Вот так, склонившись Над низким столиком с книгой, Изойду любовью И время до самой смерти Скоротаю. — Ёсано Акико (1878-1942)
Эйджи послушно сидит на коленях глубокой ночью, виновато смотря в пол, и чувствует на себе пристальные взгляды присутствующих столпов, особенно Главы Ордена. — Наши шпионы рассказали, что случилось, — начинает мужчина. Его добрый взгляд сейчас холодный, острый, словно кинжал, который вот-вот вонзят куда-то в бок, прокрутят против часовой стрелки и вытащат, а кровь хлынет из раны бурным потоком, и смерть заберёт в свои объятия. — Я ничего не отрицаю, — храбро, даже как-то по-геройски произносит Эйджи. — Ничего. — А что именно ты не отрицаешь? — специально уточняет Глава. Демон позволяет себе поднять взгляд на мужчину, сидящего впереди. Позади него — печь, в которой горит ясное пламя. Эйджи слышит как напряжённую тишину между ними нарушает древесина, которая трескается, лопается, взрывается, объятая огнём. Почему-то на секунду ему приходит в голову Кацуки, и он не до конца понимает почему — из-за его дыхания пламени? Или из-за того, что Эйджи походит на то самое дерево, которое трещит и огнем превращается в пепел? Точного ответа он не находит, даже не хочет его искать, потому что смысла не видит. Его наверняка бросят на улицу, как только лучи солнца начнут освещать верхушки деревьев. — Что я выпил человеческую кровь и потерял контроль, — отвечает Эйджи. Глава чуть щурит свои тёмные глаза. — Нам доложили о том, что ты выпил кровь Кацуки, будучи в полном безумии, — рассказывает он. — Ты чуть ли не потерял контроль и почти напал на беззащитную девушку. Эйджи кивает. — Впрочем, — его голос внезапно смягчается, — мне интересно узнать мнение Кацуки, — Эйджи сильно вздрагивает от таких слов и поворачивает голову в сторону истребителя, который сидит слева от него. У него ссадины по всему лицу, к счастью, уже обработанные, сломанная рука, которая была перевязана и зафиксирована с помощью мягкой, легко тянущейся ткани, а ещё Эйджи знает, что у него туловище покрыто свежими, но уже зашитыми ранами. Ему наверняка больно сидеть вот так: с прямой спиной, с грудью колесом, расправленными плечами и неподвижно. — Что скажешь на это, Кацуки? Он ведь твою кровь пил. На лице у Кацуки на секунду появляется лёгкая усмешка, и Эйджи не совсем понимает, что здесь весёлого. О чём он думает? — Он спас мне жизнь тогда, и я отплатил ему тем же, — словно по стойке «смирно!» отвечает истребитель, — вот и дал свою кровь по своему желанию. Кацуки что, сейчас спасает Эйджи? — И если бы не он, то я бы не успел дойти до Поместья Бабочки со своими ранами, — добавляет Кацуки. Лицо у него невозмутимое, до ужаса каменное и слишком уверенное. Эйджи страшно видеть истребителя таким. Это не тот Кацуки Бакуго. Этот… точно сломанная версия Кацуки Бакуго: которая защищает Эйджи, которая не хочет его смерти и которая между строк говорит: «Он спас мне жизнь, и я спас жизнь ему, поэтому вы не можете казнить его, ведь Эйджи не терял контроль.» — Значит, он спас тебе жизнь два раза? Позор тебе, Кацуки, — колко комментирует это один из столпов по имени Кейго Таками. Эйджи ничего о мужчине не знает, лишь только имя, но взгляд у него какой-то подозрительный и слишком недоброжелательный, а ещё его белый веер с нарисованными цветами сливы, за которой он скрывает половину лица, делает истребителя более загадочным и таинственным. Эйджи спотыкается о него взглядом, и узкие, острые глаза цвета самого настоящего золота касаются кожи демона, словно остриё клинка, которое у лежит у него в ножнах. И сейчас демон не чувствует себя хищником, охотящимся на людей, он чувствует себя какой-то мышью, над которой кружит орёл, готовясь схватить ее своими когтистыми лапами. Кейго Таками походит на орла — гордого, хитрого и приторно манерного. — При всём уважении, Господин