Пушистый газовый свет

      Нам кажется, что будущее никогда не настанет, что оно так далеко и туманно, а потом оно оказывается на нашем пороге и стучит в дверь. Выходи, пора пришла.       Сейчас Ренджун погружается в пространные рассуждения.       Вам никогда не хотелось… убежать? Оставить далеко позади свой родной дом, усесться в нагретую машину с упакованным рюкзаком и сделанными на дорогу бутербродами, высунувшись, словно щенок, из окна, трясти головой, путать волосы, хохотать, махать руками в такт музыке, подпевать нарочито фальшиво и громко. Остановиться на ночь в дешёвом мотеле, где на стоянке сбоку приютилось несколько фур дальнобойщиков, поужинать фруктами и шоколадными маффинами, окатить себя горячим душем и блаженно растянуться на застиранной белой простыне, закинуть уставшие от долгого сидения ноги на стену. Спать в скрипучей свежести, отключившись и забыв обо всём, и видеть во сне дорогу, новых людей и интересные места.       Ренджуну очень хотелось.       Лето всегда было особенным временем для двоих, когда начиналась череда фестивалей в соседних городах и можно было, взяв машину и рюкзаки со сменной одеждой, отправиться колесить в поисках приключений. Жалко, что в эту поездку пришлось взять с собой Донхёка. Ренджуну так хотелось обо всём забыть. Хотя бы на недолгое время. Вспомнить, за что он раньше любил Джонни. У них было так много хорошего, но почему он перечеркнул этими глупыми чувствами то, что так долго и методично строил?.. Джонни не заслуживал такого отношения, и Ренджун собрался прекратить. Эта поездка была моральной точкой. Он сказал себе, что в последний раз отправляется с Джонни в путешествие и должен окончательно отпустить — эти нездоровые отношения на троих, непрошеную влюбленность в последнего человека, в которого стоило влюбляться, измены — хотя и было сложно.       Донхёк был на реабилитационном периоде и на тренировки ходить не мог, и так засиделся дома, что достал всех и вся. Наверное, поэтому родители так охотно выпнули его вместе с Джонни.       «Присмотри за Донхёком. Ничего, он не помешает. Сделайте побольше фотографий».       Стоя с небольшим рюкзаком, непривычно тихий, Донхёк глядел вниз и вздохнул, как грустный ослик, когда Ренджун внимательно окинул его взглядом, но обратился к своему почти бывшему парню:       — Милый?.. Кажется, мы собирались вдвоём.       Джонни виновато пожал плечами, забирая багаж из рук дополнительного пассажира:       — Прости, детка. Он нам не помешает, правда, Донхёк?       — Разве что если вы собирались трахаться в машине, — привычно ядовитый ответ прозвучал совсем без былого энтузиазма, но всколыхнувшееся в душе раздражение не оставило Ренджуну выбора. Вытащил любимую карту? Что же, ему было, чем крыть:       — Разве что ты захочешь поучаствовать.       — Опять вы!.. — Джон захлопнул багажник и невесело хмыкнул. — Так, давайте договоримся на берегу: никаких словесных баталий в поездке. Мы едем отдыхать и радоваться, а не выяснять отношения.       — Конечно, — протянул Ренджун. — Мы ведь такие хорошие друзья, да, малыш?       «Ты тоже вспомнил, как вчера упрашивал разрешить снять с меня штаны? Как бормотал между движениями языком: «Сделай это ещё раз, скажи, что я твой малыш».       Они с Ренджуном сидели у Джонни дома и старались быть тихими. Ренджун искусал всю руку в попытках заглушить стоны от движений чужого языка. Донхёк знал, что тот уезжает на долгую неделю — а ещё то, что уже уговорил родителей позволить ехать с ними — но эгоистично предпочел не раскрывать последний факт, чтобы выглядеть правдоподобно в своих притязаниях.       «Пожалуйста. Мы не увидимся ещё так долго, позволь мне».       Против этих интонаций у Ренджуна не было оружия. То, что Донхёк не знал — он собирался завязать.       Джон, устраивающийся за рулем, совсем не обратил внимания на красные пятна смущения на лице младшего брата. Ренджун уселся на переднем сидении, краем уха уловив разочарованный вздох. С каждым днём Донхёк становился всё ревнивее, и даже как будто перестал стараться скрывать влюблённые взгляды. Вот и сейчас сверлил ренджунов затылок бессовестными глазами и кончиками пальцев незаметно касался правого плеча. И Ренджун всё думал: «Вот Джон узнает, я ему расскажу. И что дальше? Этот механизм уже дал сбой, и шестерёнки начали перемалывать друг друга. Они не остановятся, пока не сжуют всё, что осталось. Что будешь делать тогда? Когда тебя возненавидит собственный брат, когда родители узнают об этом змеином клубке».       