И не спросит никто: «О чем этой ночью бессонной ты не можешь забыть, что томит и тревожит душу?» Снова я один под луною… — Ёсии Исаму (1886 — 1960)
После встречи с мальчиком, которого поцеловало солнце, прошло десять дней. Жизнь Шото особо не изменилась — он всё также шёл туда, куда вели его чужие уста. Сейчас они ведут его, словно ветер лепестки вишни, на север, где в последний раз видели чудовище с синим пламенем в глазах. Шото лежит на стоге сена, в повозке какого-то милого, добродушного старика, который попросил его о помощи около трёх часов назад. Он не мог справиться с конём, а юноша быстро его успокоил. Так он и оказался здесь. — Куда ты хоть путь держишь, а? — нарушает тишину старик. — А то сказал, мол, на север, а куда именно-то? — Не знаю, — кратко отвечает Шото и закрывает своё лицо шляпой, мол, больше не собирается отвечать, но старшего это не особо волнует, он всё продолжает: — Идёшь туда, куда сердце зовёт? — усмехается старик очень тепло и мягко. — В твои годы я тоже много путешествовал. Почти все наши земли обошёл, но потом остановился. — Почему? — из вежливости спрашивает Шото. — Дом нашёл. — Это как? — юноша поднимает свою плетёную шляпу большим пальцем и исподлобья смотрит на сутулую спину старика. — Разве дом не даётся с самого начала? — Чушь! — отмахивается он. — Каждый находит свой дом со временем, и это не четыре стены, а человек, — протягивает старик каждое слов. — Как можно жить в человеке? — хмурит брови Шото. — Растворившись. Этот ответ какой-то чересчур загадочный для юноши, непонятный, неясный (точно, пасмурный!). Шото хочет спросить, как это, «жить, растворившись в человеке?», но он решает промолчать и дальше лежать на сене. — А что делать, если ты вроде обидел человека, но ты не уверен? — вырывается у него. — Ты бы не сомневался, если бы не обидел. В голове у него недавние слова: — Прости. — Нет. — Что? — Не прощу. Шото не понимает, что такого он сделал или сказал, что могло бы обидеть того мальчика, поцелованного солнцем. Юноша помог ему убить демона, прижёг раны, присматривал и вытирал холодный пот со лба всю ночь, пока тот был в бреду. Что он сделал не так? Он приходит к выводу, что люди слишком сложные, а ровесники — тем более. Впрочем, ему не об этом сейчас надо думать. Ему нужно вернуть домой своего старшего брата, который пропал уже восемь лет тому назад. Точнее, сбежал. И этот побег не был чем-то вроде оскорбления или предательства семьи. Нет. Он хотел спастись от постоянных тренировок с отцом, от новых ожогов на теле, от бессонных ночей и потери всего человеческого. Старшего брата звали Тойя. И, кажется, он отчаялся, поэтому и сбежал. Кажется, его сломали. Кажется, он хотел умереть. Поэтому он стал демоном. Шото помнит тот день, когда ворон принёс треугольный конверт красного цвета в их дом. Юноша знает, что красные треугольные конверты — письма от главы Ордена Истребителей Демонов, поэтому был удивлён, ведь Глава очень редко писал что-то отцу и обычно это были не самые хорошие новости. В том письме говорилось о том, что Тойя обратился в демона, несущего синее, совершенное пламя, убившее уже много людей. В тот день отец выместил всю свою злобу и ненависть на матери юноши, оставив бесчисленное количество синяков и ссадин. А потом решил использовать Шото, чтобы создать совершенного воина. Шото было тогда семь лет. Кулаки отца, огромное количество огня, воспитание в ненависти ко всему живому и восполнение отцовской мечты — стать сильнейшим истребителем демонов, но это не было причиной ненависти ко всей организации. Шото как-то свыкся со своей судьбой, лишь бы отец никого из семьи не трогал, но всему приходит конец. Чаша всегда наполняется до самых краёв и одной капли достаточно, чтобы вода полилась из неё бурным потоком. — Мне страшно. Он всё больше похож на него. — Мама, что ты такое говоришь? Шото никогда не станет таким, как отец! — Нет! Ты видела? Он использует это пламя, и его левая сторона похожа на него! Я ненавижу в Шото всё, что ему досталось от Этого