Кейго, но позор здесь только Вам, — влезает Госпожа Неджире, сидящая справа от Эйджи, тем самым показывая всем телом, что находится на стороне демона. — Среди нас всех, только Вы не можете убить одного-единственного демона, — учтиво и жестоко напоминает она Кейго о его провале с притворной улыбкой, от которой мурашки по коже идут. — Я хотя бы своё место получил заслуженно, — протягивает мужчина и щурит свои и без того узкие глаза, — а не потому что оно было свободным. Эйджи кажется, что они вот-вот подерутся, потому что и без того видит, как они друг в друга молнии метают. Неджире и Кейго — кошка и собака, дракон и тигр, орёл и бабочка. Они что-то невозможное и до ужаса противоположное, поэтому, когда они рядом, может произойти взрыв, как тот, что после неудачной химической атаки. Но Кацуки и все остальные ведут себя совершенно спокойно, словно привыкли к перепалкам двоих столпов. — При всём уважении, — продолжает Кацуки. Он игнорирует Господина Кейго и Госпожу Неджире, на что те просто отворачиваются друг от друга, мол, битва окончена, победителей в ней нет, — в моей семье ценятся долг и честь. Как наследник семьи Бакуго, я должен был отплатить демону за спасение жизни, — истребитель неожиданно для всех кланяется в пол и произносит: — прошу, выслушайте меня и прислушайтесь к моему мнению, Глава. — Хорошо, Кацуки, — одобрительно кивает мужчина. — Рассказывай.;
Кацуки сидит в кабинете столпа насекомого и сверлит взглядом швы между досками на полу. Неджире Хадо вонзает в его кожу острую тонкую иглу, что походит на укус комара для истребителя, и берёт кровь. В голове у юноши вчерашний диалог с Главой и внезапное решение, которого он от самого себя не ожидал. — И что ты предлагаешь? — спрашивает мужчина, выслушав рассказ Кацуки. Истребитель поворачивает голову к Эйджиро. — Эй, — зовёт он его. — Да? — с испугом отвечает ему демон. — Будешь прикрывать мне спину? — Конечно! Кацуки тут же переводит взгляд на Главу и твёрдо оглашает своё решение: — Тогда он будет питаться моей кровью. Какого чёрта он вообще вчера предложил? Демона могли казнить, и он бы — как выражается в сторону Эйджиро столп ветра Кейго Таками, с чем Кацуки очень согласен — избавился бы от язвы в Ордене. А вместо этого что? «А вместо этого я посадил его на свою же шею, хоть и до последнего пытался держать подальше от себя, — отвечает на свой же вопрос юноша. — Когда матушка узнает, она наверняка отрубит мне голову и на кол её поставит, чтобы всем напоминать о том, что я совершил, и чтобы это было всем уроком.» Юноша тяжело, с раздражением вздыхает и чуть ли не рычит. Всё тело начинает зудеть, вспоминая кулаки матери. — Рада, что ты иначе смотришь на Эйджи, — и как-то не вовремя нарушает тишину между ними Неджире Хадо. Кацуки хочется сказать ей что-то вроде: «Заткнись! Делай свою работу», но она вообще-то столп насекомого, она — старшая. — Я не смотрю на него иначе, — тут же отрицает Кацуки. — А что тогда? — Отдаю долг. — И даже товарищем не начнёшь считать? Кацуки на это молчит: то ли от незнания, что ответить на этот слишком прямой и внезапный вопрос, то ли от абсолютной очевидности его ответа. А какой ответ-то? Товарищ? Враг? Или пиявка? (забавное сравнение, кстати. А какое точное!) Или просто Эйджиро? Как только девушка наполняет нужное количество пробирок его кровью, она его отпускает, рассказав все рекомендации, которые Кацуки предпочтёт проигнорировать. А зря. Голова-то кружится, и тело словно после долгой пробежки в горах. Но Кацуки Бакуго — как всем известно — упёртый баран, который до последнего будет стоять на своём, поэтому мысленно угрожает собственному телу тем, что не накормит его вкусной едой, если оно не будет вести себя так, как надо. Он выходит из кабинета и тут же сталкивается лицом к лицу с демоном, который обеспокоенно мнёт