Кто творит добро, имея неограниченную возможность делать зло, тот достоин похвалы не только за содеянное добро, но и за все то зло, которого он не делает. Вальтер Скотт Айвенго
***
Изабелла настороженно следила за движениями Берлина, пока тот переговаривался с Профессором по телефону, словно случайно наступила на гадюку, прогуливаясь по лесу, и теперь надо прикинуться ветошью, чтобы её не настигло справедливое возмездие в виде острых ядовитых клыков. В Берлине много яда, который он периодически спрыскивает на окружающих во всех смыслах этого слова, — и Изабелла проклинает Палермо за ещё одну красочную аналогию в этом списке — но когда дело касается её, то этот Змей просто смыкает мощные челюсти, не выпуская клыков. Больно, но не смертельно. Как-то раз Мартин рассказал ей занимательную историю о том, что случилось с человеком, опрометчиво решившим посмеяться над вкусом Андреса в подборе бабочки. Когда же Изабелла, напрочь позабыв о том, что она, вообще-то, не бессмертная, отпускает саркастичный комментарий по поводу его зелёного бархатного пиджака, то Андрес безусловно недоволен. Но все, что он делает — это просто медленно подходит к нервно сглатывающей девушке и тянет её за щеку. Цепкие пальцы больно впиваются в кожу, будто хотят порвать ей рот, но щека после этого болит всего пару минут. Однако Изабелла не понаслышке знает, что у всего есть предел. Особенно у терпения. Поэтому просто ждет с мрачным спокойствием человека обречённо на смертную казнь, когда яда накопится слишком много и его некуда будет спрятать, когда вся эта чёрная желчь выльется на неё. Она сама не знает, откуда в ней столько смирения, но чувствует, что сейчас она как будто стоит на подступе к Голгофе, на вершине которой виднеется крест, предназначенный для её распятья. И её это совершенно не пугает. Она не против принять смерть за чужие грехи. Всё, чего она боится — это то, что откроется правда на её собственные. Трубка с щелчком возвращается на законное место, а Берлин устало опускается в кожаное кресло, проводя ладонью по лицу. Мужчина делает глубокий вдох и наконец обращает свой взгляд на виновницу его головной боли в прямом и переносном смысле. — Иди-ка сюда, — Берлин устраивается в кресле поудобнее, вальяжно разведя колени, и манит её пальцем. — Ага, — кивает девушка и судорожно сглатывает, но тем не менее отступает назад на пару шагов. — Спешу и падаю. Я, конечно, ненормальная, но не самоубийца. — Да ничего я тебе не сделаю, — раздражённо отмахивается от Изабеллы Берлин в ответ на её скептический взгляд. — Обещаешь? — В отличие от некоторых у меня нет склонности к патологическому вранью, — саркастично отвечает он, искривив губы в усмешке, но она вышла какой-то надломанной. Изабелла поджимает губы и отводит взгляд, не в силах встретиться с тёмными коньячными глазами, в которых наверняка плещется осуждение и злость. — О, пожалуйста, избавь меня от этой актёрской игры! — фыркает Берлин, слегка поведя плечами. — Я прекрасно знаю, что тебе не стыдно. — Вообще-то стыдно, — бурчит Изабелла, глядя на него исподлобья, а потом все же плетется к сидящему в кресле мужчине, вяло переставляя ноги, и осторожно присаживается на подлокотник, скрестив руки на коленях. — Прости, что не сказали сразу. Берлин вскидывает голову и изучающе вглядывается в лицо девушки, словно пытаясь уличить её в неискренности. Мужчина обладает каким-то особым талантом быть хозяином положения, даже глядя на человека снизу вверх, потому что Изабелле не комфортно под этим пристальным взглядом. — К чему вся эта конспирация, Белла? — спрашивает он и его голос звучит как-то неожиданно устало, словно он только-только собрал карточный домик, но резкий порыв ветра разметал всю постройку и теперь придётся начинать сначала. — Не хотели тебя волновать по пустякам, — отстранённо отвечает она, а потом её голос обретает привычную весёлость. — Тебе в твоём возрасте вредно волноваться. Она едва сдерживает хихиканье, видимо, вспоминая, как умыкнула телефон Андреса и поставила