человека! — Мама, прекрати. Нельзя ненавидеть собственного сына. Мама? Мама, нет! Шото, уходи! Неприятно зудит шрам на левой стороне лица юноши. Поэтому он и не любит горячий чай. Можно обжечься. — Слушай, мы почти приехали к моей деревне. Может, переночуешь? У нас дома есть комнатка, — предлагает старик. Шото приподнимается на локтях и снимает шляпу со своей головы. — Не надо. Я пойду дальше. — Ночь уже скоро! Отдохни с дороги. — Я не устал. Повозка останавливается у самых ворот деревни. Шото слезает с неё и стряхивает с себя сено, пальцами расчёсывает свои длинные, прямые волосы, которые немного запутались. — Может, поешь хотя бы? — Спасибо, Господин, — он кланяется старику, — но я не голоден. Старик хмурит брови. — Тебе куда надо? — Куда-нибудь как можно севернее. — Ну-у, — протягивает он, касаясь подбородка указательным и большим пальцами, чуть поглаживая его. — Видишь реку? — кивает он, смотря прямо. Шото поворачивает голову и видит длинную, сияющую на солнце реку, разделяющую деревню от леса. — Эта река — граница с северной провинцией. Там есть лодочная. Заплатишь — тебя перевезут на ту сторону и покажут, куда дальше, — рассказывает старик. Шото снова кланяется. — Спасибо. И он быстрым шагом направляется к реке. Старик смотрит ему куда-то между лопаток с жалостью в глазах. — Что же за тяжкое бремя ты носишь на своих совсем хрупких, неопытных плечах? Шото этот вопрос слышит, но ответа на него не даёт, даже мысленно не отвечает, а просто идёт вперёд. Как и всегда — он просто идёт вперёд без оглядки.;
Северная провинция весной — это огромное количество опавших в начале мая из-за сильных ветров лепестков сакуры, это грустные лица, белоснежная кожа и бедность, которая, как чёрная дыра, засасывает в себя всё, что только можно. У Шото сердце сжимается, когда он видит детей с острыми впалыми скулами и конечностями-палочками (их руками и ногами сложно назвать). Всегда детей жаль больше всего. Истина в том, что они ассоциируются с счастьем. Детство априори ассоциируется с чем-то светлым, словно солнце, именно поэтому все говорят, что время, когда ты ребёнок, должно быть наполнено самыми светлыми и радостными моментами, без боли и страданий. Если у тебя было счастливое детство, то ты вырастешь счастливым и в каждой мелочи будешь находить что-то хорошее. Но если ты рос в грусти, в боли и в слезах, то всю жизнь будешь смотреть на всё через призму серости. Впрочем, это ещё не самое страшное. Есть ещё одна истина, самая страшная на свете: злодеи не могут быть счастливыми. Вот есть переполненная чаша, а есть грань — и это две разных вещи. Когда переполняется чаша, ты взрываешься и всё то, что копилось очень долго, вырывается наружу, а вот, когда ты переходишь грань, ты меняешься. Всё это к чему: Шото уверен, что есть грань, которую, когда переходишь, попадаешь в глубокое отчаяние. У всех всегда есть надежда. Люди с ней рождаются, и кто-то другой может забрать надежду. Никто никогда не рождается с отчаянием, никто никогда не рождается злым. Человека злым делает человек. Человека отчаянным делает человек. Человек делает человека, но почему-то все об этом забывают и потом удивляются, что кто-то, бывший весельчак, становится грустным и тихим, что кто-то, бывший самым улыбчивым, становится хмурым и безразличным, что кто-то, умевший любить за всех, больше никого не любит. Шото уверен, что Тойя демоном бы не стал, если бы не отец, сломавший не только его кости во всех самых возможных и невозможных местах, но и душу. Юноша выходит на опушку леса и замечает развалины впереди. Он тихо и стремительно подходит к ним и замирает. От сгоревших домов деревни остался лишь уголь, горстки пепла, которые ветер в воздух поднимает вместе с длинными волосами Шото. Запах крови и гари витает вокруг, а застывшие в воздухе крики напрягают уши. Тишина никогда не была такой громкой. Шото сжимает руки в кулаки и задирает голову к небу, стискивает зубы до скрежета и боли. Кажется, что он их сейчас сломает, превратит в пыль, как Тойя эту