собственные пальцы и переминается с ноги на ногу. Кацуки очень скептично вскидывает левую бровь и ждёт, когда демон скажет ему то, что собирается. Но нерешительность Эйджиро до кончиков светлых волос раздражает и выводит из себя, от неё кровь бурлит и закипает, словно вода на костре. — Чего тебе? — не выдерживает истребитель. Эйджиро сильно вздрагивает и испуганно выпаливает: — Как себя чувствуешь? И всё что ли? На это тебе смелости не хватало? Кацуки льстит, что демон его боится, но иногда это уже слишком. — Тебе зачем? — Просто волнуюсь. — Не волнуйся, — отрезает истребитель. — Кровь будешь получать вовремя. И почему-то Кацуки собственные слова кажутся обидными. Что-то внутри подсказывает, что совсем не это волнует демона, но он предпочитает этого не узнавать. Нечего с ним водиться, он ведь глупый и опасный! (Кацуки повторяет себе это, словно маленькому ребёнку: просто и ясно) Истребитель отворачивается от демона и собирается уйти в палату, чтобы лечь на кровать и недолго передохнуть, как демон зовёт его: — Кацуки! А потом испуганно закрывает рот обеими руками, словно имя Кацуки нельзя произносить вообще никому, словно ему за это язык отрежут или что похуже сделают, но истребитель не злится, а просто спрашивает, смотря на демона через плечо: — Чего ещё? — и уже как-то устало и вяло. Походит на совершенно обычный разговор общительного истребителя и одного истребителя-одиночки. Чем-то Эйджиро сейчас Изуку напоминает: своим чрезмерным волнением и постоянным страхом совершить какую-то ошибку или оплошность, особенно, в сторону Кацуки. Хотя он обоих запугал. Чего это он ещё удивляется? Однако, если Изуку Кацуки ещё как-то терпит, то с демоном — и снова! — водиться он не собирается. — Тебе письмо, — от любопытства Кацуки полностью разворачивается к Эйджиро. Демон протягивает ему треугольный конверт с красным углом на вершине, и тот сразу же хватает его и разрывает. — Откуда? — спрашивает он у демона, на что тот быстро хлопает глазами и отвечает: — Приходил один истребитель. Сказал, друг Тошинори. Изуку говорил, что вашего учителя так звали. Мужчина попросил передать тебе лично в руки это письмо. — Где он? — Кацуки, словно сумасшедший, хватает демона за плечи и с силой сжимает их. — Ушёл, — растерянно отвечает Эйджиро. — Сказал, что всё узнаешь в письме. Кацуки отталкивает Эйджиро от себя и сразу же начинает читать письмо, каждый иероглиф очерчивая взглядом. «Юный Бакуго! Наслышан о твоих постоянных провалах в самоконтроле и битвах от Тошинори, поэтому буду в Поместье Бабочки через месяц, когда твои кости зарастут, а раны затянутся. Будь готов к тренировкам. Я далеко не твой учитель. Считай меня ночным кошмаром. Шота Айзава.» Айзава будет обучать Кацуки? С чего это вдруг? Истребитель машет головой, словно отряхивается, и несколько раз перечитывает полученное письмо и убеждается, что это не подделка, что это не проделки его бурной фантазии, подогретой морфием, что это действительно Шота Айзава. Кацуки сжимает письмо старого друга его учителя в кулак и стискивает зубы, готовясь получить кулаком по лицу от судьбы. Она явно его испытывает. Боги явно его испытывают. Все явно его испытывают. Час от часу не легче. — Что-то ещё? — спрашивает Кацуки, не смотря на демона. — А? — выдыхает Эйджиро. — Чего стоишь? — в итоге он всё-таки смотрит на Эйджиро. — Я? — переспрашивает демон. — А кто-то ещё тут стоит? — закатывает глаза Кацуки. — Прости, — Эйджиро опускает глаза, словно маленький ребёнок, и вжимает шею в плечи, как черепаха. Кацуки с раздражением вздыхает. — Чего тебе? — Спросить кое-что хотел. — Ну? — повышает голос истребитель. — Спрашивай? Эйджиро снова пугается и вздрагивает, но всё-таки тихо произносит: — Почему ты решил кормить меня своей кровью? Неужели из-за того, что не хочешь быть у меня в долгу? — у него брови