В Санкт-Петербурге

А между тем Алине Олешевой исполнилось восемнадцать, и у неё обострилось чувство вседозволенности. Она хотела даже прогулять пары в понедельник, но потом решила, что со дня рождения пройдёт слишком много времени. Да и потом брать у кого-то конспекты не хотелось, а вот автомат за посещение хотелось очень. Зато она в открытую взяла в магазине бутылку «Garage» с каким-то странным лимонным вкусом и гордо продемонстрировала свой паспорт. Ей даже не хотелось заменить фото в нём, на котором она была четырнадцатилетней, с длинными волосами, с широко раскрытыми глазами и с узким подбородком. Весь день она получала поздравления разной степени формальности и напыщенности. Несколько подруг даже принесли блестящие воздушные шары, и Алина очень радовалась этому. Конечно, ей хотелось бы, чтобы Женя Мильковский, у которого тоже недавно был день рождения, поздравил её. Ещё бы, ведь тем летом они ходили за руки по парку Горького в Москве, а это не могло ничего не значить. Но девушка раз за разом напоминала себе, что об этом он вовсе не знал и вполне мог забыть про её существование. Ну и ладно. На следующий день Алина задумалась. Теперь, когда ей исполнилось восемнадцать, она официально могла заняться любовью со своим парнем. Это звучало в высшей степени неловко, но это было так. Они раньше уже говорили об этом и даже пробовали касаться друг друга, и Алине постоянно рассказывали об этом на тусовках, и она сама любила слушать подобного рода сплетни. Так что она была готова. Она не боялась, наоборот, она сама этого хотела. Вообще-то, даже гораздо раньше, только Лёша был ни в какую и уговорить его не получалось. Видите ли, возраст не подошёл. И ответственность большая. А теперь всё. Алине было официально можно. Осталось только одно — поставить его, собственно, в известность.. И она поставила. Даже позвонила ему по телефону, чтобы не смог отвертеться. — Лёша, а когда ты обратно в Питер? Я скучаю. Голос она сделала максимально невинный, и Бочкарёв почему-то не удивился, словно и ожидал чего-то подобного, и пообещал уладить дела побыстрее. А девушка осталась очень довольной — пока у неё было время. Лёша приехал через долгих тринадцать дней, почти две недели (непозволительно долго!). Он привёз с собой непривычный запах Москвы, много историй и объёмный свёрток в подарочной бумаге с сердцами. Бумага помялась, но Олешева верила, что это случайно, и всё равно была очень рада. Разговор между ними состоялся на редкость неловкий (по шкале от одного до десяти определённо одиннадцать). Алина пыталась намекать, Лёша пытался отвечать намёками, но кончилось это тем, что она сказала ему как есть. В лоб. Барабанщик смутился, но не очень, ответил глубокомысленным «Ага», и больше ничего нельзя было от него добиться. Впрочем, девушка была удовлетворена и этим. Она полагала, что он как минимум думал об этом и как максимум — готовился. Ей просто нужно было попробовать. А Лёша, бесспорно, лучше всех подходил на эту роль.       День X настал. Они пили кофе на кухне, и напряжение (пока что только нервное) между ними можно было, казалось, тронуть. Алина сидела, поджав под себя ноги. Сегодня на ней было её лучшее бельё и пахло от неё её любимыми духами. Лёша это знал, чувствовал и очень нервничал. А Олешева нарочно перестала поддерживать диалог, и теперь они размешивали сахар в чашках, не замечая, что он давно растворился. Молчание всегда действовало на Лёшу мучительно. Он не выдержал, когда Алина успела допить чашку до половины. — Я так не могу, — выдохнул Леша. — Давай поговорим. — Ты уверен, что хочешь только говорить? — поддела Алина. Бочкарёв смутился, а девушка заговорила. Его смущение всегда иррационально придавало ей уверенности, и это было странно. Прошло много времени с тех пор, когда они стояли на балконе и Алина, изнемогая от неловкости, пыталась познакомиться с понравившимся парнем. Она стала сильнее. Сейчас она просто сделает то, что хочет. — Мне восемнадцать. Я точно знаю, что хочу этого. Именно сейчас и именно с тобой. Я не пожалею. Парень кивнул. Казалось, его это успокаивало, но он хотел бы слышать ещё. — Скажи мне вслух об этом. Пожалуйста. Мне будет… сложно, если ты этого не сделаешь. К капризу следовало прислушаться. — Лёша, я хочу тебя. — с этими словами Алина мягко клюнула его в губы, напористо, но нежно. — Так? Лёша выдохнул. — Так. Алина так и не запомнила, как они дошли до её комнаты — наверное, они задели все возможные углы, не прекращая целоваться. Барабанщик пытался быть осторожным. Алина пыталась не сдерживать напор. Алина так и не запомнила, как они раздевались. Скорее всего, медленно, путались в одежде, запинались и бесконечно волновались. Пуговица за пуговицой. Петелька за петелькой. У Лёши усилился тремор, Олешеву не слушались пальцы. Оежду пришлось стягивать через голову — не так красиво, как хотелось бы. Алина так и не запомнила, как они дошли до её кровати и как она на ней очутилась. Возможно, Лёша уложил её сам, возможно, Алина толкнула его на мягкое бельё.       Оказалось, что у Лёши тёплая, гладкая кожа, усыпанная дурацкими мелкими родинками, а ещё у него забавно торчат лопатки.       Оказалось, что ему нравится её кружевное бельё — дорогое, нежное, красивое. Оно было угольно-чёрным и выигрышно смотрелось на контрасте с фарфоровой кожей.       