самой полной мере. Из-за своего статуса сынка богатеньких родителей я в один момент действительно поверил, что без них ничего из себя не представляю. И это было самой болезненной и неприятной мыслью за всю мою подростковую жизнь. Не будь я упёртым и наглым, давно бы сдался и пошел на поводу равнодушных предков, что без лишних вопросов сделали бы из меня обычного офисного клерка, не ведающего, что такое жизнь. Казалось, директор прочитал все это по моему лицу. Конечно, все прекрасно понимали, насколько противно быть ненужным собственным родителям. Да и учитель, вероятно, рассказывал о моих переживаниях, стараясь, к примеру, замолвить за меня словечко. — Я сожалею, Хёнджин, правда, — неуверенно, но мягко начал директор, выдержав небольшую паузу, — но добиться чего-то в одиночку по-настоящему сложно. Ты же за этим сюда пришёл? Обсудить дальнейший план действий? — я скептически фыркнул, однако легко кивнул, тут же отворачивая голову, — я понимаю, ты был близок с господином Кимом. Я сам всё ещё не могу поверить, что мой театр потерял такую ценную фигуру, — мои глаза заблестели от накативших слёз. Точно, усталость взяла своё. — Возможно, я не достоин собственного «балета» и статуса премьера, — озвучил свои мрачные мысли, нервно поглаживая ручку нелёгкой сумки, — я Вас понял, Тиен-аджощи. Спасибо… — только я хотел поклониться вновь, как директор остановил меня одной лишь фразой: — Ким Балле верил в тебя, Хёнджин, — я со скрипом приоткрыл тяжёлую дубовую дверь, но остановился, придерживаясь за косяк рукой, — не позволь его надеждам не оправдаться… — Спасибо Вам, — резко ответил я, чтобы остановить возможную мантру о том, насколько я способный и перспективный. Проведя несколько долгих часов наедине с премьером «Сиднейского театра», я понял, что вечно угождать людям просто невозможно, как и достигнуть совершенства. Наставник явно был максимально близок к самому его пику, но просто так способности свалиться не могли на маленького человека. Одна лишь выдержка и грация юноши могла вызвать восхищение и отблески неосознанного уважения. Я слишком мало пробыл с ним на репетициях, чтобы судить о мастерстве его в полной мере, но признание, право, получить очень сложно. А известность — и подавно. Раз администрация так следила за выбором сотрудников, значит, и Феликс виделся в их глазах какой-то важной шишкой. Авторитетным. Опытным. Я практически бесшумно вышел в коридор и закрыл за собой дверцу до щелчка. Спешить было некуда — даже машина навряд ли ждала меня у ворот. Поэтому я медленно поплёлся в сторону своего нового дома, едва ли волоча обмякшее от усталости и неопределённости тело.