напоминалку со словами «дед, не забудь принять таблетки», а потом пряталась неделю от его праведного гнева, но была жутко довольна собой. Берлин только усмехается на ее ответ, а затем неожиданно обхватывает её рукой за талию и валит к себе на колени, так что Изабелла теперь лежит спиной на его бедрах, перекинув ноги через подлокотник, и удивленно смотрит на него, вскинув брови. Берлин кладет правую руку ей на колени, а левая покоится под шеей девушки на манер импровизированной подушки. — Ты прямо-таки напрашиваешься, — угрожающе шепчет Андрес, слегка склонившись и заглядывая в ее лицо. — Может мне все-таки стоит тебя наказать? Так, чисто в профилактических целях. — Наказать? Меня? — спрашивает она с видом оскорбленной невинности, обиженно насупив губы и тыкая себя указательным пальцем в грудь. — И у тебя рука поднимется? Ты только посмотри, какая я милая! Я даже камею надела, как ты и хотел! Все для тебя, а ты не ценишь! Она обвиняюще толкает его в грудь, вызывая тихий смешок. — Почему же, я оценил. Еще когда ты стояла вместе с остальными заложниками в одном белье. Тебе очень идет — я умею подбирать подарки, — самодовольно говорит он и всем своим видом напоминает объевшегося сметаной кота. — Может и ты в кой-то веки сделаешь мне приятное и скажешь правду? Вся веселость Изабеллы улетучивается в мгновение ока и она тяжело вздыхает, глядя на него с какой-то равнодушной обреченностью. — Какую правду, Берлин? — Расскажи мне, как это началось, — он кивком указывает на сиротливо стоящую баночку валиума, а его указательный палец гладит девушку по щеке, медленно и ласково. Его голос мягкий и до ужаса напоминает голос психолога, который расспрашивает о детстве и проблемах с родителями. Но бдительность Изабеллы так просто не усыпить, потому что ей не нужна жилетка чтобы плакаться — по крайней мере, пока у нее есть Серхио — и психолог ей тоже не нужен. Да даже психиатр вряд ли сможет помочь. — Это глубокие воды, Берлин, — наконец говорит она на выдохе и, заметив тремор, охвативший его правую руку, она ловко ловит подрагивающие пальцы в свои ладони и начинает аккуратно массировать, разминая сведенные судорогой мышцы. — Я не хочу снова погружаться в этот омут, тем более сейчас, когда у нас и так проблем по горло. — Тогда хотя бы про шрам на ноге, — идет на попятную Берлин, настороженный ее серьезностью. — Откуда он у тебя? — Ах, это… Да так, собака укусила, — поясняет Изабелла причину возникновения уже давно затянувшейся рваной раны над коленом. — Я, видимо, не пришлась ей по душе. — С твоей-то безграничной любовью к животным? — скептически поднимает бровь Берлин. — Ну, у нее там не было особо времени осознать мои альтруистические мотивы, — усмехается Белла своим мыслям. — К тому же, возможно, она меня просто приревновала к своему хозяину. Его-то внимание было полностью сосредоточено на мне. А ты же знаешь, какой он душка! Тут любая женщина забеспокоится, даже если она собака. — Тебя что, грызанула собака Марселя? — Агась, — с готовностью кивает девушка, продолжая сосредоточено сгибать и разгибать мужские пальцы. За время своего рассказа она ни разу не взглянула Берлину в глаза. — Я тогда была у него в гостях. Заскочила ненадолго. — Тогда я могу понять беспокойство бедного животного, — усмехается мужчина. — А то, если бы она не оказала тебе теплый прием, ты бы прописалась у них и действовала моему бедному немногословному другу на нервы и портила уже его пиджаки… О боже, теперь я жалею, что там оказалась его собака! — Очень смешно, — бурчит Изабелла, наконец обратив взгляд на веселящегося мужчину. — Ты мне до смерти тот пиджак припоминать будешь, что ли? — Это был мой любимый пиджак, а ты бессовестно над ним надругалась. — И вроде бы поплатилась за это, нет? — взгляд девушки на секунду темнеет, и она сглатывает ставшую враз вязкой слюну, когда обрывки воспоминаний мелькают в ее сознании. — Я бы сказал, отделалась легким испугом, — елейным голосом тянет Берлин, но его взгляд тоже на мгновение темнеет. — Порой даже