деревню. Но он делает глубокий вдох. Задерживает дыхание. Закрывает глаза. Сердце, которое только что билось с невероятной скоростью, постепенно замедляется, и Шото позволяет себе тихо выдохнуть. Юноша смотрит по сторонам и замечает, как полоса из сгоревшей травы ведёт к лесу. Видимо, огонь шёл туда или оттуда. Значит ли это, что и его брат может быть там? Шото идёт по сгоревшей траве, вдоль чёрных, сухих деревьев куда-то в самую глубину леса и нутром чувствует, что делает всё правильно. Наверняка сегодня он встретит своего брата, наверняка он увидит его спустя долгое время, наверняка он будет много плакать сегодня. Интуиция никогда не подводила его, поэтому Шото с замиранием сердце очень аккуратно идет вперёд, чтобы не спугнуть будущую встречу. В итоге след кончается, а небо из голубого превращается в тёмно-синее. Шото решает развести костёр, чтобы привлечь внимание. Он быстро собирает сухие палки, берёт кремень, лежащий за пазухой, вытаскивает клинок из ножен. Он бьёт им по стали, от чего появляется искра, поджигая сухие ветки. Шото дует на огонь, отчего он разгорается еще сильнее. Юноша садится напротив него в позу лотоса и смотрит на то, как языки пламени не щадят ветки и сжигают их в своих объятиях, они трескаются, ломаются, превращаются в пыль. Точно как Шото и Тойя от огня их отца. Юноша оглядывается назад в самую густоту тьмы, а потом снова переводит взгляд на костёр. Он помнит, как раньше боялся спать один ночью, если не горели свечи. Шото очень долго боялся темноты, а теперь она — его самый верный спутник и друг. — После ночи всегда наступает рассвет, Шото. Никогда не бойся темноты. Рано или поздно она заканчивается. Всё всегда заканчивается. У него сосёт где-то под ложечкой, когда он вспоминает бархатный голос старшего брата, который всегда разрешал спать рядом с ним, так как одному было страшно. Шото и сейчас страшно, но он в этом никогда не признается. Внезапно костёр затухает от резкого порыва ветра, юноша встаёт на ноги и хватается за рукоять своей катаны, готовясь вытащить её и начать защищаться. Но Шото чуть ли не падает на колени от холодного, острого, шершавого голоса: — Не надоело ещё за мной по пятам ходить, а, Шото? Всё вокруг синим пламенем вспыхивает, и в его свете он замечает мужскую, ужасно костлявую, высокую фигуру, одетую в чёрное кимоно с закатанными на плечах рукавами. Руки его покрыты стянутой, фиолетовой, точно гнилой, сожжённой кожей, как и половина лица, на котором она, тянущаяся от уголков рта к ушам, была закреплена с помощью каких-то железных стяжек. Кожа под глазами и на шее также была сожжена и стянута стяжками. Чёрные запутанные волосы в разные стороны торчат. Бирюзовые глаза светятся изнутри и смотрят на Шото с непривычной для них ненавистью и презрением. От Тойи ничего не осталось. Позади него Шото замечает миниатюрную девушку со светлыми волосами, собранными в два неаккуратных пучка, словно рога. Одета незнакомка в светло-розовое кимоно с длинными рукавами, пояс оби красного цвета туго завязан на талии, воротник у неё того же цвета. На ногах у неё сандалии на высокой деревянной танкетке. Она смотрит на Шото с садисткой улыбкой на лице, обнажая клыки, и щуря глаща, и на левом из них кандзи «три». Она одна из двенадцати лун. Шото сжимает рукоять своей катаны до белых костяшек и готовится напасть. — Даби, а кто этот мальчишка? Ты его знаешь? — спрашивает демоница. — Может, его к нам? — Он не пойдёт, — отрезает старший брат Шото. Какой ещё Даби? — Значит, ты один в семье Тодороки такой душка? — она обнимает его со спины и своими когтистыми, тонкими пальцами сжимает ткань кимоно Тойи. Или Даби… — Тогда пошли дальше, раз он не пойдёт с нами. Томура ждёт. — Нет, Тога, —;
