Последний фокус Великолепного Максвелла

Уилсон сидел на корточках перед лунными часами и ждал чуда. Сердце сладко сжималось в предвкушении, он думал, что и забыл это чувство – затаенный восторг перед тем, как в новогоднюю ночь часы пробьют полночь. Был не новый год, и даже не зима, в соснах, окружающих лагерь, не было ничего нарядного, они были острые, хмурые, темно-зеленые, и глядели на него недобро из-под насупленных ветвей. И всё же он ждал. У него затекли ноги, на границе зрения мелькали тени, и шумело в ушах. Он решил про себя, что это от голода, но это было намного лучше, чем слышать за спиной звериный рык и бежать, бежать, не различая дороги и боясь оглянуться. И, чувствуя, как тело наливается тяжестью, понимать, что убежать у тебя нет шансов. Поэтому он просто ждал, когда вода перельется через край. Ему казалось, что если он будет глядеть на воду, никто не посмотрит на него из темноты. Наконец с каменного ободка сорвалась капля. За ней еще одна. И еще. Вода засветилась, словно в дно вкрутили лампу. Уилсон окунул ладони в чашу, пуская по поверхности рябь, и попытался вычерпать пятно света. Пятно было желтое, круглое и дырчатое, как блин, и никуда не делось, когда вода восстановила гладкость. Как же давно он не ел блинов. Последний раз – мама в детстве пекла… Вода заструилась из чаши сплошным потоком, и Уилсон блаженно улыбнулся. – Полнолуние, – выдохнул он, не обращаясь ни к кому конкретно. Стоящий за его спиной Максвелл неодобрительно цыкнул. – Это не рукомойник, Хиггсбери, это лунные часы тонкой настройки, туда нельзя окунать руки, – он был привычно ворчлив, но с этими словами пихнул в руки Уилсону пару еще горячих фаршированных перцев. Весь его вид говорил «возражения не принимаются», и Уилсон подчинился. По мере поглощения перцев взгляд у него немного прояснялся – было вкусно, и вдобавок он немного отогрелся, но потом снова уставился на круглую луну на поверхности воды, и сказал, всё так же потерянно, и будто сам с собой: – Жалко, мы так и не нашли его, да? Максвелл тяжело вздохнул, ухватил ученого за запястье, безапелляционно ставя на ноги, и потянул за собой. Уилсон совсем спятил, после того, как явился медведь-барсук и разгромил их пасеку. Они сражались с ним едва ли не двое суток, и маг, ловко опираясь на трость, успевал отбежать достаточно далеко, чтобы не отрубиться прямо на земле, поддавшись медвежьим чарам. А вот Уилсон с тех пор ходит сам не свой и всё бормочет «Сколько раз я тогда заснул? Это странно. И дико. Дико странно». Никакие средства толком не помогали – рассудок Хиггсбери медленно, но неумолимо истаивал после общения с монстром. Его толстенная шкура так и осталась валяться где-то среди хлама в лагере. Уилсон заявил, что при перспективе завернуться в нее его тянет блевать, буквально, а Максвелл… Максвелл очень надеялся, что к зиме она просто не понадобится. Им действительно до сих пор не удалось отыскать гломмера – постоянно находились дела (или бедствия) поважнее. Но Максвелл видел макушки берез за темным и густым сосняком, в котором он искал живые деревья. Лес кишел пауками, так что он не сунулся дальше, но теперь выбирать не приходилось. Лес кишел пауками и теперь, когда он вел за руку, точно школьника в первый класс, бестолково крутящего лохматой головой по сторонам Уилсона. Угрожающее шипение и шелест опавшей хвои под множеством маленьких мохнатых лапок раздавалось все чаще, и Максвелл только покрепче стискивал узкую ладошку в своей, прибавляя шаг и бурча под нос: – Все цветы в округе ободрал, а что толку? У тебя голова не в порядке, Хиггсбери, говорю тебе… Эй, ты куда собрался? – Полнолуние, – повторил Уилсон упрямо, дернув