добрые дела наказуемы. — Дожили, меня укоряют за акт милосердия, — вздыхает она. — Я же тебе говорила, это была экстренная ситуация!.. — Мартин! Мартин, твою налево! Где тебя черти носят?! — Изабелла бегала по монастырю в поисках инженера, прижимая к груди пиджак Андреса. — Мартин! — Да что там у тебя случилось?! — мужчина выскакивает из-за двери с пистолетом наперевес, обеспокоенно оглядываясь. — Нет времени объяснять! — она плечом толкает мужчину обратно в комнату, из которой он вышел и, запрыгнув следом, пинком закрывает дверь. — Если ты мне не поможешь, то скоро здесь будет труп! — Да что проис… — начинает было он, но потом резко осекается на полуслове, увидев, что девушка прижимает к груди. — Это то, о чем я думаю? — Да, это пиджак Андреса, — раздраженно отмахивается от него девушка. — Но дело не в нем!.. Точнее в нем, но… Короче, сам смотри. Изабелла сдувает прядь волос, упавшую на лицо, и осторожно отнимает пиджак от своей груди, положив его на чертежи. Ткань едва заметно шевелится и из складок показывается маленькая голова хорька. Зверек вяло и жалобно попискивает, и, сделав пару шагов, заваливается на бок. — Это что еще за крыса? — Мартин брезгливо тыкает в зверя стволом пистолета, за что незамедлительно получает пинок от Изабеллы. — Сам ты крыса, а это хорек! — вскрикивает она, возмущенная действиями друга. — При чем раненый, не видишь, что ли? У него, кажется, лапа раздроблена… Нашла его неподалеку, когда его уже начали клевать вороны. Его вдобавок к физической травме еще и морально изнасиловали! Так ты поможешь? — А чем я тут помогу? — недоуменно вскидывает брови Мартин. — Разве только добить. — Мартин, не тупи, — со стоном восклицает Изабелла. — Отвези меня к ветеринару, а там уже будем думать, что делать. — Ты бы лучше подумала, что теперь тебе самой делать, — усмехается мужчина, наконец убрав пистолет, и указывает на алые пятна крови, намертво въевшиеся в бархатную ткань. — Это же теперь не отстирается. Андреас тебя убьет. — Давай решать проблемы по мере их поступления, — беззаботно отмахивается девушка. — Просто спрячем его потом и сделаем вид, что мы здесь не причем. — В смысле мы? Не-е-е-т, Белла, я к этому не имею никакого отношения! Я еще пожить хочу. И желательно в хороших отношениях с Андресом. — Ну, и хрен с тобой, предатель! Сама выпутаюсь! Так ты к врачу меня везешь или нет?!. — Признайся честно, ты же это умышленно сделала, — говорит Берлин тоном священника, просящего грешника покаяться. — Тебе никогда не нравился этот пиджак. — Все возможно, — туманно говорит Изабелла, не давая конкретного ответа. Она умалчивает многое и объяснять, что похожий, практически идентичный пиджак был у Михаила, она точно не собирается. — Знаешь, о чем я сейчас думаю? — Удиви меня. — Мы сейчас с тобой похожи на Пьету Микеланджело, ну ту, где убиенный Христос лежит на коленях у Девы Марии. — Ты что, только что сравнила себя с Иисусом? — скептически фыркает Андрес. — Нет, — говорит Изабелла, а потом неожиданно тянется к его лицу и гладит Берлина по щеке, — я сравнила нас с произведением искусства. Андрес на это криво усмехается. Потому что на деле между ними нет никаких «нас». Решения, принятые спонтанно, всегда самые верные. Только сейчас он осознает, что их имена как нельзя лучше отражают истинную суть вещей. Берлин — сердце некогда нацистской Германии, которое разгоняло зараженную бесчеловечной идеологией кровь по всей стране, а потом и по всему миру. Место, где зародилась жуткая, ужасающая война. Бушующая, хаотичная стихия, сметающая все рамки морали, но в то же время такая строгая и последовательная в своём движении, что ни одна живая душа не может противится её доминанте. А те, кто осмелится, тут же обратятся в пепел в крематории бухенвальдского концлагеря. И вот она, Ватикан… Место, где за любым фасадом скрывается очередная тайна. Весь этот город-государство окутан легендой. И никто не смеет по-настоящему проникнуть в скрытый смысл вещей. Такой распахнутый и такой… Подавляющий. Да, Ватикан… подавляет. Зажатый