домиком, рот приоткрыт и клыки чуть выглядывают. Он молчит и ждёт ответа Кацуки на вопрос, который мучает его очень сильно, словно дыра в теле, из которой периодически сквозит. — В это сложно поверить, что ли? — выплёвывает Кацуки. Эйджиро настойчиво кивает в ответ. — Тогда тебе придётся, — пожимает он плечами и не прощаясь оборачивается и уходит. Он на затылке чувствует пристальный взгляд демона и какую-то недосказанность, но слушать больше не собирается. Кацуки слишком устал и хочет поскорее оказаться в постели и уснуть. Голова от морфия немного болит, и его клонит в сон, а ещё из-за обезболивающего в мозг лезут самые глупые мысли. Например: надо бы купить Эйджиро хаори, чтобы он не ходил, как дворняжка.;
Каждый день Кацуки чувствует на себе пристальный взгляд Эйджиро. Он чувствует как демон касается его носа, подбородка, шеи, рук, ног, каждой раны и переломанной кости, каждого волоска на голове, и тот этого даже не осознаёт, но вот истребитель всё чувствует. В последний раз за ним так тщательно следили юные ученицы Неджире Хадо, которым было на тот момент по десять лет. Но они это делали, чтобы убедиться, что Кацуки — а такое было так часто, что все сбились со счёту, — не пойдёт тренироваться, пока полноcтью не выздоровеет. И Кацуки был бы рад взять крупные гвозди и молот и прибить Эйджиро к стене, чтобы тот висел на ней, пока тот сам его не снимет, но лишний раз шевелиться больно, а ещё: — Только, чёрт тебя подери, попробуй встать, и я тебя привяжу! Момо не разрешает. Кацуки знает: с Момо лучше не спорить, так как она не Очако, которая лишний раз подходить к нему боится. Эта цугуко с характером, что вызывает к ней уважение, но как же иногда бесит её постоянное лидерство. Однако, спорить с ней ещё бесполезнее, чем с ним, поэтому он просто лежит и потихоньку сходит с ума, считая трещины на потолке в десятый — если не больше? — раз за долгий, мучительный день. Кажется, что сейчас самый длинный день в году и какая разница, что сейчас только конец апреля. — Можно мне хотя бы на свежий воздух, а? — закатывает глаза Кацуки и смотрит исподлобья на Момо, сидящую возле его кровати. Она вышивает что-то на шёлковой ткани. — Нет, — не отрываясь от дела, отрезает она. — Почему? — Потому что я так сказала, Кацуки. Юноша фыркает и отворачивается от цугуко, словно обиженный ребёнок. — Душная. — Упрямец. — Кто? — вспыхивает Кацуки. — Я? — а потом резко шипит от того, что резко дёргает сломанной рукой. — Да, ты! — возмущается Момо и тут же проверяет руку юноши. — Я же говорила, лежи и ничего не делай! — она устало трёт глаза. — Ты правда тот ещё упрямец, а ещё просто невыносим! — Это ты невыносимая! — повышает голос Кацуки. Сейчас он походит на пса, лающего на кошку на дереве. — Почему мне даже воздухом подышать нельзя?! Я ведь не буду тренироваться! — Откуда мне знать, а? — У вас на потолке восемьдесят четыре трещины, имей совесть! Я буду там звёзды вечером считать и мне явно будет веселее, чем здесь! Девушка хмурит свои тонкие чёрные брови и складывает руки на груди. — Будешь возле моей комнаты сидеть, — заявляет она. — Чего? — выпадает Кацуки. Как это: возле женской комнаты сидеть? — Ты мне не нравишься. Все прекрасно знают, что люди, сидящие у чьей-то комнаты, признаются очень тихо так в любви. — Ты мне — тем более, но я должна за тобой следить, ибо ты вообще неугомонный! Гонишься за силой и, между прочим, постоянно! Кацуки дует губы и отводит взгляд в сторону. — Кто-то должен вас защищать. И его «вас» заставляет Момо замолчать. — Нас и так мало, — продолжает Кацуки. — Сама же похоронила многих истребителей на поле боя. — И ты поэтому героя изображаешь? — выплёвывает Момо и сжимает руки в кулаки от горькой обиды. — У нас с тобой одна боль: мы рано выросли и многих не спасли, так что и ты меня пойми, — юноша поворачивает голову в