Максвелла за рукав. – Грибы, – добавил он таким тоном, будто любому мыслящему созданию всё должно быть понятно без дальнейших разъяснений, и для убедительности ткнул пальцем по направлению к ближайшему дереву. Усыпанная опавшей хвоей почва подозрительно серебрилась, тонкие белесые нити тянулись куда-то за ствол, но Хиггсбери до этого не было никакого дела. Потому что он увидел гриб. Полагалось бы дать ему какое-нибудь научное название, может даже на латыни, но Уилсон не был силен в микологии и потому называл его просто Зеленый Гриб. И этот гриб был ему нужен. Невидимые зверушки шебуршали у корней и улыбались ему из темноты, сверкая глазами. Уилсон улыбнулся им в ответ. Он прекрасно осознавал, что с ним что-то не так. И чтобы это что-то исправить, ему необходимо было сорвать этот чертов гриб, насадить на палку и поджарить над костром. Экспериментальным путем Уилсон установил, что это неплохо помогает прояснить голову, а ясная голова сейчас была ему очень нужна. Ведь он был намерен рано или поздно отыскать гломмера. Гломмер был вроде рождественского подарка. Уилсон был слишком взрослый, чтобы получать такие подарки, пушистые и отвратительно милые. В конце концов, он был серьезным ученым. Но даже сама возможность мечтать о нем придавала его существованию в этом мире толику осмысленности. Так что, пожалуй, оно всё-таки того стоило. Не успел Максвелл опомниться, как ученый, аккуратно выдернув ладонь из его, целеустремленно приблизился к сосне и, ухватив гриб за шляпку, потянул из земли. За стволом что-то хрустнуло. Пошевелилось. Ушей Уилсона достигло предупреждающее шипение. Ученый медленно выпрямился, сжимая в ладонях гриб. И в следующую секунду нечто огромное, белое, отвратительно цокающее лапками – в количестве восьми штук, отчего-то в этом он был уверен точно – вывалилось из-за дерева. Уилсон попятился с широко расширившимися глазами и врезался спиной в Максвелла. Крепкие ладони легли ему на плечи, ободряюще сжались. Уилсон услышал негромкое: – Приготовься бежать. Краем зрения он уловил движение около своей щеки – Максвелл вскинул руку, и, Хиггсбери готов был поклясться – с его пальцев сорвался самый настоящий огненный шар. Раздался пронзительный визг, объятая пламенем паучья королева заметалась, рискуя растоптать свое же войско, шевелящимся черно-зеленым потоком хлынувшее на двух людей. Не говоря больше ни слова, маг снова крепко ухватил Уилсона за руку и потянул вглубь леса, туда, где деревья смыкались плотной стеной. Уилсон не был готов бежать, поглощенный размышлениями о том, что старый маг-то оказывается, и вправду маг, и чего он раньше скрывал от него эти свои крутые способности? Но он перебирал ногами, поспешая за удивительно прытким стариком, бездумно прикрывался рукой от веток, норовивших хлестнуть в лицо, и слышал, как надсадно дышит Максвелл, который не был силен в забегах на длинные дистанции с препятствиями. Он увидел еще пару зеленых грибов, но не рискнул дернуться к ним, ему казалось, что паучиха преследует их и вот-вот настигнет, он даже вывернул голову, чтобы оглянуться, но не увидел ничего в сгустившихся сумерках. И, когда у Уилсона и у самого закололо в боку, они вывалились из леса прямо… в другой лес. Пестрящий осенними красками, приветливый и безопасный на вид даже на пороге ночи, каштановый лес раскинулся, покуда было видно глазу. Под ногами у них оказалась приятно утоптанная дорожка, змеящаяся приглашающе, и когда они ступили на нее, на лес опустилась голубая ночь. – Он наверняка должен быть где-то здесь, больше негде. Поспешим, – Максвелл отдышался, и голос у него был почти ровным. Обычно в таких ситуациях он злился, ворчал и