Последний фокус Великолепного Максвелла

– Заблудился, дорогуша? – раздался из-за спины участливый женский голос. Максвелл, наклонившийся было, чтобы сорвать цветок, медленно выпрямился. До заката оставалось еще не менее часа. Он знал это твердо, отправляясь в лес, весь исчерченный тенями сосен, длинными и узкими, и оттого напоминающими решетку. – Здравствуй, Чарли, – к его чести, голос мага даже не дрогнул. – Мой милый Макси, ты стал таким сентиментальным с годами, – промурлыкал голос над самым его ухом. – Чарли, детка, разве ты не любила эти мои маленькие слабости? Большой желтый цветок казался почти красным в лучах заката, и Максвеллу совсем расхотелось его срывать. – О, ты всегда был таким скромником. Приятно видеть, что в тебе что-то осталось от того фокусника, которого я когда-то знала, – солнце било магу в лицо, но тень, лежащая у его ног, вдруг сгустилась и потянулась вперед. – Ключевое слово «когда-то», милая моя, – Максвелл не шевелился, сохраняя на лице спокойную улыбку. Чарли бархатисто рассмеялась. – О да, ты ведь успел побыть самым настоящим демоном, кукловодом, – в одночасье она оказалась с ним лицом к лицу, обретя плоть и порывисто ухватив за обе руки. – Но для меня ты навсегда останешься моим сладким крольчонком, отчаянно желавшим выбраться из шляпы. И попавшим в итоге в жестокий, ужасный, полный опасностей мир. Скажи, Макси, в шляпе было лучше? Максвелл сбился с дыхания, когда она оказалась так близко, и подался назад, но в лице почти не поменялся и вопрос проигнорировал. – А хочешь, милая, я покажу тебе еще один фокус? Совсем новый, исполняться будет впервые и только для тебя одной. Чарли жутковато улыбнулась, отпустила его и хлопнула в ладоши: – Новый фокус? Хочу! Покажи, покажи мне – быть Тьмой ужасно скучно, а тебе всегда удавалось меня рассмешить. – Я знаю. Мне тоже было довольно скучно, но так надо, – Максвелл очень внимательно смотрел ей в лицо, и гадал, а осталось ли в ней хоть что-то от его Чарли. Она совсем его не пугала, как бы ни старалась. – Фокус очень простой, но тебе понравится. Я возьму этого мальчика, Хиггсбери, и мы с ним вместе смоемся отсюда навсегда, и забудем об этом поганом мире как об отвратительном ночном кошмаре. А ты останешься. Останешься тут навеки. Чарли обиженно надула губы и поглядела на него с укоризной, так, словно он обманул ее в лучших чувствах. – Дорогуша, это не смешно. Совсем-совсем не смешно, ты знаешь? – тень за ее спиной дернулась и приподнялась, то место, где у человека должен быть рот, прорезала светлая полоса с загнутыми вниз углами. – Ты больше меня не любишь. Я угадала? – она резко подалась вперед, глаза ее потемнели. – Ты теперь любишь этого глупыша, этого неумеху. – Может, ты просто разучилась смеяться над моими шутками? – Максвелл будто светскую беседу вел, а не разговаривал с обиженной на него Тьмой. И он легко и спокойно признал перед ее лицом вслух то, в чем доселе не признавался самому себе. – Я люблю этого глупыша и неумеху. Что теперь? Убьешь меня? Убьешь его? Чарли склонила голову набок, протянула руку к груди Максвелла и аккуратно, двумя пальчиками вынула из петлички цветок. Произнесла грустно: – Помнишь, когда мы выступали вместе, мы всегда носили одинаковые цветы. Это был наш фирменный стиль, – она провела ладонью по пышным волосам с забранной за ухо алой розой, взмахнула рукой в театральном жесте. – Спешите видеть, только сегодня для вас выступают: знаменитый фокусник Великолепный Максвелл и его очаровательная ассистентка Чарли! – она сжала кулак, скомкав цветок Максвелла. Между побелевших от гнева пальцев посыпался пепел, голос Чарли стал очень нежным. – Нет, Макси, нет. Убивать ни тебя, ни его я не буду. Это уж точно будет совсем не весело, – она брезгливо отряхнула крупинки пепла с подола платья. – Ты совсем разучился шутить. Я напомню, как это делать, – Чарли сверкнула улыбкой. – Ты разбил мне сердце. Ты мне