между его мирским богатством, с одной стороны, и длинным перечнем вечных мук за грехи — с другой, Андрес чувствует себя совсем крошечным. Возможно, все дело в контрасте, в этом чудовищном различии между ними, которое и порождает эту бездонную пропасть, не дающую им наконец сойтись и раствориться в объятьях друг друга. Андрес думает, что единый с Богом Ватикан никогда не сможет сойтись с Берлином, где сам Дьявол посеял и взрастил семена войны. Но он забывает одну деталь. Самые кровопролитные и жестокие войны в истории человечества разгорались именно на почве религии. — Ладно, пойдем, а то коллеги начнуть беспокоиться, куда это ты запропостился, — девушка разрывает напряженное молчание и, потянувшись, встает с колен мужчины. — Стоять, — тормозит ее Андрес, удерживая за предплечье. — Ты ничего не забыла? — Что? — недоуменно спрашивает Белла, а потом закатывает глаза. — Ах, да… Она наклоняется и целует Берлина в щеку. — Теперь пошли? — Мне, конечно, приятно, но я не об этом, — довольно произносит он и указывает на пистолет кивком головы. — Возьми мой пистолет. — Да зачем он мне, а? — девушка ежится и передергивает плечами, враз почувствовав себя не в своей тарелке. — Ты же знаешь, что я не фанат огнестрела. — Ватикан, — строго произносит Берлин тоном, не терпящим возражений. — Это не игра. Мы здесь рискуем каждую минуту, и я хочу, чтобы ты могла себя защитить, если что-то пойдет не так. Так что хотя бы раз в жизни просто закрой рот и сделай так, как я тебя прошу. — Ja-ja, mein Führer, — вздыхает девушка и шутливо отдаёт честь на старый немецкий манер, а потом идет к столу, на котором лежит пистолет. Она осторожно ведет пальцами по гладкой лакированной поверхности столешницы и глубоко вздыхает, прикрыв глаза, когда они привычно обнимают холодную металлическую рукоять. — Ребят, вы сейчас серьезно? — скептически поднимает бровь она, когда Мартин протягивает ей пистолет, держа за ствол. Они в кои-то веки решили выбраться на природу, поэтому друг решил, что будет отличным решением совместить приятное с полезным и заодно привить девушке хоть какие-то навыки стрельбы. — Может без этого, а? Она нервно теребит рукав спортивной толстовки, как делает всегда, когда её что-то беспокоит. — Нет, ты должна уметь стрелять, — безапеляционно говорит Мартин. — Когда вы будете отрезаны от внешнего мира, может произойти все, что угодно: тебя могут раскрыть или кому-то из наших понадобиться помощь. Ты должна уметь постоять за себя, monto bella. Белла только сокрушенно вздыхает и осторожно берет пистолет двумя пальцами, как будто это что-то мерзкое. — Ух ты, тяжёлый, — говорит она и подхватывает оружие второй рукой. — А что ты хотела? Это тебе не твоя пластиковая пукалка для пинтбола, — усмехается Берроте и, приобнимая за плечи, направляет к мишени, стоящей в пяти метрах от них. — Смотри, — мужчина становится позади неё и берет её руки в свои, показывая как правильно держать пистолет. — Крепко держи рукоять двумя руками, чтобы он не выскользнул при отдаче. Вот так, да… Теперь сними с предохранителя… И наконец самое сложное — целься. Запомни, ты должна целиться по ведущему глазу и держать мушку и задний целик на одной линии… Мартин хороший учитель — если надо, то он все доступно и подробно объясняет, вот только ученица ему попалась не самая лучшая. Изабелла его не слушает. Она смотрит на пистолет в своих руках, чувствует, как холодный металл постепенно нагревается под воздействием её температуры тела, слышит размереные удары своего сердца и сердца Мартина, стоящего позади почти вплотную. Это так странно. Всего одна секунда — и пуля пронзит тело врага, заставляя жизнь медленно вытечь через сквозное отверстие вместе с кровью. Вот она, смерть, притаилась на кончике её пальца, лежащего на курке. — Ты все поняла? — спрашивает её Мартин, вынуждая частично выйти из транса. — А… Да, ты доступно все объяснил, — невпопад отвечает она, витая в своих мыслях. — Тогда действуй, — с усмешкой говорит Берроте и разжимает