♪
Голова трещала от двух стаканов кофе, выпитых наспех, а на белой просторной футболке осталась коричневая капелька от неумелого пользования туркой. Едва ли не выбив дверь студии своим навалившимся телом, я влетел в репетиционную, тут же сбрасывая сумку с плеча и шумно выдыхая. Глаза метнулись к часам, убедившись, что часовая стрелка перевалила за семь утра. Снова выпустив воздух из плотно сжатых зубов, я обвел комнату изучающим взглядом. И, на удивление, она оказалась пустой. — М, Вы вовремя, — послышалось непринуждённое за моей спиной. Пришедший панибратски похлопал меня по плечу, не церемонясь и продолжая движение вовнутрь помещения. Феликс развернулся на носках, как только дошел до середины зала, и казалось, он даже не пытался поторопиться: волосы были идеально уложены и зализаны назад, а в руках покоился картонный стаканчик кофе. Я неосознанно покосился на кофейное пятнышко у своего воротника и тяжело вздохнул. — А Вы опоздали, — подметил; дух соперничества неосознанно дал о себе знать, ведь шёл второй день нашего с наставником знакомства, а он по-прежнему был идеален на моем фоне. Особенно в то утро, когда я был похож на укушенного пчёлкой грызуна. Но мало того, что на укушенного, так еще и внаглую проигнорированного грызуна. Феликс снисходительно усмехнулся, тактично промолчал, словно я и не пытался задеть его буквально минутой ранее, и вальяжно поставил стаканчик на пол, куда через мгновение слетело серое клетчатое пальто. Я в недоумении взглянул на вещи, кучей брошенные в угол, а потом устремил взор на наставника, что поправлял волосы в небольшой пучок, который, кто бы мог подумать, вышел у него без единой торчащей волосинки. Я достаточно громко фыркнул, отвернулся и водрузил свою ветровку на деревянный станок у самого зеркала. — Вы, наверное, хотите узнать, как будут проходить репетиции? — перебил тишину Феликс, даже не оборачиваясь. Глаза его томно сверлили меня через стекло, вздёрнутые вдумчивой ухмылкой. — Хочу, чтобы ты перестал обращаться ко мне, как будто уважаешь, — я закатил глаза, а наставник неоднозначно улыбнулся на мои слова, повернул голову и взглянул на меня из-за плеча. — У вас здесь вежливость не принята или это ты такой особенный? — я раздражённо зыркнул на него, — ладно, не напрягайся ты так. Начинай разминку, — Феликс подключил колонку к своему телефону, развернулся на носочках и скрестил руки на груди. Бесит. Бесит…♪
— Концепция, как может показаться, проста и заезжена, — Феликс расхаживал по залу, пока я выполнял элементарные упражнения на растяжку, используя станок, как опору, — ты когда-нибудь задумывался о смерти? — я остановился посреди упражнения и мрачно взглянул на наставника, тот, в то же время, заведя руки за спину, рассматривал свое отражение, — о том, что все имеет свой конец. О том, что жизнь — это апатичное ожидание собственной смерти? — К чему ты клонишь? — я обернулся на псевдо-оратора, опёрся о деревянную поверхность, а Феликс с шумом выдохнул, медленно развернулся и окинул меня внимательным взглядом. — Прогиб в пояснице, — он подошёл и бесцеремонно шлёпнул меня по позвоночнику, вынуждая выпрямить спину и прошипеть от натяжения мышц. Наставник самодовольно улыбнулся и снова скрестил руки перед собой, — я говорил о том, что жизнь по сути своей бессмысленна. Благодаря этой мысли можно здорово сыграть на чувствах зрителей, они любят слезливые сюжеты. Я потряс ногой, чтобы снять напряжение в икрах и, оперевшись локтями о станок, с любопытством склонил голову набок, полу-улыбаясь. — И я так понимаю, каждый должен найти в «Чувствуй» что-то своё: то, о чём они когда-то думали, что когда-то переживали, — продолжил чужой монолог, мечтательно разглядывая потолок. — А ты быстро схватываешь, Хёнджин, — наставник произнес моё имя с таким одобрением, что я недоверчиво сощурил глаза, но перебивать Феликса не стал, — я хочу, чтобы мы с тобой поставили танец, включающий в себя пять частей. «Детство», «отрочество», «юность» и глубокая «старость». Весь жизненный цикл человека. Смекаешь, что будет заключением? — Я так полагаю, что-то вроде перерождения? — наставник кивнул на мои слова, достал из кармана на бедре маленький блокнот и открыл перед собой какие-то записи, перепроверяя. — Я набросал хореографию и что бы я хотел от неё увидеть. Начнём с детства, дальше посмотрим по тому, насколько быстро ты разучишь. Я негромко брякнул себе в ноги: и не сомневайся, совершенно не запариваясь над тем, чтобы наставник меня услышал. Прошёл до середины зала, наблюдая за тем, как он переключает музыкальные композиции, подбирая самую подходящую. Лёгкая морщинка залегла между аккуратно выщипанных бровей, а пышный треугольник ресниц спрятал в своей тени миндалевидные шоколадные глаза. Я с самой максимальной сосредоточенностью пытался отыскать на чужом лице хоть один недостаток: прыщик, царапину или же залегшую морщинку, но ни за что мой глаз не мог зацепиться. Это немного раздражало, ведь так не бывает, чтобы человек — за вычетом своей заносчивости — был идеален во всем: стройной фигуре, кукольной внешности, опрятности, в конце концов. Совершенство, да, именно это слово ему идеально подходило. Но в то же время во мне это вызывало противоречивые эмоции, ведь ничего идеального не существует. Да и чувствовать себя на втором месте я, увольте, не привык, особенно в своей сфере. Но то, как талантливо Феликс воспроизводил совсем еще сырую хореографию, не могло не