скрипел, бесконечно выражая свое неудовольствие и всё, что он думает по поводу умственных способностей Хиггсбери. Сейчас же он просто перехватил поудобнее его руку и быстро зашагал по тропке, и Уилсон увидел, что в другой руке у него был зажат деревянный посох с загадочно сверкающим драгоценным камнем на конце. Так вот как он поджег паучиху! Шельмец, а ведь Уилсон почти поверил, что он самый настоящий маг… Обиженно поджав губы, будто ребенок, которого лишили сладкого, всё еще сжимая в ладонях грибную шляпку, которую он уже успел изрядно измять, Хиггсбери шел, пиная от досады листья под ногами и не глядя больше на улыбающихся ему из темноты зверушек. Ну их. Сладкого он не ел давно, с тех пор как тот, о ком он не собирался даже думать, лишил их меда. Для того чтобы его гениальный мозг нормально функционировал, Уилсону необходимо было есть сладкое. Ну, или, по крайней мере, не откровенно горькое. Двумя перцами сыт не будешь, особенно после такой пробежки, в ходе которой вообще-то могли съесть их самих! Хиггсбери взглянул на помятую шляпку с новой стороны, и потянул было ко рту, но получил по рукам, засопел, зыркнул на Максвелла исподлобья и опустил глаза. Разглядывать листву под ногами было и то увлекательней, чем этого шарлатана. Листва была разноцветная, цвета запекшейся крови и свежих тефтелей. Когда-то Уилсон знал одиннадцать синонимов к слову красный, и пока пытался припомнить хоть один, листва исчезла, зато свет разгорелся ярче, окутал всю его маленькую ссутуленную фигурку волшебным сиянием. Голос мага пробормотал над ухом, что нужно было захватить топор. Хиггсбери в целом был с ним согласен, что топор – лучшее средство от головы, этой шутке сто лет и она почтеннее самого Максвелла. А потом догадался поднять глаза. Деревья исчезли. Они вышли на поляну, уставленную, словно декорациями, огромными грибами. Синими, красными и зелеными, пятнистыми и полосатыми, по-сказочному нарядными. Вокруг кружили крохотные искорки светлячков, над поляной висела луна, яркая, как театральный прожектор. Но самым главным, самым невероятным, отчего Уилсон так и застыл на месте, крепко сжав руку Максвелла, холодную, худую и костлявую, но такую реальную и надежную, был звук. Этот звук был не похож ни на один, слышанный Уилсоном в обоих мирах. Он не был особо мелодичным, в нем не было очарования кошачьего мурлыканья, но всё же откуда-то он знал, то этот был тот самый звук. Медленно, как во сне, Хиггсбери шагнул вперед, настойчиво потянув за собой Максвелла. И увидел наконец свое новогоднее чудо. Чудо висело в метре над землей, сосредоточенно мельтеша крылышками. Чудо издало звук, напоминающий икоту, раззявило пасть и сплюнуло на землю ком розовой слизи. Уилсону было всё равно, насколько оно странное. Несколько секунд спустя он уже оказался рядом, обнял толстенькое, как у шмеля, тело и зарылся носом в короткую шерсть. – Летающий завод по производству слизи, – скептически прокомментировал Максвелл, тяжело опускаясь на землю. Только теперь стало заметно, как сильно он вымотался за эту погоню за неуловимым чудом, да и вообще за последние пару недель. Маг привалился спиной к гибкому березовому стволу и прикрыл глаза, наслаждаясь передышкой. Между бровей у него залегла глубокая вертикальная морщина, но, тем не менее, он едва заметно заулыбался, когда разобрал, как притихший было Уилсон начал подражать гломмеру, издавая какие-то совсем уж невнятные звуки умиления. Когда он увлекся настолько, что просюсюкал нечто вроде «мы воззззьмем тебя в лагерь, и ты будешь мне там жужжжжать вззззяправдошние колыбельные» Максвелл не выдержал и откровенно прыснул со смеху, открывая глаза. Хиггсбери