По крайней мере, Ренджун знал, что станет делать сам.       Бежать.       У Джонни это был последний год обучения, и они бы не пересекались. Про Донхёка ему даже не думалось — когда всё откроется, тому станет вообще не до любви: дома образуется филиал третьей мировой. Ренджун собирался уехать на все каникулы к бабушке, закинуть все нужные номера в чёрный список. К началу учёбы страсти должны были улечься, и Ренджун смог бы дотянуть до выпуска без лишней драмы.       Что делать с разбитым сердцем, он совсем не думал.       В дороге Ренджуну всегда было комфортно. Он брал с собой скетчбук, карандаш и канцелярский ножик, и мог часы проводить за рисованием. Было. Так было всегда — раньше, до того, как в его жизни появился человек, выворачивающий его мозги наизнанку. Раздражённо выдохнув, Ренджун захлопнул скетчбук и сунул его на приборную панель. На заднем сидении тихонько подпевал песне по радио Донхёк, и его сладкий голос ввинчивался в сознание, подобно штопору.       Закрытая дверь. Сбитые простыни. Жадные, голодные касания.       Ренджун зажмурился, силясь прогнать навязчивую картинку.       — Сколько нам ехать ещё? — спросил он, и Джонни успокаивающе опустил руку на его колено.       — Уже почти, детка, — сказал он, мягко поглаживая. — Через сорок минут мы будем в городе. Там сразу заселимся, и можно будет пойти гулять.       — И смотреть на фонарики? — спросил Ренджун.       — Да, и смотреть на фонарики.       Джонни рассеянно улыбнулся, и Ренджун почувствовал, что сейчас расплачется. Он смял свои отношения, словно бумажный домик — строил его несколько лет, тщательно и с любовью, а теперь собирался выкинуть. И во всём этом был виноват он сам, а ещё этот ужасный и чудесный мальчишка, ревниво глядящий в затылок.       Кажется, голова у Ренджуна должна была вот-вот взорваться.       — Ты можешь успокоиться, наконец? — он зашипел на ухо Донхёку, дёргая его в сторону.       Макушка Джонни маячила в толпе у палатки с хот-догами: «С двойным сыром, и побольше кетчупа» — Ренджун даже не хотел есть, но поговорить с раздражающим липучкой было просто необходимо.       — Ну Ренджуни, — заканючил Донхёк, прижимаясь со спины, — я скучаю.       — Скучай на расстоянии метра от меня, пожалуйста, — рассерженно выдохнул Ренджун.       От донхёковых объятий его лихорадило, и мягкое возбуждение начинало просыпаться в низу живота. Всё превращалось в катастрофу. Но Ренджун умел выглядеть достаточно собранным — у него хорошо получалось обманывать себя, помните? И потому смеялся, ел хот-дог, переплетал с Джонни пальцы и ядовито, гневно щипал чужую зарвавшуюся руку, незаметно сжимающую его задницу.       Донхёк был слишком очевидным.       И Ренджуну было так откровенно плохо — он отворачивался, глазел по сторонам и принимался целовать своего парня. Это был последний их фестиваль вместе, и он хотел хотя бы попытаться оставить хорошие воспоминания — взамен той дыре в сердце, что проделывал совместно своими и донхёковыми усилиями.       В номера они вернулись около часу ночи. Ренджун чувствовал, что его шатает от усталости. Но нервное возбуждение было слишком сильным, и он никак не мог перестать думать о том, что проживает последние дни безмятежного покоя, почувствовать который ему никак не удавалось. Донхёк был там, за стенкой. Писал «Зайдёшь на минутку? У меня пасты зубной нет», а Ренджуну хотелось прийти, чтобы ударить его или поцеловать.       Паста у Донхёка была.       Не было Ренджуна.       — Детка? — мурлыкнул Джонни.       Он только вышел из душа, завёрнутый в узкую полоску полотенца на бёдрах, и оставил россыпь ленивых поцелуев на ренджуновых плечах, и тот развернулся, чтобы утонуть в его губах.       — Возьми меня, — сказал Ренджун, расстёгивая пуговицы своей пижамной рубашки.       Ему надо было хоть что-то, чтобы почувствовать себя лучше.       