Оказалось, что Бочкарёв очень, очень внимательный и чуткий. Он делал всё неторопливо, словно спрашивая разрешения. Поглаживал шею, переходя на ключицы, касался губами, щекотно дышал в изгиб. Алина тянула его к себе руками, пыталась прижаться, но не знала, куда деть себя. Ей не хотелось проявлять инициативу настолько сильно, но она тепло и мокро целовала его шею, плечи, что попадалось. Бочкарёв от этого вздрагивал всем телом и прикрывал глаза. Значит, нравится. Самым неловким оказалось снимать бельё. Барабанщик пытался приласкать её, и в любой другой момент Алина бы оценила это, но сейчас слишком волновалась. Дыхание сбивалось, кружево мялось под пальцами, застёжки не поддавались. Лёша мягко, но настойчиво вёл руками по плечам, по углублению позвоночника и вместе с этим помогал снять. Чувствовать себя обнажённой перед ним было немного стыдно. Кожа покрывалась мурашками, поднимались тонкие бесчисленные волоски. Хотелось отвернуться, но вместо этого она поцеловала Бочкарёва, вынуждая его закрыть глаза. Впрочем, он скоро оторвался и стал смотреть — с интересом, с восхищением, с восторгом. Под этим взглядом Алине хотелось или захныкать, или спрятаться, закрыться, умалиться. Лёша уже видел её такой, но сейчас всё было как впервые. Лёша наклонился, и его длинная чёлка защекотала ей живот. Бочкарёв тихо целовал тёплую кожу, оставляет тёплые влажные следы. Было щекотно, и Олешева не знала, чего ей хочется больше — уйти от этих прикосновений или получить их как можно больше. И в тот момент, когда она лежала на смятых простынях, а Лёша нависал над ней, особенно остро почувствовалось, что многое, многое (если не сказать всё) может пойти не так. Их взгляды встретились. Алина смотрела испуганно, а Бочкарёв — пытливо. Глаза защипало, а между бровями пролегла глубокая складка. Внутри всё пылало от этого взгляда, от сознания того, что сейчас произойдёт. И сейчас она впервые за всё время почувствовала, что к смущению примешался страх. Ей хотелось, чтобы это произошло, но боялась ещё больше. Возможно, Бочкарёв тоже боялся, но он был старше, опытнее… и, в конце концов, это его ответственность тоже. Но она не привыкла останавливаться на половине. Пути назад не было. Олешева усилием воли приказала себе не выходить из себя же и кивнула. Перед самым ответственным моментом Лёша дал ей возможность успокоиться и собраться. Алина честно пыталась это сделать, но шорох фольги действовал на нервы. Одной рукой Лёша успокаивающе гладил её колени, бёдра, низ живота, а другой наносил тёплую вязкую смазку. Его пальцы двигались осторожно, но очень медленно. Ощущений Алине не хватало, и она свела брови, но потом редко ахнула. Олешева даже не успела прочувствовать то, что случилось. Бочкарёв беспорядочно и много целовал её шею, плечи, ключицы, щекотал её своими длинными ресницами. Он пытался отвлечь её, но Алине было странно, непривычно, хотелось разобраться в ощущениях. Было не больно, а слегка дискомфортно, но в то же время тепло и влажно. — Всё, всё, Алина, — прошептал он, не останавливаясь. — Самое главное позади. Олешева не верила. Самое главное здесь — всё. — Всё хорошо? — продолжал Лёша, вглядываясь в её лицо. Он не двигался и только смотрел на неё. — Как ты чувствуешь себя? — Непривычно, — Олешева с трудом разомкнула губы, уже успев забыть, как это делается. Она правда не знала, что ей ответить, потому что для этого нужно было собраться с мыслями. — В смысле плохо или хорошо? — Ну, непривычно. Лёша выглядел одновременно озадаченным и взволнованным. Было ощущение, что он выискивает признаки того, что нужно остановиться. Алина глухо рассмеялась выражению его лица, дала едва ощутимый подзатыльник. — Не думай ни о чём, — она обхватила его лицо своими ладонями и поцеловала в кончик носа. — Не думай! И он начал двигаться — сначала медленно, плавно, а затем, осмелившись, — всё быстрее и быстрее. Алина не знала, как правильно, как нужно, как лучше, а всё равно начала двигаться в похожем ритме. Ей хотелось сделать что-нибудь, а не лежать вот так. Она смотрела не в тёмные глаза напротив, а в белый потолок и очень старалась не напрягаться. Воздуха не хватало, дышать было нечем. Кожа Бочкарёва была тёплой. Его дыхание — тоже. И даже его губы казались ненормально горячими. Одной рукой Алина сминала простынь, а другой — держалась за сильные плечи Лёши, пыталась гладить их, но, казалось, больше сжимаоа и царапала в этой потребности держаться хоть за что-нибудь. Она понимала, что ей осталось ещё совсем немного. Только бы Бочкарёв не сделал что-нибудь не так. Удовольствие подступало долго, медленно. Алина никак не могла его поймать. А потом оно накрыло неожиданно. Резко, вспышкой. Алина кусала губы, пытаясь сдержаться, и Лёша пытался тоже. Его щёки раскраснелись от напряжения, брови сомкнулись на переносице, а глаза заблестели. <Пальцы ослабли, она уже не могла так крепко держаться за плечи Бочкарёва. С губ сорвался скулёж — настолько было приятно. Пару секунд они жмурились, улыбались и отчаянно старались перевести дыхание. Алина вся взмокла и очень, очень устала. Но эта усталость была более чем приятной. Наверное, у Алины сейчас раскраснелись щёки, волосы спутались и губы пересохли. Ну и пусть. Ещё через пару секунд Лёша умудрился перевернуть их — сомкнутых, сплетённых — набок. По телу разливалась усталость. Шевелиться не хотелось, говорить — тем более, но Алина всё равно улыбалась. Торжествующе.