свои руки, отступая. — Это почти как твой пинтбол. — Ага, только тут цена — человеческая жизнь, — вздохнув, отвечает Белла и целится. Первая пуля летит мимо. Как и вторая, как и все последующие. Металлические снаряды даже не поцарапали мишень. Так продолжается больше получаса. — Да как так-то! — расстроенно восклицает Мартин и хлопает себя по коленям. — Ты же все делаешь правильно, почему не получается?! Профессор, дай ей свои очки, а то мы так далеко не уедем. — Всё у меня со зрением нормально, — обиженно бурчит девушка, заправляя волосы за ухо, и снова мажет. — Нет, все! Basta! Я так больше не могу! Андрес, смени меня, потому что это уже ни в какие ворота, — восклицает Мартин и мёртвым грузом плюхается на плед, где все это время за процессом обучения наблюдал вальяжно развалившийся Андрес. Сегодня он изменил привычному стилю в одежде и облачился в не менее элегантный чёрный спортивный костюм. Лежащий мужчина подпирает голову рукой и смотрит на несостоявшегося учителя, издевательски приподняв бровь. — Нет уж, amigo mio, ты это начал, а я пришёл сюда отдыхать и восстанавливать нервные клетки. — Нервные клетки, вообще-то, не восстанавливаются! — долетает до них жизнеутверждающее восклицание Изабеллы, и Мартин шикает на неё, когда замечает, что она не целится, а просто вертит оружие в руках: — Так, ты там не отвлекайся! И не прострели себе ничего, ради всего святого! Берроте умоляюще смотрит на друга, и Андрес, помучав мужчину ожиданием, все же кивает и встаёт, сладко потягиваясь, как кот, греющийся в тёплых лучах солнца. В эту же минуту гремит очередной выстрел, а за ним следует вскрик. Всё мужчины, даже тихо сидящий со своими расчётами Профессор, оборачиваются и видят Изабеллу, которая держит пистолет вверх тормашками и улыбается. — Так, я надеюсь, все это видели, ибо я отказываюсь это повторять! Берроте подходит к ней и восторженно присвистывает, когда замечает пулю, застрявшую прямо в центре. — Ну, вот! Вот! Можешь же, когда захочешь! — мужчина подхватывет Беллу на руки и кружит в воздухе под её заливистый смех. — Видел, что могу? Да я крутая! Мартин, я крутая? — Да ты крута, как склон Джомолунгмы! — Не стоит благодарности, — ухмыляется Андрес и возвращается обратно к Профессору, спрашивая у того со вздохом: — Она же на самом деле умеет стрелять, так? — Ну, она любит пинтбол… — неопределённо отвечает тот, нервно поправляя очки. — Ты понял, о чем я, — раздражённо шипит Андрес. — К чему тогда этот фарс? — Изабелла хотела на пикник. — Всё, пистолет у меня, — раздражённо бурчит девушка и смотрит на Берлина исподлобья. — Доволен? — Вполне, — кивает он и берет её за плечо, направляясь к выходу, чтобы вернуть подставную заложницу на место. — Только, пожалуйста, не отстрели себе ничего. Изабелла кивает и послушно идёт за грабителем, по пути пытаясь придать своему лицу более-менее соответствующее ситуации выражение. Получается вполне натуральная грань между рациональным опасением и страхом перед захватчиком и расслабленной прострацией после успокоительного, за которым они якобы ходили. Она такая лицемерка. Пять лет до ограбления В темноте тишина кажется оглушающе громкой. Они сидят друг напротив друга, изучая, присматривать и ожидая каких-либо действий со стороны оппонента. Секунды тянуться ужасающе медленно, словно старые песочные часы забились и песчинкам некуда сыпаться, так что они застревают на полпути, а вместе с ними останавливается и время. Это немного похоже на свидание, когда оба, мужчина и женщина, уже успели не раз обжечься на своём веку и теперь подходят друг к другу с величайшей осторожностью. Девушка напротив одета во все чёрное, словно соткана из самой тьмы, и только карие глаза мерцают в этой вязкой мгле, отражая свет уличных фонарей, пробивающийся сквозь неплотно задернутые жалюзи. Эти глаза похожи на два тлеющих уголька, случайно выпавших их догорающего камина — они уже не источают того жара, не пышут былым пламенем, но тем не менее все ещё могут устроить пожар и утянуть за собой в