сторону цугуко и заглядывает ей в глаза с некой меланхолией у самых зрачков, которую замечает только Момо. Наверное, поэтому он в какой-то степени ценит её, ведь она понимает и чувствует его как никто другой в этом мире. Но Кацуки — как обычно и всегда — в этом ей не признается и будет дальше ей грубить, и Момо это вполне устраивает. Первое негласное правило истребителей демонов: не привязывайся — убьёт. Момо тихо садится обратно на стул и снова начинает вышивать. — Я принесу тебе роман и светильник. Вечером буду изучать травы, поэтому можешь посидеть и почитать.;
Кацуки провел семь дней подряд у комнаты Момо, по вечерам сидя у края внешнего коридора поместья, свесив ноги вниз, и читая при слабом свете лампы с пледом на плечах. И чувствуя касания Эйджиро. Постоянно. И Кацуки вроде бы понимает, почему демон постоянно за ним следит: он вроде как восхищается им, но тот не понимает почему. Чем восхищаться? Что в нём есть такое, чего нет у Эйджиро и чего он так страстно хочет получить? Он сказал, что Кацуки потрясающий, но почему? Хочется залезть к демону в голову. Взять, отрезать ловким движением клинка самый верх макушки, достать его мозг и под лупой тщательно изучать, чтобы понять его, но это наверняка не даст ответа. А Кацуки слишком гордый и слишком принципиальный, чтобы идти на контакт первым. Но в одну ночь ему всё же пришлось пообщаться с Эйджиро, потому что он застал демона сидящего возле комнаты Момо и смотрящего на звезды. — Ты что тут делаешь? — недовольно спрашивает истребитель. — Сижу, — неловко отвечает демон, перебирая пальцами кусок алой ткани, завязанной на поясе. — Я всегда тут сижу. «Неправда. Это я тут каждую ночь сижу. Ты специально тут сел, чтобы поговорить со мной.» Кацуки не может прогнать Эйджиро, потому что Момо ему не позволит, поэтому остаётся тяжело вздохнуть и сказать: — Ясно. И он садится рядом. Но между ними метр, который нельзя нарушать. Это негласное правило, которое понимает Эйджиро, поэтому просто смотрит на цветы вишни в лунном свете, как и всегда. — Я могу уйти, — произносит демон, — если тебе некомфортно. — Мне всё равно, — отрезает Кацуки. — Точно? — Я сейчас тебя за шкирку выброшу, — не отрываясь от книги, угрожает истребитель. — Молчу! — испуганно заявляет демон. — Ты всё равно говоришь. — Прости. — Прекращай. — Что? — Постоянно извиняться. — Но ты же злишься на меня. — Я не злюсь, я просто раздражён, — тяжело вздыхает Кацуки. — А в чём разница? — удивляется Эйджиро, вскинув брови. — Раздражён я постоянно, а вот злюсь — крайне редко. Дальше Кацуки молчит как и Эйджиро. Истребитель каждой клеточкой тела чувствует, что демону неловко. И чего оставаться тогда? Можно было бы просто уйти к Очако, например, и снова болтать с ней обо всём на свете. Кацуки уже давно не читает, а просто смотрит где-то между строк и думает: «Почему ты такой?» «Почему я даю тебе свою кровь?» «Это ведь всё из-за чувства долга?» А потом юноша внезапно приходит к самому важному — лично для него — вопросу: «А почему ты говоришь всем, что ты Эйджи, если ты Эйджиро?» И не успевает прикусить кончик языка, как зовёт демона: — Эй. — Да? — тут же отвечает он. — Почему тот демон называл тебя Эйджиро? На лице демона резко появляется боль, но потом стирается за притворной улыбкой. — Ничего особенного. Просто назвал, — слабо увиливает он. — Имей совесть, — цокает Кацуки. — Я тебе жизнь спас, а единственное, что прошу, так это ответить на вопрос. Демон отводит взгляд в сторону. — Меня зовут Эйджиро Киришима. — А «Эйджи» почему? — Потому что не заслужил быть Эйджиро Киришимой. Чего? — Это имя дала тебе мать, — твёрдым голосом оспаривает Кацуки. В его голове просто не может уместиться мысль о том, что кто-то может отказаться от своего имени. Да если бы Кацуки предал свою семью, то это не было настолько серьёзным оскорблением