На следующий день они загрузили вещи в машину и кинули её на парковке, а потом болтались по городу и к вечеру снова пришли в парк, где зажигали фонарики. Ренджун смотрел, как человек в традиционной одежде фонарщика с помощью длинной палки подносит огонек к стеклянному плафону. На ренджуновой груди, под мягкой майкой краснотой рассыпались метки — их присутствие отдавало болью куда-то в сердце, и Ренджун глубоко вздохнул.       Вчера он ничего не чувствовал. Джонни ласкал, любил его тело — и оно отзывалось дрожью и стонами, но в голове разрастался безвоздушный, глухой вакуум. Ренджун кончил, когда подумал о Донхёке. И не смог сдержать слёз, когда Джонни вышел в душ — лежал, уткнувшись лицом в подушку и задыхаясь в беззвучных рыданиях. Жалкий, неправильный и плохой мальчик, которому нравится такой же мальчик — и не известно, кто из них был хуже.       С утра Донхёк выглядел бледным. Бледность его не ушла даже после завтрака и долгих прогулок. Он кусал губы и не сводил взгляда с Ренджуна, и стоило Джонни отвернуться, сказал:       — Вы спали вчера, — в сотый раз за этот день, и Ренджун покачал головой.       — Нет, — ответил он. — Я уже говорил тебе, перестань повторять этот бред.       Правда ли Донхёку надо было знать это, и зачем вообще Ренджун так очевидно врал? Ответов на это у него не было. Была ватная голова и этот чёртов газовый фонарик, на который он уставился так, словно пытался найти там решение всех своих проблем. Фонарик вспыхнул ярко, издавая резкий треск, и погас, заставляя толпу вздрогнуть и податься назад.       — Не хочу больше быть здесь, — сказал Ренджун. — Давайте уедем, пожалуйста.       Он не мог отвести взгляда от треснутого стекла, покрытого копотью, пока сердце внутри тревожно билось, грозясь выпасть на холодную землю.       Они зашли в кафе, чтобы поужинать. Ренджун запихнул в себя салат и кофе, не чувствуя вкуса. Время тянулось, словно жвачка, приклеенная к подошве ботинка: Ренджун в очередной раз скинул донхёкову руку со своего бедра. Он вздохнул с облегчением, когда они закончили есть — ситуация в штанах становилась критичной, и надо было срочно дистанцироваться от Донхёка.       — Так, все на месте? — Джонни завёл машину.       — Вроде, все, — улыбнулся разбито Ренджун. — Хёк, ты на месте?       — Нет, я улетел на Гоа, чтобы стать профессиональным ныряльщиком, — раздалось с задних сидений.       Джонни уронил смешок, тут же оборвав его:       — Чёрт, кажется, я потерял бумажник, — он ощупал карманы. — Подождите меня, я быстро.       Стоило двери закрыться, Донхёк живо цапнул Ренджуна за плечо:       — Пересядь ко мне, мне нужна помощь.       — Что случилось?       — Скорее, — поторопил он, и Ренджун, растерянно отстегнув ремень безопасности, залез назад, чтобы попасть в ловушку жадных объятий. Донхёк уткнулся носом в его шею, и влажный язык прочертил дорожку по чужой коже.       — Я с ума схожу.       — Ты уже сошёл, — Ренджун отстранился, вытянув руки и упершись в донхёкову грудь в тонкой футболке, под которой так явно частило сердце.       — Пожалуйста, малыш. Ты ведь тоже хочешь.       Ренджун ощутил сладкие мурашки, сбегающиеся внизу живота, когда чужая наглая горячая рука скользнула вниз, ловко расстёгивая его ширинку.       — Ты вообще головой пользуешься? Джонни может прийти с минуты на минуту.       — Я спрятал его бумажник под скамейкой, там, где он пил свой хренов кофе. Это надолго. И вообще, я пользуюсь головой, — Донхёк соскользнул с сидения, чтобы устроиться на коврике, потянуть Ренджуна за коленку, разворачивая к себе. — Я покажу тебе, как умею делать это.       Задушенный всхлип сорвался со рта, Ренджун впился в чужую дурную голову, отстраняя, но чужие пальцы уже обхватили его твердый член, чтобы начать массировать.       — Перестань, — ренджунов голос сломался, когда Донхёк нырнул головой между разведенных бёдер, стягивая шорты с бельём, не оставляя ни единого шанса и дальше сопротивляться.       Острое удовольствие влажного донхёкова рта затопило Ренджуна с головы до кончиков пальцев, сладким мёдом залило уши, побежало по венам и растеклось пульсацией в груди.       Дверь беззвучно распахнулась.       У машины, с бумажником в руках, стоял Джонни.