Преисподню множество невинных людей, которым не посчастливилось находится неподалёку от эпицентра. Девушка тяжело вздыхает, и воздух из её груди исторгается с мерзким, тревожным свистом. — Прости, ничего личного, — наконец говорит она, нарушив это тягостное молчание. Её голос низкий и текучий, словно патока, которая льётся в уши и заставляет извилины слипнуться, а мозг затормозить, поддавшись этому гипгнотическому звучанию. — Уж кто-кто, а ты-то должен меня понять. Девушка закидывать ногу на ногу и слегка задевает журнальный столик, стоящий между ними. — Никогда не понимала, как у Шерон Стоун получается так эффектно, — говорит она скорее самой себе, нежели мужчине напротив, но потом все же обращается непосредственно к нему: — Ты смотрел «Основной инстинкт»? Вопрос глупый и совершенно неуместный. Женщинам часто свойственно задавать глупые вопросы и трещать о всяких мелочах, когда они находят благодарные уши. Но эта девушка отличается от обычных представительниц прекрасного пола, и Марсель, наверное, бы даже пригласил её на чашечку кофе. Если бы не сидел сейчас в собственном доме, привязанный к стулу, и не смотрел в дуло пистолета. — Нравится? — с усмешкой спрашивает она, кивком указывая на оружие, которое держит в правой руке, мирно покоящейся на её бедре. Однако в этой усмешке нет и намёка на издевку, только какая-то странная горечь, совершенно несвойственная профессиональным киллерам. А уж убийц за свою жизнь он повидал немало. В первый раз Марсель заглянул в лицо смерти на войне. В этой отвратительно мясорубке, перемалывающей без разбора всех, кто попадёт в её горловину. Он помнит как разрывались снаряды, помнит оторванные куски голов и тел. Помнит то отвращение, которое испытывал. Потом были наемные убийцы, но отвращения они внушали не меньше. Эти смерти были чище, не были лишены извращенного изящества, однако сами вестники были чересчур манерны, слишком упивались своей властью над жертвой и часто совершали глупые ошибки, стремясь оставить свой неповторимый почерк на теле заказа, словно автограф. Либо же они были словно роботы, потрявшие всю человечность, которые просто выполняли свою работу без суеты и без эмоций. Когда же он смотрит на Изабеллу, пусть даже её лицо скрывает чёрная ткань маски, он не испытывает отвращения, напротив, Марселю кажется, что за ним пришёл не киллер, а самый настоящий ангел смерти. Она какая-то… Небезразличная? Марселю даже на секунду кажется, что она испытывает те же эмоции, что и он. — Узнаешь модель? — спрашивает она после непродолжительного молчания, но потом сама же и отвечает на свой вопрос: — Ruger Mark 2. Тактическая ствольная коробка и голографический прицел. — Дорогая игрушка, — Марсель наконец подаёт голос, но без особого энтузиазма. — Ну, что поделать, мой спонсор любит помпезные штуки, хотя я не сторонник огнестрела, — она фыркает и пожимает плечами: — Но кто я такая чтобы спорить. — Ты пришла сюда поболтать или работать? Стреляй уже, чего ты ждёшь? — отстраненно спрашивает Марсель, и его лицо не выражает никаких эмоций. — Не знаю, — глухо отвечает она. — Знака свыше. Это не первое её убийство, Марсель в этом уверен, но она почему-то медлит, хотя по логике вещей это он должен пытаться отвлечь её разговором, чтобы потянуть время и выйграть драгоценные секунды жизни. — Вот надо тебе было туда лезть, а? — устало говорит она с укором, потирая переносицу. — Если бы не… Договорить она не успевает — её обрывает звон стекла на кухне, а затем слышится яростный лай и цокот когтей о паркет. Девушка тут же подскакивает с места, но куда человеку сравниться со скоростью собаки. Животное наваливается лапами на дверь в комнату, и та распахивается с такой силой, что бьётся о стену с оглушительным треском. Собака скалится и рычит, защищая хозяина, а затем, недолго думая, впивается клыками в ногу убийцы. — Агрх… — из глотки девушки вырывается болезненный рык, и она запрокидывает голову, выгибаясь от боли. Впервые за эту ночь в глазах Марселя читается настоящий ужас. Когда