для матери, как отказ от собственного имени. — Ты должен гордиться им, — добавляет истребитель. — Я опозорил семью, мне нельзя его носить, — как-то слабо спорит с ним Эйджиро. Эйджиро Киришима, если что. Никаких Эйджи. Только Эйджиро. — Не думаю, что они считают тебя позором, — комментирует Кацуки и пожимает плечами. — Почему? — Потому что это родители. Какими бы гордыми они ни были, что бы ни говорили, они всё равно считают тебя своим ребёнком, на стороне которого будут до последнего, и никогда не возненавидят. — Не всегда же так, — выдыхает Эйджиро. — В консервативных семьях ненависть и строгость — язык любви. Кацуки лучше всех это знает. Тело снова всё зудит, вспоминая побои. — Родительская любовь должна быть тёплой и мягкой, а не строгой или полной ненависти! — оспаривает его Эйджиро, яростно взмахнув руками. — Не всегда же так, — отвечает ему Кацуки, пожимая плечами.;
Поместье Бабочки стало оживлённее из-за приезда Изуку, который был каким-то непривычно поникшим и самую малость раздражённым. Хоть он и приветливо улыбался, отчего сияли его розовые щеки и веснушки на них, но всё-таки он был каким-то другим. Складывалось ощущение, что во время миссии случилось такое, что раскалывало душу пополам, словно его вверх ногами подняли и заставили висеть, чтобы он начал смотреть на мир под другим углом. Но никто, кроме Кацуки, этого не заметил. Просто он хорошо знает мальчишку с волосами цвета хвои, поэтому всё легко понял, лишь взглянув на опущенные плечи. Однако, истребитель никогда не спросит о том, что случилось у Изуку на задании. Ему это не особо интересно. Юноша не питает дружеской симпатии к своему соученику. Изуку так-то по своей натуре очень раздражает Кацуки. У истребителя сущность, знаете, геройская, добрая, светлая. — Мне жаль тебя, потому что ты одинок, Кацуки. «Да, одинок. И что?» — Я хочу быть твоим другом, Кацуки. «Зачем? Мне это не нужно.» — Я восхищаюсь тобой, Каччан. «Чему ты, чёрт тебя подери, восхищаешься?» Однако, несмотря на всё это, блондин готов позволить себя убить, если вдруг его соученику будет угрожать опасность. Да, он не видит в Изуку друга, но видит в нём товарища, у которого ещё много всего впереди и который сделает то, чего никто не сможет, — убьёт создателя всей нечисти. — Юный Бакуго, у юного Мидории впереди сложный путь, но именно он остановит это всё. Защищай его ценой жизни, — однажды сказал ему Учитель. И Кацуки защищает. Поэтому не позволяет зеленовласому привязаться к нему, ведь если юноша всё-таки погибнет, Изуку будет очень-очень больно, как когда-то было ему, но об этом ещё рано рассказывать. Всему своё время. — Ты как? — в палату Кацуки тихо заходит Изуку и вытаскивает блондина за шкирку из воспоминаний. — В норме, — кратко и незаинтересованно отвечает ему Кацуки, смотря в окно. — Момо сказала, тебе сильно досталось, — юноша тихо проскальзывает в палату и садится на стул рядом с койкой его соученика. — Ничего особенного. Эйджиро больше досталось, чем мне. Изуку сильно вздрагивает. — Эйджиро? — тихо уточняет он. — А, — часто моргает блондин. — Я про рогатого, — кратко объясняет он. Истребитель в ответ тихо, непонимающе кивает и начинает смотреть вниз, очерчивая глазами каждую дощечку на полу. — Зачем пришёл? — спрашивает Кацуки. — Проведать. — Я — жив, можешь проваливать, — с раздражением выдыхает больной. Он переводит взгляд с окна на Изуку и замечает, что глаза у того странно уставшие, без привычного блеска, синие круги под ними делают из него двадцатилетнего, повидавшего много крови, воина и уже уставшего от жизни. В горле где-то застревает вопрос: «Что случилось?», — но Кацуки вовремя кусает свой язык и непоколебимо, с лёгким презрением смотрит на Изуку. — С тобой что-то не то, — хмурит юноша брови. — Кацуки, у тебя лицо другое, — как-то обеспокоенно