— Ты — моё самое лучшее творение. Ты тот, кто станет сильнейшим во всём мире. Ты тот, кто воплотит все мои мечты в реальность. Ты мой старший сын, поэтому ты должен это сделать. Отвратительные слова, бьют кулаком по животу. — Я не могу. — Ты можешь. — Я слаб. — Ты не такой, как твоя полудохлая мать. — Отец… — Я сказал, Тойя, — юношу хватают за горло и невысоко приподнимают над землёй, — можешь. И выбора не остаётся, кроме как смочь. До того, как появился Даби, существовал Тойя — юноша с белоснежного цвета волосами, у которого навыки боя были лучше, чем у отца, у которого дыхание пламени было лучше, чем у отца, который сам по себе был лучше, чем его отец. Но знаете, какой ценой он этого добился? Ценой переломанных во всех возможных и невозможных местах костей, ценой ушибов и сильных ожогов по всему телу, что уже кожа начинала постепенно багроветь, ценой трясущихся от страха рук, ценой потерянного детства, ценой кашля с кровью после каждого удара отца, ценой собственной жизни. Нет ничего хуже ребёнка, избитого словами его родителей. Даже синяки на детской, нежной коже не так страшны, как душевные раны, оставленные теми, кто однажды подарил тебе жизнь. Тойя не становился тем, кем ему нужно было стать, будучи старшим ребёнком в семье истребителей Тодороки. Ему внушали каждый день, каждый час, каждую минуту, что он обязан стать сильнее, что он обязан быть лучше собственного отца. Тойя — продукт собственного отца, не более, чем вещь для достижения цели, мечты всей жизни Энджи Тодороки. И от этого ненависть к самому себе росла в геометрической прогрессии. Тойя никогда не смотрел в зеркало, даже в отражение в луже. Он видел в себе своего деспота-отца, несмотря на волосы цвета снега, унаследованные от матери. Ему было противно от самого себя, ему хотелось убить себя несколько раз, но руки не поднимались. Энджи Тодороки говорил, мол, ты самый сильный, ты — из стали! Но Тойя был из самого хрупкого стекла. В очередной день после тренировок юноша был заперт в подвале их собственного дома, это была комната наказаний, в которой всегда было сыро, темно и холодно, даже летом. Тойя попадал туда каждый день, потому что отец был недостаточно удовлетворён результатом. С новыми ожогами он лежал на холодном полу, свернувшись в клубочек, обнимая себя за колени и прижимая их к груди. Уткнувшись в них, юноша очень тихо плакал, временами кусая рукава своего кимоно, чтобы отец, не дай Бог, не услышал всхлипы. Тойя слышит, как дверь в комнату открывается, поэтому тут же встаёт, но сразу же расслабляется, видя в проходе своего младшего брата Нацуо со свечкой в руках и каким-то свёртком. Мальчик тихо заходит внутрь и закрывает за собой дверь. — Уходи, Нацуо, — просит Тойя очень тихо. — Какой «уходи»? — также тихо возмущается Нацуо. Он подходит к старшему брату. — Мама мазь от ожогов передала. Сейчас отец принимает в гости Господина Таками с его сыном, так что в ближайший час точно не придёт. Снимай кимоно! И Тойя послушно снимает верх своего одеяния, открывая своему брату спину, на которой были ожоги со вздутыми волдырями. Нацуо открывает сильно пахнущую мазь и начинает аккуратно, подушечками пальцев касаться, отчего вздрагивает старший. Он кусает нижнюю губу до крови, чтобы случайно не вскрикнуть от боли. Мазь — холодная, жжёт немного и вряд ли поможет с первого раза, но лучше уж так, чем никак. Тойя мучается где-то двадцать минут, которые кажутся двадцатью годами. Нацуо накрывает ожоги с помощью бинтов и ваты, а потом помогает брату надеть верх кимоно. Они сидят в полутьме, смотрят на огонёк на свечке. И даже этого напоминает Тойе его отца. — Я ненавижу его, — выпаливает он, сжимая края рукавов своего кимоно. — И я, — выдыхает Нацуо. — Все мы его ненавидим, — говорит это так обыденно, так повседневно, что невольно становится страшно. — Но мы не можем пока уйти. — Мы обязательно уйдём. Заберём маму, Фуюми и Шото, — твёрдо заявляет старший. Нацуо на это кивает, а потом горько улыбается, смотря на Тойю. — Жаль, что эта мазь не может вылечить душу, — выдыхает. — А разве что-то может? — тяжело хмыкает Тойя. — Главное, что она сделает так, чтобы не болело, — пытается найти он утешение. — А такое возможно? — Что? — Чтобы не болело. Тойя замирает. Ответ нависает в воздухе между ними: нет, ничто и никто не может сделать так, чтобы не болело.;