продолжал тискать возмутительно пухлого зверька, зарываясь пальцами в его противоестественно фиолетовый мех и почесывая там что-то, но смотрел он при этом на Максвелла, и смотрел наконец-то осмысленным взглядом. Маг хмыкнул одобрительно, всё еще продолжая посмеиваться – до того нелепое зрелище представлял собой Уилсон. Он бы так и любовался. – Лучше? – Ты ведь и сам видишь, – ученый смешно почесал бровь основанием ладони, потому что пальцы у него уже были перепачканы в розовой слизи. – Я снова могу думать, и вот сейчас подумал – Максвелл, а ты был хорошим фокусником? До этого всего. Улыбка сползла с лица старика, он пожевал немного губами, глядя на роящихся в своем, только им понятном танце светлячков. – Я не очень-то люблю вспоминать те деньки, приятель. Уилсон промолчал, глядя на него пытливо, дожидаясь ответа, и Максвелл вдруг понял, что ответит на любой вопрос, лишь бы удовлетворить исследовательский интерес этого великовозрастного ребенка. Серьезного и несерьезного одновременно. Очаровательно. Черт возьми, Уильям, а ведь раньше тебе нравились зажигательные и немного роковые. Ну и постарел же ты. – Я был… глупцом? Да, таким же точно, как ты, свято убежденным в том, что у меня всё получится, стоит только как следует постараться. При том даже, что жизнь раз за разом доказывала мне обратное, швыряла в лицо постеры с жирным штампом «Выступление отменено». Я так старался их удивить, заставить смеяться, восторгаться и по-детски верить в чудо… – Максвелл мотнул головой, чувствуя, что излишне разоткровенничался, и закончил сухими рублеными фразами. – Я был болен. Сердце. Сборов от моих никому не нужных выступлений едва хватало на жизнь. Не то, что на лечение. Тогда мне в руки попал Кодекс и еще несколько занятных книженций, из которых я почерпнул невероятное тайное знание, – эти слова прозвучали с заметным горьким сарказмом. – Представления с теневыми монстрами, лезущими на зрителей из шляпы, имели большой успех. Только вместо радости вызывали они страх и отвращение. Но люди шли – кто откажется поглазеть на эдакую гадость. А дальше ты и сам всё знаешь. На подвижном лице Уилсона отразилась целая гамма эмоций. Смущение, изумление, сочувствие – и нежность. Он помолчал, собираясь с мыслями и бездумно почесывая гломмера там, где, как он полагал, нравилось котам – за ухом. У гломмера даже не было ушей, но Хиггсбери было всё равно. – Я обязательно вытащу нас отсюда, – нависнув над Максвеллом, произнес он с вызовом, словно маг ему возражал. – Медицина шагнула далеко вперед, так что если ты вдруг решишь снова заболеть, когда мы вернемся, я тебя вылечу. Так что не вешай нос, – указательный палец его замер в каких-то миллиметрах от орлиного носа Максвелла. Маг поднял брови и вдруг улыбнулся ему тепло, так, как думал, давно уже не умеет, и ничего не ответил. Стариков не лечат. И он ведь даже не знает, какое тело у него будет, если они отсюда выберутся. И вернется ли болезнь. И какой будет год... Да какая разница. Хиггсбери хочет домой. Этого вполне достаточно. Уилсон вытер пальцы о траву и опустился на землю, пристроившись к магу под бок. Плечом он чувствовал тепло его тела, гломмер, ласково жужжа, завис рядом плюшевой луной. Грибная шляпка исчезла бесследно, но теперь в руках ученого оказался цветок. Цветок был крупный и совершенно не похожий ни на один из тех, что росли вокруг и в промышленных масштабах расходовались на венки. Это была трупная лилия. Научное название – раффлезия – нравилось Уилсону больше. Он однажды видел такой в королевском ботаническом саду. Засушенный, серый и ноздреватый, под стеклянным колпаком. Ему могло быть и пятьдесят лет, и сто. Максвелл тоже