Ну, допустим, хочу. Ты хоть адрес-то скинь
Алина вспыхнула вся от этого согласия и быстро застучала по клавиатуре. Скинула, и через пару мгновений ей пришёл ответ — точнее, это ответом назвать это было сложно.Минут через сорок буду
Олешева даже не знала, как это так, потому что она почти шутила и собиралась этим оправдываться, и не могла подумать о том, что с ней согласятся. А сейчас у неё блестит уведомление на экране телефона и волнение как-то мечется в груди. И у неё всего лишь сорок минут. Соня приехала реально через сорок минут, когда Алина закончила доставать все самые интересные вещи, которые у неё есть, отчаянно нервничать и пытаться хоть что-нибудь сделать с собой. Алина честно не знала, как себя вести и не могла даже предугадать, как себя поведёт Соня. Она понятия не имела о том, что полагается делать с такими восхитительными девушками, особенно когда эти девушки берут и сами приезжают в гости. А ещё она боялась, что самообман окажется самообманом, и Сомусева растеряет в себе все свои замечательные черты. Впрочем, Соня рассудила по-своему. Она принесла с собой запах ветра, какой-то дурацкий заразительный смех и непочатую бутылку вина. — А то что я с пустыми руками, — пояснила она прямо с порога и сунула в руки неловко. Алина отеропело бутылку приняла и попыталась как-то взять себя в эти самые «непустые» руки. Взять в руки было сложно. Соня Сомусева в огромном зелёном свитере сейчас стояла в её квартире и смотрела весёлыми глазами. В каждом зрачке плясали черти. Волосы горели огнём. — Ну, что? Хочешь тратить время на сериал? — поинтересовалась Соня, расшнуровывая кеды. Алина засмеялась, и ей самой показалось, что она давно не смеялась так — от души, потому что правда хотелось. Да и как было не смеяться? Интонации, с которыми Соня говорила, передать было почти невозможно, невозможно было передать и то, как она изгибала бровь. — Это всего лишь предлог, — сказала Олешева, отсмеявшись, — У меня оливки есть. Любишь? И, в общем, так вышло, что они оказались на кухне Алины. Так вышло, что Алина, пытаясь ухаживать, отодвинула Соне табуретку. Так вышло, что Алина долго и неумело откупоривала вино, надеясь не расплескать. Так вышло, что Соня сказала: «Давай я сама» — и щедро разлила это вино по совершенно дурацким чашкам. Одна в полоску, другая — в точку. Диссонанс и комедия, короче. Впрочем, была не комедия, а мелодрама. Они пили на двоих одну бутылку вина и ели одну на двоих банку оливок. Оливки, правда, были с косточками, но это были самые лучшие оливки, которые она могла (сейчас) себе позволить. Вино тоже кислило, и Соня после каждого глотка просила за него прощения — а Олешева тоже после каждого глотка говорила, что всё нормально. А вообще, наверное, то было всё равно, какое вино и какие оливки. Обе как-то попривыкли к этому за всё время. Они смотрели друг на друга, улыбались и разговаривали. Пусть даже и о какой-то очевидно ереси. Но Алине хотелось смеяться от всей души — просто потому что. Она так хотела произвести на Соню впечатление классной девчонки. Но, наверное, она уже опоздала (ещё в тот самый момент, когда встретилась с ней в студии). Алина навсегда останется в её воображении как какая-то ненормальная с оливками, с глупым смехом и с дурацкими подкатами. Да и не плевать ли? Соня не стеснялась ругаться матом, хохотать и много жестикулировать. Она раскачивалась на стуле, критиковала, без конца поправляла волосы. Но она была уютной. С ней было проще, гораздо проще, чем с Лёшей. С ней можно было тупо пошутить, не так поднять бровь, поперхнуться вином — и это всё при том, что Алина отчаянно старалась понравиться. Она даже нашла подтаявшую шоколадку — и оказалось, что горький шоколад может быть вполне ничего. Они бы ещё и бутылочку поиграли, если бы о этом вообще вспомнили. Они говорили про учёбу, про какую-то помаду, про цены на музыкальные инструменты и даже почти затронули тему бывших. А потом они переместились на балкон, и Соня настояла закутать Алину в огромную старую олимпийку. Олимпийка была драная и греть должна была по идее плохо, но почему-то у Алины внутри где-то расцветало тепло. А потом они долго курили, и Олешева никак не могла поджечь сигарету. — Ну, я, собственно, чё тебя позвала, — начала Олешева и закашлялась. — Чё? — Соня затянулась сигаретой, поглядела исподлобья. — Ну ты вот поёшь, а я на барабанах играю, — Алина взмахнула руками, пытаясь как-то обобщить, но слова общаться не хотели. — Ну? — Соня изогнула бровь, и Алина не удержать засмеяться. Сказался алкоголь или этот невероятный вечер — было бы правильнее выбрать за оправдание синтез обеих версий. Выбирать не хотелось, и Олешева просто смеялась от того, как ей было хорошо. Сомусева терпеливо ждала, пока она отсмеётся, но смотрела как-то снисходительно и лукаво. — Надо группу мутить, — выдала Олешева, совершенно краснея от смеха. Потом подумала немного и добавила твердо: — Музыкальную. Соня сменила её каким-то таким непонятным, нечитаемым взглядом и выдала: — Ну тогда давай мутить.