— Убей его, убей, Даби! — кричит Тога, сидящая на ветке дерева. Она активно машет руками, смеётся обнажая белоснежные клыки. Родные руки на собственной шее уже не делают больно. Шото понимает, что осталось ещё что-то такое любящее в его брате, поэтому он позволяет юноше сопротивляться, пытаться оттащить пальцы с собственной шеи. Шото любит брата так сильно, что хочет спасти даже ценой собственной жизни. Он хочет забрать всю его боль себе, и юноша понимает, что если он умрёт от рук демона, то та человеческая часть в нём будет страдать, поэтому Шото пытается спастись. Погружённый в поиск ответа, он на мгновение пропадает. Юноша возвращается обратно в реальный мир, когда видит когтистую руку прямо перед лицом, он сгибает правую ногу в колене, пинает Даби в живот и сбрасывает с себя. Шото быстро находит свою катану и использует дыхание льда, который еле-еле задевает демона. Шото поджимает губы, когда лёд начинает таять от пламени Даби. Холод теплу — не соперник. — У тебя есть уникальнейшая сила, которая может спасти огромное количество людей, Шото, а ты упрямишься из-за своего отца, с которым у тебя плохие отношения, — резко всплывают в его голове слова истребителя, поцелованного солнцем. Возможно, он был прав. Возможно, эта самая сила сможет спасти его старшего брата. Шото сосредотачивается, дышит размеренно, медленно, спокойно, отчего холодеет воздух вокруг, а потом делает резкий рывок вперёд, ускоряя дыхания, отчего вокруг лезвия катаны появляются искры, разгорающиеся пламенем. Холод вокруг становится всё сильнее, и огонь Шото ураганом направляется к Даби. Демон не успевает увернуться, как его рука, попавшая в пламя, внезапно покрывается льдом. — Он тебя этому научил, да? — кричит, рыча, демон. — Я сам это придумал, — честно отвечает Шото. — Я всегда хотел быть равным тебе, Тойя! — Заткнись! — выпаливает он в ответ. Даби нападает, а у Шото словно открылось второе дыхание, резкий прилив сил, и он пользуется этим, отвечая на удары старшего брата, уклоняясь от его атак. Лёд и пламя смешиваются в воздухе, оставляя Даби в проигрыше, но он не сдаётся. Использует свою ловкость и силу, кулаками умело машет, несколько раз даже успевает задеть когтями Шото. А тот ему ничем не отвечает, он не может убить Даби, не хочет. Казалось бы, вот оно — чудовище, самое настоящее. С чёрными волосами, с фиолетовой горелой плотью по всему телу, лицу, конечностям, с серебряными серьгами в ушах, в чёрном, рваном кимоно. Скалится. Кричит. Он — не человек, но стоит только Шото посмотреть в бирюзовые глаза, как сразу же он видит перед собой совсем юного, доброго, заботливого юношу с белоснежными волосами и кожей. Он видит не Даби, а Тойю. Его ненависть — последствие усталости от жизни. И чтобы лишить старшего брата этой ненависти, Шото нужно отправить его на покой, но отсечь ему голову рука не поднимается. А что, если позволить убить себя? Так он быстрее достигнет своей цели, верно? И прежде, чем решить, юноша опускает руки, а Даби, точно коршун какой-то, нависает над ним, руку в кулак сжимает, который пламенем горит. — Не сопротивляйся перед смертью, — рычит он. — Не буду, — тут же отвечает Шото. Даби с вопросом смотрит на его. — Если это заберёт твою боль, то убивай, Тойя.;
Тойя лежит на животе, лицом в подушку утыкается и плачет. Шото было тогда года четыре, он пришёл в комнату к брату, чтобы лечь спать вместе, как они часто делали. Увидев слёзы, совсем ещё маленький Шото, не понял истинной причины, ведь вся отцовская жестокость проходила мимо него. Тойя, Фуюми, Нацуо и их мама старались оградить его от этого. — Тойя, больно? — спрашивает Шото, подойдя к старшему брату. Он думает, что старший брат плачет из-за того, что у него живот болит, как иногда бывает у него. Тойя молчит. — Тойя! Не плачь! — сразу же восклицает Шото. Он начинает гладить старшего по волосам на макушке, успокаивая так, как обычно делает мама, когда плачет младший. — Мне не больно, — отрезает Тойя в подушку. — Не больно? — переспрашивает мальчик. В ответ он снова получает молчание. Шото продолжает гладить его по волосам, а затем залезает ему на спину, ложится животом вниз, всеми ногами и руками обнимая старшего. Щекой прижимается где-то между его лопаток. — А так не больно? — спрашивает мальчик. — Не больно, Шото, — уже усмехается Тойя. — С тобой — нет.;