мог когда-то его видеть. Этот цветок был алый. Карминный. Кирпичный. Багровый. Словом, он был живой, и ботанических познаний Уилсона хватило, чтобы определить, что гломмер всюду следует за этим цветком. Он чувствует себя сытым, его не покусали пауки, он в своем уме только благодаря Максвеллу. Честно говоря, он и дышит-то до сих пор только потому, что Максвелл всё это время терпеливо за ним приглядывал. У Хиггсбери ничего не было, но ему очень захотелось отблагодарить старого мага. И даже если бы он не был обязан Максвеллу ничем, всё равно бы это сделал. Подержав немного цветок и припомнив еще пару синонимов, Уилсон бережно убрал его под жилет, обеими руками обхватил гломмера за бока и протянул магу. Тот скептически выгнул бровь: – Ты даешь его мне? Мне, человеку с рассудком, крепче которого ты едва ли найдешь в этом мире? Уилсон хмуро свел брови и ткнул гломмера Максвеллу прямо под нос, так что он был вынужден принять его из рук в руки. Повертеть немного так и эдак, поджав губы. Вздохнуть. Лучше бы ему не рассказывать Уилсону, что вообще-то, задумывая гломмера, он собирался создать привлекательно милое существо, которое ты захочешь всюду таскать с собой, и которое будет подспудно сводить тебя с ума. Но потом ему показалось это слишком скучным, в конце концов, к потере рассудка здесь ведет контакт чуть ли не с любым живым созданием, и ни к чему демиургу повторять самого себя. Он также хотел сделать цветок похожим на настоящую трупную лилию – большим и тяжелым, пахнущим тухлым мясом, так, чтобы несчастный пленник испытывал как можно больше неудобств, добровольно таская с собой свою будущую погибель. По итогу у него получилось то, что получилось – здоровенная мохнатая муха, живо вправляющая мозги своим несуразным жужжанием – для людей вроде Хиггсбери порой единственный способ избегнуть нападений Кошмаров. К слову, слизь Максвеллом не задумывалась, и он не имел ни малейшего понятия, откуда она в гломмере. А мех и вправду был очень мягким, словно у качественной плюшевой игрушки, каких еще не существовало в его, Максвелла детстве. Он чуть улыбнулся и на пробу почесал между крохотными крылышками. Гломмер издал одобрительный звук и перевернулся кверху лапами, подставляя пузо. Откровенно говоря, существ, обладающих рассудком, в этом мире было всего двое, и один их них был его создателем. Но Хиггсбери смолчал. Хиггсбери сиял незамутненной улыбкой человека, и не подозревающего о том, какие коварные планы вынашивал в свое время старый маг. – Ты ему нравишься, – заявил он авторитетно, присоединяясь к ласкам. Гломмер, в жизни не видавший столько внимания, подергивал блаженно всеми шестью лапками. Пару минут они провели в молчании, наглаживая зверька в четыре руки, а лес был тихим, светлым и безопасным. – Тебе удалось, – произнес вдруг Уилсон негромко и серьезно. – Ты создал настоящее чудо. – Ты так говоришь только потому, что он тебе нравится. А нравится он тебе только потому, что он такой же умный, как ты, – отшутился Максвелл. Гломмер, поддерживая его, пустил розовые слюни и засопел, развалив лапы во все стороны. – Смотри, вылитый ты, вы точно не братья? Маг не ожидал получить подобный отклик на рассказ о неудачливом фокуснике Уильяме Картере. Он прошуршал ладонью по мягкому животу, нашел в шерсти пальцы Уилсона и благодарно коснулся их. – Знаешь, раз уж такая пьянка, то, пожалуй, ради тебя я вернусь к фокусам. И покажу тебе нечто совершенно особенное, – он приосанился и с довольной улыбкой выдержал интригующую паузу, наслаждаясь тем, как округлились глаза Хиггсбери, и как в них заплясали огоньки предвкушения. – Ты когда-нибудь видел, как вытаскивают кролика из шляпы?