вызвать если не восхищение, то одобрительное удивление уж точно. И как бы мой мозг не старался подавить это противное чувство, слепым я не являлся. Поэтому слишком часто отводил глаза, но ненадолго: как только меня одергивали строгим «ты вообще смотришь?», приходилось продолжать неутешительные наблюдения. Вскоре восхищение переросло в напускное отвращение, когда репетиция дала свое начало, и упреки вмиг посыпались в мою сторону. «Господин Совершенство» придирался чуть ли не к каждому моему движению, попрекал и долго-долго над чем-то раздумывал. Мне было в тот момент, право, интересно, считает ли сам себя Феликс идеальным, достиг ли он вершины в своих глазах? Ведь всякий уверенный в своей исключительности человек склонен видеть несовершенства в других. Или же тот шквал замечаний был лишь исполнением тренерских обязанностей? Когда я тренировался с господином Кимом, тот, конечно, тоже не давал мне расслабляться: бил палкой по ногам, дабы добиться ровной стойки и идеального шпагата. Но я мог довериться мастеру, так как был уверен в его опытности. В том, что тот проделал огромный путь в становлении звездой балетного искусства; что он знает, как правильно и как лучше. И именно в этом заключалось их различие с Феликсом. В подсознании неволей скреблась одна сомнительная мысль о том, что юному балеруну достались слишком просто слава и признание. Он сам себе противоречил, ведь ему от силы можно было дать двадцать пять, а о нём уже твердили, как о Ким Балле в его далеко не самые юные годы. И да, возможно, я завидовал. И именно от этой мерзкой эмоции возникало едва ли ощутимое отвращение.♪
После изнурительного рабочего дня, я едва ли не валился с ног, Феликс имел просто невероятный талант выжимать все соки из других людей, да так, что где-то с середины тренировки даже отвечать на редкие реплики было неохота. И, наверняка, не только из-за жуткой утомленности. «Детство» мне удалось осилить только ближе к концу недели, когда наставник подлатал всевозможные ‘сюжетные’ дыры. И стоило признать, номер вправду выглядел достойно, по крайней мере, в теории, потому что на практике дался далеко не сразу. Феликс каждый взмах моей руки превращал в некое подобие взмаха волшебной палочки, что-то твердил о лёгкости, иллюзии детской непосредственности. И в самом конце мне, по всей видимости, всё же удалось изобразить довольного жизнью малыша, слепо тянущегося к солнцу. Вероятно, танец смотрелся бы втрое эффектнее в присутствии кордебалета. Но наставник наказал сначала обучиться самому, чтобы не я подстраивался под массовку, а они под мои движения, как солиста. Прошло еще несколько дней, прежде чем я окончательно добил хореографию и смог достойно показать её наставнику. В тот день светило яркое солнце, и настроение в целом было хорошее, не считая привычной тянущей боли в мышцах. В самом начале «Детства» мне необходимо было пасть на колени, выгнуть спину и, вытягивая руку к самому верху, ловко, но в то же время плавно, подняться на ноги, переходя незамедлительно в стойку на носочках. Легкий взмах левой руки — кабриоль, перемещающий меня в самый центр воображаемой сцены. И с этого момента начиналась основная часть, когда и массовка подключается ко мне, и сам я стараюсь выложиться по полной. Это была не просто балетная постановка, а нечто большее. Вкрапления контемпа смотрелись довольно органично с лёгкими па и пируэтами. Феликс, в отличие от меня, экспериментировать ни капли не боялся: вносил корректировки в записанное ранее либретто, задумчиво расхаживал минутами в полной тишине, выслушивал мои задумки с особой внимательностью и что-то даже принимал к сведению. А мне оставалось только лишь отрешённо смотреть со стороны. В те недолгие мгновения наставник выглядел действительно наученным жизнью танцором, обдумывавшим не просто номер какого-то недо-премьера местного театра, а что-то более глобальное. И если в первые пару дней он не брезговал лишний раз обозвать меня сосунком, — и того похуже — то в один момент резко перестал, словно что-то в системе перемкнуло. Нет, он оставался всё тем же эгоистичным «Господином Совершенство» из Австралии. Но что-то даже в глазах его переменилось: возможно, он признал во мне не бездарность, а стоящего подопечного. Я искренне хотел бы поверить во что-то подобное, ведь успел соскучиться по ободряющей улыбке♪
Стакан с водой трясся в моей ладони, я же недоумевающим взглядом сверлил руку, пальцы которой безостановочно дёргались после принятия снотворного. Вода брызгала на рукава домашней водолазки; в другой руке была сжата упаковка успокоительных, но она оставалась в нормальном состоянии до того момента, как я дёрнул ею и вцепился в дрожащую кисть. Содержимое стакана неприятно булькнуло, а после он соскользнул и ухнул к полу, разбиваясь на достаточно крупные осколки. Сделав шаг назад, я глупо уставился на некогда целый стеклянный сосуд. Лужа растекалась по чистому полу, и я ощущал, как намокали мои носки. В голове по-прежнему эхом по стенкам черепа отскакивал звон разбившегося стакана. Сделав неуверенный шаг назад от битого стекла, я зашуршал упаковкой с таблетками, и вторая капсула тут же легла мне на язык. Побочка таблеток: может быть трудно сосредоточиться. Лениво собрав осколки и даже не порезавшись, я выбросил их в мусорное ведро и, расценив свою неудачу как повод попробовать заснуть, направился в сторону спальни. Точнее, достаточно быстро побежал, словно боялся опоздать.