— Даби? — доносится до демона голос Тоги. — Я не могу, — он слезает со своего младшего брата, отползает назад со страхом в глазах. — Не можешь — что? — колко спрашивает Тога. Демоница спускается с ветки дерева и приземляется очень мягко, но при этом твёрдо, на обе ноги. — Он… — Он — что? — Мой брат. Мой младший брат, — отвечает;
В полудрёме Шото слышит знакомый, низкий, бархатистый голос, полный сожаления и извинений.;
Он приходит в сознание поздним вечером, огонь свечи немного режет его уставшие, сонные глаза. — Наконец-то очнулся, — слышит Шото. Юноша поворачивает голову и первое, что видит полуразмытым взглядом, золотые острые глаза. — Братец Кейго, — выдыхает он. — Отдыхай, — мужская, тёплая рука касается его головы и заботливо поглаживает по волосам. — Не думал, что мы встретимся так. — Я не думал, что мы вообще встретимся, если честно, — шутит мужчина, но в смешке, который последовал за ней, ловит некую притворность. — Сколько я был без сознания? — Три дня, — кратко отвечает Кейго. Он берёт полотенце и опускает его в чан с тёплой водой, затем выжимает, избавляясь от лишней влаги, и вытирает пот со лба Шото. — Ты быстро поправляешься. Крепкий и сильный, скоро будешь крепко стоять на своих двоих, — подбадривает. — И ты всё это время был здесь? — удивляется юноша. — Днём — нет. За тобой присматривал мой цукуго — Фумикаге Токоями. Я тебя с ним позже познакомлю, — улыбается Кейго. Шото на это еле заметно кивает. В горле застревает вопрос про демоницу Тогу, но Кейго читает вопрос в одном только взгляде юноши, что тут же отвечает с сожалением и стыдом: — Я не убил. — Она сбежала? — делает вывод Шото. — У меня стоял выбор: спасти еле дышащего тебя или догнать одну из двенадцати лун. Я предпочёл спасти тебя, потому что этого хотел бы Тойя, — честно отвечает мужчина. — Я тебе до конца жизни буду должен. — Ничего ты мне не должен, — «Потому что ты — младший брат Тойи.» Кейго тихо достаёт из пазухи своего кимоно две серебряные круглые серьги и кладёт из рядом с Шото. — Зачем они мне? — удивляется он. — Что за глупые вопросы? Это то, что от него осталось, а ты — часть его семьи, они должны быть у тебя, — хмурит брови Кейго. — Но это ведь ты ему их подарил, — напоминает Шото. — Вы же дружили. Кейго замирает, и юноша осознаёт, что зря сказал об этом, ведь старшему сейчас далеко не легче, чем ему самому. — Да, — шёпотом протягивает мужчина, — мы были… близки, — горько хмыкает. — Давай у каждого по серьге? — Давай. Мужчина улыбается. Одну серьгу он прячет за пазухой, а вторая лежит прямо возле футона, на котором лежит Шото. Юноша вытаскивает свою трясущуюся руку из-под одеяла и берёт серьгу в ладонь, сжимая её в кулак. — Оставайся, — предлагает Кейго. — После того, как восстановишься, оставайся, — уточняет. — Это не мой дом, — вежливо отказывается Шото. «У меня его нет.» — Дом — место, в которое ты можешь прийти и снять груз с плеч, — настаивает мужчина, — а я — тут, и ты всегда можешь ко мне обратиться. Шото не успевает оспорить это, как Кейго начинает заботливо гладить его по голове своей ладонью, будто он его старший брат. И он, обещавший себе никогда не показывать то, что внутри, сдаётся и начинает плакать. Он носом утыкается в колени старшего и тихо всхлипывает. Кейго наклоняется к нему и обнимает. Шото пахнет Тойей. Кейго пахнет Тойей. Шото сам, как Тойя. Кейго сам, как Тойя. Шото — отражение того, кто был дорог Кейго больше всего на свете. Кейго — иллюзия старшего брата, объятий которого Шото хотелось больше всего на свете. Поэтому они оба трясутся и пытаются прижаться друг к другу, чтобы слиться во что-то одно, потому что боль у них одна — погибший, не спасённый никем из них Тодороки Тойя.