больше не нужен. А вот мальчик – мальчик останется здесь. И сделает это добровольно. Он сам придет ко мне в объятья, преклонит мне на колени свою чудесную лохматую головку, и нам с ним будет очень-очень хорошо без тебя. Максвелл сильно побледнел, с трудом подавив желание попытаться отобрать обратно цветок, а потом и отбирать стало нечего. Помолчал, отгоняя глупые фразы вроде «Он никогда так не поступит», и наконец разомкнул губы, растянув их в такой же злой улыбке: – И что дальше? Тебе будет невыносимо с ним наедине – грустным, опустошенным, бесцельным и – любящим меня. Не тебя. Чарли сощурилась, в глазах ее сверкнуло мстительное удовлетворение. – О, дорогуша. Ты так уверен в своей неотразимости, – она протянула руку и ласково провела ноготком по его щеке. Ноготок у нее был черный, острый, налившийся тьмой, и оставлял на коже тоненькую алую царапину. – Неужели ты не сумел понять одну маленькую, но очень важную вещь? – она поднялась на цыпочки и шепнула ему в губы. – Быть совсем одному – многажды хуже. Дай только срок. Мальчик полюбит меня, потому что больше ему ничего не останется. Потому что иначе он сойдет с ума от тоски. А я буду с ним очень, очень мила, дорогуша. В конце концов, я не виновата в том, что моя природа такова, – она раскинула руки, и темнота распахнулась позади нее, словно плащ фокусника. – А вот ты издевался над ним совершенно сознательно. Скажи-ка, кто после этого больше заслуживает любви – ты или я? Ты ведь злодей, Уилл, – она сделала нажим на его настоящем имени, и в голосе ее зазвенела такая горячая убежденность, что, даже если бы в шляпе не было никакого кролика, любой бы уверовал, что он там есть. Щеку дергало болью. Максвелл сглотнул, и голос его потерял часть былой уверенности. – Я... был с ним честен. И он простил меня. Он поймет, что ты его обманываешь, и предпочтет одиночество, – «Наверное»... он тряхнул головой. – В любом случае, моя милая, этого не будет. Даже ты не знаешь выхода отсюда, а значит, я никуда не уйду. На ее хорошеньком личике проскользнуло разочарование. – Ты плохой иллюзионист. Всегда им был. Главное в нашей профессии – поддерживать веру в чудо. Прежде всего – в самом себе, – она вынула из волос розу, повертела задумчиво в пальцах и вставила аккуратно в петличку. – Давай сыграем. Ты же любишь игры, милый Макси. У нас с тобой ничего нет, поэтому – давай сыграем на этого мальчика, – Чарли лукаво улыбнулась и подмигнула. – Мои возможности больше, чем ты думаешь, – по выражению ее глаз нельзя было сказать, блефует она или нет. – Если мальчик придет ко мне добровольно – он останется здесь навсегда. Со мной. А если он впрямь любит тебя и готов в этом признаться – без недомолвок, без опущенных глаз, честно и прямо – тогда я расскажу тебе по секрету, что узнала у Них. Об одном маленьком фокусе с исчезновением. Что скажешь? Неплохая игра? Глаза Максвелла расширились, и он даже моментально забыл о порыве брезгливости от ее цветка в своей петлице. – Я не стану с тобой... Черт. По рукам, – он облизнул губы и быстро повторил. – По рукам. В доли секунды он понял, что готов рискнуть всем, что имеет, ради призрачной возможности, что у Уилсона будет шанс выбраться отсюда. Чарли вновь просияла улыбкой, заметно похорошев, ухватила его за обе щеки и потискала, словно ребенка, очарованного предстоящим выступлением. – Другое дело, дорогуша. Совсем другое дело. В таком случае, даю тебе сроку до конца осени, – она ласково прищурилась. – Ах да, совсем забыла об одном крошечном условии. Если каким-то чудом тебе удастся выиграть... Выйти на свободу сможет только один из вас, – она послала ему воздушный поцелуй и растворилась в сгущающейся вечерней тьме. Максвелл постоял оцепенело и сполз спиной по ближайшему дереву. Устало прикрыл лицо ладонью. Хорошо же. Пускай так. *** Идущий по лесу с факелом под мышкой Уилсон привычно бормотал себе под нос. – Куда он опять пропал... Надеюсь, хоть