добавляет. — Какое? — вскидывает он скептично левую бровь. — Не твоё, — объясняет Изуку. — Ты думаешь. Много думаешь, усердно. — Я по-твоему обычно не думаю? — Кацуки деловито складывает руки на груди. — Нет! — тут же отрицает истребитель, сильно отмахиваясь руками. — Просто ты как-то сомневаешься? — неуверенно заявляет. — Обычно ты не такой. Кацуки молчит. Он всё прекрасно понимает, что его постоянно хмурое и задумчивое лицо говорит само за себя. Юноша далеко не дурак. Но не признаёт очевидное до последнего, поэтому Кацуки всё-таки до ужаса глуп. — Не я один такой в этой комнате, — выплёвывает истребитель и отворачивается, мол, пошёл вон, Изуку Мидория, но тот так привык к подобному поведению своего товарища, что остаётся на месте. — Я кое-кого встретил на задании, — начинает Изуку и проверяет, не кинет ли в него что-нибудь Кацуки, но тот тихо сидит и смотрит в окно. Слушает. — У него невероятная сила, которую можно использовать в битве против демонов, но он не хочет быть истребителем, — кратко рассказывает юноша. — Я не знаю, как к этому относиться. Я очень зол на этого человека, но он спас мне жизнь. Блондин молчит на это. Изуку тяжело вздыхает. — Выздоравливай, — бросает он разочарованно. Очевидно, ему нужно было услышать совет от Кацуки и тот ловит меланхолию, словно каплю дождя, упавшую с неба: легко и просто, поэтому говорит ему: — Не тебе его судить. У всех свои причины. Истребитель останавливается, недолго стоит у двери и смотрит на блондинистый затылок, а потом уходит, поджав губы. Возможно, это ему и нужно было услышать.;
Поздним вечером того же дня Кацуки, как обычно, сидит около комнаты Момо и читает книгу в слабом свете лампы. Эйджиро сидит где-то рядом и смотрит на луну и лепестки сакуры, которые кажутся белоснежными из-за сияния белого небесного шара на чёрном небе. Их ежедневные встречи походят на странную, повседневную рутину. Кацуки шёл сегодня на это место с мыслью, что Эйджиро наверняка снова будет сидеть рядом с ним, но неприязни уже не было. Только вертелось на кончике языка: «Как обычно». Однако, истребитель не читает, а просто молча сидит, чувствуя, как демон взглядом касается его волос, лица, плеч, рук, ног и даже кончиков пальцев на ступнях. Кацуки хочется бросить книгу в стену от отчаяния и странного нежелания уходить к себе. У него в голове: «Враг он! Точно враг! Убить его надо было ещё тогда, Кацуки!», но при этом в его голове вырисовывается чёрными буквами: «Эйджиро — твой товарищ», и от этого сомнения хочется лезть на стену и царапать до крови на пальцах и кричать от невозможности. У Кацуки в ушах эхом отдаётся странный треск, словно рамки, в которых он самого себя держит чуть ли не со времён, как ходить начал, ломаются. И ему это не нравится. — Ди… лемма? — слышит он внезапно позади себя, отчего чуть не вздрагивает. Он оборачивается и видит, как демон в книгу заглядывает, будучи очень близко. — Кацуки, что такое «дилемма»? Я не слышал такого слова — он переводит свои ярко-алые глаза на истребителя. Юноша тут же отворачивается и смотрит на страницу. Он находит нужное слово и касается его своими грубыми, чуть шершавыми подушечками пальцев, тихо очерчивая. «Это ты.» Но вместо слов, рвущихся наружу, он говорит: — Затруднительный выбор, — очень кратко, ёмко и без ненависти. Эйджиро понимающе кивает. — Хочешь почитать? — А можно? — Я уже читал её много раз, — Кацуки протягивает Эйджиро книгу и тот берёт её, словно самое дорогое сокровище всего мира. — Я не все слова знаю, правда. Время идёт, язык меняется, — неловко вставляет демон. — Спрашивай, если что. — Можно? — Нужно. Кацуки отворачивается от демона, который сидит позади него с открытым от удивления ртом. Он бы сидел сейчас точно также, посмотрев на всё это со стороны, но мысль в голове сильно отвлекает. «Эйджиро Киришима, ты — моя чёртова дилемма.»