Изабелла направила на него пистолет, ему было не страшно, но сейчас на кону жизнь самого дорогого для него существа. Сейчас. Сейчас инстинкт самосохранения даст о себе знать и она выстрелит, в попытке избавится от жуткой боли. Но к его удивлению, девушка откладывает пистолет на столик и тянется ко внутреннему карману плаща, доставая оттуда шприц. Изабелла склоняется к собаке, хватая её за заднюю лапу, и быстро вводит иглу в мышцу. Бешеное рычание постепенно сходит на нет, и теперь животное тихо поскуливает, медленно разжимая челюсти и заваливаясь на бок из-за подкосившихся от слабости лап. Девушка осторожно берет собаку на руки, поднимая с пола, и, прихрамывая, ковыляет к дивану, чтобы положить на него обессиленного зверя. Марселю кажется, что его сердце остановилось. Что это чудовище только что убило его без своего чертового Ружьера. — Выдохни, — она присаживается на диван и зарывается пальцами в мягкую шерсть на загривке, поглаживая. — Это обычный седатив. Его колят животным во время операций. Проспит пару часов, пока я тут с тобой закончу, а потом я отнесу её в приют, где о ней позаботятся. Сама не смогу, извини, вряд ли она будет испытывать ко мне тёплые чувства. — Почему? — хрипло спрашивает Марсель, с трудом проглатвая ком в горле и загоняя подступившие к глазам слезы обратно, когда видит, как размеренно и умиротворенно вздымается и опускается грудь его девочки. — Что «почему»? — устало спрашивает девушка, раститая прокушенную ногу. — Почему ты просто в неё не выстрелила? — Ты очень невнимательный. Я же тебе сказала, что я не фанат огнестрела. Да и к тому же, я чётко следую указаниям начальства. Мне сказали один труп — значит и будет один труп. Марсель смотрит на неё и понимает, что за всей этой саркастической бравадой скрывается нечто большее. Нечто, что выражается в мягких поглаживаниях маленьких рук в чёрных кожаных перчатках по голове существа, которое чуть не отгрызло ей ногу мгновениями ранее. Милосердие. — О чем ты думаешь, совершая убийство? — неожиданно даже для самого себя спрашивает мужчина. Девушка подносит руку к голове и медленно стягивает с себя маску. Брови всегда сдержанного и хладнокровного Марселя ползут вверх. На вид ей едва ли больше двадцати, круглое, почти что детское лицо обрамляет каре тёмных прямых волос, а на губах застыла больная мрачная усмешка. Изабелла прикладывает ладони к лицу и сгибается пополам, уткнувшись в свои колени и вымучено простонав: — Как же я заебалась. Забавно, с того дня прошло целых пять лет, но чувствует она себя так же паршиво. Снова, пять лет спустя, у неё в кармане заряженный пистолет. Снова, пять лет спустя, между ней и убийством стоит лишь одно нажатие на курок. Все возвращается на круги своя. Берлин отводит её обратно, напоследок потрепав по голове, как любимую собаку перед уходом на работу. Ариадна тут же липнет к ней, подозрительно сощурившись. — Чего вы так долго? — В города играли, — шутит Изабелла, и на её лице расцветает все та же привычная всем шальная улыбка. — Я серьёзно. Он с тобой ничего не сделал? — девушка как-то странно на неё смотрит, словно пытается заглянуть в её голову и увидеть все до мельчайших деталей. — Кому-то ещё нужны лекарства? — громко спрашивает Берлин у заложников. Несколько человек неуверенно отвечает, и грабитель великодушно обещает обеспечить их всем необходимым, а затем просит пройти в приёмную. — А ты чего молчишь? — удивлённо спрашивает Изабелла. — Ты же принимаешь… — Я с ним никуда не пойду, — тихо шипит Ариадна не хуже кошки, вцепившись в руку Беллы мёртвой хваткой. Девушка вздыхает и кладёт свою руку поверх чужой. — Ари, подумай головой. А что если у тебя случится приступ? Лучше иди, тебе правда ничего не угрожает. Главное слушаться его — и все будет тип-топ. Ариадна неуверенно мнется, кусает губы, но потом все же рациональность подавляет страх, и она поднимает свою дрожащую руку. Оставшись одна, Изабелла делает глубокой вдох, и по её венам разливается облегчение. Пока что никому больше не надо лгать.