взял с собой факел, дурень. Максвелл? Эй, Максвелл, ты здесь? – он повысил голос и прищурился, вглядываясь в лесные сумерки. Услышав его приближающийся голос, Максвелл быстро встал, натянул на лицо свое обычное немного высокомерное выражение и шагнул к нему между деревьев, не забыв выбросить из петлицы розу Чарли и стереть со щеки капли крови. – Я не дурень, Хиггсбери, и я искал злые цветы. Роза упала на землю, и тут же из стебля вырвались тонкие черные усики, впились в землю, приподнимая цветок вертикально. Алые лепестки побурели и вывернулись наружу неправильной формой. – Н-да? – протянул Уилсон с сомнением, вручая ему свой факел. Взгляд его упал на цветок, словно нарочито привлекающий к себе внимание, и ученый снисходительно фыркнул. – Хорошо же ты смотрел, – прежде чем Максвелл успел его остановить, он наклонился и сорвал его. Маг внутренне обмер, ожидая подлянки, а вслух ответил в тон, отвешивая Хиггсбери подзатыльник: – Это ты дурень, тебе нельзя их срывать, забыл? – Ай! – Уилсон глянул на него исподлобья и потер затылок. – Чего руки распускаешь, больно же, – повертев цветок в руке, он с торжественным видом утвердил его в петлице. Машинально сунул пальцы в рот – он и не заметил, как успел уколоться. – Ничего со мной не станется с одного цветка. Хуже будет, если не успеем в лагерь до темноты. У Максвелла не было никакого плана, он понятия не имел, как донести до ученого свои чувства теперь – когда на кону стояло всё. Порывисто схватив за руку, нечитаемо и долго он посмотрел в глаза Уилсона. И потянул по направлению к лагерю. – Ты прав, извини. Пойдем скорее, – цветок в петлице неприятно холодил кожу через одежду, и на границе сознания ему отчетливо слышался тихий женский смех. Хиггсбери нахмурился, не понимая, что это на него нашло, отвел взгляд и пошутил натужно: – Всегда бы так меня слушался – мы давно бы отсюда выбрались, – ощутив неловкость, он высвободил руку и первым зашагал в лагерь. У него начинала побаливать голова. Надо бы лечь сегодня пораньше. Он сильно устал за день. Устроившись на поваленном дереве у костра, Уилсон принялся подбрасывать дрова в почти потухший огонь, намереваясь развести его пожарче, так, чтобы хватило на всю ночь, а потом завернуться в спальник и сладко проспать до утра. Максвелл устроился напротив, потаптывая ногой по земле и глядя на него через пляшущий огонь. Уилсон был таким же, как и всегда, с упоением поедал тефтели, приговаривая, какой же он голодный, а потом взял и заел их куском меда. Уилсон был таким же, как и всегда, но Максвелла тянуло, тянуло проверить – а вдруг нет? Они знают друг друга уже так долго, и, в конце концов, не он ли сам с такой убежденностью доказывал Чарли, что уверен в ответных чувствах? Не выдержав, он подсел к ученому и произнес серьезно, на одном дыхании и с пошедшим красными пятнами лицом: – Уилсон. Я люблю тебя. Хиггсбери глядел на него несколько секунд. Медленно моргнул. Треск поленьев был очень громкий, от костра исходил сильный жар, и кровь шумела у него в ушах, не давая собраться с мыслями. Он слабо, как-то неуверенно дернул уголками рта. – Да ладно тебе. Вот еще выдумал, – продолжая улыбаться, странно, скованно, словно улыбка была чужой, он поднял руку и похлопал старика по плечу. – Я не сержусь, что ты от меня ушел, если ты об этом. Он широко, с подвыванием, зевнул и закрыл глаза, накренился, упал щекой на колени Максвелла и тут же засопел. Отчетливо зазвучало хихиканье Чарли, ее голос промурлыкал у мага в голове: – Следи за своим крольчонком получше, дорогуша. – До зимы еще есть время, – устало отмахнулся Максвелл. – Дай мне поспать, милая моя, силы мне еще пригодятся, – осторожно, чтобы не потревожить Уилсона, он сполз с бревна на землю, оперся на него спиной, прикрыл глаза и принялся размышлять, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. По всему выходило, ему придется разбить еще одно сердце.